|
|
ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 1 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.Что ты мне дашь за фунт чепухи? У меня большой запас ее. О, великий боже! Преданный вашему высокоблагородию твой Ф. Энгельс Впервые опубликовано Печатается по рукописи с небольшим сокращением в книге: ,_, „ F. Engels. «Schriften derFrühzeit». Перевод с немецкого Berlin, 1920 и полностью вMarx-Engels Gesamtausgabe. Erste Abteilung, Bd.2, 1930 МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН [Бремен!, 11 сентября [1838 г.] Дорогая Мария! «В надежде, что я опять получу от тебя письмо в 4 страницы, остаюсь и пр.» Да, глупышка, ты получишь 4 страницы, но они написаны по принципу — какою мерою меришь, такою и тебе будут мерить *, да и то этого слишком много для тебя. Ведь я на такой маленькой странице пишу столько же, сколько ты на большой, и просил бы тебя в будущем не тратить так безобразно бумагу. Когда так размашисто пишет толстяк — это совсем другое дело. Понятно вам, мамзельхен? — Если вы в этом году не поедете в Ксантен, то вам придется сказать себе: Утешься от всех бед с Иовом, Монаха гуще смажь сиропом. Тут ничего не поделаешь, как говорят у нас в Бремене. Вы можете вообразить себе, что вы там уже были, разве ты не помнишь, что делал Герман **, когда он получал стакан вина? Он пил его очень медленно, стараясь продлить удовольствие. Поэтому вы тоже должны сказать себе: если бы мы были сейчас в Ксантене, то мы не могли бы уже радоваться тому, что мы туда поедем, а теперь у нас впереди еще целый год, полный надежд, и мы можем радоваться сколько угодно. Ведь это мудро, так сказал бы Сократ, а с ним и Уленшпигель. Запомни это себе на бу- * Библия. Новый завет. Евангелие от Матфея, глава 7, стих 2 (перефразировано). Ред. •• — Герман Энгельс. Ред. МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г. дущее. Как видишь, я тоже могу читать тебе наставления, не хуже, чем ты мне. А когда ты мне опять будешь писать, то не начинай каждого абзаца с «представь себе». Откуда у тебя эта благородная привычка? Как ты можешь говорить: «я не знаю, что еще писать», если ты мне еще не сообщила, какие годовые отметки получили ты и Анна *, кто в этом году написал вступление к вашей программе. Толстяк тоже наверное отмочил какую-нибудь шутку за те восемь недель, как меня нет, разве ты не могла мне написать об этом? И сколько еще произошло всякого такого, о чем я совершенно не знаю! Скажи, пожалуйста, разве это оправдание: «я не знаю, о чем мне писать»? Я тоже не знаю, о чем мне писать. Когда я начинаю одну строчку, то еще не знаю, о чем я буду говорить в следующей, но мне все-таки что-нибудь да приходит в голову, и, я надеюсь, тебе будет небесполезно и нелишне прочесть то, что я пишу. А ты, если заполнишь две страницы далеко расставленпыми строчками, воображаешь уже, что совершила чуть ли не подвиг Геркулеса. Что же ты думаешь обо мне? После того как я закончу это письмо к тебе, мне нужно написать еще три других, а завтра или послезавтра отнести их на почту. И у меня вовсе не так уж много времени, потому что сегодня во второй половине дня судно «Ианчита» отправляется в Гавану и мне приходится переписывать чужие письма вместо того, чтобы самому писать свои; сегодня днем я ожидаю письмо от Штрюккера, и он тоже, должно быть, захочет получить ответ. К тому же я не могу писать одному то же самое, что я написал другому. Теперь ты видишь, что было бы справедливо, если бы ты написала мне шесть страниц и что тебе нельзя было бы обижаться, даже если бы я .написал тебе только 1/6 страницы? Впрочем, одна эта головомойка уже достигла длины целого твоего письма, и, чтобы доказать тебе, что и я могу писать о чем-нибудь другом, я возьму на себя смелость рассказать тебе, что, если я достану кисть до того, как отправлю письмо, я пришлю тебе несколько рисунков бременских крестьянских мод. Но сейчас ты права, я не знаю, о чем еще написать, и я все же попытаюсь что-нибудь придумать; четыре страницы честно будут заполнены. Очень неприятно здесь то, что городские ворота вечером, с наступлением темноты, запираются и тот, кто хочет войти или выйти, должен платить пошлину. Сейчас это дело начинается уже с семи часов, тогда надо платить два rpofa, и чем позже, тем пошлина выше; после девяти уже надо платить 3 грота, в 10 часов — 6 гротов, в 11 часов — • — Анна Энгельс Рев, МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г. 12 гротов. За проезд на лошади пошлина еще выше. Мне уже тоже несколько раз приходилось платить эту пошлину. Сейчас консул * как раз беседует с г-ном Граве о тех письмах, которые должны быть написаны сегодня во второй половине дня. Я прислушиваюсь к этому разговору с самым напряженным вниманием, как мошенник, который видит, как выходят присяжные, и ждет их слов «виновен» или «невиновен». Ведь если Граве начнет писать, то я буквально не успею оглянуться, как на моем столе уже будет лежать шесть, семь, восемь или больше писем в одну, две и даже три страницы. За то время, что я здесь, я уже переписал 40 страниц, 40 страниц в книгу огромного формата для снятия копий. Вот передо мной уже опять лежит письмо в Балтимору, и, представь себе, 4 страницы исписаны полностью. Сейчас половина двенадцатого, и я пойду на почту будто бы для того, чтобы получить письма для консула, а в действительности для того, чтобы узнать, нет ли письма от Штрюккера. Adieu **, дорогая Мария, я надеюсь получить четыре большие страницы. Твой брат Фридрих _ , Печатается по рукописи Впервые опубликовано Erste Abteilung, Bd. S, 1930 TT На русском языке публикуется впервые ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ В БАРМЕН*** [Бремен1, 17—18 сентября [1838 г.] 17 сентября. Сначала черные чернила, затем начинаются красные ****. Carissimi! In vostras epistolas haec vobis sit respondentia. Ego enim quum longiter latine non scripsi, vobis paucum scribero, sed in germanico-italianico-latino. Quae quum ita sint *****, то * — Генрих Лёйпольд. Ред. ** — Прощай. Ред. *** На обороте письма надпись: господину Фридриху Греберу. Адр. Господину пастору Греберу. Бармен. Франко. Ред. • *•• Письмо от 17 сентября написано черными чернилами, письмо от ^сентября написано красными чернилами, поперек текста предыдущего письма. Ред. ***** — Дражайшие! На ваши письма отвечаю нижеследующим. Так как я давно не писал по-латыни, то я напишу вам немного, но на немецко-итальянско-латинском. Поскольку это так. Ред. Фридриху а вильГельму грёёёрам, И—18 сейтяг.ря 1838 г. 343 вы не получите уже ни слова больше по-латыни, а все на чистом, прозрачном, ясном, совершенном немецком языке. Начну сейчас свой рассказ сразу с сообщения вам очень важной вещи: мой испанский романс провалился; этот парень, по-видимому, антиромантик, таким он и выглядит; но мое собственное стихотворение — «Бедуины» *, прилагаемое к письму, было помещено в другом журнале; только этот молодец изменил у меня последнюю строфу, чем создал невообразимую путаницу. Дело в том, что он, кажется, не понял слов: «вас люди в фраках не поймут, им вашей песни строй далек», потому что они кажутся странными. Главная мысль стихотворения заключается в противопоставлении бедуинов, даже в теперешнем их состоянии, публике, которая совершенно чужда им. А потому этот контраст не следует выражать одним голым описанием, данным в обеих резко обособленных частях; лишь в заключении он ярко выступает благодаря противопоставлению и заключительному выводу последней строфы. Кроме того, в стихотворении еще выражены отдельные мысли: 1) легкая ирония по адресу Коцебу и его приверженцев с противопоставлением ему Шиллера как доброго принципа нашего театра; 2) скорбь о теперешнем состоянии бедуинов с противопоставлением прежнему их состоянию; эти обе побочные мысли идут параллельно в обеих главных противоположностях. Убери последнюю строфу, и все идет прахом; но если редактор, желая сгладить заключение, пишет: «И после этого — позор — за деньги пред толпой плясать! У вас недаром тусклый взор, и на устах лежит печать!», — то, во-первых, заключение бледно, ибо оно составлено из использованных уже раньше общих фраз, а во-вторых, оно уничтожает мою главную мысль, ставя на ее место побочную: жалобу на состояние бедуинов и сопоставление его с прежним их состоянием. Итак, он навредил следующим образом: он совершенно уничтожил 1) главную мысль и 2) целостность всего стихотворения. Впрочем, это ему обойдется еще в один грот (х/2 зильбергроша), ибо он получит от меня надлежащую отповедь. Впрочем, лучше бы я не сочинял этого стихотворения, ибо мне совсем не удалось выразить свою мысль в ясной, изящной форме; риторические фразы... ** — не более, как риторические фразы, страна фиников и Билед Уль Джерид — это одно и то же, так что одна и та же мысль повторяется дважды в одних и тех же выражениях, а как неблагозвучны некоторые из фраз: «раскаты смеха» и «проворные уста!». Странное испытываешь чувство, когда видишь * См. настоящий том, стр. 1—2. Ред. ••В тексте незаконченное слово: Str., вероятно, имеется в виду Штрюккер (Strü-cker) —-. товарищ Энгельса. Ред. 344 ФРИДРИХУ ИВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17—18 СЕНТЯБРЯ 1838 Г. напечатанными свои стихи; они тебе стали чужими, и ты их воспринимаешь гораздо более остро, чем когда они только что написаны. Я здорово смеялся, когда увидел вдруг свое произведение опубликованным, но у меня вскоре пропала охота смеяться; когда я заметил сделанные изменения, то пришел в ярость и варварски забушевал. — Satis autem de hac re locuti sumus! * Я нашел сегодня утром у одного букиниста весьма своеобразную книгу: извлечения из «Деяний святых», но, к сожалению, только за первую половину года, с портретами, жизнеописаниями святых и молитвами, но все очень коротко. Она стоила мне 12 гротов (6 зильбергрошей), и столько же я заплатил за «Диогена Синодского, или Hu)xq<xiyjç [iatvô{ievo<: **» Виланда. G каждым днем я все более отчаиваюсь в своей поэзии и ее творческой силе, особенно с тех пор, как прочел у Гёте обе статьи «Молодым поэтам»223, в которых я обрисован так верно, как это только возможно; из них мне стало ясно, что мое рифмоплетство не имеет никакой цены для искусства; но тем не менее я буду и впредь продолжать заниматься рифмачеством, ибо это — «приятное дополнение», как выражается Гёте, а иное стихотворение тисну в какой-нибудь журнал, потому что так делают другие молодцы, которые такие же, если не большие, чем я, ослы, и потому также, что этим я не подниму и не понижу уровня немецкой литературы. Но когда я читаю хорошее стихотворение, то в душе мне становится всегда очень досадно: почему ты н^сумел так написать! Satis autem de hac re locuti sumus! Мои cari amici ***, ваше отсутствие очень чувствуется. Я часто вспоминаю о том, как я приходил к вам в вашу комнату; Фриц, устроившись уютно за печкой, сидел там с короткой трубкой во рту, а Вильм в своем длинном шлафроке шумно шагал по комнате и курил только четырехпфенниговые сигары и острил так, что комната дрожала, а затем появлялся могучий Фельдман, подобно Cxv8oç Msvetaxoç ****, и затем приходил Вурм, в длинном сюртуке, с палкой в руке, и мы бражничали так, что небу было жарко; а теперь надо ограничиваться письмами — это ужасно! Что вы мне из Берлина также аккуратно пишете, это constat ***** и naturaliter ******, письма туда требуют только одного лишнего дня по сравнению с письмами в Бармен. Мой • — Однако довольно об этом! Ред. •• — Неистового Сократа. Рев. **• — дорогие друзья. Ред. • ••• — рыжему Менелаю. Ред. •**•* — установлено.Ред. • ••••• __ естественно. Рев. ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЁРАМ, 17 —18 СЕНТЯБРИ 1838 Г. 345 адрес вы знаете; впрочем, это неважно, ибо я установил такое хорошее знакомство с нашим почтальоном, что он приносит мне всегда письма в контору. Однако honoris causa * вы можете на всякий случай написать: Санкт-Мартини Кирххоф № 2. Источник этой дружбы с почтальоном тот, что у нас сходные имена: его зовут Энгельке. — Мне сегодня немного трудно писать это письмо: позавчера я отправил письмо Вурму в Бильк, а сегодня — Штрюккеру, первое в 8 страниц, второе в 7. А теперь и вы должны получить свою порцию. — Если вы получите это письмо до отъезда в Кёльн, то исполните следующее поручение: по прибытии туда разыщите Штрейтцейггассе, зайдите в типографию Эверерта, №51, и купите мне народные книги; «Зигфрид», «Уленшпигель», «Елена» у меня есть; важнее всего для меня: «Октавиан», «Шильдбюргеры» (неполное лейпцигское издание), «Дети Хеймона», «Доктор Фауст» и другие вещи, снабженные гравюрами; если встретятся мистические, то купите их тоже, особенно «Прорицания Сивиллы». Во всяком случае, вы можете истратить до двух или трех талеров, затем пошлите мне книги скорой почтой, со счетом224; я вам пришлю вексель на моего старика **, который вам охотно заплатит. Или так: вы можете прислать книги моему старику, которому я сообщу всю историю, а он мне их подарит, на рождество или когда ему вздумается. — Новым занятием у меня является изучение Якоба Бёме; это темная, но глубокая душа. Приходится страшно много возиться с ним, если хочешь понять что-нибудь; у него богатство поэтических мыслей, и он полон аллегорий; язык его совершенно своеобразный: все слова имеют у него другое значение, чем обыкновенно; вместо существа, сущности [Wesen, Wesenheit] он говорит мучение [Qual]; бога он называет безоснованием [Ungrund] и основанием [Grund], ибо он не имеет ни основания, ни начала своего существования, являясь сам основанием своей и всякой иной жизни. До сих нор мне удалось раздобыть лишь три сочинения его; на первых порах этого достаточно. — Но вот вам мое стихотворение о бедуинах: Еще один звонок, и вот Взовьется занавеса шелк; Свой напрягая слух, народ — Весь ожидание — замолк. Не будет Коцебу сейчас Раскаты смеха вызывать, • — почета ради. Ред. *• — Фридриха Энгельса-старшего, отца Энгельса. Ред. 346 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЁБЕРАМ, il—18 СЕНТЯБРЕ Не Шиллер будет в этот раз Златую лаву изливать. Пустыни гордые сыны Вас забавлять пришли сюда; И гордость их, и воля — сны, Их не осталось и следа. Они за деньги длинный ряд Родимых плясок пляшут вам Под песню-стон; но все молчат; Молчание к лицу рабам. Где Коцебу вчера стяжал Рукоплесканья шутовством, Там бедуинам нынче зал Дарит рукоплесканий гром. Давно ль проворны и легки Под солнцем шли они, в жару, Чрез марокканские пески И через фиников страну? Или скитались по садам Страны прекрасной Уль Джерид, А кони про набеги вам Твердили цокотом копыт? Иль отдыхали близ реки Под сенью свежего куста, И сказок пестрые венки Плели проворные уста? Иль в шалашах ночной порой Вкушали мед беспечных снов, Пока вас не будил с зарей Проснувшихся верблюдов рев? О гости, вам не место тут, Вернитесь на родной Восток! Вас люди в фраках не поймут, Им вашей песни строй далек. ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17 —18 СЕНТЯБРЯ 1838 г. 347 18 [сентября] Cur me poematibus exanimas tuis? * — воскликнете вы. Но я вас ими — или, вернее, из-за них — помучаю сейчас еще больше. У Гуилельмуса еще целая тетрадь моих стихов. Эту тетрадь я попрошу вернуть мне, и вот каким образом: всю неисписанную бумагу вы можете вырезать, а потом при каждом из своих писем прилагать по четвертушке; расходы на марки от этого не увеличатся. Если удастся, то можно добавить и еще клочок; если вы это умело вложите и хорошенько спрессуете до отправки письма, например, положив его на ночь между несколькими словарями, то эта публика ничего не заметит. Перешлите Бланку вложенный листок. У меня теперь обширнейшая переписка. Я пишу вам в Берлин, Вурму в Бонн, пишу в Бармен, Эльберфельд, — но без этого как мог бы я убить бесконечное время, которое я должен проводить в конторе, не имея права читать? Позавчера я был у своего старика **, id est principalis ***; его жену называют старухой [«Altsche»] (по-итальянски произносится точно так же слово alee, лось); его семья живет за городом, и я получил большое удовольствие. Старик — очень милый человек, он ругает своих детей всегда по-польски: ах вы, лайдаки, ах вы, кашубы! На обратном пути я старался разъяснить одному своему спутнику-филистеру красоту нижненемецкого языка, но увидел, что это невозможно. Такие филистеры несчастны, но в то же время сверхсчастливы в своей глупости, которую они принимают за высшую мудрость. Недавно вечером я был в театре; давали «Гамлета», но совершенно отвратительно. Уже лучше и не говорить об этом. — Очень хорошо, что вы едете в Берлин; в области искусства вы получите столько, сколько ни в одном университете, за исключением Мюнхена; зато по части поэзии природы будет скудно: песок, песок, песок! Здесь гораздо лучше- Дороги за городом большей частью очень живописны, разнообразные группы деревьев придают им большую прелесть; а горы, горы — черт возьми, как они хороши! Далее, в Берлине не хватает поэзии студенческой жизни, особенно развитой в Бонне, чему немало способствуют прогулки по поэтическим окрестностям. Но вы еще приедете в Бонн. Мой милый Вильгельм, я бы охотно ответил тебе на твое остроумное письмо так же остроумно, но у меня теперь совсем нет остроумия, да и охоты, которой нельзя вызвать у себя, а без нее все носит вымученный характер. Я чувствую, однако, что * — Почему ты терзаешь меня своими стихотворениями? Ред. *• — Генриха Лёйпольца. Ред. •*• — то есть принципала. Ред. 348 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБВРАМ, 17 — 18 СЕНТЯБРЯ 1838 г. со мной неладно, точно у меня все мысли исчезают, точно у меня жизнь отнимают. Увяла листва на древе души, вымучены остроты мои, ядро их выпало из скорлупы. Бедные мои макамы, не сравниться им с твоими стихами, затмившими Рюккерта своими красами. Мои же макамы подагрой страдают, они хромают, погибают, они упали уже в пропасть безвестности и не добиться им известности. О горе, в своей каморке я сижу и молотком по голове стучу, а оттуда только вода течет, громко шумит и ревет. Однако это не помогает и вдохновения мне не возвращает. Вчера вечером, когда я ложился спать, я ударился головой; раздался такой звук, будто ударили по бочке с водой и вода плещется о другой бок ее. Я не мог не рассмеяться, когда истина предстала предо мной в таком непривлекательном виде. Да, вода, вода! В моей комнате вообще какая-то нечистая сила; вчера вечером я слышал, как в стене царапался древоточец, на улице, рядом, шумят утки, кошки, собаки, девки и люди. Впрочем, я требую от вас столь же длинного — даже более длинного — письма, et id post notas *, и чтобы было, как по нотам- Самая превосходная книга церковных песнопенийМ5 — это, бесспорно, здешняя. В ней все знаменитости немецкой поэзии: Гёте (песня «Ты, что с неба»), Шиллер («Три слова веры») 226, Коцебу и многие другие. И швейцарские пастушьи песни, и всякого рода чепуха. Это невероятное варварство; кто этого сам не видел, тот не поверит; к тому же ужасное искажение всех наших прекрасных песен — преступление, лежащее также на совести Кнаппа (в его «Сокровищнице песен»)227. — По поводу того, что мы отправляем партию окороков в Вест-Индию, мне вспомнилась следующая в высшей степени забавная история: однажды отправили партию окороков в Гавану; письмо со счетом на нее прибыло позже. И вот получатель, заметивший уже, что не хватает двенадцати окороков, читает в фактуре: «съедено крысами... 12 штук». А крысы — это молодые служащие из конторы, которые воспользовались этими окороками; теперь история забыта. — Решившись заполнить оставшееся еще место наброском и художественным изображением внешности (доктора Хе), я должен сказать вам, что вряд ли смогу много сообщить о своем путешествии, так как я это обещал прежде всего Штрюккеру и Вурму; я опасаюсь, что и им мне придется писать дважды, а трижды повторять всю эту болтовню, с прибавлением изрядной дозы всякой чепухи, — это было бы уж слишком. Но если Вурм согласится послать вам • — и это после замечаний. Ред. МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9 — 10 ОКТЯБРЯ 1838 г. 349 тетрадь, которую вряд ли он получит до конца этого года, то все устроится. В противном случае я не могу помочь вам, пока вы сами не приедете в Бонн. Ваш преданнейший слуга
Модный гений Модный дурак Привет П. Йонгхаусу; он может присоединить к вам свое письмо. Я бы ему тоже написал, но парень, наверное, уж сорвался с места. Фридрих Энгельс Отвечайте скорее. Ваш берлинский адрес!!!!!!! Впервые с большими сокращениями Печатается по рукописи опубликовано в журнале «Die neue „ - Rundschau». 9. Heft, Berlin, 1913 и пол- Перевод а немецкого ностью в книге: F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Berlin, 1920 МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН Бремен, 9—It) октября 1838 г. 9 октября Дорогая Мария! Наконец-то четыре страницы полны. Теперь уж я похвалю тебя так, что дым пойдет столбом, как это говорится. Время для верховой езды, к сожалению, уже кончилось, и поэтому я по воскресеньям большей частью сижу дома, но я и дома тоже получаю массу-удовольствий: то я прошу мне что-нибудь сыграть или спеть, то пишу, а вечером занимаемся всякой чепухой; позавчера, это было, как известно, воскресенье, мы положили кольцо 350 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9—10 ОКТЯБРЯ 1838 Г. в миску, полную муки, и стали играть в известную игру — доставать кольцо ртом. Все мы занимались этим делом — г-жа пасторша *, девушки, художник ** и я с ними; а г-н пастор *** в это время сидел в углу на диване и, пуская дым из сигары, тоже смотрел на этот фокус-покус. Г-жа пасторша никак не могла удержаться от смеха, когда подошла ее очередь доставать кольцо, и она вся выпачкалась в муке, а когда настала очередь художника, он начал изо всех сил дуть в чашку, так что во все стороны поднялась мучная пыль и как туман осела на его зеленом с красным халате. Потом мы бросали друг в друга мукой в лицо, я взял пробку и намазал себе лицо черной краской, все рассмеялись, а когда я тоже засмеялся, они стали хохотать еще яростнее и громче, тогда я тоже засмеялся очень громко, вот так: «хе- хе- хе- хе- хе», а все остальные засмеялись так: «хи- хи- хи- хи- хи, ха- ха- ха- ха- ха», это было как в сказке, когда еврею пришлось плясать в шиповнике; наконец, они стали меня умолять Христом богом, чтобы я перестал. Ты все-таки порядочная глупышка. Если Етхен Трост наводит на тебя скуку, почему ты ее не выгоняешь? Теперь глупышка начинает читать мне мораль; это трогательно. Скажи, пожалуйста, глупышка, разве ты не знаешь пословицы: «око за око, зуб за зуб»? Разве ты не знаешь, что если ты будешь писать мелко-мелко, так я все равно пишу еще в два раза мельче, чем ты? Но покончим с этим делом — если ты напишешь мне четыре страницы, то получишь тоже четыре страницы и на этом баста. Впрочем, если бы ты знала, сколько писем я написал на этой неделе и сколько мне еще предстоит написать, то была бы ко мне более великодушна и довольствовалась бы двумя страницами. Спроси как-нибудь Штрюккера, сколько я ему писал, спроси Вурма — впрочем, его нет — ну, так я тебе скажу: не меньше 12 таких страниц, как эти, и еще столько же написал поперек красными чернилами. Но он пишет мне ровно столько же. Кроме того, мне же ведь приходится писать матери,. Герману ****, Августу *****, Рудольфу ******. Сколько же будет всего? Я думаю, что, поскольку ты можешь читать и другие письма, то в дальнейшем будешь более справедливой и потребуешь с меня вполовину меньше того, чем ты пишешь сама. — Ты считаешь, что я превозношу Анну******* до небес, нет, — Матильда Тревиранус. Рев. — Г. В. Фейсткорн. Рев. — Георг Готфрид Тревиранус. Рев. — Герману Энгельсу. Ред. — Августу Энгельсу. Ред. — Рудольфу Энгельсу. Ред. — Анну Энгельс. Ред. МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9—10 ОКТЯБРЯ ГвЗЙ г. Т вовсе нет, я этого не делаю, но если она пишет мне четыре страницы, а ты только три, то разве она все же не лучше тебя? А если этого не считать, я охотно признаю, что ты хорошая девчонка и пишешь мне прилежней всех. Но ты все же не должна позволять себе устраивать мне такие скандалы и сцены и воображать, что ты одна права во всем, хотя на деле ты, собственно, должна умолять меня на коленях о прощении. — Ты жалуешься на корсет для выпрямления спины, ну и глупенькая, старайся сама держаться прямо, тогда его тебе не будут надевать. — У нас здесь была такая точно погода, какая, как ты писала, была у вас; а теперь здесь погода ужасная, непрерывно моросит дождь или идет мокрый снег, а то начинается ливень, потом раз в сутки выглядывает клочок голубого неба и один раз в полгода — солнечный луч. Итак, ты хочешь, чтобы я написал тебе, что мне нужно к рождеству? Того, что у меня есть, мне не доставай, пожалуйста, а из того, чего у меня нет, ну что бы тебе такое написать? Вышей мне кисет или — я не знаю что, но ты можешь примерно каждые два-три дня напоминать маме, чтобы она мне к рождеству прислала Гёте; он мне действительно очень нужен, так как что ни станешь читать, все ссылаются на Гёте. «Кто такой был Гёте?» Г-н Рипе: «Дети, это был — !» В твоем чертеже птичьего двора я очень легко сумел разобраться, это очень практичная постройка: кошки и хорьки не могут туда проникнуть, а птицы не могут оттуда выйти. В прошлую пятницу я был в театре, давали «Ночной лагерь в Гранаде» *, очень милая опера; сегодня вечером идет «Волшебная флейта» **, я должен пойти. Хочу узнать, что это за вещь, надеюсь, что превосходная.
10 октября. В театре я был, и «Волшебная флейта» мне очень понравилась. Я бы хотел, чтобы и ты могла как-нибудь сходить со мной туда, бьюсь об заклад, что тебе бы очень понравилось. — Да, Мария, ну о чем же мне написать тебе еще? Может быть, за неимением лучшего, мне следует поболтать немножко? Действительно, ничего лучшего в голову не приходит, а ты и так ведь будешь довольна, если четыре страницы будут целиком заполнены, что бы там ни было написано. Здесь в Бремене купеческие дома построены очень своеобразно: они выходят на улицу не длинной стороной, как наш дом, а, наоборот, узкой, крыши тесно прижимаются друг к другу, сени просторные • — Опера К. Крейцера. Ред. •* — Опера Моцарта. Ptd. МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9—10 ОКТЯЁРЯ 1838 Г.
