ЯЗЫК, ПИСЬМЕННОСТЬ И УСТНОЕ ТВОРЧЕСТВО

Язык

Язык вместе с культурными (материальными и ду­ховными) факторами какой-либо популяции — состав­ная часть того, что этнологи называют «этничность». Он является той связью, которая объединяет членов одной этнической группы, даже если они отличаются друг от друга в расовом отношении и живут по различным по­литическим законам. Изучение языка всегда представ­ляет огромный интерес, ибо позволяет проследить его истоки, его возможное родство с другими лингвистиче­скими группами и даже выявить в нем скрещивания и миграции.

Язык, на котором говорят туареги, носит название тамахак или тамашек — в зависимости от того, какие племена говорят на нем — сахарские или сахельские. Он является диалектом берберской лингвистической груп­пы, остался самым чистым и изучен лучше других грам­матически благодаря работам, оставленным отцом де Фуко, а также опубликованным Р. и А. Бассе.

Тамахак — эволюционировавшая форма староли­вийского или берберо-ливийского языка, на котором го­ворили древние ливийские племена (описанные античны­ми авторами), распространенного уже в V веке до н. э., а возможно, и ранее по всей Северной Африке запад­нее дельты Нила и предположительно (но весьма веро­ятно) во всей Центральной и Западной Сахаре. Назва­ния гир, гер, н-гер, Абалесса, Илези, означающие соот­ветственно «приток, река, обработанный участок, воз­вышенность, окруженная низиной», встречаются в тек­стах Плиния, Птолемея и других авторов и предстают как самые древние известные нам слова берберского языка, относящиеся к старой топонимике Сахары, ис­пользуемой и поныне.

Несмотря на вторжение финикийцев, римлян, ванда­ов, византийцев, ливийский язык не был искажен чужеродным воздействием: он лишь заимствовал из каждого языка некоторые слова, адаптировав их. В его тепе­решней форме, то есть берберской, на нем еще говорят в египетских оазисах Сива и Ауджила, в Сокйе, в Джебель-Нефусе, на острове Джерба, в Оресс, в Малой Ка-билии, в окрестностях Лаллы-Магнии, во многих племе­нах Марокко, в частности у шлёхов, в отдельных городах Сахары (таких, как Гадамес, Гат, Уаргла), в Мзабе, в оазисах Сауры и, наконец, у туарегов.

По сравнению с прошлым берберский язык сильно сдал свои позиции, в основном, арабскому языку, кото­рый начал бурно распространяться в VIII веке. Больше всего это проявилось в Западной Сахаре, где на бер­берском языке, подвергшемся сильному влиянию араб­ского, говорят лишь в отдельных местах. Такое отступ­ление берберского языка объясняется в основном активным распространением ислама — проводника арабского языка, недостаточной сплоченностью самого берберско­го мира из-за его географической разобщенности, препятствовавшей формированию единой берберской нации, и отсутствием достаточно развитой письменности — необходимого условия существования литературы и прочных культурных связей.

Не дала оказать на себя глубокое влияние лишь языковая группа тамахак (тамашек), и констатация этого лингвистического факта еще раз подтверждает то, что уже было сказано о монолитности туарегов. Демонстрация этого может быть продолжена и дальше.

А. Бассе, сделавший сравнительный анализ различных берберских диалектов Северной Африки и Сахары, от­метил существенную разницу между тамахак и другими диалектами, четко отделяющую туарегов от других берберофонов. «Туареги, — подчеркивает он, — будучи изолированы от других берберофонов своим укладом Жизни, общественным устройством и безлюдными про­странствами, составляют настолько обособленный мир, что их северо-западная географическая граница совпадает с лингвистическим барьером (правда, не везде оди­наковым), пересекающим Сахару от Гадамеса до Томбукту». Западнее этой границы речь идет уже о диалек­тах, родственных языку зенага. Такая капитальная раз­ница свидетельствует об этническом разрыве, который веками существовал у населения Сахары и который своими границами совпадает здесь с границами распро­странения наскальных гравюр и рисунков с изображе­нием лошади и ливийского воина.

Тамахак (тамашек) делится на несколько диалектов: тахаггарт, на котором говорят племена Ахаггара и Тассилин-Аджера, а также таитоки, нашедшие прибежище в северо-западной части Аира; тадрак — племена Адрар-Ифораса; таирт — кель-аир; тауллемет — иуллеммедены, племена долины Нигера и окрестностей Томбукту. Раз­личия в диалектах столь велики, что жители соседст­вующих районов с трудом понимают друг друга. Это объясняется тем, что язык еще не сложился и конструк­ция предложений в нем непостоянна. Сюда можно до­бавить еще наличие большого диапазона фонетических вариаций, что дает возможность судить о различиях в происхождении племен. Когда все эти факторы будут проанализированы и определены, они, возможно, позво­лят проследить пути миграций племен до того, как они обосновались в своих нынешних местах обитания.

Диалект Ахаггара считается самым чистым, потому что имеет очень мало заимствований из других языков. В нем можно обнаружить латинские слова, связанные с христианской религией и определением времени и — в большем количестве — арабские слова, пришедшие в ре­зультате распространения ислама. На диалекты Мали и Нигера оказали большое влияние языки соседей — хауса и сонгаев. Это объясняется повседневными кон­тактами между туарегами-кочевниками и суданскими оседлыми жителями. Здесь заимствования относятся к флоре и фауне, которая у последних сильно отличается от сахарской и гораздо богаче, чем у туарегов.

Каковы же истоки языка туарегов, а в более широ­ком плане—берберского языка?

Давно принято считать, что берберский язык при­надлежит к семито-хамитской языковой семье, вклю­чающей семитские, древнеегипетский, берберо-ливийские и кушитские языки, происшедшие от одного лингвисти­ческого пласта и распространившиеся в их теперешнем виде в Аравии и ее северных пределах, а также по все­му северу Африки. По своему языку туареги, таким образом, принадлежат к ближневосточной цивили­зации.

Эта теория, которую активно поддерживал М. Коэн, не вызывает единодушия у лингвистов-бербероведов. А. Бассе, например, сомневается в наличии родства с семито-хамитской языковой семьей, поскольку заимство­вания оттуда крайне незначительны. По его мнению, берберский — не импортированный, а скорее автохтонный язык, со всеми вытекающими отсюда этнологиче­скими последствиями, тем более что проводимые в различных направлениях изыскания с целью опреде­лить, к какой еще языковой семье можно было бы при­числить берберский язык, оказались тщетными. Мор­фология имени в берберском, утверждает А. Бассе, на­столько чужда семито-хамитской, что, даже если бы его родство с этой языковой группой было доказано, «оста­лась бы значительная масса слов (доберберских либо иных) неизвестного происхождения». И далее он до­бавляет: «Если допустить, что подобное родство будет установлено, а в ближайшем будущем и доказано с той же очевидностью, что и родство между собой семитских или индоевропейских языков, то в этой связи возникнет целый ряд новых проблем: место берберского языка в этой семье; смещения и оригинальные конструкции в нем; а если все же считать его импортированным язы­ком, то выявление доисторической-миграции, предвосхи­щающей будущее исторически засвидетельствованное наступление арабского языка; установление доберберского субстрата в Северной Африке и, может быть, даже попытка реконструкции этого доберберского языка».

Это вопрос очень важный. Поставленный столь авто­ритетно, он вызовет новые поиски и новые столкновения мнений. Не будучи лингвистом, не берусь брать здесь чью-либо сторону, но как палеоэтнолог могу констати­ровать, что новая гипотеза лучше, чем прежняя, увязы­вается с последними данными антропологии древ­них популяций в Северной Африке, изучения пер­вобытного общества, а также археологическими данны­ми и историческими фактами, которые отнюдь не сви­детельствуют о миграциях с востока, а показывают, что ливийские и даже доливийскне популяции издревле находились на севере Африки. Создается впечатление, что они закрепились там, где находятся сегодня, с очень давних времен, даже если сегодня это нельзя твердо доказать.

Письменность

Некогда берберы имели письменность, знаки кото­рой, еще сохранившиеся на скалах и посвятительных стелах в Северной Африке, уже непонятны нынешним обитателям Сахары. Для путешественников и лингви­стов было большим сюрпризом узнать, что это любо­пытное письмо — тифинаг (тифинар), хотя и в сильно измененном виде, находится в употреблении у туарегов и по сей день.

Тифинаг (то есть «знаки») состоит из 24 значков простой геометрической формы — точек, черточек, кру­жочков и их сочетаний, обозначающих согласные. Зна­ки для у (iy) и w (wa) передают не гласные, а полу­гласные звуки; что касается «а», то этот знак никогда не пишется внутри слова, где он часто имеет нулевое значение, а пишется только в последнем слоге. Такое отсутствие гласных делает чтение тифинага весьма за­труднительным.

К этим 24 знакам, соответствующим стольким же фо­немам, прибавляются так называемые лигатуры, обра­зованные соединением двух простых знаков; фонети­чески они представляют собой сочетания согласных, в основном в конечных позициях: - это соединения «б» и «т», «м» и «т», «н» и «т», «л» и «т», «р» и «т» и т. п.

В различных диалектах тифинаг, будучи чисто фо­нетическим письмом, сильно меняется, что, конечно, не способствует укреплению языка. На нем пишут справа налево и слева направо, сверху вниз и снизу вверх, иногда даже по спирали; в нем нет ни знаков пунктуа­ции, ни заглавных букв, ни вспомогательных значков, ни интервалов между словами и фразами, что сильно затрудняет чтение. Фактически тифинаг, по-видимому, никогда не служил для передачи длинных текстов; как правило, существующие представляют собой короткие послания, содержащие не более нескольких фраз. Весь­ма характерно, что у туарегов в их языке нет даже сло­ва «писать», оно заимствовано из арабского.

Является ли тифинаг пережитком некогда широко­употребительного алфавита, или же он никогда не был более развит, чем теперь? Отсутствие манускриптов и крупных древних надписей заставляет склониться в пользу второго предположения. Как заметил Аното, арабская и древнееврейская письменности долго оста­вались на своей начальной стадии (в какой находится

сейчас тифинаг) и получили дальнейшее развитие, толь­ко когда возрастающее влияние религии повлекло за собой необходимость составления текстов. Если вспом­нить, чем обязаны религии все языки, будь то древне­египетский, халдейский, пунический, древние языки Ки­тая, греческий, латинский и другие языки, то можно по­нять, почему ливийско-берберский язык остался на столь примитивной стадии. К тому же туареги далеко не все используют тифинаг. Хорошо знающие тифинаг и способные прочесть надпись «с листа» встречаются весь­ма редко. Как заметил Бенхазера, в настоящее время знание тифинага отнюдь не является признаком образованности. Разобрать какую-нибудь надпись подчас очень трудная задача для туарегов, им приходится прямо-та­ки заниматься «фонетической гимнастикой», произнося звуки один за другим. Лишь после нескольких попыток им удается разгадать слово. Сегодня (и похоже, что так было всегда) тифинаг используется лишь для того, что­бы сделать короткую запись, написать пожелание, пре­дупреждение, просьбу о встрече, любовное послание или сделать метку на каком-нибудь предмете. Такие надпи­си обычно вырезают или рисуют на скале, а также на каменных браслетах, которые носят мужчины, на кожа­ной деке амзада (женской скрипки), а раньше—на щи­тах воинов. Реже короткие послания записываются на коже или пергаменте, на бумаге либо могут быть наца­рапаны на сланцевой или песчаниковой плитке, выреза­ны на деревянной дощечке.

Тифинаг доступен у туарегов обоим полам почти в равной степени, хотя считается, что у них женщины бо­лее образованны, чем мужчины. Конечно, среди женщин есть очень одаренные, но это качество присуще и муж­чинам. Уровень культуры женщин явно преувеличивает­ся. Утверждают, например, что некоторые женщины знают наизусть Коран и «Свод законов» Сиди Халиля, однако у туарегов Ахаггара почти отсутствует религи­озное образование, женщины там редко знают арабский и поэтому не могут читать подобные сочинения. Имен­но из-за незнания арабского тамахак и остается у них живым языком; женщины являются хранительницами как языка, так и всех традиций туарегов.

Каково же происхождение тифинага?

Прежде этот алфавит рассматривался как производ­ный от ливийско-берберского, который, в свою очередь, произошел от пунического, введенного в Северной Аф­рике карфагенянами и использовавшегося во всем бас­сейне Средиземного моря. Подобное суждение сомни­тельно, ибо непонятно, почему берберы не приняли сра­зу пунического алфавита, тем более что он был совер­шеннее и проще в употреблении.

По другому предположению, ливийско-берберский алфавит произошел из синайского, истоки которого сле­дует искать в Южной Аравии, но и здесь очень велика доля предположений, и они малоубедительны.

Профессор М. Коэн, например, установил такую род­ственную преемственность алфавитов, по которой ли­вийско-берберский алфавит является африканской формы более древнего алфавита-предка; при этом остаются несколько неизвестных: 1) прототип алфавита, который еще предстоит определить, существовавший приблизительно в 2000—1750 годах до нашей эры; 2) его ветви, явно различающиеся и невыводимые одна из другой: а) ханаанский алфавит; б) южноаравийский; в) ливийский и, конечно, г) угаритский (в виде клинописи). По убеждению М. Коэна, распространение на запад этого алфавита, зародившегося на Ближнем Востоке, является результатом миграций и вторжений, как, впрочем, и распространение самого берберского языка, рассматриваемого им как составная часть хамито-семитской группы. Таким образом, мы подошли к восточному происхождению алфавита со всеми выводами, которые отсюда вытекают.

За последние десятилетия изучение ливийско-берберских надписей как в Северной Африке, так и в Саха­ре сделало большие успехи. Теперь можно зафиксировать границы их распространения не так произвольно, как это делалось в 20-е годы, когда считалось, что они существуют во всей Северной Африке — от Синайского полуострова до Канарских островов. В действитель­ности же на Синае есть лишь несколько надписей, весьма отличных от ливийских, а в долине Нила и его верховьях их, насколько мне известно, не обнаружено сов­сем. Самое восточное местонахождение надписей, по-ви­димому, в Дахле — оазисе, расположенном между Ни­лом и Джебель-Уэнат, и, лишь начиная с Феззана, надписи становятся более частыми, достигая наиболь­шей плотности в Тунисе (южнее бывшего Карфагена) и восточнее Константины. Отдельные надписи встреча­ются в Алжире и Марокко, а также на Канарских ост­ровах. В Сахаре больше всего надписей встречается в Тассилин-Аджере, где они сделаны в основном красной охрой на стенах под скальными выступами, в Ахаггаре, а также в Адрар-Ифорасе; в Аире их меньше, в Ти-бестй и Кауаре они практически отсутствуют. На юге такие надписи встречаются близ реки Нигер и на широ­те города Зиндер, которая вместе со скальными утесами Хомборн является своеобразной границей расселения берберофонов в этом районе. На западе, то есть в Мав­ритании, надписи немногочисленны и сконцентрированы в Адраре, а также севернее и северо-восточнее Тишита, то есть а достаточной степени локализованы. Более то­го, число их уменьшается в направлении с востока на запад, а это вполне позволяет предположить, что ливийско-берберские племена Мавритании пришли с во­стока, а не с севера.

Из сказанного следует, что распространение ливийско-берберских надписей гораздо уже, а концентрация выше, чем это предполагалось ранее. Что же касается Сахары, то здесь зона их распространения совпадает с зоной наскальных росписей с изображением лошади, причем самых древних. И это неудивительно, поскольку многие надписи сопровождают изображения ливийского воина с дротиком и круглым щитом «периода лошади». А факт их отсутствия на рисунках, где лошадь не фигу­рирует (например, в Тибести и Кауаре), явно указывает на то, что введение алфавита и распространение его бы­ли осуществлены популяциями «всадников».

Надписи следует различать и по возрасту. Они де­лятся на три группы. Самые древние надписи состоят из знаков, уже неупотребляемых; они непонятны даже самим туарегам. Обычно эти надписи начинаются тре­мя или четырьмя точками, расположенными вертикаль­но, за ними идет кружок, и, наконец, три параллельные горизонтальные линии . Такие надписи встре­чаются в Тассили, в Ахаггаре, а Адрар-Ифорасе (а так­же в Талохосе и в Ин-Тадеини), в Мавритании и в Аире. В основном они сопровождают рисунки лошадей и людей высокого роста в туниках в виде двух тре­угольников, с перьями, дротиками, висящим на за­пястье ножом и круглым щитом; патина на них всегда довольно темная. Для этих надписей можно предложить наименование «ливийские», использовавшееся до сих пор для обозначения древних надписей в Северной Аф­рике, не имевших точек вначале или всего с одной точ­кой. Сравнительного изучения этих надписей не дела­лось. На первый взгляд надписи без точек представля­ются архаической формой ливийско-сахарских надписей, что вполне допустимо, но не очевидно. Ниже мы уви­дим почему.

Надписи среднего, или промежуточного, периода на­чинаются обычно вертикальной линией и тремя точками, расположенными треугольником . Значение этих знаков туареги уже понимают Они читаются «нек», или «уаннек», что означает «я». Знаки, следующие за ними, не всегда понятны туарегам. Такие надписи особенно распространены в Тассили, в Ахаггаре, главным образом в Ахнете и Адрар-Ифорасе; отдельные такие надписи встречаются в Мавритании. Трудно определить тип наскальных рисунков, которые сопровождают эти радписи. Нередко на них изображена лошадь, иногда попадается и верблюд. Патина на них обычно желтая, довольно светлая. Во всяком случае, рисунки весьма посредственны по сравнению с предыдущими. Для этих надписей можно предложить наименование «ливийско-берберские» — так до сих пор обозначали все надписи— от самых древних до самых поздних.

Самые поздние надписи начинались со знака (видоизмененная форма , имеющая то же зна­чение), сопровождаемого обычно именем собственными знаками —«тенет»-«сказавший»-»-«сказал», а дальше следовала какая-либо мысль или пожелание. Туареги легко понимают эти надписи, потому что сде­ланы они сравнительно недавно и могут делаться и сейчас. Патина на них всегда светлая. Подобные надпи­си можно встретить на всей территории, где ныне про­живают туареги. Однако в Мавритании их нет.

Таким образом, в ливийском письме произошла эво­люция, выразившаяся в модификации одних знаков и в изменении фонетического значения других.

Наличие надписей древнего типа в Адрар-Ифорасе и в самой южной, куда только дошли туареги, зоне Саха­ры позволяет предположить, что когда-нибудь смогут разгадать их значение, использовав как ключ язык тамахак. Местонахождение этих надписей совершенно чет­ко отражает продвижение туарегских племен на юг и, возможно, в Мавританию, вдоль по пути Дар-Тишит — Уалата. По-видимому, не так будет обстоять дело с надписями в Северной Африке. В этой связи А. Бассе отмечал неудачу попыток перевести двуязычные и одно­язычные ливийские надписи, «которые старались рас­шифровать с помощью берберского языка, и они наот­рез отказывались раскрыть свой секрет». Отсюда сле­дует вывод, что отдельные надписи могли быть сделаны и на каком-то другом языке. Эта новая точка зрения весьма интересна, ибо позволяет утверждать, что ливий­ский алфавит (который уже не представляется как обя­зательно связанный с берберским) был внедрен на севере Африки, по всей вероятности, популяциями «всад­ников», хотя период и пути его проникновения еще не установлены.

Идея восточного происхождения ливийского алфави­та, выдвинутая М. Козном, — одна из самых убедитель­ных. Тем не менее ее нельзя принять в том виде, в ка­ком она сформулирована, ибо она предполагает, что ли­вийский алфавит пришел в Сахару в результате мигра­ции семито-хамитских народов, однако наличие таковой не доказано.

Существовало еще одно предположение — о родстве ливийского с древними критскими алфавитами, но эта гипотеза не была поддержана, несмотря на очевидное сходство алфавитов. А ведь мы знаем, сколь значитель­ны были последствия вторжений к ливийцам «народов моря» и какое большое культурное влияние оказал их приход. И в Сахаре прослеживается связь между попу­ляциями «всадников» группы ливийцев — гарамантов — туарегов и распространением ливийского алфавита.

В свое время надписи на этом алфавите, найденные в скальных укрытиях Тассили рядом с изображениями боевых колесниц, совершенно не привлекали внимания; их изучением пренебрегали до такой степени, что редко кто давал себе труд скопировать их. А ведь между изо­бражениями и надписями вполне может существовать связь. Если бы это оказалось так, то берберы тогда по­лучили бы свой алфавит через Мармарику, в результате эгейско-критских завоеваний. Это лишь гипотеза, при­чем очень смелая, однако знать ее необходимо, посколь­ку, если указанная выше связь с изображением колес­ницы и лошади окажется внешней и случайной, ее всег­да можно будет отвергнуть. Гипотеза эта не противоре­чит данным археологических раскопок в Центральной Сахаре, к тому же вряд ли алфавит пришел с востока через Египет или Верхний Нил. Наоборот, это древние критские популяции, должно быть, получили его с во­стока, что подтвердило бы тезис о его южноаравийском происхождении, выдвинутый М. Коэном. Остается доба­вить, что за тридцать лет исследований в этом направ­лении мною при обнаружении множества рисунков с изображениями колесниц не отмечено ни одного случая сочетания изображения колесницы и ливийско-бербер-ской надписи.

Что же касается надписей в Северной Африке, кото­рые довольно-таки сильно отличаются от надписей в Сахаре, но, безусловно, имеют с ними родство, то, может быть, стоит, как считает А. Бассе, попробовать расшифровать их с помощью какого-нибудь другого — не берберского — языка. Но какого? Надписи на Канарских островах довольно близки надписям в Северной Африке, но многие из них идентичны и надписям древнего типа, встречающимся в Сахаре. Одна группа таких надписей сопровождается даже геометрическим рисунком, который, будучи обнаружен в Сахаре, наверняка воспринимался бы как колесница. Верно считая, что эти надписи чужды людям островов, он предполагает, что они сделаны чужеземцами — нумидийцами, пришедшими туда на карфагенских или других кораблях в очень давнее время.

Отметим, что туареги владеют еще и «языком пальцев», чем-то вроде тайной передачи информации с помощью воспроизведения знаков тифинага на ладони собеседника, обычно втайне от присутствующих. Они «пишутся» один за другим, и собеседник в знак того, что он понял, отвечает пожатием руки. Эта система, обычно применяемая при довольно фривольных обстоятельствах, иногда используется и для вполне серьезных целей.

Лингвистические познания туарегов Ахаггара довольно обширны. Значительная часть мужского населения понимает арабский язык, даже если и не говорит на нем, а некоторые могут по-арабски писать. Многие понимают язык народа хауса — результат поездок на юг Аира, и в частности в Дамергу, где обменивают соль на просо. Кое-кто знает сонгайский язык, но, поскольку туареги все реже ходят теперь по дороге на Гао, таких людей осталось немного. В 1950 году только несколько туарегов начали приобщаться к французскому языку; после провозглашения независимости их стало больше.

«Языка барабана» у туарегов нет, если не считать условных ударов по тоболу (барабану), когда надо созвать мужчин на войну или на большое собрание.

Туареги пользуются десятичной цифровой системой. Иногда они употребляют палочки-памятки, делая на них небольшие зарубки, чтобы запомнить какие-нибудь нужные цифры.

Устное творчество

Устное творчество туарегов Ахаггара открыл для нас в основном отец де Фуко, который собрал, записал и пе­ревел множество стихов, басен, пословиц и прозаических текстов. Устное творчество туарегов чрезвычайно бога­то и свидетельствует о необыкновенно развитом поэтиче­ском чувстве этого народа.

Самые излюбленные темы — война и любовь, но их не оставляют равнодушными и красота гор, и ночная тишина, и шум ветра, и грациозные газели, и даже ма­ленькая черно-белая птичка мула-мула (каменка), ко­торая безбоязненно селится вблизи туарегских стано­вищ.

Когда отправляешься в путь в сопровождении тако­го закутанного в покрывало человека, скоро замечаешь, как действует на него дорога: он начинает петь, и не только чтобы скоротать время. Чувствительная душа туарега попадает под очарование величественной пусты­ни. В зависимости от настроения туарег пост о заботах и радостях, о надеждах, о страстном желании встретить женщину своей мечты, о горестях неразделенной любви и о достоинствах своего неразлучного мехари, он воспе­вает очарование гор, покинутых им на время. Особенно ярко пристрастие туарегов к поэзии, музыке и пению проявляется по вечерам у костра, когда собираются все жители становища: они могут проводить ночи напролет вокруг огня, слушая сочинения друг друга.

Все туареги, как мужчины, так и женщины, умеют сочинять. Это у них своего рода игра: о каждом знаме­нательном событии слагаются рифмованные тексты, ко­торые потом поются. Нередко устраивается своеобраз­ный литературный смотр, где исполняются самые луч­шие сочинения. Иногда темой для них служит причина раздора между племенами. Насмешливые по характеру, туареги часто вышучивают своих врагов, а то и женщин, отвергших их. Бывает и такое: между двумя влюбленны­ми затевается нескончаемый диалог, где каждый отве­чает на «страдания» другого, и это может длиться ме­сяцами и даже годами.

Трубадуров в прямом смысле слова у туарегов нет, но есть люди, знающие сотни песен и стихов и охотно исполняющие их по просьбе слушателей. Это своеобразный способ прокормиться в течение нескольких дней в каком-либо становище. За некоторыми туарегами устанавливается слава сочините­лей. Свои стихи туареги могут исполнять в сопровождении амзада.

Существуют у них и каноны на определенные музыкальные мелодии; исполняются они по ве­черам у костра или во время дви­жения каравана.

Стихосложение у туарегов подчинено особым правилам. В соответствии с количеством стоп, образуемых долгими, краткими или промежуточными слогами, стихи делятся на «сейенин», «хей-нена», «иль-анер-ялла» и «али-уен». Размер «сейенин» содержит обычно четыре стопы; «хейне-на» — два полустишия, из кото­рых первое трехстопное, второе одностопное; размер «иль-анер-ялла» имеет четыре стопы, при этом первая содержит один краткий и один долгий слог, вторая — один краткий и один долгий либо краткий (без твердого правила); а в размере «сейенин» две пер­вых стопы обязательно состоят из краткого и долгого слогов; наконец, размер «алиуен» (по всей видимости, самый старинный) состоит из двенадцати слогов в двух полустишиях; в настоящее время он исчезает.

Согласно данным отца де Фуко, размер «сейенин» зародился в Ахаггаре; размер же «хейнена» пришел из Аджера и употребляется не так давно, как «сейенин», которому уже сто лет; размер «иль-анер-ялла» («нами владеет бог») своим происхождением также обязан аджерам; он был в большом ходу в середине прошлого века и гораздо старее, чем «сейенин». Эти три размера служат для стихосложений на любые сюжеты, тогда как размер «алиуен» («оливы») используется лишь для женских песнопений по случаю свадебных торжеств.

Существуют и другие размеры («тара», «ахеллель», «азахалаг»), но они употребляются все реже.

Каждому из этих размеров соответствует определен­ное число скрипичных мелодий, но последние не слиш­ком разнообразны из-за примитивности инструмента, имеющего всего одну струну.

Размеру «сейенин» соответствуют песенные мотивы под названием «кедуха», «д'агг-амма», «кель-рела» и т. д.; размеру «хейнена» — «гоги», «шет-ганет», «кель-арас», «уккирен» и т. д.; стихи на размер «иль-анер-ял-ла» из-за торжественности характера поются лишь на два мотива — мотив аджеров и мотив Ахаггара. Мело­дии называют именем людей, для которых они сочине­ны, племени, где их обычно исполняют.

Туарегская музыка очень похожа на музыку отдель­ных берберских племен Атласа, и, хотя никто еще не занимался их сравнительным изучением, вполне веро­ятно, что это музыкальное родство со временем будет установлено. Впрочем, берберская музыка имеет сход­ство и с южноаравийской музыкой, что также пред­стоит доказать. Кое-кто полагает, что истоком такой общности или хотя бы соединительной нитью мог быть остров Крит.

На амзаде играют только женщины. Это очень по­читаемое у туарегов искусство, владеть которым долж­на каждая девушка благородного происхождения, оно передается девочкам матерями или родственницами. Хороших исполнительниц не так уж много, вот почему молодые люди готовы преодолеть большие расстояния только для того, чтобы послушать хорошую музыку. Это искусство некогда оживляло все вечера в Ахагга-ре, но сейчас понемногу приходит в упадок; сказывают­ся веяния нового времени и, возможно, то обстоятельст­во, что воцарившийся мир лишает жизнь туарегов бы­лой романтики.

Зато становится все более популярен тобол — бара­бан из кожи, натянутой на деревянную ступку, женщи­ны бьют по нему руками. Тобол — неотъемлемая часть свадебных церемоний и больших сборищ, сопровождае­мых состязаниями мехаристов. Мелодии тобола в боль­шинстве случаев произошли из Адрар-Ифораса, а их ритмический строй свидетельствует о негритянском влиянии. Некоторые мелодии пришли из Тассили.

Что касается ахаля — ритуала ухаживания, которым славятся туареги, то он не отличается ни музыкальны­ми, ни литературными достоинствами, темы часто пора­зительно вульгарны. Но и здесь тоже нравы меняются, поскольку у туарегов нет уже тех сюжетов для стихов, что были раньше.

Устное творчество туарегов включает в себя также басни, сказки и легенды. Сказки и басни предназначены для детей; старухи рассказывают их по вечерам у костра. Все очень веселятся, слушая их, и включаются в игру, каждый рассказывает басню или сказку, которую знает. Как и в сказках Шарля Перро и баснях Лафонтена (кстати, восходящих к Эзопу), действующими лицами в них являются животные: шакал — самый хитрый, самый коварный зверь, всегда старается всех обставить; гиена — она не отличается храбростью, зато бывает хорошим советчиком; слон — сильный и невозмутимый, но позволяющий провести себя шакалу; заяц — олицетворение заносчивости и глупости и т. д. Родство устного творчества туарегов с фольклором других берберов довольно заметно.

Что касается легенд, зачастую рифмованных, то они составляют самую оригинальную и обширную область стного творчества туарегов Ахаггара. Многие из них посвящены жизни исторических или мифических персо­нажей (таких, как Аккар, Элиас, Аммамеллен и др.) и их охотничьим и военным подвигам. Но самое большое количество легенд сложено об истории гор Ахаггара. В туарегском фольклоре есть «горы-женщины» и «горы-мужчины». Они обладают теми же чувствами и желаниями, что и люди. Например, пик Иламан влюблен в чуткую и изящную Тарельрельт, оспаривает ее в небы­валом сражении с буйным Амгой. Амга ударом такубы (меча) отсекает своему сопернику руку, и тот становит­ся калекой (Иламан действительно напоминает однору­кого человека). Однако и Амга получает от него удар пикой в бок, откуда бьет с тех пор неиссякаемый холод­ный родник. Каждая сколько-нибудь крупная вершина имеет свою историю. Чаще всего это трогательные по­вествования, в которых находит прекрасное выражение поэтическая натура туарегов.

ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО

Мы расскажем о племенах Ахаггара, лучше защи­щенных от посторонних влияний, чем другие племена, по причине их изолированного положения. Но посколь­ку туареги составляют довольно однородную этниче­скую массу, то все, что мы сообщим об общественном устройстве ахаггаров, в основном будет характерно и для других племен туарегов, среди которых ахаггары могут, таким образом, рассматриваться как самые яр­кие носители и. наиболее типичные представители туарегской цивилизации.

Классы и касты

Общественное устройство туарегов часто сравнива­лось с нашей феодальной системой, с которой оно дей­ствительно имеет внешнее сходство. У них есть вождь, чья номинальная власть распространяется на всю груп­пу племен, есть система классов (асеркам): все люди делятся на сюзеренов, вассалов, священнослужителей, ремесленников и слуг.

Классы в первобытных обществах рождаются из частной собственности, из богатства, из власти сильных, которые в обмен за определенные преимущества стано­вятся покровителями слабых. Неизбежное следствие этого — войны и рабство.

Кастовость, эта обостренная форма классовой систе­мы, включает в себя наследование власти, иерархию, неприятие друг друга различными группами, отказ от общения с представителями другой касты — все эти принципы живы у туарегов.

Такая разновидность аристократической организации как нельзя более отвечает особенностям кичевого образа жизни в противоположность демократической организации, обычно существующей при оседлом образе жизни. Она лучше подходит к кочевому укладу, при котором необходимы военная организация, солидарность пастухов, авторитарное руководство и где место каждого строго определено.

Туареги делятся на сюзеренов (имхаров или имоха-ров) — с чисто военным родом занятий; вассалов (имрадов) — по большей части пастухов; священнослужи­телей (инислименов); слуг (икланов), которые некогда имели статут рабов. Здесь же можно назвать другие категории, находящиеся в зависимости от них: это исеккемарен, ибореллиты и энаден.

Такая иерархия, совсем еще недавно существовав­шая у туарегов, сложилась в результате войн, внутрен­них междоусобиц, происходивших на протяжении ве­ков. Жизненные обстоятельства сгоняли племена с ко­чевий предков, вынуждая их искать пристанища в дру­гих местах. В этом случае обитавшие там люди долж­ны были либо признавать сюзеренитет пришельцев, ли­бо с помощью силы брать верх над ними, низводя их до положения вассалов.

Однако туареги всегда придавали большое значение благородному происхождению и уважали людей высо­кородных, даже если это были побежденные. Еще не­давно знать Ахаггара и Аджера искала союза с женщи­нами из утратившей былую силу фракции имананских султанов, с тем чтобы добавить к ореолу своего высоко­го происхождения еще и священный ореол потомка про­рока, очень ценимый у мусульман.

Моногамия и матриархат

Для того чтобы понять, что представляет собой туарегское общество, следует учесть два важных фактора, в определенной мере связанные между собой, — монога­мию и высокое положение женщины.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: