Сделай Сам Свою Работу на 5

СУМАСБРОДЫ И СВЯТЫЕ РЕЛИКВИИ 15 глава





Анатомия занимала лишь часть каждого листа: к изображениям вплотную подступали зеркальные каракули Леонардо. Я не могла их разобрать, но и без расспросов знала, что в них мой сын разъясняет темы своих наблюдений и зарисовок.

– Леонардо!..

– Ничего не говори, мамочка! Я знаю, что это опасно.

– Но ты хоть представляешь себе, насколько это опасно? Папа Сикст приблизил к себе палача по имени Торквемада,[25]чтобы его руками преследовать грешников и еретиков самого разного толка. Инквизиция уже взялась за евреев в Испании, многие из них скрываются и ищут везде убежища. Лоренцо подумывает открыть для них ворота Флоренции, но такой поступок только усугубит подозрения Рима к нашей республике и ее жителям. Понимаю, что моими устами говорит отчаяние, но ты должен вести себя осмотрительнее, Леонардо! Прошу тебя!

Сын с кроткой снисходительной улыбкой смотрел на меня неподвижным взглядом.

– Я не могу просто так отказаться от опытов над трупами: они слишком важны для меня. Когда видишь человеческое тело в разрезе, – Леонардо плавным жестом обвел рисунки на столе, – понимаешь, какой это бесценный дар природы. Мамочка, я проницаю причины самой жизни! Я заглянул даже в мозг! И проследил, куда ведет путь нерва: от глазного яблока в глуби черепа. – Он легонько коснулся пальцем моего затылка. Его взгляд смягчился. – Никогда еще я не чувствовал себя живым в полной мере – только во время пристального изучения мертвецов. Тебе, наверное, и слушать об этом противно…



– Нет, не противно. Непривычно – да, и даже чудовищно. Но поразительно. – Я еще раз оглядела его анатомические наброски. – Они поразительные.

Леонардо улыбнулся. Он обнял меня за плечи и поцеловал в самую середку лба.

– Я буду осторожен. Приму к этому все меры. Я их даже удвою – нет, утрою!

– Перестань насмехаться!

Леонардо вмиг стал серьезным и заглянул мне в глаза.

– Я не насмехаюсь – даже не думаю! Я знаю, чем ты пожертвовала, чтобы оказаться здесь, во Флоренции, рядом со мной, среди величайших в мире умов! Теперь я не вправе подвергать опасности ни себя, ни – тем более – тебя. Обещаю, мамочка…

В его глазах промелькнуло странное выражение. Он замялся и нерешительно спросил:



– Что у вас с Лоренцо?

– У нас с Лоренцо, – сказала я, – все непросто.

– Непросто?

Я уставилась в потолок. Леонардо был единственным человеком в моей жизни, перед которым я могла не притворяться. Он видел меня всякой: женщиной, мужчиной, матерью, дядюшкой, покровителем, другом.

– Лоренцо влюбился в меня, – призналась я. – То есть в Катона.

Теперь Леонардо пораженно зажал ладонью рот.

– Ты что, смеешься надо мной?

– Вовсе нет, просто прячу изумление. – Он слегка склонил голову набок, как делал всякий раз, когда изучал натуру для рисунка. – А ты его любишь?

– Ах, Леонардо, разве его можно не любить?

– И он знает?

Я покачала головой. Леонардо тяжело вздохнул. Он разом оценил возможные осложнения и страдания, проистекающие от нашего соединения, всю его невыполнимость и смехотворность.

– Как я понял, в этом‑то отношении все далеко так не «изумительно».

На моих глазах вскипели слезы. Леонардо сочувственно взял меня за руку.

– Тебе незачем скрывать это от Лоренцо. Он мужчина солидный и надежный.

– Потому я и скрываю, что солидный! Мы с тобой и так ходим по лезвию ножа. А если я сброшу личину?.. На плечах Лоренцо – ответственность за всю Тоскану. И вдруг окажется, что его друг на самом деле… э… – Я беспомощно смотрела на сына:

– Кто же я?

– Гермафродит, – с явным удовольствием ответил он.

– Вот именно, – согласилась я. – И хватит пока об этом.

Мы улыбнулись друг другу. Я почувствовала, будто с меня сняли тяжелую шерстяную мантию, давившую мне на плечи. Наконец‑то я поделилась своей тайной – исключительной, восхитительной и невыносимой одновременно – с моим дорогим чадом.



– У тебя есть и другие? – спросила я про рисунки.

– Другие? – Леонардо, коварно ухмыляясь, потянулся к своей сумке. – Мамочка, я показал тебе лишь сотую долю!

 

ГЛАВА 20

 

– Катон, скорее!

Уже смеркалось, когда над моей входной дверью бешено забренчал колокольчик и в аптеку ворвался всполошенный Бенито. Я отвлеклась от ступки, в которой толкла очередной порошок, и непонимающе взглянула на него.

– С Леонардо беда! Его арестовали! – Бенито был весь охвачен паникой. – Его отвели в Ночную канцелярию.

Руки у меня сами собой опустились, но я постаралась не выдать смятения. Речь шла об одном из церковных ведомств – о «Блюстителях нравственности». Леонардо попал в их руки, и причина тому могла быть только одна.

Бенито непременно хотел пойти со мной, но я упросила его остаться, запереть аптеку и никому пока не рассказывать о случившемся. Впрочем, я сама понимала тщету этой предосторожности: новость подобного рода вмиг разлетится по всей Флоренции.

Я вихрем понеслась по вечерним улицам, не успевая ни о чем как следует подумать, да и мысли мои были слишком мрачными и гадкими, поэтому я гнала их прочь.

У здания канцелярии уже собралась толпа. Я протиснулась сквозь нее и вошла в переднюю. За допросным столом восседали два монаха в сутанах: один суровый и угрюмый, другой полнолицый и румяный. Тут же, разделившись на четыре группки, стояли какие‑то люди и о чем‑то жарко совещались меж собой. Я догадалась, что это родственники тех, кого задержали вместе с Леонардо.

Один из присутствующих отвлекся от беседы и посмотрел на меня. Я не поверила своим глазам – Лоренцо! Он сразу же подошел ко мне, даже не пытаясь скрыть тревогу. Я нечеловеческим усилием подавила в себе слабое женское начало – ведь я была матерью Леонардо! С ним случилось несчастье, а я до этого происшествия, с самого своего приезда во Флоренцию, ни разу не ощущала себя женщиной до такой степени, как сейчас. Тем не менее я кое‑как скрепилась и снова стала Катоном.

– Содомия?

– Да.

– Зачем вы здесь?

– Моего кузена Линдо Торнабуони обвинили в числе других, а также незаконного сына Бернардо Ручеллаи, моего дяди.

Фамилия Ручеллаи была на слуху не только у меня, но и у любого флорентийца: это была богатейшая семья, по своему могуществу лишь немного уступавшая всесильным Медичи. Я не нашлась что сказать и в замешательстве покачала головой.

– К делу причастны еще трое: два подмастерья ювелира и изготовитель колетов. Юноша, над которым они все якобы надругались, – тоже ювелир и из добропорядочной семьи.

– Ответчики за обвиняемых, подойдите! – гнусаво объявил «суровый» монах.

Все столпились вокруг стола. Второй монах, по одутловатым щекам которого струились ручейки пота, начал зачитывать документ, лежавший перед ним на столе:

– Бартоломо ди Паскуино, Артуро Баччино, Линардо Торнабуони, Томмазо ди Мазини и Леонардо да Винчи обвиняются в совершении непристойного и противоестественного греха, то бишь содомии, над неким Якопо Сальтарелли, летами не достигшим семнадцати. Их вину подтверждает анонимный донос одного из добродетельных горожан…

– Анонимный?! – в крайнем возмущении выкрикнул кто‑то из присутствующих. – Как же вы можете утверждать, что он или она добродетельны?

– Тихо! – распорядился толстый монах. Презрительно‑безучастным тоном он, не поведя бровью, продолжил чтение:

– …брошенный в ящик tambura[26]на улице Мотола.

Родственники обвиняемых шушукались вокруг меня, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, один Лоренцо стоял рядом, сохраняя полное спокойствие.

– Слушание дела состоится завтра в полдень, – снова заговорил первый монах. – Тогда вы и увидите…

– Мы хотим увидеть их сегодня, – прямо и твердо заявил Лоренцо.

Он подошел к монахам вплотную – они, очевидно, до сих пор не замечали, какая важная фигура присутствует среди собравшихся. Оба церковника склонились друг к другу и начали о чем‑то тихо совещаться, причем бледный и длиннолицый тщетно пытался скрыть дрожь.

– Стражник отведет вас к ним…

– Выше голову, Катон, – призвал меня Лоренцо.

Мы последовали за стражем через деревянную дверь в коридор. Миновав несколько административных помещений, мы оказались у следующей двери, помассивнее первой и для прочности подбитой железом. Стражник отодвинул засов, и мы проникли в угрюмый застенок Ночной канцелярии. По обеим сторонам тускло освещенного прохода высились пугающего вида клетки, разделенные перегородками. Те, что ближе к дверям, были заполнены женщинами, судя по всему жрицами любви. В самом конце мы увидели шестерых узников, размещенных по двое.

Леонардо сидел на грубой скамейке в одной клетке с юношей, одетым во все черное. Страж отпер замок и впустил нас за решетку. Второй юноша, которого звали Томмазо ди Мазини, тут же поднялся и обнял Лоренцо со словами: «Какое счастье!» Что до Леонардо, он даже не посмотрел на нас. Я с тревогой отметила, что впервые на его лице появилось выражение словно у побитой собаки.

– Племянник, – позвала я.

Он не встал мне навстречу. Тогда я заняла место Томмазо на скамейке и еще раз окликнула его тихо и участливо, словно тяжелобольного:

– Леонардо… Тебя били? Что у тебя болит?

– Ничего, – затравленно выдавил он и огляделся. – В какое гнусное место я попал…

В этот момент весьма кстати вмешался Лоренцо:

– Ты здесь не задержишься, Леонардо. Вас всех скоро освободят.

– Нам можно уйти с вами прямо сейчас? – В глазах моего сына блеснула надежда.

Я подивилась выдержке, с которой Лоренцо ответил ему:

– Только завтра, после слушания дела. Тогда вас выпустят. Я обещаю.

– Я не останусь здесь на ночь, – покачал головой Леонардо. Все больше поддаваясь панике, он умоляюще поглядел на Лоренцо и жалобно проскулил:

– Я сижу в клетке!

– Вижу. Но ты в ней не один – с тобой твой приятель. Вы обязаны друг друга подбадривать. Ведь так? – требовательно посмотрел он на Томмазо.

Тот кивнул. Леонардо, напротив, совершенно упал духом, и мое сердце разрывалось при одном взгляде на него. Я крепко, по‑мужски обняла сына, загоняя внутрь себя худшие из своих правомерных страхов.

– Доверься Лоренцо, – шепнула я сыну на прощание.

Стражник выпустил нас, и мы двинулись в обратный путь по проходу. Лоренцо ненадолго зашел в соседнюю клетку, чтобы перекинуться словом со своим родственником, после чего мы наконец покинули это ужасное место.

Некоторое время мы шли молча. В голове моей вихрем кружились страх и отчаяние, сравнимые, наверное, только с переживаниями самого Леонардо. Лоренцо сводил меня с ума своей невозмутимостью.

– Меня одолевают сомнения, – задумчиво вымолвил он. – Двое из четырех задержанных юношей – мне свойственники. Держу пари, что мотивы ареста – чисто политические. Двое других, включая и твоего Леонардо, просто нечаянно подвернулись под руку. – Он вдруг всмотрелся в меня и сказал:

– Катон, ты весь дрожишь!

– Да?

Лоренцо остановился и взял меня за плечи.

– Ты так сильно любишь своего племянника?

– Я обещал сестре присмотреть за ним, – надтреснутым голосом ответила я.

Женское естество во мне вступило в схватку с мужской личиной и грозило вот‑вот вырваться наружу.

– Знаешь, что Сандро Боттичелли однажды точно так же обвинили?

Я, не в силах вымолвить ни слова, покачала головой.

– И наши адвокаты добились его освобождения уже на следующий день. Этих тоже выпустят – вот тебе мое слово. Завтра к вечеру Леонардо вернется в боттегу к Андреа.

Я отважно улыбнулась. Лоренцо отпустил мои плечи, и мы двинулись дальше.

– Двуличие иных бесит меня, – признался он. – Платоническое понимание любви между мужчинами бытовало в древних Афинах, оно находит сторонников и в нынешней Флоренции. Такие отношения всегда были и до сих пор существуют между величайшими королями и императорами. Некоторые даже считают, что достойный человек должен гордиться подобной любовью. Но среди проповедников всегда находятся глупцы, готовые во всеуслышание заклеймить ее.

– Парадокс в том, – справившись с собой, откликнулась я, – что Леонардо и вправду влюблен… пусть и не платонически, но в женщину!

– Я уже слышал. Впрочем, Джиневра Бенчи, по слухам, недавно дала ему от ворот поворот.

– Как же перенести этот позор, Лоренцо? Леонардо теперь ославят на весь город?

– Поговорят и перестанут. Такие истории – славная пища для сплетен. Но потом все забудется. Вон, посмотри на Сандро – ни одной дырки на нем языки не протерли.

Мы дошли до угла, где собирались расстаться. Мне очень хотелось пригласить Лоренцо к себе, чтобы скоротать грядущую ужасную ночь в обществе моего дорогого друга, способного вселить в меня силу и уверенность.

– Я с удовольствием зашел бы к тебе в аптеку, – сказал он, читая в моем сердце, – но надо улаживать дела.

– Конечно, – согласилась я.

– Иди домой и постарайся поспать, а завтра к полудню приходи к канцелярии.

Мы сердечно обнялись, затем он сам отстранил меня.

– Ты же знаешь: для его защиты я сделаю все, что в моих силах.

– Благодарю вас, Лоренцо.

Уходя, он еще раз обернулся:

– Так до завтра?

– До завтра! – крикнула я ему вслед.

 

Вопреки заверениям Лоренцо, слушание дела обернулось хождением по мукам в Дантовом аду.

Арестованные вместе с жертвой их предполагаемого мужеложества Якопо Сальтарелли предстали перед судом по обвинению в «насилии над природой» – эту формулировку прокурор, именуемый фра Савонаролой, тысячу раз повторил и трем экуменическим судьям, расположившимся за столом с затейливой резьбой, и набившимся в помещение суда родственникам, и всем прочим зрителям. Монах при его малом росте обладал вдобавок крючковатым носом, толстыми губами и был необыкновенно смугл лицом. Его лоб из‑за кустистых бровей казался невысоким, но они ничуть не смягчали фанатичный мстительный блеск его сверлящих глазок.

– Они все – сатанинские отродья! – выкрикивал он, поочередно тыча пальцем в каждого из подсудимых. – Гнусное сборище еретиков, настолько погрязших в распутстве, что готовы совокупляться даже с самим дьяволом! Содомиты, все до одного содомиты! – визжал он с пеной у рта. – Посмотрите на этого юношу, если, конечно, он достоин так называться!

Савонарола указал на Томмазо ди Мазини, облаченного в элегантную черную тунику с модным воротником, настолько высоким, что он закрывал всю нижнюю часть лица. Волосы молодого человека были зачесаны назад и густо умащены гуммиарабиком.

– Он с ног до головы обрядился в черное, под стать Сатане! И это неспроста! Этот человек, выродок семьи Ручеллаи, – прокурор многозначительно смолк, чтобы слушатели смогли в полной мере оценить его инсинуацию, – самочинно исповедует оккультизм! Он чародей!

Люди за моей спиной заахали.

– Под именем Зороастр! – Обвинитель внимательным взглядом обвел лица присутствовавших. – Известно ли вам, почтеннейшие, кто такой Зороастр? Это языческий идол! Турецкий божок!

Среди толпы послышался женский плач, и я подумала, не рыдает ли это несчастная мать Томмазо. Я и сама едва сдерживала слезы.

– А этот негодный мальчишка, – прокурор свирепо сверкнул глазами на Якопо Сальтарелли, – в свои шестнадцать лет уже подстилка для педерастов! Он, заметьте, тоже весь в черном. У него не одна дюжина постоянных клиентов, а настоящее его ремесло – проституция!

– Я не проститутка! – заалев, выкрикнул Сальтарелли. – Я учусь ювелирному делу!

– Тише, – зашипел Савонарола и, к моему ужасу, повернулся в сторону Леонардо.

– А этот юный хлыщ… – начал он, но его перебили.

– Возражаю, ваша светлость.

Со скамейки поднялся высокий и стройный представительный мужчина средних лет. Его громкий, хорошо поставленный голос подсказал мне, что он, должно быть, и есть тот самый адвокат, которого нанял Лоренцо. Судя по всему, он был или давним другом семьи Медичи, или их сторонником. Трое судей угрюмо воззрились на него.

– Позволю себе заметить, – тут адвокат снисходительно улыбнулся, – что я тоже одет в черное, хотя я далеко не чародей и телом своим не торгую. Я со всем почтением к обвинителю призываю его перечитать принципы силлогистической логики Аристотеля.

– Мне нет нужды перечитывать ереси каких‑то греков, – зашелся от ярости фра Савонарола, – они и сами все были мужеложцы! Все законы, божеские и человеческие, можно вычитать в Священном Писании! До других нам дела нет!

– Но любой правый суд, божеский или человеческий, обязан потребовать доказательств о совершении преступления. Разве не так? – Адвокат внимательно поглядел на судей, затем с любезной улыбкой обернулся к зрителям. Все одобрительно зашептались. – Без доказательств обойтись никак нельзя, – продолжил он. – Анонимное обвинение, брошенное горожанином или горожанкой в ящик tambura, разумеется, не в счет. У сей неизвестной нам особы, – адвокат намеренно выдержал паузу, будто бы исподволь порицая безликого и безымянного автора доноса, – могли быть свои счеты с кем‑нибудь из этих молодых людей… или с кем‑либо из их родственников. Таковые разногласия вполне могли послужить причиной для беспочвенного обвинения. Посему я, не дожидаясь новых оскорблений в адрес моих клиентов, требую, чтобы обвинитель предоставил высокочтимому суду письменные подтверждения их вины от свидетелей данного преступления.

Губы обвинителя бешено затряслись.

– Ведь вы располагаете такими письменными свидетельствами, не правда ли, фра Савонарола? – осведомился у него седовласый адвокат.

Судьи беспокойно заерзали на сиденьях.

– Доказательства, брат, – пробормотал один из них. – Представьте нам доказательства.

Прокурор, казалось, вот‑вот лопнет от злости.

– Этих скверных мальчишек, этих содомитов, – он едва не поперхнулся, – арестовали не далее как вчера! У меня в распоряжении было слишком мало времени, чтобы собрать письменные показания со свидетелей, а с преступников – их собственные признания!

«Признания»? Голова у меня пошла кругом. Неужели Леонардо пытали ради признания?

В комнате суда поднялся недовольный ропот.

– Никаких признаний не будет, – спокойно и неколебимо заверил судей адвокат. – При отсутствии письменных свидетельств или иных доказательств вины эти молодые благородные жители Флоренции покинут здание суда вместе со мной.

Средний из судей явно негодовал и на бестолкового церковника‑обвинителя, и на адвоката, приведшего столь бесспорные доводы. Однако он не собирался так скоро отменять публичное бичевание шести новоявленных еретиков.

– Засим арестованные освобождаются… – начал он.

По комнате прокатилась волна облегченных вздохов.

– …при условии, – напыщенно пророкотал далее голос судьи, – что в двухмесячный срок их вина не подтвердится. До тех пор слушание дела переносится.

– Несправедливо! – выкрикнул кто‑то за моей спиной. – Вы на два месяца отправляете их в чистилище!

Но судьи уже встали с мест и, тесня оконфузившегося прокурора, вышли вместе с ним через боковую дверь, гневно хлопнув ею напоследок. Родственники обвиняемых юношей возликовали, празднуя их освобождение, пусть и временное, омраченное угрозой очередного публичного скандала. Все спешили обняться друг с другом.

Леонардо подошел ко мне, все такой же подавленный и неулыбчивый.

– Нам можно уйти, дядюшка?

– Конечно можно, но сначала тебе нужно поблагодарить Лоренцо и адвоката, который выступил в твою защиту. Вон они там…

– Прошу тебя, давай выйдем! Мне нечем дышать.

Я без объяснений поняла, как он измучен, и через поздравляющую нас толпу стала пробиваться к выходу, не перекинувшись ни с кем и словом.

У здания нас уже встречала развеселая компания из боттеги во главе с самим Верроккьо. Увидев своего названного брата, художники разом засияли и принялись обнимать его, дружески хлопая по спине и добродушно вышучивая. Потом они вместе двинулись прочь, и я успела заметить промелькнувшую на лице Леонардо неуверенную улыбку.

Прежде чем все они скрылась за углом, сын обернулся ко мне. Сквозь поглотившую его пучину терзаний сверкнул луч признательности, донесший мне слово благодарности. Я подняла руку в знак прощания, но Леонардо был уже далеко.

 

Повторное слушание, за отсутствием у прокурора Савонаролы новых улик, ни к чему не привело. Суд «освободил» от обвинения в содомии всех юношей, включая Сальтарелли.

Тем не менее двухмесячный судебный процесс оставил неизгладимые рубцы в душе Леонардо. Он с облегчением поднялся со скамьи подсудимых вместе с товарищами, но природная веселость в его глазах навсегда померкла. Борода и усы, которые он вдруг отпустил, скрывали его улыбку, и красивый контур подбородка, и чувственный изгиб губ, но в этом, как я поняла, и заключалось его истинное намерение: надеть личину, маску – что угодно, лишь бы спрятать свой стыд. Даже оправдательный приговор, против воли вынесенный Отцами Церкви, и тот не мог смыть этот стыд полностью. Леонардо уверовал, что отныне его доброе имя безвозвратно и навеки потеряно.

После слушания друзья и родственники шумной толпой вывалили из сумрачного зала суда на солнце. Мы с Лоренцо спускались по ступеням, поотстав от Леонардо – он, по своему новому обыкновению, держался особняком. Я увидела, что сын сразу направился к Андреа Верроккьо, который всячески поддерживал друга и ученика в тяжком испытании. Неожиданно на его пути, подобный карающему богу, вырос некто и преградил ему путь.

Этот некто оказался его отцом. Не видя лица Леонардо, я уже готова была поспешить ему на выручку, но Лоренцо вовремя ухватил меня за руку.

– Тебе не кажется, что он сам может постоять за себя? – спросил он.

Я с сожалением вздохнула и вместе с Лоренцо отошла в тень, укрывшись от их взоров, хотя нам был слышен весь разговор отца с сыном.

– Леонардо, как ты посмел? Что я тебе сделал плохого, что ты так чудовищно позоришь нашу семью? Как мне теперь приличным людям в глаза смотреть? – Оправив изящный колет, Пьеро смерил сына презрительным взглядом. – Были бы живы твои дед и бабушка, они, наверное, сию минуту скончались бы от унижения! Меня, впрочем, твое поведение не удивляет: ты попросту потакаешь своим врожденным порокам. Еще бы! Сам выродок, а мать твоя – шлюха… Ай!

Услышав вскрик Пьеро, я решилась выглянуть из нашего укрытия и обнаружила, что Леонардо сдавил отцовскую шею, словно клещами, а Пьеро корчится, пытаясь вырваться из его цепких пальцев.

– Не смей чернить мою мать! – прошипел Леонардо.

Титаническим усилием он овладел собой и разжал хватку, но их стычка уже успела привлечь множество любопытных взглядов. Верроккьо подошел, чтобы поддержать любимого ученика. Лоренцо тоже не вытерпел и двинулся к ним, я следом.

Маэстро, не скрывая озлобления, обратился к оскорбителю напрямую:

– Пьеро да Винчи, ваш сын стал незаконнорожденным по вашей вине, а не из‑за собственной греховности.

Слова Верроккьо, очевидно, сильно уязвили нотариуса. Он примирительно воздел руки:

– Андреа…

– Незачем называть меня по имени – вы мне не друг. Да и зачем вам дружить со мной, ведь я тоже незаконнорожденный, или вы не знали?

В этот момент Пьеро заметил нас с Лоренцо. Правитель Флоренции не мог не заметить унизительной выходки, которую позволил себе всеми обожаемый живописец. На меня Пьеро не обратил особого внимания, скользнув по мне равнодушным взглядом. В попытке хотя бы отчасти восстановить поруганное достоинство он злобно зыркнул на Леонардо и выпалил ему в лицо:

– Моя жена недавно разрешилась сыном. Это мой законный наследник, хвала Богу!

Он круто развернулся и, растолкав зевак, скрылся из виду. Леонардо стоял спиной ко мне. Проводив отца взглядом, он вдруг выпрямился, словно обрел внутри невидимый стержень, и молча двинулся вперед. Толпа расступилась перед ним, будто воды Красного моря перед Моисеем. Еще миг – и он исчез в людской толчее.

– Не понимаю, почему иные родители так жестоки к своим детям, – признался Лоренцо. – Особенно к таким светлым душам, как Леонардо.

Меня тянуло немедленно догнать сына, но Лоренцо удержал меня. Положив руку мне на плечо, он сказал:

– Наверное, ему сейчас лучше побыть одному.

– Боюсь, теперь он все время будет один.

– Катон, у него же есть ты, – утешительно улыбнулся Лоренцо, – и никто из Медичи не откажет ему в поддержке. Такой, как Леонардо, нигде не пропадет, да ты и сам это знаешь.

– Знаю. Но иногда нелишне и напомнить.

 

ГЛАВА 21

 

Мы с Лоренцо не ошиблись: Леонардо смог преодолеть душевный разлад, вызванный обвинением в содомии. Однако чем дальше, тем больше он предпочитал уединение и предавался амурным делам и плотским утехам с женщинами и мужчинами совсем не с той страстью, с какой тяготел к искусству, изобретательству и экспериментам. Вскоре вся Флоренция заговорила о нем как о большом оригинале. Впрочем, люди охотно терпели и прощали Леонардо его чудачества, хотя мало кто знал о том негласном, почти тайном покровительстве, которое оказывал молодому живописцу щедрый Лоренцо вкупе с Джулиано и Лукрецией.

После суда прошло уже несколько месяцев. За это время я так мало виделась с сыном, что успела по нему соскучиться. Явившись однажды воскресным вечером в боттегу Верроккьо, я узнала, что смогу застать племянника в больнице Санта‑Мария‑Новелла.

Все тамошние сиделки знали Леонардо и тут же указали мне лестницу, чьи истертые ступени привели меня в больничный погреб. В нем было темно и сыро, словно в подземелье, – не самое уютное место, на мой взгляд. Но где‑то тут был мой сын, и я твердо вознамерилась его отыскать.

В конце длинного коридора я приметила нужную мне дверь и приоткрыла ее. Оттуда сначала повеяло ледяным сквозняком, но, принюхавшись как следует, я от потрясения едва устояла на ногах.

«Смерть и тлен, – недоумевала я про себя. – Когда‑то Леонардо так любил речную свежесть и ароматы весенних лугов! Как же он терпит вокруг себя такую мерзость?»

Тут же я увидела и его самого – стоя спиной ко мне у длинного стола, Леонардо колдовал над распростертым на столе предметом, прикрытым холстиной. По характерным очертаниям головы и туловища я сразу определила, что это человеческий труп. И вправду, на дальнем конце стола из‑под холста торчали ступни и лодыжки – женские, судя по их толщине, и вопиюще нагие.

Слева от Леонардо располагались два столика поменьше: на одном лежал раскрытый альбом и кусочки красных и черных мелков, на другом – целый набор медицинских скальпелей, металлических скобок и пилок. На затылке у Леонардо, поверх густых и длинных волнистых волос белел узел платка, закрывавшего ему нос и рот. Он работал с таким увлеченным рвением, что не услышал громкого скрипа открываемой двери.

– Сынок, – позвала я.

Леонардо резко обернулся, но посмотрел сначала не на меня, а в глубину пустынного коридора. Затем с неловкой улыбкой откликнулся:

– Мама… мне пристало бы сказать: «Заходи, располагайся», но… – Он беспомощно развел руками. – Надо бы закрыть дверь.

– Тебе это не противно? – спросила я, выполняя его просьбу.

– Нет, – решительно ответил Леонардо. – Очень… увлекательно.

Он порылся в сумке, достал оттуда еще один платок и небольшой пузырек и слегка спрыснул ткань какой‑то жидкостью. Даже сквозь зловоние я уловила аромат лавандового масла.

«Вот она, спасительная благодать, – подумала я. – Без нее такая работа была бы слишком тягостна».

Леонардо жестом пригласил меня посмотреть на труп со стороны ног. Я, конечно, внутренне приготовилась к неприятному зрелищу вскрытого тела, но увиденное превзошло мои жутчайшие ожидания. Передо мной лежала беременная со вспоротым животом и вынутой маткой, в которой безмятежным вечным сном спал неродившийся младенец.

Не выдержав, я громко ахнула: в кои веки могла я помыслить подобное? Однако молчать было выше моих сил – я тут же оправилась от замешательства и засыпала сына вопросами: «Отчего она умерла? Сколько месяцев зародышу? Это что, плацента? А где пуповина? Это девочка или мальчик?» Леонардо отвечал мне со всей обстоятельностью. Он, не дрогнув, касался крошечных ручек и ножек эмбриона и чрезвычайно бережно отводил их в стороны, чтобы показать мне гениталии.

– Еще малыш, а уже какой cazzo[27]отрастил! – с тихой улыбкой произнес он, стараясь сгладить напряженность. – Видишь, какие ноготки? Совсем крохотульки! – Леонардо говорил с неподдельным восторгом, затем отвернулся к столику с альбомом и красным мелком стал добавлять недостающие подробности в эскизы с зародышем.

Я присмотрелась внимательнее и заметила прилипшие к детской головенке шелковистые завитки волос. Сорвав с лица платок, я разрыдалась.

– Мамочка, прости меня…

Леонардо подошел, тоже снял платок и сочувственно посмотрел на меня.

– С чего я расплакалась?

– Ты всегда плачешь, когда умирают дети.

– И верно… Леонардо, – начала я и смолкла, не в силах оторвать взгляд от мертвых матери и ребенка.

– Не надо, не продолжай. Я сам знаю, что это безрассудство.

– Помноженное на беззаботность! – сорвалась я на крик. – Всего один вопрос твоим друзьям в боттеге – и вот куда они меня направили! Ночная канцелярия однажды позволила тебе выскользнуть из своих лап, но если тебя снова арестуют за некромантию… – покачала я головой, – лучшие адвокаты Медичи не смогут спасти тебя. – Но как же тогда мне учиться? Как еще я смогу познавать физическую природу человека? – с детской наивностью спросил Леонардо. – Как мускулы приводят в движение конечности? Придают выражение нашим лицам? Не много наберется таких, кто учит анатомии, но и они не знают того, что скрыто от их глаз. Они довольствуются тем, что талдычат слово в слово истины, открытые и записанные еще греками и римлянами! К чему им вообще анатомировать тела?! – со все возрастающим жаром доказывал Леонардо. – Опыт – вот ключ к познанию!

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.