За то, что ты нарисовала мне птичий двор, я рисую тебе церковь, какее видно из окна конторы. Farewell*. Твой брат Фридрих Впервые опубликовано в Marx-Engels Gesamtausgabe. Erste Abteilung, Bd. 2, 1930 Печатается по рукописи Перевод с немецкого На русском языке публикуется впервые • — До свидания, Ред, МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 13 НОЯБРЯ 1838 г. МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН* Бремен, 13 ноября 1838 г. Дорогая Мария! Оба твои письма очень обрадовали меня, и я постараюсь рассказать тебе еще что-нибудь, насколько это позволит место и время. Дело в том, что сейчас уже четвертый час, а в четыре письмо уже должно быть на почте. Но мне, собственно, действительно не о чем рассказывать, здесь не происходит ничего необычного, если не считать того, что бременцы опять выставили обе свои великолепные пушки у гауптвахты, что здесь вместо «скамеечка для ног» [Fußbank] говорят «подножка» [Fußtrittl, что здесь очень многие носят макинтоши, что сегодня ночью было страшно холодно и цветы на окнах замерзли, что сейчас светит солнце и т. п. Я вспомнил еще об одном деле, о котором ты должна сказать матери, а именно: в конце сентября я написал Греберам и просил их, если они поедут в Кёльн, прислать мне народные книги, а деньги взять у отца **. Однако они сами не поехали, а написали об этом своему двоюродному брату; и если он пришлет что-нибудь per mezzo *** г-на пастора Гребера, то это будет хорошо, и отец, наверное, сделает мне одолжение и заплатит ему за мой счет; если он ничего не пришлет — тоже хорошо, и у вас не будет никаких хлопот. Я написал бы раньше об этом, но только сегодня получил исчерпывающие сведения о необходимой процедуре. Вильгельм Гребер пишет мне также — это для тебя как раз интересно, — что в Берлине нет собственно уборных, а имеются лишь переносные стульчаки, причем за них надо платить отдельно,_ и это обходится в 5 зильбергрошей в месяц. Но они, как сыновья пастора, и в этом отношении освобождаются от пошлины. Они также много рассказывают мне о своей пешеходной экскурсии по Гарцу и на Блоксберг и как они ехали от Магдебурга до Берлина с одним долговязым гвардейским унтер-офицером. Если ты меня когда-нибудь навестишь, то я прочту тебе всю эту историю, а также историю о прекрасной Доротее, которая произошла в Зибертале, в Гарце. Там один богатый-пребогатый господин влюбился в маленькую девочку семи лет и дал ее отцу кольцо, в знак того, что вер- • На обороте письма надпись: Госпоже Элизе Энгельс. Адр. Господину Фридр. Энгельсу и К0. Бармен. Ред. •• См. настоящий том, стр. 345. Рва.• •• — через посредство. Р*в. 354 Марии Энгельс, là ноября iôSô г. нется и женится на ней, когда кольцо будет ей внору. Когда он через десять лет вернулся, оказалось, что девушка умерла год тому назад, и этот господин от тоски тоже умер, о чем Фриц Гребер сочинил трогательную песню и т. д. Но страница уже кончается, я хочу переписать еще одно письмо, которое должно уйти вместе с этим, а потом уже пойду на почту. Пишешь ли ты Иде *? Г-ну Холлеру Юльхен ** в Мангейме очень понравилась, но Карл *** очень злился, что он так часто заходил к ней, не рассказывай только об этом никому. Adieu ****, дорогая Мария. Твой Фридрих Впервые, опубликовало Печатается по рукописи в Marx-Engels Gesamtausgabe. „ Erste Abteilung, Bd. 2, 1930 Перевод снемецкого На русском языке публикуется впервые МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН [Бремен, нонец декабря 1838 v.] Дорогая Мария1 Тебе что-то надо сделать со своими болезнями, чуть что — ты сразу в постель, от этого нужно отвыкать. Чтобы ты была на ногах, когда получишь это письмо, слышишь? За красивый кисет спасибо; должен заверить тебя, что он получил наивысшую оценку у самого строгого из всех критиков, г-на Г. В. Фейст-корна — художника, который полностью одобрил как выбор рисунка, так и выполнение. Мария Тревиранус тоже вышила мне кисет, но она потом его взяла обратно и отослала в Мюнстер на Штейне, около Крёйцнаха, г-ну пастору Хесселю, которому Мария тоже обещала таковой. За это она сделает мне корзиночку для сигар. Г-жа пасторша ***** связала мне кошелек. Мальчики Лёйпольда тоже получили пистонное ружье и саблю, и старик ****** обращается к ним не иначе, как: «Эй ты, вояка!», «Эй ты, кашуб!» Что это за загадка о пруде, я не знаю, но я
МАРИИ ЭНГЕЛЬС, КОНЕЦ ДЕКАБРЯ 1838 Г. хочу задать тебе другую — знаешь ли ты, что такое лайдак? (Я сам этого не знаю, это бранное слово, которое старик употребляет очень часто.) * А вот и разгадка: если ты не угадаешь, то подержи фразу перед зеркалом, и тогда ты прочтешь. Только что я узнал, что у Лёйпольдов прибавление семейства: у них родилась девочка. Хочу еще сообщить тебе, что теперь я занимаюсь композицией, а именно, сочиняю хоралы. Однако это чрезвычайно трудно: такты, диезы и аккорды доставляют много хлопот. До сих пор я еще не очень далеко ушел, но все же хочу тебе преподнести один образец. Это две первые строки из гимна: «Наш бог — могучая крепость» **
Дальше мне удалось написать только для двух голосов — для четырех еще слишком трудно. Надеюсь, что я не сделал никакой ошибки в нотах, попробуй как-нибудь сыграть эту вещь. Adieu ***, дорогая Мария.- Твой брат Фридрих Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи «Deutsche Нести». Stuttgart und Leipzig, _ , Bd 4 1920 Перевод с немецкого На русском языке публикуется впервые * Предложение в скобках в подлиннике написано зеркальным снособом в обратном порядкебукв. Ред. ** Начальные строки из церковного хорала Мартина Лютера. Ред. •** -~ Прощай. Ред. 356 J 1839 год МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН [Бремен], 7 января 1839 г. Дорогая Мария! Надеюсь, что зуб тебе уже выдернули или дело обошлось без этого. — Загадка о пруде очень хороша, но ты сможешь ее решить сама- Ты знаешь, сочинять музыку — это трудная штука, здесь надо обращать внимание на столько разных вещей, на гармонию аккордов, на правильное применение контрапункта, все это требует большого труда. Но я постараюсь в ближайшее время прислать тебе еще кое-что. Я занят теперь сочинением нового хорала. Здесь в вокальной партии чередуются бас и сопрано. Посмотри-ка.
Аккомпанемента еще нет, вероятно, я потом изменю кое-что. Ясно, что большая часть здесь, за исключением 4-й строки, МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7 ЯНВАРЯ 1839 г. списана из книги церковных песнопений. Текст — это известный латинский гимн: «Stabat mater dolorosa Juxta crucem lacry-mosa Dum pendebat filius» *. Сегодня в полдень г-н пастор ** зарезал свинью в прачечной, г-жа пасторша *** сначала ничего не хотела об этом и слышать, но он сказал, что подарит ей свинью, тогда ей пришлось согласиться. Свинья даже не взвизгнула. Когда она уже была зарезана, вошли все женщины из семьи пастора. Но старая бабушка никому не позволила собрать кровь, и это выглядело очень комично; завтра будут делать колбасу, это для нее высшее наслаждение. Ты говоришь, будто видела обезьяну и будто это была ты сама; а знаешь, что на облатке, которой ты запечатала свое письмецо, была надпись: «Je dis la vérité» ****? Там также нарисовано зеркало- Скажи маме, чтобы она больше не писала: «Тревиранус», она может вообще исключить имя г-на пастора из адреса, водь почтальон знает, где я живу, так как я ежедневно отношу письма на почту; кроме того, он поддается тогда искушению отнести их мне не в контору, а к Тревирапусам, и тогда я их получаю уже на несколько часов позже, когда возвращаюсь домой. Штрюккер написал мне, будто Герман ***** в воскресенье перед Новым годом выступал в разных ролях, играл кельнера и пр., пусть же он напишет мне об этом. — Штрюккер очень хвалит его искусство, он так прекрасно изобразил кельнера, как будто три года служил в гостинице. Он, наверное, усиленно растет? Пусть мать не показывает музыкальные сочинения Шорн-штейну, а то он опять скажет: «Это уже слишком». Ведь я узнаю все, что увас происходит. В следующий раз,, когда я опять приеду в Бармен, я стану бременским консулом, какстарик ******. Addios mi hermana*******. Твой Фридрих 
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
ивысокие, как маленькие церкви. Наверху и внизу, прямо друг над другом, расположены люки, которые закрываются опускными дверцами, через них может ходить вверх и вниз канат лебедки; ведь на чердаке помещается склад товаров, и через люк с помощью лебедки сюда подаются кофе, полотно, сахар, ворвань ит. д. В сенях же всегда имеется два ряда окон, один над другим- — Сейчас г-жа консульша опять переехала в город со своими четырьмя маленькими детьми; они ужасно буянят- К счастью, двое из них, Элизабет и Лойн (что значит Людвиг), ходят в школу, благодаря чему у нас не целый день стоит шум, но, когда Лойн и Зигфрид вместе, они поднимают такой визг, что это совершенно невыносимо. На днях они прыгали на ящиках из-под полотна, каждый был вооружен ружьем и саблей; они вызывали друг друга на единоборство, и при этом Лойн начинал трубить в свою раковину так, что звенело в ушах. Мне бывает очень весело: перед моей конторкой находится большое окно, из которого видны сени, и я могу подробно наблюдать все, что там происходит.
