ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 30 ИЮЛЯ 1839 г.

до ворот преисподней, куда и вталкивает меня с низким по­клоном, чтобы самому снова вознестись на небо. Ты через свои очки из шпата видишь все вдвойне и принимаешь моих трех товарищей за духов с горы госпожи Венеры. — Карапуз, чего ты кричишь о верном Эккарте ¹¹⁸? Смотри, ведь вот он: ма­ленький человек, с резким еврейским профилем; его зовут Берне; дай ему только взяться за дело, и он прогонит всю челядь госпожи Венеры. Затем ты тоже с полным смирением раскланиваешься со мной, а тут приходит и г-н Петер *, кото­рый одной половиной лица смеется, а другой хмурится и пока­зывает мне то хмурую половину, то смеющуюся.

В милом Бармене начинает теперь пробуждаться интерес к литературе. Фрейлиграт основал кружок для чтения драм, в котором, со времени ухода Фрейлиграта, Штрюккер и Ней-бург (приказчики у Лангевише) являются upop-a^oî ** либе­ральных идей. При этом г-н Эвих сделал остроумные открытия: 1) чю в этом кружке бродит дух «Молодой Германии», 2) что этот кружок in pleno *** является автором писем из Вупперталя в «Telegraph». И он внезапно уразумел, что стихи Фрейлиг­рата — якобы бесцветнейшие в мире, что Фрейлиграт-де значи­тельно ниже де ла Мот Фуке и будет через три года забыт. Точь-в-точь утверждение К. Бека:

О, Шиллер, Шиллер, ты в парении высоком

Не забывал про страждущий народ!

Ты людям вечно юным был пророком,

Свободы знамя смело нес вперед!

Когда бойцы бежали с поля брани

И трусы, бросив меч, скрестили длани, —■

Ты щедро проливал за правду кровь;

Ты жизнь свою, исполненную жара,

Испепелил... Мир не отвергнул дара,

Но оценил ли он твою любовь?

Нет! Он твоей не понял тяжкой муки!

Когда твоих стихов прибой все рос и рос,

Он лишь небесные в нем слышал звуки,

Но не увидел в нем кровавых слез ****.

Чья это вещь? — Карла Бека из «Странствующего поэта», с его могучими стихами и с пышностью его образов, но также с его неясностью, с его чрезмерными гиперболами и метафорами. Ведь общепризнано, что Шиллер — наш величайший либе­ральный поэт; он предчувствовал, что после французской рево­люции должна наступить новая эра, а Гёте этого не почувствовал даже после июльской революции; а если события надвига-

* — Петер Йонгхаус. Рва..

** — поборниками. Ред. •*• — вполном составе. Ред. «»»* к. Бек. «Странствующий поэт». Песнь третья, стих 52. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

Бремен, 28 сентября 1839 г. Дорогая Мария!

Давненько прошли времена, когда Ваша милость мне писала, это длилось довольно-таки долго, мадемуазель! Но я прощу тебе твои тяжкие прегрешения и кое-что расскажу. Завтра будет две недели, как мы отправились верхом в Дельменгорст. Это неболь­шой городок в Ольденбурге, с зверинцем, который называется так потому, что туда всегда заходят бременцы и ольденбуржцы.

* Под рисунками приведены следующие подписи (слева направо): Gemeincheit (Пошлость); Eine Karrikatur von Goethe (Карикатура па Гёте); L'homme (Человек); К. Gutzkow (К. Гуцнов); Kön. Preufl. Soldat(Королевско-прусский солдат); Nichts(Ничто). Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 СЕНТЯБРЯ 1839 г.

