ДРЕВНЕРУССКОЕ ИСКУССТВО 205

СРЕДНИЕ ВЕКА

дит «одутловатым», как не без мет­кости замечал протопоп Аввакум. Насколько больше смысла, страсти, характерности, даже «реализма» бы­ло в условно написанных «ликах» у Феофана Грека!

Впрочем, и «мертвая вода» бывает нужна; было бы неверно отрицать важное значение Симона Ушакова, как и вообще русского искусства XVII века. Эта художественная эпоха, по-своему глубоко интерес­ная, еще ждет своего исследователя. Она интересна не столько абсолют­ными ценностями, которыми богаче более ранние эпохи, сколько пест­рой сложностью культурной жизни, где подспудно, окольно, подчас при­хотливо пробивались зачатки но­вого.

Архитектуру XVII века, сравнитель­но с прежней, отличает чрезвычай­ная нарядность. Когда в середине XIX века некоторые архитекторы

Церковь Вознесения в Коломенском

Думная палата Теремного дворца в Московском Кремле

ДРЕВНЕРУССКОЕ ИСКУССТВО

пытались возродить национальный, «чисто русский» стиль, то предста­вления о нем они черпали главным образом из построек XVII столе­тия — их уцелело больше всего. Именно тут возникали затейливые формы, которые потом, уже с полной утратой чувства гармонии, переко­чевали в «стиль рюсс»: все эти боч­кообразные кровли, резные налични­ки окон, многоярусные кокошники, карнизы в виде «петушиных гре­бешков», витые столбики и богатый растительный орнамент, который расстилался по стенам и сводам по­добно ковру. Пышнее всего этот узорчатый стиль проявлялся в свет­ских зданиях — дворцах и тере­мах; в деревянном Коломенском дворце царя Алексея Михайловича (он не сохранился, его вид известен по старым гравюрам), в кремлевском Теремном дворце. Можно видеть здесь признак обмирщения худо-

жественных вкусов и возобновление фольклорного сказочного начала в искусстве. Но вместе с тем есть какое-то ощущение измельченности и ду­хоты. В этих низких сводчатых па­латах с зарешеченными окошками, где веяло жаром от горячо натоплен­ных изразцовых печей, где каждый предмет обстановки утомительно и дробно изукрашен, жилось душно — и в прямом и в переносном смысле. Тут было подходящее окружение для грузных, неповоротливых бояр с их бородами, длиннополыми кафтана­ми и высокими шапками. Недаром Петр I, загоревшись желанием об­новить и очистить российский воз­дух, так ополчился на этот лени­вый боярский быт, на толстые бо­роды, на тяжелую одежду и так по­любил опрятные голландские дома без лишних украшений. Едва ли не больше достоинства и чистоты стиля, чем в боярских

208 СРЕДНИЕ ВЕКА

ДРЕВНЕРУССКОЕ ИСКУССТВО

Собор Василия Блаженного в Москве. 1555—1561 гг.

Чудесный, улов. Деталь иконы «Воскресение — Сошествие во ад». 1680-е гг.

и царских хоромах XVII века, было в облике русских деревень. Не­смотря на тягость и скудость кре­стьянской крепостной жизни, в на­родном быту сложились превосход­ные формы прикладного искусства. Необходимость в первую очередь считаться с насущными жизнен­ными нуждами и потому сохранять строгую целесообразность подчас оказывается полезной для искус­ства. Фактор ограничения предохра­няет от безвкусных решений, учит тому соответствию формы назначе­нию, которое самые простые вещи делает прекрасными. В своих пост­ройках крестьяне вынуждены были обходиться деревом и строить с минимальными затратами, и их де­ревянные шатровые церковки мону­ментальны, предельно «правдивы» по выражению свойств материала,

210 СРЕДНИЕ ВЕКА

по наглядности конструкции. И обыкновенные бревенчатые русские избы далеко не лишены художе­ственной выразительности: члене­ния ясны и целесообразны, ничем не замаскированные круглые бревна, сложенные венцом, придавали по­стройке мягкую пластичность, иско­ни свойственную русской архитекту­ре, двускатные кровли гармониро­вали с более высокими шатрами церквей. Общий силуэт деревни, где дома в старину не были вы­тянуты в одну линию, а располага­лись свободно, под различными углами друг к другу, отчасти напоминал силуэт елового леса. Избы часто украшались резьбой, у них тоже, как и у барских теремов, были затейливые резные налични­ки, но это делалось в меру и к месту, без перенасыщенности. На редкость хороши предметы кре­стьянского обихода — расписные прялки, скалки, сечки, дуги, фигур­ные ковши, вышитые полотенца. Крестьяне сами изготовляли эти предметы и сами же их потребляли, поэтому тут не могло быть ника­кого угождения чужим вкусам, никакой вычурности, — действовал верный, веками сложившийся ин­стинкт красоты. На каком-нибудь простом деревянном черпаке в виде птицы или коня, вырезанном нико­му не ведомым деревенским столя­ром, можно изучать главные и все­общие законы прикладного искус­ства: выразительную целесообраз­ность и цельность формы, единство формы и декора, умение обобщать. Предметов крестьянского искусства

XVII века и более раннего времени
сохранилось немного, но изделия

XVIII и даже XIX века несут в себе,
с различными перефразировками и
обновлениями, древнюю основу —
и в формах и в узорах. Сам быт
русских крестьян менялся небыстро:
в XIX столетии, как и в старину,
мужик ходил за сохой, рубил избу,
запрягал лошадь в телегу и сани,
бабы зимними вечерами пряли и тка-

ли в избе, топившейся по-черному, при свете лучины, вставленной в железные светцы. И так же стояли лавки вдоль стен, так же висел на стене ковш для зачерпывания воды, так же ходили по воду с коромысла­ми и по грибы — с лубяными кузов­ками, и рубили сечкой капусту, и хранили свою «рухлядь» в ларях. Подобные простые вещи, вещи-работ­ники, служившие и дедам и внукам, кристаллизовались в формах удоб­ных и радостных. Они всегда напо­минали о чем-то живом: на кровле избы красовался конек, светцы похо­дили на стебли растения. Щедро украшались прялки: прялку почи­тали, она была символом домашнего благополучия, девушки пряли на посиделках, много протяжных рус­ских песен было сложено под жуж­жание веретена. Прялки иногда сплошь покрывались узорной выем­чатой резьбой, где почти непремен­но присутствовал мотив круга со спиралью — древний знак солнца, восходящий еще к искусству скифов-пахарей. На прялках он, вероятно, казался особенно уместным, напоми­ная и о вращающемся колесе. Интересно заметить, что народные мастера, на разные лады варьируя традиционные мотивы, не стреми­лись приблизить их к натуре, кото­рая их окружала: напротив, им хоте­лось украсить свой нехитрый быт чудесными и невиданными образа­ми. В избе крестьянина постоянно гостили древние сказки. В резьбе «подзоров» — досок над окнами из­бы — появлялись русалки («бере­гини», или «фараонки», как их назы­вали крестьяне), птицы-сирины, львы — иногда с «процветшим хвос­том». Русские мастера никогда не видели львов, но тем охотнее их изоб­ражали; в их представлении лев был таким же фантастическим существом, как русалка. И если они изображали птиц, то это были не какие-нибудь привычные скворцы, а жар-птицы или павы, а если пету­хи — то особенные петухи с узорны-

ДРЕВНЕРУССКОЕ ИСКУССТВО

Симон Ушаков. Спас Нерукотворный. 1658 г.

ми перьями и гребнями-коронами; если кони — то сказочные буйногри-вые кони, скакуны в колеснице солн­ца. Звери и мифические существа ни­где не выглядят страшными, а толь­ко занятными и забавными. Трудно сказать почему, но русское искусство никогда не питало склонности к жестоким и устрашающим образам,

СРЕДНИЕ ВЕКА

которых так много в западном средневековье. В русской «терато­логии» даже чудовища благодушны, а звери просто добры. Здесь надо сказать немного и о рус­ской • скульптуре вообще. Круглая скульптура, как и в Византии, очень ограниченно применялась в убран­стве церквей (православная церковь чуралась «идолов»), но русские мастера, жители лесной страны, испокон веков бывшие искусными резчиками по дереву, все же в боль­шом количестве делали «плоскост­ную скульптуру», скульптуру-резь­бу. Были и статуи — тоже ориенти­рованные на плоскость. До наших дней сохранилась прекрасная дере­вянная статуя Параскевы-Пятницы XV века (из Костромской области) со строго задумчивым, грустным ли­ком настоящей русской женщины. Изготовлялось много резных крес­тов, резных обрамлений иконостасов, украшений кораблей, украшений домов, всякой утвари. Только неболь-

шая часть всего этого сохранилась; дерево нестойко, подвержено огню, если бы не этот его единственный недостаток, трудно представить себе более благородный и обаятельный материал для скульптуры. Оно послушно резцу, выглядит живым, теплым, обладает красивым природ­ным рисунком волокон, который рез­чики очень часто сохраняли в своих композициях как декоративный эле­мент. И чисто утилитарные деревян­ные изделия обладают каким-то осо­бым очарованием: недаром Суриков говорил, что русские дровни нужно воспеть, — действительно, и дровни, и дуги, и прялки, и ковши тоже ведь своего рода «скульптура», так выискана и органична их форма, так она отвечает и функции изделия и особенностям материала. К большому прискорбию, мы и до сего дня не умеем ценить свои же соб­ственные национальные сокровища. Многим кажется, что искусство — там, где мрамор, позолоченные рамы,

ДРЕВНЕРУССКОЕ ИСКУССТВО

Фрагмент росписи церкви Ильи Пророка в Ярославле. 17 в.

роскошные краски, и что место ему— в холодных залах музея. Между тем искусство вездесуще, и часто какой-нибудь скромный наличник или валек для белья более художествен­ны, чем грузный и дорогостоящий монумент. Многие высокохудо­жественные произведения старой русской скульптуры и иконописи и посейчас свалены в груду где-ни­будь на заброшенных чердаках или портятся в заколоченных церквах: их не берегут и обращаются с ними варварски. Не допускайте этого, когда столкнетесь с чем-либо подоб­ным!

Но вернемся к XVII веку. Хотя крестьянское и «господское» искус­ство существенно различалось, все-таки стилевая общность между ними была несомненная. Так называемый нарышкинский стиль в церковной каменной архитектуре конца XVII ве­ка явно исходил от давних принци­пов народного деревянного зодче­ства: в основании квадрат, «четве-

рик», на который ставится меньший по объему «восьмерик». Мы видели, что уже в XVI веке, например в Коломенском храме, этот прием был перенесен на каменные постройки. Своеобразие нарышкинского стиля в том, что на квадратном основании возводится не один, а несколько постепенно уменьшающихся восьме­риков. Церковь представляет строй­ную многоярусную башенку, увен­чанную небольшой главой и покры­тую сверху донизу нарядным деко­ром, типичным для XVII столетия. Причем теперь в систему убранства вводятся и новые элементы — ко­лонки, которые не имеют конструк­тивного значения, но красиво подчер­кивают и скругляют грани восьме­риков. Нарышкинские постройки очень изящны, хотя и в них чув­ствуется что-то чуть-чуть игрушеч­ное, они слишком красуются. • Луч­шие образцы нарышкинского сти­ля — церковь в Филях, колокольня Новодевичьего монастыря. И в живо­писи вместе с тягой к повествова­нию, фабуле, к правдоподобию дета­лей сказывается вкус к изощренной дробности и разноцветности. Интерье­ры ростовских и ярославских храмов покрыты цветистым ковром роспи­сей, в которых чего только нет: множество фигурок, ландшафтов и павильонов, клубящихся облаков, диковинных зверей. Масса занима­тельных, наставительных и даже патетических историй развертывает­ся перед посетителем церкви — если бы только он в состоянии был их рассмотреть. Но композиции запу­таны и текучи, масштабы изображе­ний малы сравнительно с масшта­бом здания, что сливается в общем впечатлении калейдоскопа. Иконы в более выигрышном положе­нии: их можно разглядывать вблизи, пристально. Монументальная икона все больше вытесняется камерной иконой тщательного «мелкого пись­ма»; это тип «строгановской» иконы, возникший еще в XVI веке и ставший особенно популярным .в XVII веке.

СРЕДНИЕ ВЕКА

А рядом появляется многое совсем непривычное: картины на холсте Василия Познанского, уже весьма напоминающие европейскую живо­пись, листы гравюр, напоминающие Дюрера, иллюстрированный букварь Кариона Истомина, миниатюры в европейском духе, скульптура барок­ко в Дубровицкой церкви, наконец, первые, еще неуклюжие портреты, называемые тогда «парсунами». Древнерусское искусство, подходя к своим последним рубежам, утрачи­вало былую монолитность стиля и эпическое величие. Нити оборванные и нити путеводные сплелись и затя­нулись в запутанный узел. Этот узел был смело и жестоко разрублен ре­формами петровского времени, отку­да начинается уже другая, новая история русского искусства. Может показаться, что слишком велик разрыв между средневековой русской культурой и новой, что поч­ти нет общего между иконописью и живописью XIX века, старым рус­ским зодчеством и архитектурой

современных городов, между «Сло­вом о полку Игореве» и «Войной и миром» Толстого. Но такое суждение будет слишком поспешным. На всех крутых поворотах истории русская культура, расставаясь со своим прошлым, сохраняла его в глубинах духа. Оно продолжало жить в народ­ных характерах и народных песнях, в думах Лермонтова, Гоголя, Тют­чева, Блока, в исканиях Толстого и Достоевского, в исторических про­зрениях Сурикова, в пейзажах Леви­тана, в симфониях Чайковского, в картинах Врубеля, Рериха, А. Васне­цова, Петрова-Водкина. Если вслушаться и вглядеться в ме­лодии, интонации, краски, ритмы русских художников нового времени пристально, как всматриваются в во­ды глубокого озера, то где-то на дне почудятся зарево пожаров и звон колоколов, алый стяг Георгия и ти­хие взоры ангелов Рублева. И как бы потом ни углублялось и ни разлива­лось вширь озеро, это в нем всегда останется в глубине.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: