VI. Вход и выход и связи между мотивацией и образованием символов

Общие соображения относительно мотивации

Прежде чем приступить к более детальному анализу проблем входа и выхода, будет полезно коротко повторить некоторые наши базовые допущения относительно мотивационного процесса. Они уже были подробно изложены в наших ранних работах, но будет уместно резюмировать те моменты, которые особенно важны для решения стоящей перед нами задачи.

Можно начать с того, что, возможно, покажется радикальным допущением в отношении мотивации, а именно с того, что для целей теории действия мотивацию лучше всего трактовать как «изначально» не дифференцированную относительно системы, в которой она используется. Согласно этой концепции, для личности как системы мотивация состоит в едином «побуждении к гратификации»; это всего лишь побуждение «получить что-то», обнулить существующее состояние мотивационного напряжения. Спецификация целей, [т.е.] содержания того, в чем актор нуждается, полагается тем самым как производная не от внутренней структуры мотивационной системы как таковой, а от «ориентации», развивающихся в самих процессах действия. Спецификация цели — продукт «научения». Короче говоря, мотивация понимается как «поток энер-

Рис. 7

гии» [поступающий] из организма как физиологической системы. Этот приток энергии организуется, распределяется и расходуется «личностью» как системой действия и, через нее, любой системой социального взаимодействия, какая бы ни служила точкой отсчета для того или иного анализа, и внутри этих систем. Этот «поток» можно проследить на рис. 7.

Итак, очевидно, что некоторая эмпирическая специфичность целей действия навязывается личности как системе потребностями организма. Этот биологический элемент в структуре эмпирической системы целей будет, однако, трактоваться здесь как некоторый набор отправных точек для организации действия посредством ориентации. [Вопрос о] сравнительной эмпирической значимости набора биологически организованных элементов действия и компонентов, производных от системы усвоенной ориентации, можно пока оставить открытым.

Второе базовое допущение состоит в том, что этот поток мотиваци-онной энергии дифференцируется на «ветвящиеся ручейки» посредством процессов научения, в ходе которых развивается система ориентации. Процесс научения изображен на рис. 7 и 8. Аллокацию мотиваци-онной значимости в объекты ситуации мы называем «катексисом». Одновременно идет процесс когниции объектного мира, являющийся на уровне действия первичным средоточием механизмов адаптации к ситуации. Система ориентации выстраивается посредством усвоения (learning) катектических и когнитивных ориентации.

Рис.8

Связи между когнициями и катексисами организуются процессом оценивания. Оценочный процесс устанавливает два рода соединений. В отношении единицы системы действия как таковой — скажем, той или иной потребностной диспозиции в личности — оценивание имеет результатом привязанность (commitment) мотивационной энергии единицы к особому содержанию целевой ориентации, конститутивному для конкретного процесса действия. В то же время оценивание входит в детерминацию связей данной потребностно-диспозиционной единицы с другими потребностно-диспозиционными единицами в системе.

Тот факт, что цели, эмпирически важные для теории действия, всегда являются «вторичными», или усвоенными, предполагает развитие системы символических паттернов, которые управляют связью членских единиц и объектов в консумматорной фазе. (Мы можем предположить, что, по крайней мере, в самых важных случаях объекты являются «комплексными объектами» в том смысле, в каком об этом говорилось в главе 2, а, соответственно, катектическая ориентация — не просто «элементарным» или «примитивным» катексисом, а «установкой» в смысле экспрессивно-символического ценностного паттерна. Совершенно ясно, что гратификация или удовлетворение, [находимые] в эффективном достижении или в любовной привязанности к человеку, принадлежат к этой категории.) Эта спецификация консумматорного целевого состояния в терминах символически организованного, когнитивного и экспрессивного

«определения ситуации» и есть то, что мы имели выше в виду под «приверженностью» (commitment) цели. Первичная, или элементарная «направленность» процесса действия на состояние целедостижения не может быть эмпирически определена без элемента символически организованной приверженности, т.е. спецификации целевой ориентации.

Спецификация целевого состояния, однако, является лишь первым шагом в установлении четырех дифференцированных фаз, которые должны быть учтены в анализе мотивационного процесса. Далее мы должны учесть еще два элемента. Это два набора требований (exigencies), предъявляемых достижением цели. Удовлетворение этих двух наборов требований есть условие поддержания устойчивости процесса действия в системе. Оба заключают в себе проблемы, вытекающие из дефицита [ресурсов] (scarcity) и, следовательно, необходимости аллокации. Мы назовем их «требованиями области ориентации на задачу» и «требованиями социально-эмоциональной области» системы действия. Точнее, это требования адаптации и интеграции.

Первый из этих наборов условий – решение адаптивных проблем, относящихся к области ориентации на задачу, – проистекает из того факта, что целевое состояние есть состояние связи между членскими единицами системы и некоторым набором ситуационных объектов. Стабильность этой связи зависит не только от стабильности мотивационных ориентации членских единиц, т.е. от их «приверженности» цели, но также от стабильности самих ситуационных факторов по отношению к системе. Поскольку нельзя безоговорочно полагать, что эта связь будет «оставаться неизменной» без процессов контроля и/или адаптации со стороны одной или более членских единиц, то основная задача [оказывается] навязанной (is imposed). В интересах максимизации гратификации и удовлетворения во времени, стало быть, какая-то часть энергии должна отвлекаться с непосредственного целевого вознаграждения на манипулирование ситуационными факторами, т.е. на «инструментальную» деятельность. Следовательно, максимизация целевой гратификации, при прочих равных условиях, есть функция [установления] баланса между консумматорной деятельностью и инструментальной деятельностью. «Успех» этой инструментальной деятельности, таким образом, конституируется адекватной адаптацией к требованиям изменчивой ситуации.

Рассматриваемые с этой точки зрения, консумматорная деятельность и инструментальная деятельность имеют ту общую черту, что в них релевантные потребностные диспозиции членских единиц трактуются как ориентированные на некоторые специфические цели. Задействованные потребностные диспозиции мыслятся при этом как контролирующие

некоторую важную часть моторного аппарата организма, а также другие способности (facilities), и этот контроль может быть в той или иной степени несовместим с другими потребностно-диспозиционными единицами, одновременно в нем оперирующими. Возможности вхождения по-хребностных диспозиций во внешнее (overt) действие образуют дефицитный ресурс личности как системы; это ресурсы, которые должны быть аллоцированы. Фазы, в которых происходят исполнения, отличаются друг от друга, однако, тем, что в консумматорной фазе связь с объектом является «сама по себе» вознаграждающей (или депривационной), а в инструментальной фазе имеет место большая или меньшая отдаленность от такого целевого состояния, и деятельность направлена на изменение связи «система—объект» в сторону целевого состояния. Это предполагает «сдерживание» тенденций к прямой гратификации, или отвлечение (aversion) [от нее] в двух смыслах. Во-первых, это откладывание первичной целевой консуммации до тех пор, пока ситуация не будет сделана более благоприятной. Во-вторых, это сопутствующий отказ от вторичных возможностей (возможно, для гратификации других потребностных диспозиций), принятие которых воспрепятствовало бы эффективности инструментальной деятельности.

Второй набор условий поддержания устойчивого состояния состоит в удовлетворении тех требований, которые предъявляются к гратификации той или иной потребностной диспозиции вследствие наличия других единиц в той же системе. Это требования социально-эмоциональной области, и они конституируют интегративную проблему. Единицами системы могут быть либо другие потребностные диспозиции, [заключенные] в личности эго, либо [потребностные диспозиции, заключенные] в других личностях (альтер), [включенных] в систему социального взаимодействия, либо те и другие. Здесь проблема совершенно аналогична проблеме адаптации. При заданном паттерне ожиданий одной членской единицы нет никаких гарантий, что связи с другими единицами, от которых зависит исполнение этих ожиданий, будут «оставаться неизменными». А значит, будут необходимы процессы приспособления либо через положительный контроль над соответствующей единицей, либо через аккомодацию к ней. Проследить это на уровне межличностной коммуникации, наверное, легче, чем на уровне взаимодействия потребностных диспозиций внутри личности, а потому мы сменим системную точку отсчета и возьмем в качестве таковой малую группу, членскими единицами которой являются лица.

Способы адаптации к новым требованиям ситуации системы состоят в когнитивном понимании катектируемых объектов и в инструмен-

тальном манипулировании их связями друг с другом и с системой. Приспособление к другим членским единицам, в свою очередь, мы мыслим как совершающееся и через когницию тоже, но прежде всего заключающее в себе экспрессивную коммуникацию, т.е. получение и выдачу эмоционально значимых позитивных санкций и избежание негативных санкций со стороны других единиц. Если адаптивные процессы осуществляются через регулирование ситуационных несистемных последствий вложения мотивации в данный процесс целедостижения при меняющихся условиях, то интегративные процессы осуществляются через перераспределение (shifting the allocation) мотивационной энергии между альтернативными «каналами» ее использования, т.е. между поощрением или осуждением деятельности данных членских единиц. Санкция состоит в «ин-тенциональной» (в смысле, оговоренном в главе 2) манипуляции экспрессивными символами одной членской единицей, которая презентирует другой членской единице «вторичные» объекты катексиса, связанные посредством генерализации с первичными. Такая манипуляция символами либо «отводит» энергию, давая приемлемые каналы катексиса, либо предотвращает ее отвод в дисфункциональные каналы, устраняя [некоторые] потенциальные возможности для катексиса или иные возможности для расхода энергии.

(Следует понимать, что конкретная единица системы действия является в эмпирическом плане объектом как адаптивных, так и интегра-тивных процессов. Она есть адаптивный объект в той мере, в какой ее мотивационная ориентация не поддается экспрессивному влиянию, а отвечает лишь на изменения в ситуационных условиях.)

Четвертый фокус дифференциации процесса действия связан с проблемой «напряжения». Обычно считают, что термин «напряжение» следует употреблять лишь в отношении органического состояния физиологической системы, определенного в физиологических терминах; но хотя эмпирически этот способ словоупотребления очень важен, для наших теоретических целей он совершенно непригоден в силу принятого нами допущения недифференцированности «исходной» мотивации действия. Благодаря этому допущению наше внимание легче обращается к фундаментальному набору проблем, которые [в противном случае] могли бы остаться либо совершенно не замеченными, либо всерьез не понятыми. В сущности, они вертятся вокруг того, что единица системы действия — потребностная диспозиция члена социальной группы — под иным углом зрения сама является системой, имеющей собственный набор условий равновесия. Эта концепция принципиально важна ввиду наших притязаний на применимость теории действия во всем диапазоне «микро-макро».

Большинство наиболее элементарных проблем действия заключают в себе два смежных уровня, находящихся в этом диапазоне. Единица является «низшим уровнем», а «система» — высшим из этих двух (см. прим. 3).

Напряжение, в том смысле, в каком мы намерены употреблять этот термин, существует постольку, поскольку действительное «положение» одной или более единиц в системе не совпадает с положением, которое они, с точки зрения потребностей собственного равновесия как систем, должны занимать. Стало быть, «напряжение» — это смутный остаточный термин, обозначающий состояние мотивационного резервуара, доступного для использования или требующего экспрессии в рассматриваемой системе. Напряжение, разумеется, есть результат как механизмов, внутренних для самой единицы, так и ее прямых реакций на более крупную систему единиц, частью которой она является. Между тем трактовка единицы как единицы, а не как системы, означает, что на этом уровне анализа нас интересуют лишь последствия работы этих внутренних механизмов, а не сами механизмы. Поэтому конечный результат берется как данность и называется «напряжением». Для эксплицитного анализа последнего потребовалось бы изменить системную референцию таким образом, чтобы то, что раньше трактовалось как единица, стало трактоваться как система.

Один из главных источников затруднений для методичного соблюдения системных референций кроется в том, что интеграция системы символического паттерна на самом деле, как правило, выходит за пределы подсистемы, которая в данный момент трактуется как единица. Так, в случае большинства проблем процесса социального взаимодействия трудно эксплицитно работать с личностями участвующих акторов как с отдельными системами, и многие задачи просто этого не требуют. В таком случае уровень напряжения будет атрибутироваться актору, а не какой-то отдельной потребностной диспозиции, вовлеченной как ролевое ожидание в этот особый процесс взаимодействия. Предполагается, что личность актора, в релевантном [здесь] смысле, достаточно хорошо интегрирована, так что не возникнет никакой серьезной ошибки от невыявления того, которая из его потребностных диспозиций задействована. В свою очередь, для других проблем, например тех, в которых заключен ролевой конфликт, такое различие может иметь первостепенное значение.

Если единица является системой на низшем уровне диапазона, то трактовка ее как «единицы», аналогичной частице, означает, что она трактуется как сама являющаяся интегрированной системой. В этом контексте мы приписываем ей интегрированный паттерн, который пронизывает собой все ее «референции», ее спецификацию цели или приверженность

[цели], паттерны адаптивной или интегративной ориентации. Из этой концепции единицы возникает наше четвертое измерение – измерение «латентности».

В терминах теории действия, этот интегрированный паттерн означает «качества» этой единицы как объекта во всех его релевантных соотнесениях в процессе действия. Это, в свою очередь, подразумевает культурную систему, или систему символического паттерна единицы, предполагающую, что она интегрирована, или «обладает связным паттерном». Именно это мы имеем в виду под релевантностью латентного измерения системы действия. Единица «имеет тенденцию» достигать цели, которой она привержена. Также она «имеет тенденцию» адаптироваться к ситуационным и интегративным требованиям. Но в равной мере она «имеет тенденцию» сохранять и «выражать» себя, т.е. оставаться стабильной и в то же время иногда «разыгрывать» в терминах своих собственных качеств свой символический паттерн смысловой интеграции не только в целевой гратификации, но и в других аспектах тоже.

С дифференциацией системы действия на части, или членские единицы, со стабилизацией аллокации мотивационной энергии и стабилизацией процесса действия и гратификации развивается система ожиданий. Это понятие обозначает всего лишь один из основных аспектов процессов в равновесной системе, служащий предпосылкой их неизменного воспроизведения. То, что психологи называют «фрустрацией», мы будем толковать как нарушение равновесия системы, видимое с точки зрения некоторой отдельной потребностно-диспозиционной единицы. Нарушение равновесия (disequilibrium) есть блокировка или отклонение процесса течения энергии, затрагивающие исполнение и гратификацию.

Приняв указанные допущения, мы можем прийти к важному заключению относительно природы реакции на фрустрацию в этом смысле. Система, равновесие которой было нарушено, будет, как мы полагаем, стремиться восстановить равновесие путем устранения источника нарушения. Фрустрация любой единицы будет результатом некоторого изменения в ее связи с катектируемыми объектами, в том числе другими единицами. Катексис объекта или объектов будет тяготеть к сохранению; он будет исчезать лишь после процесса научения, включающего угасание, т.е. достижение нового равновесия. Этот упорно сохраняющийся (continuing) катексис будет создавать тенденцию к изменению новой связи с объектом в направлении восстановления старой связи, и он будет делать это через контроль над связью с объектом. В то же время будет попытка редуцировать катексис прежнего фрустрирующего способа действия. При анализе системного процесса это служит основой для обобще-

дня, что реакция на фрустрирующий опыт принципиально амбивалентна по своей структуре.

Парадигма для анализа девиантного поведения {«Социальная система», глава 7) устанавливает в отношении любого данного паттерна ожиданий основные логические возможности ориентации в такой ситуации фрустрации, исходя, во-первых, из того, какие из компонентов фрустри-рованной и амбивалентной мотивационной структуры первичны, позитивные или негативные, и, во-вторых, из того, мобилизуется ли мотива-ционная энергия в эту особую потребностно-диспозиционную единицу или отнимается у нее. Эта проблема будет подробнее обсуждена ниже.

Общие соображения относительно входа и выхода

Основополагающая двойственность референтной рамки действия (action frame of reference) – актор и ситуация, установка и объект и т.д. -проходила сквозной нитью через весь наш анализ систем действия и процессов внутри них. Теперь мы хотим сделать эту двойственность отправной точкой для более внимательного, чем раньше, анализа двух основных аспектов этого системного процесса, а именно (1) того, что происходит в ходе действия с мотивацией, или побуждением (drive), и (2) того, как объекты меняют свои символические значения и этот изменившийся смысл встраивается в паттернирование процесса действия, или в саму структуру системы.

В этой связи нужно иметь в виду, что, как мы не раз указывали, то, что мы разумеем под структурой систем действия как социальных объектов, состоит именно в патгернировании их как систем символических значений. Следовательно, изменение в символическом значении есть, по определению, изменение в структуре системы «актор—ситуация» как системы объектов.

Удобно подойти к этим проблемам под углом зрения понятий «входа» и «выхода». Под входом мы имеем в виду то, что входит в любой данный сектор фазового процесса системы действия как извне этой системы, так и из ее предшествующего состояния, вариации в котором будут влиять на процессы в системе; под выходом, в свою очередь, мы имеем в виду изменения в итоговом состоянии системы или ее ситуации, т.е. других систем действия и несоциальных объектов, которые можно наблюдать в конце периода и считать последствиями системного процесса. Точка зрения входа—выхода есть, стало быть, не независимый способ анализа системного процесса, а скорее способ описания различий между начальным и конечным состояниями цикла, который состоит в рассмотрении системы «извне», т.е. с точки зрения наблюдателя, и попытке оце-

нить балансы между тем, что «входит» в начале цикла и «выходит» в конце него, включая изменения в свойствах самой системы, какими их видит сторонний наблюдатель. Мы собираемся строго придерживаться этой точки зрения и никогда не говорить о входе или выходе как о чем-то происходящем внутри фазового цикла системы, но только как о чем-то происходящем между началом такого временного сегмента процесса и его концом. Вместе с тем мы должны помнить, что системные референции в известной мере произвольны и могут быть изменены. Следовательно, то, что на одном уровне является процессом взаимодействия между единицами системы, т.е. анализируется как исполнение и санкция, может трактоваться как баланс входа-выхода любой данной единицы при трактовке ее как подсистемы с собственным фазовым периодом с внешней точки зрения. Но когда мы так говорим, всегда имеет место переключение системной референции. В анализе входа—выхода внимание сфокусировано не на процессе взаимодействия, а на последствиях, заключенных в некотором временном секторе такого процесса: с одной стороны, на его «стоимости» в [форме] того, что было «израсходовано», а с другой стороны – на его результате, или, если и далее употреблять экономическую терминологию, на его продукте.

Понятия входа и выхода по природе своей количественны, и их введение, надеемся, станет еще одним шагом на пути к анализу количественных аспектов процесса действия. Фундаментальное основоположение, на которое мы здесь опираемся, вытекает из концепции равновесия, из которой мы уже извлекли много пользы. Это положение [гласит], что для стабильного состояния входы в систему должны быть со временем сбалансированы выходами; иначе говоря, любой избыток или дефицит в категории входа будет с необходимостью вызывать изменения в состоянии системы, которые, если они не будут со временем сбалансированы, найдут отражение в изменениях в одной или нескольких категориях ее выхода. В свою очередь, это положение, как нам кажется, можно в основном вывести из одного из четырех наших принципов, установленных в главе 3 и воспроизведенных в начале этой главы, а именно принципа акселерации, или усилия. Суть его в том, что если в систему вкладываются «ресурсы», то за них надо отчитываться, [и] последствием этого становится изменение либо ситуации, либо состояния системы, либо того и другого (см. прим. 4); и [так же] для случая отнятия ресурсов. Этот подход к проблеме указывает на лежащее в его основе представление о некотором принципе сохранения, но в данном случае не [сохранения] энергии, учитывая нашу концепцию однонаправленного процесса, а сохранения входов, в том смысле, что если мы распознали входы, то долж-

ны за них отчитаться; они не исчезают в никуда, равно как и системный Процесс, в соответствующих аспектах, не просто «творит» новые вещи безотносительно к «чему-то», из чего они образуются.

Наша первая задача состоит, таким образом, в том, чтобы определить основные категории входа и выхода, ибо только тогда мы сможем приблизиться к определению и анализу «трансформаций», происходящих в ходе процесса действия. Со стороны входа мы должны подумать прежде всего об исходном состоянии системы в начале «отчетного периода», а затем о входах извне системы; аналогично, со стороны выхода есть различие между конечным состоянием системы и [конечным состоянием] «снаружи», т.е. в ситуации, которая сама по себе не определяется как часть системы. Для связывания того и другого концепция равновесия в стабильном состоянии имеет фундаментальное значение. Наш базовый постулат гласит, что в стабильном состоянии входы и выходы в целом будут уравновешиваться во времени и что изменение в одной категории будет «компенсироваться» «эквивалентным» изменением в других категориях.

Когда мы приступаем к рассмотрению видов входа и выхода, наверное, лучше всего будет наложить [это различие] на различение системы и ситуации и говорить о двух наиболее фундаментальных категориях каждого, а именно: (1) о входе мотивационной энергии (или побуждения) и ее «продуктах» на выходе и (2) о входе объектных свойств и отношений и их последствиях на выходе.

Примечания

1. Читателю следует принять во внимание, что эта классификация несколько отличается от классификаций, которые использовались ранее Парсонсом и Шилзом (ср.: Ценности, мотивы... Рисунки 3 и 4. С. 554, 555) и Парсонсом (Social System. Tables 2а, 2с. Р. 102, 108). Разница, видимо, проистекает из двух основных источников : ( 1 ) в предыдущей классификации типовые переменные категоризации объекта и установочные типовые переменные брались по отдельности. Мы еще не сознавали, что они образуют четырехмерную систему. Здесь ^в каждую классификацию включаются все четыре [переменные] ; (2) мы еще не сознавали некоторые динамические связи этих ценностей с системным процессом и, следовательно, как непрерывность переходов между ними, так и паттерны «сцепления» типов исполнения и санкции. Мы не будем занимать место объяснением того, как именно мы совершили этот переход, но лишь надеемся уберечь читателя от путаницы, уведомив его об этом изменении.

2. Есть еще одна особенность норм, заслуживающая внимания в свете истории схемы типовых переменных. На ранних этапах ее развития, в «Ценностях, мотивах...», мы старались разработать те же комбинации компонентов четырех типовых переменных, что и описывающие фазовое движение. Однако в то время нам не удалось обосновать удовлетворительным образом значимость этих комбинаций. Теперь эти комбинации вновь заняли важное место в концептуальной схеме. В особенности можно обратить внимание на комбинации, заключенные в том, что названо здесь инструментальными и системно-интегративными нормами, вплотную характеризующими то, что в обширной социологической литературы

мыслится в качестве полярных типов институциональной структуры. Наиболее известной версией этих типов является, пожалуй, тённисовская дихотомия Gemeinschaft—Gesellschaft.

3. Типовая переменная «ориентация на себя vi. ориентация на коллектив», которую мы сознательно исключили из комбинаций, играющих главную роль в этом анализе, черпает свою основную значимость в проблемах, возникающих при необходимости эксплицитного рассмотрения еще и третьего уровня, находящегося «выше» уровня обычной системной референции. Типовая переменная «ориентация на себя vs. ориентация на коллектив» есть функция того факта, что рассматриваемая система интегрирована в еще более широкую систему, единицами которой являются также другие сопоставимые системы.

4. Эта часть предложения переведена по предполагаемому смыслу, так как в оригинале, по-видимому, присутствует либо авторская небрежность, либо ошибка типографского набора: «This essentially says that if "resources" are put into a system, what happens to them must be accounted for, either the situation or the state of the system, or both is changed as a consequence...». — Прим. перев.

Пер. с англ. В. Г. Николаева

Николаев Владимир Геннадьевич— кандидат социологических наук, доцент социологического факультета Государственного университета «Высшая школа экономики». Наш постоянный автор.

Вопросы теории и методологии

A.A. ПЕЛИПЕНКО

РОЖДЕНИЕ СМЫСЛА

Статья посвящена центральной, с точки зрения автора, теме смыс-логенетической концепции культуры — механизмам смыслообразования.

Общие замечания

Прежде всего, оговорюсь, что в центре интересов смыслогенети-ческой теории лежат не столько фактологические проявления историко-культурных процессов, сколько их глубинная онтология, выявляемая в виде, так сказать, ментальной «изнанки» наличной эмпирии (см. прим. 1).

Смысл и смыслогенез понимается как самое первичное, основополагающее условие генезиса и существования культуры: ничто в ней не существует вне и прежде смысла. Смысл — квант культурного пространства, клетка организма культуры. Соответственно, способы построения смысловых конструкций, характер смысловых связей и конфигурации смысловых структур — корневая основа культурного многообразия и системных различий. Смысл — последний рубеж анализа, в который «упирается» рефлектирующая мысль, принципиально не желающая идти дальше.

На этот счет требуется важное методологическое пояснение. Европейский научно-философский дискурс формировался под влиянием неуемной эссенциалистской похоти. Разуму позарез надо было докопаться до «самой сути», последовательно выявляя самые мелкие и дробные единицы анализа. Но стоило «поднести эти единицы к глазам», представив их в виде отстраненных объектов, как очередной приступ эссенциалистской похоти понуждал немедленно «расковырять» и эти единицы. Казалось бы, вот-вот — и откроется последняя тайна бытия, последний рубеж неподатливой, не желающей подчиняться анализу суб-

Пелипенко Андрей Анатольевич— доктор философских наук, главный научный сотрудник Российского института культурологии (Москва).

станции и станет окончательно понятно, «как это все устроено». Но в самый последний момент, субстанция почему-то исчезает, а отчуждающий анализ по инерции мчится вперед, не замечая, что находится уже не в мире реальных вещей, а в мире собственных инструментальных средств, спекулятивных конструктов, «невзначай» подменивших вещи. Завороженный погруженностью в их собственную жизнь, разум уже не дотягивается до вещей, смутно мерцающих из-под многослойных дискурсивных оболочек. Это явление, которое можно было бы назвать эффектом исчезновения субстанции и которое стало одной из причин методологического и гносеологического кризиса европейской научно-философской мысли – не случайность, а результат сознательной манипуляции со стороны культуры, не желающей допускать человеческий разум к своим сокровенным тайнам. При всей очевидности тупика и печальных последствиях «эффекта Мидаса», превращающего все, к чему бы ни притрагивался рационалистический интеллект, в мертвые отчужденные объекты, инерция эссенциалистской похоти продолжает господствовать в ученых умах. Сама мысль о том, что можно сознательно остановиться на каком-то уровне анализа, дабы не скатываться в дурную бесконечность субъект-объектного отчуждения, мало кому приходит в голову. Между тем, думается, что выход из кризиса лежит, как ни парадоксально это звучит, именно на пути самообуздания интеллекта и переориентировки познавательного интереса от погони за горизонтом аналитических возможностей к прорыву вглубь, к постижению взаимосвязей органически бытийствующих реалий культуры. Во всяком случае, на этом пути можно скорее добиться каких-то результатов по выходу из кризиса (если выход вообще есть), чем, к примеру, прибегать к инъекциям восточной мудрости двухтысячелетней давности, которые, по мнению некоторых авторов, способные оживить усохшее древо европейской мысли [7].

Исповедуя принцип самообуздания интеллекта, я сознательно отказываюсь от бесконечного анализа феномена смысла, дробления его на умозрительные компоненты, проецирование его в сумме дискурсивных плоскостей и самодовлеющий поиск его субстанции, ибо результаты этих аналитических усилий представляются заведомо условными и несущественными. Исследовательский интерес заостряется на выявлении самой жизни смысловых структур, не разъятых на механические атомарные элементы и даже на их дискурсивные проекции.

Процесс смыслогенеза может пониматься двояко. С одной стороны, это понятийная модель акта смыслообразования, в своей обобщенности притязающая на некую универсальную схему. С другой же стороны, рас-

сматривая всякую конкретную историческую ситуацию, мы реконструируем особый неповторимый контекст смыслообразования, где параметры общей инвариантной схемы предстают в своеобразных и уникальных конфигурациях. Что же касается сакраментального вопроса о том, каким образом смыслогенез перекидывает мост между природой и культурой, то здесь следует помнить, что эмпирическим коррелятом теоретической схемы является растянутый на сотни тысяч (если не миллионы) лет процесс эволюционного развития морфологических и психосоматических предпосылок изменения когнитивных режимов в сторону постепенного, поначалу периферийно-разрозненного проявления тех или иных аспектов этого самого смыслогенеза. Правда, пишущие на эту тему авторы говорят не о смыслогенезе, а о символизме, языке или знаковом поведении. Но в нашем представлении все это – суть продукты смыслогенеза.

Общеэволюционный алгоритм показывает, что разрозненные, периферийные и в полной мере эволюционно невостребованные признаки на каком-то этапе начинают проявляться системно и рождают новое качество. Так, есть основания предполагать, что все психические способности для смыслогенеза имелись уже в среднем палеолите, но существовали порознь, вне связи между собой. Появляясь в разных когнитивных полях, они лишь к верхнему палеолиту [11; 12] оформились в единый психический контур. Возможно фактором, определяющим нейрофизиологический аспект формирования этого контура, явилась функциональная асимметрия мозга, а также развитие лобных долей [8,62]. А завершение его формирования, несомненно, связано с развитием речевых центров и переходом к членораздельной речи. Здесь мы наблюдаем ту же картину: центр речи в левом полушарии начал формироваться уже у неандертальца [1, 241-242; 3, 203-209], но для артикуляции звуков, помимо центра Брока, было необходимо и особое устройство голосового аппарата, которым неандерталец, по-видимому, не обладал. Формирование этого аппарата завершалось параллельно с развитием сознания, составляющим организующую структуру системного психического контура. При этом Роль интегратора на психофизиологическом уровне сыграли предлобные, теменные и отчасти височные области. Именно их развитие позволило Реализовать задатки, сложившиеся еще у гоминид, и связать их у Homo sapiens в единую систему [8, 187]. Даже наиболее «продвинутому» неандертальцу, называемому обычно «атипичным» или «прогрессивным», развивавшемуся в сторону уменьшения объема мозга и усложнения его структуры, не хватало уровня межполушарной дифференциации для связи всех морфологических и психосоматических признаков в единую систему и выходу в новое качество. При этом именно межполушарная асимметрия

оказалась носителем качества системности в смысле автономности функционирования, саморазвития и самокоррекции, ибо она структурировала психический контур, располагающий внутренним источником развития (и напряжения) в виде асимметрического дуализма функций. Не случайно, что на фоне проявления нового системного качества, развитие органов речи и языковые способности современного подвида человека по сравнению с неандертальцем, согласно исследованиям Ф. Либерма-на, Д. Пилбима и Э. Крелина, взрывным образом возросли примерно в десять раз.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: