|
Места обитания и культурные отношения малайских племен
Тверской государственный университет
МОСКВА ПРОГРЕСС
Послесловия доктора философских наук проф. А. В. ГУЛЫГИ и доктора филологических наук проф. В. А. ЗВЕГИНЦЕВА
Рецензенты:
академик Г. В. СТЕПАНОВ,
член-корреспондент АН Грузинской ССР
доктор философских наук Н. 3. ЧАВЧАВАДЗЕ,
доктор филологических наук проф. С. Д. КАЦНЕЛЬСОН
Редактор М. А. Оборина
Вильгельм фон Гумбольдт — основоположник теоретического языкознания
Вильгельм фон Гумбольдт (1767—1835) — выдающийся немецкий мыслитель-гуманист — является создателем теоретических основ науки о языке. В представленных в настоящем сборнике работах затрагиваются важнейшие проблемы общеязыковедческого и философского характера, которые являются предметом оживленных дискуссий почти во всех странах мира. Многие поставленные В. фон Гумбольдтом задачи и высказанные им идеи еще не получили разработки в современном языкознании; они потребуют новых усилий грядущих поколений ученых-мыслителей, и не одних только лингвистов.
Книга предназначена для лингвистов, литературоведов, философов, этнопсихологов и лиц, занимающихся проблемами теории и философии культуры.
ВИБЛИОТ
Составление, перевод на русский язык, вступительная статья, послесловия, примечания — «Прогресс», 1984
4602000000-499 006 (01)-84 74-83 (по темплану издательства «Радуга»)
Круг интересов Вильгельма фон Гумбольдта (1767—1835), выдающегося немецкого мыслителя и гуманиста, помимо языка и языкознания, охватывал философию, литературоведение, классическую филологию, теорию искусства, государственное право... Ему принадлежат переводы эсхиловского «Агамемнона» и од Пиндара. Он был дипломатом, принимавшим участие в европейских конгрессах, крупным государственным деятелем.
Происхождение, блестящее образование и материальная обеспеченность дали ему возможность общаться не только с монархами и видными политическими деятелями, но и с учеными, писателями и поэтами, возглавлявшими духовную жизнь того времени, в том числе с Гёте и Шиллером, с которыми он находился в тесной дружбе.
Всестороннее и гармоничное развитие как личности, так и всего человеческого рода — таков был гуманистический идеал Гумбольдта, которому он оставался верен и в своей практической деятельности. Основанный им Берлинский университет* (носящий ныне имя братьев Гумбольдтов) и принципы, на которых он его создавал, являются лучшим тому доказательством. Он выступал против утилитарного направления и поощрения узкой специализации в университетском образовании. Согласно требованию Гумбольдта, департамент народного просвещения должен был заботиться о том, чтобы «научное образование не раскалывалось сообразно внешним целям и условиям на отдельные ветви, а, напротив, собиралось в одном фокусе для достижения высшей человеческой цели». **
Он же выработал принципы, легшие в основу образования в гим-
* «Это новое учреждение,— сообщает Гумбольдт в письме своему кенигсберг-скому приятелю' Мотерби,— доставит мне еще много забот и труда, но вместе с тем и много радости, так как оно действительно устроено исключительно мною». (См. Р. Г а й м, Вильгельм фон Гумбольдт. М., 1899, с. 226.)
** См. Р. Г а й м. Вильгельм фон Гумбольдт. М., 1899, с. 229,
назиях, сохранившие свою актуальность и по сей день. И здесь он, в противоположность одностороннему интеллектуальному образо- ванию, перед воспитанием ставил задачу пробуждения всех основ ных сил человеческой природы. «О каком бы предмете ни шла речь,— пиеал Гумбольдт,— всегда можно привести его в связь с человеком, а именно со всей его интеллектуальной и нравственной организа цией в совокупности» *. Он считал, что такие принципы, поощря ющие воспитание человека как целостного существа, были открыты греками, а затем унаследованы европейской системой образования. Оценка его как ученого и гражданина дана в обобщающей ха рактеристике известного лингвиста XIX в. Б. Дельбрюка: «Его вы сокая и бескорыстная любовь к истине,— пишет он о Гумбольдте,— его взгляд, направленный всегда к высшим идеальным целям, его стремление не упускать из-за подробностей целое и из-за целого отдельные факты (. . .), осторожно взвешивающая справедливость его суждений, его всесторонне образованный ум и благородная гу манность — все эти свойства действуют укрепляюще и просветляюще на каждую другую научную личность, приходящую в соприкоснове ние с Вильгельмом фон Гумбольдтом, и такое влияние Гумбольдт, по моему мнению, сохранит еще надолго и будет продолжать про изводить даже на тех, кто останавливается беспомощно перед его теориями» **. *
I.
Идея В. фон Гумбольдта о построении «сравнительной антропо-логии (1795 г.) *** позднее приобретает более определенное направление и конкретное содержание в его теории языка. В 1804 г. Гумбольдт сообщает Ф. Вольфу: «Мне удалось открыть— и этой мыслью я все больше проникаюсь,— что посредством языка можно обозреть самые высшие и глубокие сферы и все многообразие мира». B нем постепенно созревало убеждение, что ничто иное столь не способно приблизить к разгадке тайны человека и характера народов, как их языки. Интерес В. фон Гумбольдта к самым различным по строю языкам (к баскскому, туземным языкам Америки, малайско-полинезийским языкам...) сопровождался историческими, антропологическими и этнопсихологическими исследованиями народов **** с целью выявления в них «чистейшего и высочайшего гуманизма». Он размышлял о совершенно новой форме сравнения языков.
* Там же.
.** Дельбрюк.Б. Введение в изучение языка. СПб., 1904, с. 28. *** Под этим он понимал сопоставление различных человеческих сообществ сцелью выявления специфики их духовной организации.
. **** Например, баскский был не только первым неевропейским языком, ставшим отправным пунктом для новой ориентации в сравнении языков, но он привлек его внимание и в другом отношении: Гумбольдт искал ответа на вопрос: «Каким образом должна отнестись испанская монархия к баскскому народу, чтобы как можно более плодотворно использовались его способности и прилежание». Этот вопрос Гумбольдту представлялся насущным, так как, по его словам,
Задачу, стоящую перед сравнительным языковедением, Гумбольдт "сформулировал следующим образом: «Главное здесь верный и достойный взгляд на язык, на глубину его истоков и обширность сферы его действия»; это означает: исследовать функционирование «языка в самом широком его объеме — не просто в его отношении к речи..., но и в его отношении к деятельности мышления и чувственного восприятия.» (VII, 53; с. 75 наст, изд.) (Разрядка наша.— Г. Р.) *
Что он имеет в виду, когда говорит об «истоках» языка? Подразумевается ли под этим исследование «происхождения» в обычном понимании, то есть выявление эмпирических условий и причин возникновения языка? Отмежевываясь от традиционного подхода и философски осмыслив (вслед за Гердером проблему генезиса языка, Вильгельм фонГумбольдт переносит ее на такую плоскость, где
фактор времени как бы иррелевантен. Его рассмотрение ориенти-ровано не на внешние факторы происхождения, а на внутренний
генезис, усматривающий в языковой способности не только уни-кальный дар человека, но и его сущностную характеристику. Разграничение этих двух видов генезисного рассмотрения эмпирического и внутреннего — поднимает исследование языка на философско-антропологический уровень; их смешение привело бы не только к элиминации общей теории, необходимой для рассмотрения данной проблематики, но значительно снизило бы эффективность конкретно-эмпирических изысканий.
Общепринятое мнение, согласно которому мышление занимает доминирующее положение, а язык как его «внешнее» выражение лишь сопутствует ему, не принимая притом никакого участия в формировании мысли, подвергли сомнению еще Гаман и Гердер. Однако в ту эпоху лишь Гумбольдту удалось восстановить нужное_равновесие между языком и мышлением. Способ его рассмотрения самых различных аспектов языка и связанной с ним проблематики, глубина и сила его аргументации, направление его мыслей приводят нас к убеждению, что Гумбольдт постепенно вырабатывает метод, посредством которого можно подойти _к изначальному единству языка и мышления, а также к единству феноменов культуры, заложив тем самым лингвистический фундамент для объединения наук о культуре.
мы «все чаще сталкиваемся со случаем, когда различные народы объединены в одно государство». Защищая ущемленные права народа, имеющего свой язык и самобытную культуру, Гумбольдт разъясняет: «До сих пор больше заботились о том, как избавиться от препятствий, возникавших из-за разнообразия, нежели отом, какую пользу извлечь из добра, порождаемого самобытностью». Цитаты приводятся по книге: L. Weisgerber. Die Mutterspracbe im Aufbau unserer Kultur. Dusseldorf, 1957, S. 196.
* Римские цифры в ссылках указывают на номер тома собрания сочинении В. фон Гумбольдта в 17-ти томах в издании Прусской Академии наук (1903—1936 гг.) (Wilhelm von Humboldt. Gesammelte Schriften, hrsg. AlbertLeitzmann), арабские цифры обозначают ссылки на страницы этого издания. Страницы после точки с запятой указывают соответствующее место настоящегоиздания.
Касаясь генезиса языка, В. Гумбольдт разбирает два возможных
допущения. Факт сложности строения языка может навести на
мысль, будто эта сложность — явление вторичного характера, то
есть результат постепенного усложнения простых структур в ходе
-времени, либо она продукт «колоссальных мыслительных усилий»
. его создателей. Гумбольдт опровергает как первое, так и второе допущение. Факт «сложности» языковой структуры не представляет ся ему (вопреки здравому смыслу) достаточной логической основой для правомерности вышеуказанных допущений. «Каким бы есте- ственным,— пишет Гумбольдт,— ни казалось предположение о по степенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сра- зу» * (IV, 16; с. 314). «Для того чтобы человек мог постичь хотя бы одно-единственное слово.., весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем». (См. IV, 15; с. 313 наст. изд.)
Следует отметить, что такое понимание генезиса продиктовано его же концепцией целостности языка, нашедшей свое завершение в понятии „внутренней формы языка", введенном Гумбольдтом в своей подытоживающей теоретической работе. Согласно этой его концепции, каждый, даже мельчайший языковой элемент не может возникнуть без наличия пронизывающего все части языка единого принципа формы («...частности должны входить в понятие формы языков не как изолированные факты, а всегда — лишь постольку, поскольку в них вскрывается единый способ образования языка»
(VII, 51; с. 73 наст. изд.).
И другое допущение 6 том, что возникновению языка, якобы,
предшествовали «колоссальные мыслительные усилия его создате-лей", не выдерживает критики, поскольку «сознательным творе-нием человеческого рассудка язык объяснить невозможно». «Не- посредственно заложенный в человеке» язык как бы является «ин-стинктом разума" (Venunftinstinct). «Именно из самого первобыт-ного природного состояния может возникнуть язык, который сам есть творение природы»,— но «природы человеческого разума» (IV,
- 17; с. 314). Называя язык «интеллектуальным инстинктом» (intel- lectueller Instinct), Гумбольдт тем самым подчеркивает уникаль ность языка как антропологического феномена и обращает наше внимание, с одной стороны, на неосознанную форму его существо вания, а с другой стороны — на его интеллектуальную активность, заключающуюся в фундаментальном «акте превращения мира в мысли (in dem Acte der Verwandlung der Welt in Gedanken) (VII, VII, 41; c. 67). Это означает, что, «с необходимостью возникая из чело- века», язык «не лежит в виде мертвой массы в потемках души, а в качестве закона обусловливает функции мыслительной силы че- ловека» (IV, 16; с. 314).
В силу необходимости мышление всегда связано с языком «иначе мысль не сможет достичь отчетливости, представление не сможет
* Например, существующие в историческое время языки трудно поддаются делению на „простые" и „сложные", и, видимо, это не теряет силы также и по отношению к гипотетической эпохе.
стать понятием». Более радикально звучит следующее высказывание: "Язык_есть орган, образующий мысль" (УП, 53; с. 75). А более конкретно: «Слово, которое одно способно сделать понятие са-мостоятельной единицей в мире мыслей, прибавляет к нему многое' от себя, и идея, приобретая благодаря слову определенность, вводится одновременно в известные границы». (IV, 23—24; с. 318).
Однако это происходит не абстрактно, не в «языке вообще», а в реальных, конкретных языках. По словам Гумбольдта: «Мышление не просто зависит от языка вообще, а до известной степени оно обусловлено также каждым отдельным языком». (1У, 22; с. 317).
Ставится вопрос: не является ли различие языков «обстоятельством, случайно сопутствующим жизни народов» с целью лишь повседневного потребления, «или оно является необходимым, ничем другим не заменимым средством формирования мира представлений», к чему, «подобно сходящимся лучам, стремятся все языки?» (IV, 20/21; с. 316). Конечной целью своего исследования Гумбольдт считал выяснение "отношения» языков к этому «миру представлений» как к «общему содержанию языков» (1У, 20/21; с. 316).
Тут же возникает вопрос: независимо ли это общее содержание от конкретного языка или оно небезразлично к языковому выражению? Если оно независимо, то «выявление и изучение различий языков занимает зависимое и подчиненное положение, в противном случае приобретает непреложное и решающее значение». (IV, 20/21; с. 316).
В 1801 г. в своих фрагментах монографии о басках Гумбольдт пишет: «Язык, не только понимаемый обобщенно, но каждый в отдельности, даже самый неразвитый, заслуживает быть предме том пристального изучения... Разные языки — это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения (Ansich- ten) его... Путем многообразия языков непосредственно обогаща ется наше знание о мире и то, что нами познается в этом мире; одновременно расширяется для нас и диапазон человеческого су- ществования» (У11, 601).
В своих лингвистических исследованиях Гумбольдт затронул важные проблемы социально-философского характера, связанные с выявлением понятий „народ" и „язык".
Гумбольдт считает „нацию" (для него по существу это то же самое, что и „народ") такой «формой индивидуализации человеческого духа», которая имеет «языковой» статус. Считая нацию «духовной формой человечества, имеющей языковую определенность» (VI, 125), специфику этой формы он усматривает главным образом в языке, хотя при этом подчеркивает, что в формировании нации, помимо языка, участвуют и другие факторы: «если нами нации назывались духовной формой человечества, то этим совершенно не отрицались их реальность и их земное бытие; такое выражение мы выбрали только потому, что здесь вопрос касался рассмотрения их
(наций) интеллектуального аспекта». (VI, 126) (Раз- рядка наша.— Г. Р.).
Так как деление человечества на языки совпадает с делением его на народы (VII, 13; с. 46), то отсюда должно явствовать, что между языком и народом, или, точнее, духом народа, существует необходимая корреляция. «Язык и духовная сила народа развиваются не отдельно друг от друга и не последовательно один за другой, а составляют исключительно и нераздельно одно и то же действие интеллектуальной способности». «Хотя мы и разграничиваем интеллектуальную деятельность Intellectualitat)и язык, в действительности такого разделения не существует». (VII,42; с. 68).
Здесь уже «дух народа», ввиду его общности с языком, перестает быть метафизической величиной, становясь тем самым возможным объектом социологии языка; а «интеллектуальность» в данном контексте используется в более широком смысле, чем узко понятое „рацио" *.
Каков в действительности смысл употребления термина и понятия «дух народа» в работах Гумбольдта?
Следует помнить, что он обсуждает этот вопрос в связи с выявлением условий и причин различия языков. Считая недостаточным один лишь звуковой фактор для объяснения различия и специфики языков, он ищет более «высокий принцип», который, по его мнению, объяснит и подтвердит различие конкретных языков. («В практических целях очень важно не останавливаться на низшей ступени объяснения языковых различий, а подниматься до высшей и конечной...» (VII, 43; с. 68)). Различие языков эмпирически связано с различием народов; нельзя ли это различие, то есть специфику языков, объяснить исходя из «духа народа» как из более «высокого принципа»? Вильгельм фон Гумбольдт ввел понятие «дух народа» в сравнительное языковедение как понятие необходимое, однако его трудно постичь в чистом виде: без языкового выражения «дух народа» — неясная величина, знание о которой следует извлечь опять-таки из самого языка, язык же толкуется не только как средство для постижения «духа народа», но и как фактор его созидания.
Тут как бы замкнулся заколдованный круг: дух народа как «высший принцип», обусловливая различие и специфику языков, со своей стороны сам нуждается в объяснении через язык.
* Основатели журнала „Психология народов" Лацарус и Штейнталь прибегли к авторитету Гумбольдта для построения новой дисциплины (Volkerpsychologie); но психология народов, как известно, не смогла четко отграничить свой объект от позитивистски настроенной эмпирической психологии, и поэтому гумбольдтов-ские термины „дух" и „дух народа" в их толковании скорее являются „психикой" говорящих индивидов, нежели величиной, имеющей социологическое измерение.
Отрицательное отношение к слову „дух" (Geist) в послегумбольдтовскую эпоху позитивизма, а также использование авторитета Гумбольдта в самых ранних проектах построения психологии народов, где за исходное принималось смутное представление о субстанциальности „духа народа", не только отталкивало исследователей от проблем, связанных с этим понятием, но и отбивало охоту к изучению наследия Гумбольдта.
Предвидев, что такое рассуждение могло стать источником недоразумений, Гумбольдт разъясняет: «Не будет заколдованного круга, если языки считать продуктом силы народного духа и в" то же время пытаться познать дух народа посредством строения самих языков: поскольку каждая специфическая (духовная — Г. Р.) сила развивается посредством языка и только с опорой на него, то она не может иметь иной конституции, кроме как языковой» *.
Однако уместно спросить, входит ли исследование таких про блем в компетенцию науки о языке? Ответ Гумбольдта будет ут вердительным: эта наука— сравнительное языковедение (что не следует путать с историческим языкознанием) (VII, 15; с. 47). «Сравнительное языковедение, тщательное исследование разных путей, на каких бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу создания языка, утратит свой высокий интерес, если не по пытается проникнуть в то средостение, где язык связан с форми рованием духовной силы нации» (VII, 14; с. 47). Гумбольдт вводит новое, на наш взгляд, весьма важное поня тие «языковое сознание народа» (nationeller Sprachsinn) .(VII, 14; с. 47). В нем находит обоснование тезис об органической целост ности языка; в нем же можно усмотреть имманентный принцип «важнейших различий» языков.
Включение в орбиту лингвистических исследований понятия «языкового сознания народа» создает возможность оградить Гумбольдта от обвинений в том пункте, в котором его из-за сложившейся традиции труднее всего защитить, а именно — в вопросе квалификации „духа народа" и его связи с языком**. Поскольку в выражении „языковое сознание" определяющим является адъек-тив „языковое", то интерпретации, исходящие из этнопсихологии, следует подвергнуть определенной коррекции, тем самым защитив автономность сравнительного языковедения как от этнографизма, так и от психологизма.
В вышеприведенной цитате (стр. 9—10) понятие „народ" определяется с учетом фактора языка и в соотношении с „человечеством".
В данном контексте третья величина — „человечество" — понимается не в собирательном смысле, то есть это не объемное
* По Штейнталю. См. Н. Steynthal. Die Sprachphilosophischen Werke Wilhelm's von Humboldt. Berlin, 1883, S. 255—256.
** Совершенно справедливы замечания В. Звегинцева: «Почему-то забывается то предельно элементарное обстоятельство, что В. Гумбольдт принадлежал определенному времени и говорил на языке своего времени. И если изучение научного наследства ориентировать лишь на его словоупотребление и, например, на основе содержавшегося в его работах сложного термина „дух народа" делать выводы касательно всей концепции в целом, то это с равным успехом можно сделать и в отношении, по-видимому, вовсе не предосудительного выражения — «духовная жизнь народа». Важно вскрыть действительную сущность, скрывающуюся за подобного рода словоупотреблениями. И наибольшая трудность понимания рационального содержания научного творчества В. фон Гумбольдта заключается как раз в необходимости быть готовым к этой трудоемкой работе ума». (Из рецензии на книгу Г. В. Р а м и ш вили „Вопросы энергетической теории языка" (1978).—См. „Вопросы философии". .Москва, №11, 1978).
I ..
понятие, обозначающее совокупность всех людей (для чего В. фон Гумбольдт чаще использует „Menschengeschlecht"), а скорее понятие, отражающее подлинную природу и высокое назначение человека как небиологического существа: оно основано на принципе культурно-этического единства людей, которое именно в
таком значении особенно утвердилось в Германии после Гердера. Обусловленное языком естественное деление человечества на роды, хотя и имеет силу естественной необходимости, но проводится у Гумбольдта не по биологическим, расовым и тому подобным признакам, а по более высокому принципу, создающему основные и необходимые — «охарактеризованные языком» — условия человеческого бытия, возвышающие человека до решения задач своего историко-культурного назначения *.
III.
Как уже было сказано, Гумбольдт, еще в 1801 г., в своих фраг ментах монографии о басках выдвинул тезис о том, что разные язы ки — это не различные звуковые обозначения одного и того же пред мета, а «различные видения» его. Эта идея, возникшая в результате эмпирических наблюдений над языком (баскским), по своему стро ению отличным от европейских языков, находит свое теоретичес кое обоснование в известном докладе, прочитанном им в 1820 г. в Берлинской Академии наук („О сравнительном изучении язы ков..."). .
| Тезис об «языковом мировидении» **, по сей день являющийся источником многих недоразумений, с чисто эмпирической точки зрения содержит довольно простую мысль: различие языков не сводится к одному лишь звуковому фактору. Нужно было гениальное прозрение Гумбольдта, чтобы усмотреть в этом функцию и назначение языков как различных путей содействия осуществлению
* * «Когда мы желаем,— пишет В. фон Гумбольдт,— определить идею, со всей очевидностью проходящую через историю со все возрастающей значимостью, когда многократно оспариваемое и еще чаше неверно понимаемое стремление к усовершенствованию человеческого рода свидетельствует о наличии таковой, то эта идея проявляется как гуманность, как стремление уничтожить границы, враждебно воздвигнутые между людьми предрассудками и всевозможной односторонностью взглядов, стремление рассматривать все человечество без различия религий, национальностей и цвета кожи как большое, тесно связанное братскими узами племя, как целое, имеющее перед собой одну цель — свободное развитие своих внутренних сил. Это — последняя, крайняя цель человеческого общения и вместе с тем самой природой данное человеку свойство неограниченно расширять сферу своего существования». (VI, 114—115).
** Термин „sprachliche Weltansicht" Бодуэн де Куртене переводит как „языковое мировидение": «...без всяких оговорок,— пишет он,— можно согласиться с мнением Гумбольдта, что каждый язык есть своеобразное мировидение...». (Бодуэн де Куртене. Язык и языки.— См. „Энциклопедический словарь" в изд. Брокгауза и Ефрона, 1904, с. 532.) Это последнее, на наш взгляд, более адекватно передает гумбольдтовское понятие, нежели „языковое мировоззрение", так как слово „мировоззрение" несет, как известно, и иную смысловую нагрузку.
общечеловеческой задачи — «превращения мира в мысли» (Verwan- dlung der Welt in Gedanken).
С усмотрением в постижении мира примарной функции языка как одной из фундаментальных форм познавательной активности человека с необходимостью связано требование переосмысления тех общепринятых дефиниций („знаковая система" и др.), которые указывают преимущественно на инструментальный характер языка, то есть на «употребление» его лишь как средства для обозначения готовой мысли с целью сообщения. Еще в 1806 г., считая такое определение языка и понимание слова как знака (Zeichen) «до некоторой степени правильным», Гумбольдт предостерегал: становясь «господствующим», такое понимание может превратиться в «крайне ложное представление» о языке, «убивающее» в нем все «живое» и «духовное».
Развивая и уточняя эту мысль, Гумбольдт указывает на те гра ницы, в пределах которых лишь следует говорить о языке как о знаковой системе: «Слово, действительно, есть знак до той степени, до какой оно используется вместо вещи или приятия. Однако по способу построения и по действию это особая и самостоятельная сущность, индивидуальность; сумма всех слов, язык — это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека» (III, 168; с. 304).
30 лет спустя в своей последней работе Гумбольдт опять в контексте критики языка как внешнего средства этот промежуточный мир называет «подлинной реальностью» (wahre Welt) (VII, 177; с. 171). Здесь слово «между» следует понимать не в его пространственном значении; оно указывает на исторически закрепленную в языке систему значений, посредством которой (а не непосредственно) и происходит «преобразование» внеязыковой действительности в объекты сознания. Там, где, по наивной логике, человеку дан непосредственный доступ к предметному миру, должно быть обнаружено опосредствующее действие языка.
Постулирование языковых значений между звуковой формой и предметом исключает возможность толкования языка как номен клатуры. Против такого понимания языка как номенклатуры после Гумбольдта, как известно, выступил и Фердинанд де Соссюр, хотя ему (да и многим другим) не удалось найти веского доказательства для его полного преодоления. Причина этого, по всей вероятно сти, кроется в недостаточном осмыслении унаследованного от Гум больдта понятия „языкового мировидения". Если его связать с идеей «промежуточной реальности», то это можно было бы проще передать так: язык есть не ряд готовых этикеток к заранее данным предметам, не их простое озвончение, а промежуточная реальность, сообщающая не о том, как называются предметы, а, скорее, о том, как они нам даны. ,
Языком охватываются преимущественно объекты, входящие в круг потребностей и интересов {«практика» в широком понимании) человека, и отображаются не столько чисто субстанциональные свойства внеязыкового мира, а, скорее, отношения человека к не-
му. Эти отношения в различных языках преломляются по-разному, через свойственное каждому языку семантическое членение. Соответственно, можно предположить, что в наших высказываниях о вещах и явлениях мы до некоторой степени следуем и тем ориентирам, которые предначертаны семантикой естественного языка. Следовательно, звучание, соединяется не с пр е д м.е-том непосредственно, а через семантически «п е р ер а б от анны е» единицы, которые уже в качестве содержательных образований могут стать основой самого акта обозначения и речевой коммуникации.
Это уровень категоризации; сфера действия человеческого фактора. В различных языковых коллективах этот общий процесс протекает по-разному. Социальная природа языкового коллектива как одной из примарных и естественных форм сообщества заключается не только в том, что он образует фон для реализации речевой коммуникации, а скорее в том, что он создает необходимые предпосылки для включения индивидов в единый процесс языкового постижения мира, то есть в акты первичной категоризации.
Идея «языкового мировидения» плодотворна именно для осознания более глубоких основ коммуникации: «Люди понимают друг друга не потому, что передают собеседнику знаки предметов, и даже не потому, что взаимно настраивают друг друга на точное и полное воспроизведение идентичного понятия, а потому, что взаимно затрагивают друг в друге одно и то же звена цепи чувственных представлений и начатков внутренних понятий, прикасаются к одним и тем же клавишам инструмента своего духа, благодаря чему у каждого вспыхивают в сознании соответствующие, но не тождественные смыслы» (VII, 170; с. 165). Такая интерпретация процесса общения, мы бы сказали, не имеющая себе равной, заставляет по-новому взглянуть на сугубо социальный характер языка: здесь преодолены как наивный реализм, считающий язык простой номенклатypoй, так и фактор осознанности в коммуникации, и выдвигается совершенно своеобразный, одному лишь человеку свойственный вид языкового общения, в котором необходимость согласованности (как основы для речевого процесса) и индивидуальная свобода не исключают, а, наоборот, подразумевают друг друга.
В последнее время в разных гуманитарных науках и в самой философии в использовании термина „языковое мировидение" усматривают опасность гиперфункционализма, то есть детерминированности мышления языком. Однако такого рода опасность была бы реальной, если бы в условиях естественного языка ограничивалось свободное развитие и развертывание других духовных сил человека. Недоразумения в этом вопросе вызваны тем, что данный вопрос не рассматривается на более широкой основе, то есть в рамках той философской антропологии, истоки которой следует усматривать в философии языка И. Гердера и В. фон Гумбольдта. Подвергая критике общераспространенный взгляд, будто язык возник лишь с целью удовлетворения узкопрактических; витальных потребностей человека, Гумбольдт разъясняет: «Мы не, должны пред-
ставлять себе даже первоначальный язык ограниченным скудной толикой слов, как, пожалуй, по привычке думают люди, которые, вместо того чтобы объяснить возникновение языка исконным призванием человека к свободному общению с себе подобными, отводят главную роль потребности во взаимопомощи...». «Человек не так уж беззащитен,— продолжает он,— и для. организации взаимопомощи хватило бы нечленораздельных звуков. В свой начальный период язык всецело человечен и независимо от каких-либо утилитарных целей распространяется на все объекты, с какими сталкиваются чувственное восприятие и его внутренняя работа...» «Слова свободно, без принуждения и ненамеренно изливаются из груди человека» (с. 81). Включая язык в круг фундаментальных свойств человека, предназначенных не только для удовлетворения элементарных жизненных потребностей, но и, что важнее, интересов и целей более высокого порядка, мы должны отдавать себе отчет в том, что вопрос об аналогии между языком человека и „языком" животных требует полного переосмысления. Если сигнальная коммуникация в мире животных биологически детерминирована, всецело зависит от внешних стимулов и используется в том замкнутом кругу (Umwelt) пространства и времени, к которому животное раз и навсегда приковано, то «действие» человеческого языка простирается теоретически на всю бесконечную действительность (Welt), то есть охватывает мир именно как целое. Это не простое расширение горизонта, а приобретение нового измерения.
Создание такого «теоретического горизонта», без сомнения, не могло быть результатом деятельности отдельного человека: его короткой жизни явно не хватило бы на вербализацию даже маленького фрагмента действительности, не говоря уже о том, что разрозненная деятельность таких индивидов привела бы к результатам, полностью исключающим возможность взаимопонимания и тем более одинаковой направленности поведения. Лишь включение индивида в культурно-историческую жизнь определенного языкового коллектива может обеспечить ему выход за пределы своего
конечного бытия *.
Овладевая языком задолго до актов осознания (что нагляднее видно на примере развития речи ребенка), человек усваивает одновременно и тот способ «обращения» с предметами, который неосознанно предлагается определенной языковой традицией. Однако естественный язык — не замкнутая сфера значений,, исключающая вся-: кое другое «видение» и замыкающая тем самым горизонт понимания, а открытая система, включенная в динамический процесс культурного обмена с другими языками **.
* Такая форма «естественной связи отдельной личности с сообществом» делает очевидным, почему- под понятием нации как исторической величины следует подразумевать «нечто гораздо большее, нежели простой агрегат индивидов» (письмо к Бунзену, Тегель, 22.11.1833).
** «Тем же самым актом, посредством которого человек из себя создает язык, он отдает себя в его власть; каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг. Изучение иностранного языка можно было бы
Эти рассуждения лишний раз подтверждают, почему гумбольд-товская идея „языкового мировидения", указывающая на структурное своеобразие семантики языков и на их историческую уникальность, не может быть подвергнута обвинению в „языковом детерминизме".
С этим связана также проблема так называемого „лингвистического релятивизма", ставшая предметом острой полемики, особенно после появления гипотезы „лингвистической относительности" Сепира.— Уорфа. И в этом контексте, неверно интерпретируя его взгляды, упоминают Гумбольдта.
, Не означает ли множественность языковых мировидений релятивизацию мира?
Гумбольдт, как бы учитывая возможность такого возражения, •разбирает этот вопрос со свойственной ему философской проницательностью. Он не видит никакого основания для опасений, так как, по его словам: «Субъективность отдельного индивида снимается субъективностью народа», состоящего из «предшествующих и нынешних поколений», а «субъективность народа — субъективностью человечества». В этом он усматривает «глубокую, внутреннюю связь всех языков», являющуюся необходимым условием не только для преодоления субъективной односторонности каждого отдельного языка, но и для постижения объективной истины усилиями всего человечества.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|