Словом, что ты думаешь — мы побывали там, повернули об­ратно иприбыли домой? Да, но только после многих приклю­чений. Всю первую половину дороги я просидел в кабриолете, а когда приехал в то место, где должен был снова получить свою лошадь, то всадников еще не было, и нам пришлось остано­виться, пить скверное пиво и курить скверные сигары. Наконец всадники прибыли, но было уже восемь часов и совершенно темно. Когда я получил свою лошадь, мы отправились дальше, заплатили за въезд в городские ворота и поехали верхом по Нейштадту. Вдруг появилось восемь барабанщиков, они выби­вали вечернюю зорю и, повернув за угол, выстроились в ряд и пошли прямо на нас, так что лошади шарахнулись в разные стороны, барабаны били все сильнее, а благородная уличная молодежь Бремена кричала так, что мы все разъехались кто куда. Р. Рот и я встретились первыми и ускакали прочь, к другому концу города, где нам опять пришлось уплатить пош­лину, так как владелец конюшни живет за воротами. У него мы встретились с остальными, лошади которых понесли, мы отправи­лись домой пешком, и нам пришлось в третий раз уплатить пошлину. Разве это не интересная история? Ты не сможешь этого отрицать, по крайней мере, когда узнаешь, что, опоздав домой к ужину, я отправился в союз, съел там бифштекс с яйцами и был свидетелем очень интересной беседы, которая велась неда­леко от меня и касалась молодых собак и дохлых кошек. Indeed, very interesting! Very amusing! * В настоящий момент я как раз нахожусь в союзе, это то же самое, что в Бармене Конкордия, илиисправительное заведение. Лучшее, что здесь имеется, это множество газет — голландские, английские, американские, французские, немецкие, турецкие ияпонские. Пользуясь слу­чаем, я изучил турецкий ияпонский языки и таким образом знаю теперь двадцать пять языков. Это опять-таки очень инте­ресно знать молодой даме, которая собирается в пансион в Ман-гейм. Здесь был также Якоб Шмитт, он опять приедет на будущей неделе ипойдет со мной в винный погреб. Это, несомненно, самое лучшее заведение в Бремене. Кроме того, у нас опять появился театр, но я еще ни разу там не был. Farewell, my dear,

Yours for ever **

Фридрих

Впервые ■ опубликовано в журнале Печатается по рукописи

(iDeutache Revue». Stuttgart und Leipzig, „ .

Bd. 4 1920 Перевод с немецкого

___________ _________________________ На русском языке публикуется впервые

— Действительно, очень интересно, очень занимательно! Ред.

— Прощай, моя дорогая, твой навеки. Ред.

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕВЕРУ, 8 ОКТЯБРЯ 1839 Г.

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен], 8 октября 1839 г.

О Вильгельм, Вильгельм, Вильгельм! Так вот, наконец, вести от тебя! Ну, карапуз, слушай: я теперь восторженный штраусианец. Приходите-ка теперь, теперь у меня есть оружие, шлем и щит, теперь я чувствую себя уверенным; приходите-ка, и я буду вас колотить, несмотря на вашу теологию, так что вы не будете знать, куда удрать. Да, Гуиллермо, jacta est aléa *, я — штраусианец, я, жалкий поэт, прячусь под крылья гени­ального Давида Фридриха Штрауса. Послушай-ка, что это за молодчина! Вот четыре евангелия с их хаотической пестро­той; мистика распростирается перед ними в молитвенном благоговении, — и вот появляется Штраус, как молодой бог, из­влекает хаос на солнечный свет, и — Adios ** вера! — она ока­зывается дырявой, как губка. Кое-где он злоупотребляет своей теорией мифов, но это только в мелочах; однако в целом он гениален. Если вы сумеете опровергнуть Штрауса — eh bien ***, тогда я снова стану пиетистом. — Далее, я мог бы узнать из твоего письма, что Менгс был крупным художником, если бы, к несчастью, я этого не знал уже давно. Точно так же в от­ношении «Волшебной флейты» (музыка Моцарта). Устройство читального зала — вот это великолепно, и я обращаю твое внимание на следующие литературные новинки: «Царь Саул», трагедия Гуцкова ⁶⁹; «Книга набросков» ⁶⁰, его же; «Поэтические произведения» Т. Крейценаха ²⁵⁸ (одного еврея); «Германия и немцы» Бёйрмана ¹⁴⁵; «Драматурги современности», 1-й выпуск, Л. Винбарга ²⁷, и т. д. С большим интересом жду твоего отзыва о «Сауле»; в «Германиии немцах» Бёйрманв том месте, где он говорит о Вуппертале, привел выдержки из моей статьи в «Te­legraph». — Но я предостерегаю тебя от «Истории польского восстания (1830—1831)» Смита, Берлин, 1839 ²⁵\ написанной, не­сомненно, по прямому приказанию прусского короля****. Глава о начале революции имеет эпиграфом отрывок из Фукидида приблизительно следующего содержания: нам же, чуждым злых умыслов, они вдруг, без всяких причин, объявили

* — жребий брошен. Рев. •• — Прощай. Ред. ••• — ну что т. Ред. • ••• _ фриариха-Вильгельма III. Ред.

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН**

[Бремен], 20—21 октября [1839 г.]

20 октября. Г-ну Вильгельму Греберу. Я в совершенно сентиментальном настроении, дело скверное. Я остаюсь здесь, остаюсь без всякой компании. С Адольфом Торстриком, пода­телем сего, уезжает последний компанейский человек. О том, как я отпраздновал 18 октября, ты можешь прочесть в моей последней эпистоле Хёйзеру. Сегодня пирушка, завтра ску­чища, послезавтра уезжает Торстрик, в четверг возвращается названный в вышеупомянутой эпистоле студент, затем два веселых дня, а потом — одинокая, ужасная зима. Ни с кем из здешних нельзя пображничать, все они — филистеры, я сижу со своим запасом еще уцелевших в памяти студенческих песен,

* Vermicul — по-латыни «червячок». Намек на Вурма: «Wurm» — по-немецки «червь». Рев.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 29 октября [1839 г.]

Мой дорогой Фриц, я не такого образа мыслей, как пастор Штир. — 29 октября, после весело проведенных дней ярмарки и дней, потребовавших огромной тяжелой работы над корреспон­денцией, отправленной с оказией в Берлин, равно как и после

* — как следует. Ред. *• — Прощай. Ред.

426 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 1839 Г.

письма к В. Бланку, которому пришлось долго дожидаться его, я, наконец, могу по-дружески поспорить с тобой.

Свой очерк о вдохновении ты написал довольно поверхностно; ведь нельзя же понимать так буквально, когда ты пишешь: апостолы проповедовали евангелие в чистом виде, но после их смерти это прекратилось. Ты должен в таком случае при­числить к апостолам и автора «Деяний апостолов» и «Послания к евреям» и доказать, что евангелия написаны действительно Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, между тем как о первых трех определенно можно утверждать обратное. Далее ты гово­ришь: я не думаю, чтобы в библии мы нашли другое вдохновение, чем у апостолов и пророков, когда они выступали и пропове­довали народу. Хорошо, но не нужно ли опять-таки вдохнове­ние и для правильного записывания этих проповедей? И если ты допускаешь, таким образом, что в библии есть не вдохновен­ные места, то где ты проведешь границу между ними? Возьми библию в руки и читай — ты не захочешь отказаться ни от одной строки, кроме тех мест, где встречаются действительные противоречия; но эти противоречия влекут за собой массу следствий; например, противоречие, что дети Израиля жили в Египте только в продолжение четырех поколений, между тем как Павел в послании к галатам (nisi erro *) говорит о 430 годах **, что признает противоречием даже мой пастор, который охотно оставил бы меня в неведении. Ты ведь не ска­жешь мне, что слова Павла не следует считать божественным вдохновением на том основании, что он упоминает об этом слу­чайно и не пишет вовсе истории, — что это за откровение, в ко­тором встречаются такие излишние, ненужные вещи. Но если допустить наличие противоречия, то, может быть, оба одинаково неправы, и вся ветхозаветная история является нам в каком-то двусмысленном свете, да и вообще, как признают все, за исклю­чением пастора Тиле в Обернейланде у Бремена, библейская хронология безнадежно утратила все признаки вдохновения. История Ветхого завета приобретает благодаря этому еще более мифологический характер, и недалеко то время, когда это будет признано всеми церковными кафедрами. — Что касается того, что Иисус Навин остановил солнце, то самый сильный ваш аргу­мент заключается в том, что Иисус Навин, когда сказал это, еще не был вдохновлен, а впоследствии, когда он писал книгу, уже под влиянием вдохновения, он просто рассказывал о собы­тиях. Теория искупления. — «Человек так пал, что сам по себе

• — если не ошибаюсь. Ред.

** Библия, новый завет. Послание к галатам апостола Павла, глава 3, стих 17. Ред.

ФРИДРИХУ ГРЕЕЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 183Й Г.

он не может сделать ничего хорошего». Дорогой Фриц, брось эту ультраортодоксальную и совсем не библейскую ерунду. Когда Берне, живший в Париже сам в обрез, раздавал весь гонорар за свои сочинения нуждающимся немцам — за что он даже и благодарности не получал, — то надо думать, что это было нечто хорошее? А Берне, право, не был «вторично рожденным». — Вам, к тому же, вовсе не нужен этот тезис, раз вы имеете теперь учение о первородном грехе. Христос его также не знает, как, впрочем, и многое другое из учения апостолов. — Учение о грехе я обдумал меньше всего, однако мне ясно, что греховность человечества неизбежна. Ортодоксия правильно усмотрела связь между грехом и земными бедствиями, болезнью и т. д., но она заблуждается, считая грех причиной этих бедствий, что верно лишь в отдельных случаях. Оба они, грех и бедствия, взаимно обусловливают друг друга и не могут существовать друг без друга. Но так как силы человека не бо­жественны, неизбежно возникает возможность совершения греха; то, что он должен был совершиться в действительности, объясняется низкой ступенью развития первых людей, а что он с тех пор не прекращался, это опять-таки имеет свои психо­логические основания. Он и не может совершенно прекратиться на земле, ибо он вызывается всеми условиями земного суще­ствования, в противном случае бог должен был создать людей другими. Но поскольку он создал их такими, он никак не может требовать от них абсолютной безгрешности, а лишь борьбы с грехом; лишь поверхностная психология прежних веков могла умозаключить, что борьба эта должна внезапно прекра­титься вместе со смертью, за которой наступает какое-то dolce far niente *. Ведь если допустить эти посылки, то морального совершенства можно будет добиться только вместе с совершен­ством всех прочих духовных сил, с растворением в мировой душе, и тут я прихожу к гегелевскому учению, на которое так яростно обрушился Лео. Впрочем, этот последний метафизиче­ский тезис представляет такое умозаключение, к которому я сам еще не знаю, как мне отнестись. — Далее, согласно этим предпосылкам, история Адама может быть только мифом, ибо Адам или должен быть равным богу, если он был создан таким безгрешным, или должен был грешить, если при создании он был одарен только человеческими способностями. — Такова моя теория греха, еще незрелая и неполная; к чему мне в таком случае еще искупление? — «Если бог хотел найти исход между карающей справедливостью и искупляющей любовью, то

— блаженное ничегонеделание. Рев.

ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 1839 Г.

в качестве единственного средства оставалось только заместитель­ство». Теперь посмотрите-ка, что вы за люди. Нас вы упрекаете в том, что мы погружаем свой критический лот в глубины боже­ственной мудрости, а сами вы здесь же ставите границы бо­жественной мудрости. Лучше не мог бы себя изобличить даже г-н Филиппи. А если даже признать необходимость этого един­ственного средства, то разве заместительство перестает быть несправедливостью? Если бог действительно так строг по отно­шению к людям, то он должен быть так же строг здесь и не закры­вать глаза. Продумай только отчетливо, определенно эту си­стему, и слабые места ее не ускользнут от тебя. — Затем следует очень пышное возражение против «заместительства в качестве единственного средства», а именно ты говоришь: «Человек не может быть посредником, если даже он был бы освобожден актом божественного всемогущества от всякого греха». Значит, все-таки имеется еще и другой путь? Да, если ортодоксия не имеет лучшего представителя в Берлине, чем профессор Филиппи, то, право, дела ее плохи. — Через все рассуждение молчаливо проходит принцип правомерности заместительства. Это — убийца, которого вы наняли для своих целей и который потом убивает вас самих. Вы, далее, вовсе не стараетесь по-настоящему доказать, что этот принцип не противоречит боже­ственному правосудию, и — сознайтесь только честно — вы сами чувствуете, что вынуждены пользоваться этим доказатель­ством против вашей собственной совести; поэтому вы увили­ваете от принципа и молча признаете факт разумным, приукра­сив его несколькими звонкими фразами о сострадающей любви и т. д. — «Триединство есть условие искупления». Это опять-таки наполовину правильное следствие вашей системы. Разу­меется, две ипостаси следовало бы принять, но третью — лишь потому, что так принято традицией.

«Но, чтобы страдать и умереть, бог должен был стать чело­веком, ибо, не говоря уже о метафизической немыслимости того, чтобы предположить в боге, как таковом, способность к страданию, налицо была также обусловленная справедли­востью этическая необходимость». — Но если вы согласны с немыслимостью того, чтобы бог мог страдать, то, значит, в Христе бог и не страдал, а только человек и — «человек не мог бы быть посредником». Ты еще настолько разумен, что не хва­таешься здесь, подобно многим, за самый крайний вывод: «следовательно, бог должен был страдать» — и твердо отстаи­ваешь свое понимание. Также неясно, какое отношение это имеет к «обусловленной справедливостью этической необхо­димости». Раз принят принцип заместительства, то нет необ-

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 1839 Г.

42а

ходимости, чтобы страдающий был именно человеком; если только он бог. Но бог не может страдать, ergo * — мы не сдви­нулись с места. Такова ваша дедукция, на каждом шагу я дол­жен делать вам новые уступки. Ничто не развивается целиком и полностью из предыдущего. Так, здесь я вынужден опять уступить тебе в том, что посредник должен был быть также чело­веком, а это вовсе не доказано; но если бы я не уступил в этом, то я не был бы в состоянии признать дальнейшее. «Но путем естественного размножения не могло совершиться очеловечение бога, ибо если бы даже бог соединился с существом, родившимся от родительской пары и освобожденным его всемогуществом от греха, то он соединился бы только с этим существом, а не с че­ловеческой природой, ... и лишь в теле девы Марии облекся он в человеческую природу; в его божестве заключалась сила, образующая личность». — Посмотри-ка, это — чистая софи­стика, к которой вас вынуждают прибегнуть нападки на необ­ходимость сверхъестественного зачатия. Чтобы дать иное освещение вопросу, господин профессор подсовывает третье: лич­ность. Но это не имеет никакого отношения к делу. Наоборот, связь с человеческой природой тем глубже, чем более человечна личность и чем более божествен оживляющий ее дух. Здесь кроется на заднем плане еще и второе недоразумение: вы сме­шиваете тело и личность; это становится еще яснее из следующих слов: «С другой стороны, бог не мог внедрить себя в человече­ство в таком совершенно обособленном виде, как первого Адама, ибо в этом случае он не оказался бы ни в какой связи с субстан­цией нашей падшей природы». Следовательно, дело идет о суб­станции, об осязаемом, о телесном? Но самое интересное — это то, что сильнейший довод в пользу сверхъестественного зачатия, догмат о безличности человеческой природы во Христе, предста-вляет собой только гностический вывод из сверхъесте­ственного зачатия. (Гностический, разумеется, не в смысле отношения к известной секте, а в смысле yvuens** вообще.) Если во Христе бог не мог страдать, то тем менее мог страдать безличный человек, — и это выступает наружу сквозь все глу­бокомыслие. «Так Христос является нам без особых человече­ских черт». Это совершенно необоснованное утверждение; у всех четырех евангелистов имеется определенная характеристика Иисуса, совпадающая в своих существенных чертах. Так, мы вправе утверждать, что апостол Иоанн по своему характеру был ближе всего к Христу, но если Христос не имел никаких

* — следовательно. Рев. •• — знания. Ред.

15 М. и Э., т. 41/

ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, 20 ОКТЯБРЯ 1839 Г.

человеческих черт, то отсюда можно вывести, что Иоанн был выше всех; а это утверждение может оказаться рискованным.

Вот и ответ на твое рассуждение. Он мне не очень удался, у меня не было под руками записок, а только книги фактур и счетов. Поэтому прошу извинить за вкравшиеся кое-где неяс­ности. — Твой брат не подает о себе вестей. — Du reste *, если вы признаете честность моего сомнения, то как вы объяс­няете такое явление? Ваша ортодоксальная психология не мо­жет не причислять меня к самым закоснелым, особенно теперь, когда я окончательно погиб. Я присягпул знамени Давида Фридриха Штрауса и являюсь первейшим мифологом; я уве­ряю тебя, что Штраус чудесный малый и гений, а остроумен оп, как никто. Он лишил ваши взгляды всякой почвы; их истори­ческий фундамент безвозвратно погиб, а за ним последует и догматический. Штрауса совершенно невозможно опровергнуть, поэтому так бешено злы на него пиетисты; Хенгстепберг надры­вается в «Kirchen-Zeitung», стараясь извлечь из его слов .нож­ные выводы и использовать их для злобных выпадов против его характера. Вот что мне так ненавистно в Хепгстенберге и его присных! Что им за дело до личности Штрауса; но они хотят во что бы то ни стало очернить его характер, чтобы люди боя­лись присоединиться к его взглядам. Это лучшее доказательство того, что они не могут его опровергнуть.

Но я уже достаточно занимался теологией и хочу теперь остановиться на других вопросах. Какие замечательные от­крытия сделал Германский союз " из «демагогии» и всех так называемых заговоров, видно из того, что история эта занимает целых 75** печатных страниц²⁶³. Я еще не видел книги, но чи­тал извлечения из нее в газетах, которые мне показывают, какой гнусной ложью угощают наши проклятые власти немецкий народ. Германский союз утверждает с бесстыдной наглостью, что политические преступники были осуждены «законными судьями»; между тем всякий знает, что повсюду были учре­ждены специальные комиссии, особенно там, где существует гласный суд, а что происходило в них под покровом тайны, этого никто не знает, ибо обвиняемых заставили поклясться ничего не говорить о допросе. Таково действующее в Германии правосудие, и нам не на что, совершенно не на что жаловаться! — Недель шесть назад вышла превосходная книга: «Пруссия и пруссачество» Я. Венедея, Мангейм, 1839 ^2М, — в которой тща­тельно анализируются прусское законодательство, государ-

* — Впрочем. Ред. ** В рукописи ошибочно: 85. Рев.

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕВЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г.

ственное управление, распределение налогов и т. д.; резуль­таты совершенно очевидны: предоставление льгот денежной аристократии за счет бедняков, стремление к неизменному аб­солютизму; средствами к этому являются: подавление полити­ческого образования, удержание в невежестве большинства народа, использование религии, блестящий внешний лоск, безграничное хвастовство, создание обманчивой видимости, будто власти покровительствуют образованию. Германский союз сейчас же распорядился о запрещении книги и о наложе­нии ареста на не распроданные еще экземпляры ее; последнее — мера иллюзорная, ибо книготорговцев лишь спрашивают, имеются лхг у них экземпляры книги, на что, конечно, всякий толковый малый отвечает: нет. — Если ты можешь достать там эту книгу, то прочти ее, ибо это не родомонтады *, а до­казательства, почерпнутые из прусского права ⁾⁸⁸. — Особенно хотелось бы, чтобы ты раздобыл бёрневского «Менцоля-францу-зоеда» ²⁸. Это произведение, несомненно, лучшее, что есть в не­мецкой прозе, как по стилю, так и по сило и богатству мыслей; оно великолепно; кто не знает его,.тот не представляет себе, что за сила кроется в нашем языке **.

Впервые опубликовано в книге: Печатается по рукописи

У. Engels. «Schriften der Frühzeit». „

Berlin 1920 Перевод с немецкого

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен], 13—20 ноября 1839 г.

13 ноября 1839 г. Дражайший Гуилиельме, почему ты не пишешь? Все вы — из породы лентяев и лодырей. А я вот совсем другой! Я не только пишу вам больше, чем вы того за­служиваете, не только основательно знакомлюсь со всей мировой литературой, я втихомолку воздвигаю себе из новелл и стихов памятник славы, который, если только дыхание цензуры не превратит блистающей стали в отвратительную ржавчину, озарит своим ярким, юным блеском все немецкие государства, за исключением Австрии. В моей груди постоянное брожение и кипение, в моей порой нетрезвой голове непрерывное горение; я томлюсь в поисках великой мысли, которая очистит от мути

* — бахвальство; по имени гордого воина Родомонта в «Неистовом Роланде» Ариосто. Ред.

** Конца этого письма нет. Ред.

16*

432 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 13—20 НОЯБГЯ 1839 Г.

то, что бродит в моей душе, и превратит жар в яркое пламя. У меня теперь зарождается великолепнейший сюжет, по сравне­нию с которым все прежде написанное мной только ребячество. Я хочу показать в «новелле-сказке» или в чем-нибудь подобном современные чаяния, обнаружившиеся уже в средние века; я хочу вызвать к жизни духов, которые, будучи погребены под фундаментом церквей и подземных темниц, бились под твердой земной корой, страстно добиваясь освобождения. Я хочу по­пытаться решить хотя бы часть той задачи, которую поставил себе Гуцков: еще только предстоит написать подлинную вторую часть «Фауста», где Фауст уже не эгоист больше, а жертвует собой за человечество. Вот «Фауст», вот «Вечный жид», вот «Дикий охотник» — три типа предчувствуемой свободы духа, которые легко можно связать друг с другом и соединить с Яном Гусом. Какой здесь для меня поэтический фон, на котором само­вольно распоряжаются эти три демона! Прежде начатая мною поэма о «Диком охотнике» растворилась в этом. — Эти три типа (человеки, почему вы не пишете? ведь уже 14 ноября) я обработаю совершенно своеобразно; особенного эффекта я жду от трактовки Агасфера и «Дикого охотника». Чтобы сделать вещь более поэтичной и значительной, я без труда могу впле­сти в нее другие элементы из немецких сказаний — что-нибудь уж попадется под руку. В то время, как новелла, над которой я теперь работаю, представляет скорее упражнение в стиле и в об­рисовке характеров, новый замысел будет той настоящей вещью, посредством которой я надеюсь приобрести себе имя.

15 ноября. И сегодня нет письма? Что мне с вами делать? Что мне думать о вас? Я вас не понимаю. 20 ноября. А если вы сегодня не напишете, то я вас мысленно кастрирую и заставлю вас ждать, как это делаете вы. Око за око, зуб за зуб, письмо за письмо. Но вы, лицемеры, говорите: не око за око, не зуб за зуб, не письмо за письмо, — и оставляете меня при своей проклятой христианской софистике. Нет, лучше хороший языч­ник, чем плохой христианин.

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г.

Появился молодой еврей, Теодор Крейценах, пишущий от­личные поэмы и еще лучшие стихи. Он написал комедию ⁶⁸, в которой здорово высмеиваются В. Менцель и компания. Все теперь устремляются к новой школе, воздвигая дома, дворцы или хижины на фундаменте великих идей времени. Все осталь­ное идет прахом, сентиментальные песенки затихают неуслы­шанными, и звонкий охотничий рог ждет охотника, который протрубит сигнал к охоте на тиранов; по верхушкам деревьев между тем проносится гроза божья, амолодежь Германии,потрясая мечами и подымая полные кубки, стоит вроще; на горах полыхают горящие замки, троны шатаются, алтари дро­жат, иесли воззовет господь в грозу и бурю: вперед, вперед, — то кто осмелится сопротивляться нам? *

В Берлине живет молодой поэт, Карл Грюн,чью «Книгустранствий» я на днях прочел— оченьхорошая вещь ²⁶⁵. Ноему, кажется, уже27 лет, и он мог бы поэтомуписать лучше.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: