Сделай Сам Свою Работу на 5

СУМАСБРОДЫ И СВЯТЫЕ РЕЛИКВИИ 12 глава





Лоренцо кивал, очевидно проникаясь эмоциями Леонардо. Мне показалось, что слова моего сына вошли ему в самое сердце.

– Есть ли у тебя конь? – поинтересовался Лоренцо.

– Нет, у меня нет времени за ним ухаживать. И денег на это тоже нет. Но если меня приглашают покататься верхом, я, конечно, не отказываюсь. Зато я сдружился с дядиным мулом, – улыбнулся Леонардо, поглядев на меня. – Мы с ним старые приятели.

– В моей конюшне нет недостатка в красивых скакунах, Леонардо, – произнес Лоренцо. – Прошу, не стесняйся и выезжай на любом из них. – В его голосе я не ощутила и нотки высокомерия или бахвальства.

– Кроме Морелло, – лукаво ухмыльнулся Леонардо.

– Кроме Морелло, – согласился Лоренцо. Он рассмеялся, и я вслед за ним. Лучшего завершения беседы я и придумать не могла, даже если бы сама сочиняла реплики.

– С чего они там так разгалделись?

Перед нами возник один из подмастерьев и, глядя на Леонардо сверху вниз, спросил с пакостной усмешечкой:

– Пойдешь с нами вечером покутить? Завалимся к шлюшкам! Девчонкам или мальчонкам – тебе выбирать.

Леонардо вспыхнул от смущения, а мне стоило немалого труда сохранить невозмутимость.



– Еще бы, – ответил мой сын, наконец совладав с собой. – Только не сразу: если не доделаем работу, маэстро живо нас пропесочит.

Его приятель отправился дальше искать компаньонов для ночной вылазки.

– Что ж, – поднялся Лоренцо, – не вернуться ли нам в часовню, пока там не слишком людно, и не посмотреть, как продвигается строительство усыпальницы?

Я тоже встала и попрощалась:

– Ciao,[15]Леонардо.

– Дядюшка… – кивнул он мне.

– Удачи вечером! – пожелал ему Лоренцо и заговорщически подмигнул.

Впрочем, встретившись со мной взглядом, он почему‑то поспешно отвел глаза.

– Уж я расстараюсь! – выкрикнул вслед нам Леонардо.

Подойдя к притвору часовни, Лоренцо обернулся и крикнул в ответ:

– Не забудь зайти в конюшню!

 

ГЛАВА 14

 

Еще ни разу не заставала я Леонардо в таком волнении. Вместе с младшим подмастерьем из боттеги он носился взад‑вперед среди колонн серебристо‑серого нефа церкви Сан‑Спирито, в этот час пока безлюдного, в последний момент что‑то подправляя в декорациях к вечерней sacre rappresentazione[16]«Схождение Святого Духа на апостолов». Это представление, устроителем которого выступал Джулиано де Медичи, должно было явиться эффектной кульминацией официального визита, с которым пожаловала во Флоренцию миланская королевская семья, и завершить четырехнедельную вакханалию безумных увеселений.



Герцог Галеаццо Мария Сфорца был тираном, и молва о его ужасных зверствах гремела по всей Италии. В тавернах и подворотнях за последний месяц люди слышали таких историй без счета: о незадачливом охотнике, изловившем на герцогских землях зайца и за это приговоренном съесть свою добычу целиком – вместе со шкуркой, зубами и лапами, об изнасилованных придворных дамах и о пристрастии герцога голыми руками вспарывать животы неугодным ему людям.

«Зачем Лоренцо ищет дружбы с таким мерзавцем?» – громко возмущались перед моим прилавком своенравные горожане. Однако даже распоследний невежда понимал, как важен для Флоренции подобный альянс.

– Его супружница Бона – дочка французского короля, – высказался один из посетителей аптеки.

– Засветим Папе Римскому прямо в глаз, – добавил другой. – Пусть Сикст убедится, что мы с Миланом во век не рассоримся! Вот лучший способ показать ему, как мы сильны.

Пока я разглядывала протянувшийся через всю церковь горный хребет, очень правдоподобно намалеванный на деревянных панно, Леонардо незаметно подошел сзади и спросил:

– Дядюшка, как все это смотрится? – Но стоило мне открыть рот, как он тут же прервал меня:

– Подожди‑ка минутку…

Леонардо дал знак мальчику‑помощнику, стоявшему у декораций, и тот в мгновение ока куда‑то исчез. Послышался скрип приведенного в действие механизма, и, к моему изумлению, горы тоже пришли в движение: передний ряд подался влево, а задний – вправо.



– Сегодня вечером, – заявил Леонардо, восторженно поблескивая глазами, – огни засверкают так же ярко, как вспышки молний, а грохот здесь будет стоять совершенно несусветный, как будто во время землетрясения случилась буря!

Я лишь качала головой, дивясь новым проделкам сыновнего ingegno.[17]

– Это самая сказочная из твоих придумок, – искренне выразила я свое мнение. – И я так говорю, Леонардо, не для красного словца.

Он польщенно ухмыльнулся. И вправду, для бывшего простодушного деревенского паренька мой сын разительно преуспел. За пять лет учения у Верроккьо он из мойщика кистей дорос до подмастерья, а затем заслужил доверие называться лучшим учеником маэстро. Его наставник никогда не позволял себе из зависти препятствовать продвижению своих подопечных. Первым серьезным заданием Леонардо была фигура ангела на полотне «Крещение Христа». Сначала маэстро самолично закончил писать вымученные образы Иисуса и Крестителя на реке Иордан, а затем предоставил юному помощнику полное раздолье в применении масляных красок, которыми тот едва‑едва научился пользоваться. Получившийся в результате образ – держащий одежды Иисуса божественный отрок со слегка запрокинутой головой, воздушными белокурыми локонами и розовато‑медовым оттенком кожи – немедленно прослыл самостоятельным шедевром. Леонардов ангел не только ошеломил и растрогал Верроккьо, но и побудил его признать собственную несостоятельность. Наставник во всеуслышание объявил, что отныне он отказывается писать маслом, передавая это искусство во власть истинным корифеям. Он оставлял за собой лишь свои первые и любимые занятия: золочение и содержание боттеги, чем и собирался отныне удовольствоваться. Создание образа ангела выявило в моем сыне и незаурядность, и самобытность, и невиданную глубину чувств. Репутация Леонардо в кругу флорентийских живописцев невероятно упрочилась, оставаясь с тех пор незыблемой.

Миланское монаршее семейство провело в нашем городе уже целый месяц, за который я почти не виделась с Лоренцо: он едва ли не все время посвящал гостям с севера, дабы заверить их в прочности союзнических связей. А Леонардо был неразлучен с Джулиано, ведь именно младший Медичи заведовал устройством и финансированием всех зрелищ и шествий, проводимых во славу герцога Сфорца.

В этот момент Джулиано собственной персоной прибыл в храм, немного опередив гостей, которые должны были вот‑вот нагрянуть. Отойдя в сторонку, я видела, как он сразу двинулся по длинному центральному проходу к Леонардо, и тот не мешкая стал пересказывать своему покровителю последовательность вечернего действа. Они разговаривали, сдвинув головы, а я украдкой рассматривала Джулиано и думала о том, что совсем скоро он станет настоящим красавцем.

«К счастью, – отметила я, – и добродушие, и мальчишеское обаяние пока остались при нем».

Внезапно непомерно высокие своды храма и его внушительные колонны словно раскололись от громогласного хохота двух приятелей, и я почувствовала, что мое сердце рвется прочь из груди. Я глядела, как младшие ученики из боттеги зажигают бесчисленные свечки, отбрасывавшие золотистый отсвет на лица Леонардо и Джулиано, и понимала, что превосходнее друга для моего сына и пожелать невозможно.

Вскоре огромные створы храма распахнулись и в них ввалилась смешанная толпа флорентийцев и миланцев, добравшихся сюда кто пешком, кто верхом, кто в карете. Все они прибыли с южной оконечности города, от дворца Медичи, по мосту Санта‑Тринита, перекинутому через Арно.

Шагая по центральному проходу гулкого храма в сопровождении миланской знати, Лоренцо заметил меня и подвел ко мне невысокого юношу, на вид не более пятнадцати лет. Под его бархатным колетом угадывались плотные мускулы – явный забияка, хоть и богато принаряженный. «Аккатабрига», – обозвала я его про себя, вспомнив Тонио Бути, хотя этому задире сопутствовали и деньги, и власть. Самой примечательной его чертой, впрочем, был цвет лица – насыщенно‑оливковый, почти коричневый.

– Познакомься, Катон, это Лодовико Сфорца. Вико – младший брат герцога Галеаццо.

Согнувшись в неглубоком вежливом поклоне, я вдруг ощутила внутри некое предчувствие, словно предугадывая присутствие этого юноши в своем будущем.

– Что скажешь, Катон? – осведомился Лоренцо, шутливо поддев гостя локтем. – Разве Вико не смуглее меня?

– Кажется, он слишком злоупотребляет загаром, – уклончиво ответила я, боясь показаться чересчур дерзкой.

– Обожаю жариться на солнце, – отозвался юноша, ничуть не обидевшись на мои слова. – Я густо умащиваю кожу оливковым маслом, оттого она и темнеет.

– Вико Il Moro, – пошутил Лоренцо.

– «Мавр», – повторил Лодовико. – Такое прозвище мне по вкусу. Годится.

Народу в церкви все прибывало. Лоренцо, завидев супругу и мать, повел обеих под руку к алтарной части, жестом пригласив меня присоединиться к его свите. Я было двинулась вслед за семейством Медичи, но меня почти сразу отрезала от них шумная компания юнцов, спешивших занять места поближе к декорациям. Отделенная от друзей добрым десятком рядов, я с нетерпением ждала, пока рассядется вся огромная толпа зрителей. Казалось, целая вечность прошла, когда наконец заунывно запели свирели и зазвучали аккорды лир.

После этого с обещанным Леонардо неистовством вдруг задвигались и загрохотали горы, а в небе появилась летучая стая ангелов – юношей и мальчиков, подвешенных на невидимых веревках и талях.[18]Пространство храма сотряслось от ударов грома, взрывы сопровождались искрометными, но быстро гаснущими вспышками, очень похожими на всамделишные молнии. Женщины вокруг меня визжали от ужаса и удовольствия, да и у многих мужчин душа наверняка ушла в пятки.

Предание о схождении Святого Духа – высокой мрачной фигуры в развевающихся одеждах, с золотым шипастым ореолом вокруг головы – на двенадцать съежившихся от страха апостолов разворачивалось на фоне нарисованных на деревянных щитах облаков и дыма, клубившегося из‑за искусственных гор. Зрелище настолько захватывало и повергало в трепет – даже неверующих вроде меня, – что никому и в голову не пришло, что дым‑то настоящий!

Внезапно пожар вырвался из‑за декораций, и нарисованный Леонардо пейзаж охватили языки пламени. Зрители, объятые паникой, завопили и скопом кинулись назад, к дверям. Краем глаза я заметила Лоренцо и Джулиано – их взгляды встретились всего на краткий миг, но в них читалась несокрушимая воля к преодолению ситуации. Оба сохранили невозмутимость и проявили такую слаженность в намерениях, словно нынешняя трагедия была для них столь же привычна, как игра в calcio.[19]Обменявшись несколькими жестами и кивками, они приступили к действиям.

Джулиано ринулся сквозь густеющие клубы дыма к переднему ряду и, подхватив мать и невестку Клариче, вместе с ними начал проталкиваться к боковому приделу. Лоренцо стремительно развернулся, выхватил из хлынувшей к выходу беспорядочной толпы Бону, герцога Галеаццо и Лодовико Сфорца и, будто пастуший пес заблудших овец, стал подталкивать их в том же направлении, куда его брат увел дам клана Медичи.

Я подалась вправо, чтобы устремиться вслед за ними, но тут в меня врезался детина вдвое крупнее меня, и я обнаружила, что лежу на мраморном полу, попираемая ногами орущих, спасающихся от пожара людей.

В церкви сгущался удушливый дым. Я пыталась подняться, но меня опять сбивали с ног. В глазах у меня щипало, в горле першило, а вокруг вздымались огненные столбы. Пламя уже целиком охватило нарисованные горы, но в тот момент, когда они начали опрокидываться в мою сторону, словно в худшем из кошмаров, чьи‑то сильные руки подхватили меня под мышки и потащили назад. «Мамочка!» – едва успел крикнуть Леонардо, и декорация с чудовищным ревом рухнула, рассыпавшись на головешки и вздымая султаны огненных брызг.

Цепляясь друг за друга, втягивая головы от сыпавшихся на плечи горящих обломков, судорожно разевая рты, мы, ослепленные страхом, ринулись к боковому притвору. Через мгновение, вместившее целую жизнь, я и мой сын уже глотали свежий воздух и не могли надышаться. Но стоило мне протереть саднившие от боли глаза и понять, что оба мы теперь вне опасности, как мои мысли, подобно спущенным стрелам, снова устремились к Лоренцо. Жгучий страх за его жизнь саму меня поверг в ужас.

Еще миг – и он предстал перед нами, основательно прокопченный, но совершенно невредимый.

– Как вы, не пострадали?

Внешне Лоренцо был абсолютно хладнокровен, но в его глазах я разглядела то же сумасшедшее беспокойство, которое испытывала вплоть до его появления.

– Потом заходи к нам, – попросил он меня и сразу ушел.

Никто из наших друзей не пострадал. Настоящее чудо, что пожар, разрушивший большую часть церкви Сан‑Спирито, не унес ни одной жизни. Тот вечер навсегда запечатлелся в моей памяти.

 

 

НОЧНЫЕ СОБРАНИЯ

 

ГЛАВА 15

 

Погода установилась теплая и приятная. Мое бытие со временем стало, что называется, вполне уютным, но вовсе не однообразным. Впрочем, какая может быть однообразность, если телом ты женщина, а живешь как мужчина?

Одолжив у Бенито на денек их семейного конька – Ксенофонта из‑за старческого упрямства было не запрячь, – я процокала верхом мимо каменных домов городской окраины и направилась по улице Фаенца к северо‑западу, на лоно природы.

По пути мне попадались непримечательные деревенские домишки на скромных наделах, где крестьяне трудились из рода в род. Однако встречались мне и более широкие участки земли, разбросанные то здесь, то там и ставшие в последнее время модным поветрием. Ими владели богатейшие флорентийские семейства. Вокруг элегантных вилл зеленели сады и виноградники, возвышались амбары, паслись табуны и стада – и все это благодаря усилиям множества наемных рук.

Чередующийся перед глазами контраст двух видов собственности неожиданно подтолкнул меня к размышлениям о противоречивости моей собственной доли. Непреложным благословенным даром свыше оставался для меня один Леонардо. Казалось, парки, неумолимо обрушивавшие на Катерину, жительницу Винчи, удар за ударом, теперь почему‑то милостиво улыбались и благоволили Катону, флорентийскому аптекарю.

Я принялась рассуждать, какие права приобрела, став мужчиной. Мне необязательно теперь было читать стоиков, чтобы лучше противостоять безобразным нападкам и мелочным провинциальным сплетням, направленным на меня – безнравственную женщину. Мне больше никто не запрещал свободно прогуливаться по городским улицам и рынкам, даже в одиночестве. Я могла говорить о чем угодно и как мне нравится, а учиться тому, чему мне самой заблагорассудится. Люди с уважением выслушивали меня и считались с моим мнением. Я вступала с ними в разнообразные дебаты – о медицине, скотоводстве или политике, – и никто не называл меня при этом ведьмой, сварливой бабой или извращенкой.

«Но что я получу взамен за возвращение из рая в царство Аида? – задалась я вопросом. – Освобождение от грудных обмоток и право носить корсаж? Избавление от лишних волос и возврат нежного голоса?» То, что столь ничтожные приобретения враз лишат меня всех свобод, прочного положения и доброй репутации, которые я смогла заслужить в обществе, показалось мне абсурдным, однако я с сожалением призналась себе, что так оно и есть.

Помимо Лукреции Торнабуони де Медичи, стоявшей во главе богатейшего и просвещеннейшего семейства во всей Европе, почитаемой равно за свой ум и материнские достоинства, что само по себе большая редкость, уделом остальных женщин даже в счастливом браке, то есть при знатном, любящем и зажиточном муже и выводке здоровых детишек, оставались зависимость, покорность и угодливость. От них требовались лишь христианское благочестие и семейные добродетели, их мнения никто не спрашивал и не стал бы слушать. А те бедняжки, кому в мужья и отцы достались изверги, невежи или пьяницы, были обречены на жизнь ничуть не лучшую, чем у рабынь.

Ритуальное омовение, которое я совершила вечером накануне первого появления Лоренцо в моей лавке, воистину, отворило мне ворота в совершенно иной мир. Я испытала невероятное по своей глубине перерождение, сравнимое разве что со скачком Леонардо из моего чрева в руки Магдалены.

«Рождение, – отыскивала я различные варианты слова в закутках памяти. – Возрождение. Rinascimento. Скольким в жизни выпал этот редкий дар – начать все сызнова? Многим ли приходит в голову, что подобное вообще осуществимо?»

Я уже предвкушала конец своего недолгого путешествия – еще один подарок Провидения. Лоренцо пригласил меня на выходные на их семейную загородную виллу Кареджи. Мне не терпелось встретиться с его матерью Лукрецией, все еще носившей траур по мужу, и с веселым очаровательным Джулиано. Будет там, конечно, и Клариче с детьми – малышом Пьеро и дочкой Маддаленой. Может быть, Сандро Боттичелли тоже оторвется ненадолго от своих картин и присоединится к нам. Я поняла, что истосковалась по непритязательной, но превосходной пище, которой меня наверняка попотчуют за столом у Медичи, и улыбнулась своему мелочному желанию, как и стремлению поскорее насладиться красотой природы: среди городской суеты и толкотни я была напрочь лишена ее.

Маршрут, который Лоренцо набросал для меня в виде карты, в конце концов вывел меня к перекрестку, отмеченному каменным столбом. На нем я различила гравировку: стрелку, упиравшуюся в тонкую и узкую трехлинейную бороздку и всем известные «шесть шаров» – эмблему Медичи. Шары обозначали лекарские пилюли, поскольку отдаленные предки в их роду были врачами.

Солнечные зайчики, пробивавшиеся сквозь узорчатую листву и плясавшие у меня на плечах, на коленях, на боках лошади, придали толику волшебства моему приближению к элегантно вытянутому белокаменному особняку – вполне скромных очертаний, но прелестному благодаря лоджии, опоясывавшей его целиком на уровне третьего этажа. Слева простирались оливковая роща и пастбище, на котором пощипывали травку коровы, а справа раскинулись обширные виноградники и полоса разнотравья, больше напоминавшая цветущую горную лужайку, нежели ухоженный участок богатых и чопорных владельцев.

«Вот оно, совершенство, – подумала я. – Чистое, беспримесное. Иллюзия пасторальной простоты посреди изобильного великолепия».

И тут моим глазам предстало самое желанное зрелище – Лоренцо на пороге особняка, воплощенная улыбчивость, простирал руки мне навстречу. При виде его я ощутила ответный душевный порыв. Я сумела разглядеть красоту там, где другие усматривали лишь неказистость. Его чересчур смуглое лицо в моих глазах представало экзотически привлекательным, задиристый подбородок являлся свидетельством силы, а сплюснутый нос лишний раз напоминал о мужественности. Если бы я по‑прежнему оставалась женщиной, то непременно выбрала бы его себе в любовники.

– Вижу, ты отыскал нас без труда.

– Отыскал место превыше всех похвал! – Я восхищенно обвела рукой лужайку, рощу и виноградник.

– Лучше его нет на свете, – с искренним благоговением сказал Лоренцо. – По моим стихам я сужу, что ничто не вдохновляет меня так, как природа.

– Даже любовь ей уступает? – поддразнила я.

Лоренцо, выпрягая коня из повозки, ответил не сразу.

– Сейчас да. Но потом, когда‑нибудь, я все же надеюсь повстречать большую любовь.

Он отвел коня на пастбище и через калитку впустил его в коровий загон.

– Дама в моих сонетах не совсем настоящая, – признался он. – Скорее, поэтический вымысел, идеал… Пойдем, Катон, бери котомку. Я покажу тебе твою спальню.

Я подхватила с повозки суму и вслед за Лоренцо вошла на виллу Медичи. Вестибюль по бокам окаймляли две массивные мраморные лестницы. Симметрично изгибаясь, они уводили на второй этаж. Справа располагалась просторная гостиная, слева – столовая. Простая неброская мебель сразу напомнила мне о непритязательной кухонной утвари в городском дворце. Слуг, к своему удивлению, я нигде не заметила, дом, похоже, был полностью безлюден.

Мы стали подниматься по лестнице справа, минуя с полдюжины ниш, в которых были выставлены работы античных авторов: древнеримское мозаичное изображение женской головы, изящная мраморная рука – возможно, все, что сохранилось от прежней античной статуи. Лоренцо кивком указал мне на статую обнаженного юноши с крылышками. Пухлощекий отрок в нише сжимал в объятиях дельфина, едва ли не превосходившего его по величине.

– Из боттеги Верроккьо, – пояснил Лоренцо. – По‑моему, в нем есть что‑то от Леонардо.

При мысли, что судьбы моего сына и этого благородного семейства так тесно и прихотливо переплелись, мое сердце преисполнилось радостью.

Мы поднялись на третий этаж, где Лоренцо показал мне мою спальню. Я даже не заметила, какая в ней обстановка: мое внимание тут же привлекли двойные створки, ведущие на лоджию виллы. Я не мешкая подошла к ним, распахнула двери настежь и ступила на крытую галерею, разом обозрев с высоты зеленые холмистые просторы и дали. Городские очертания отсюда были неразличимы. «Обман зрения, – подумала я. – Флоренция совсем рядом и… где‑то там». Эта комната будет моей на несколько дней – неслыханная честь!

– Благодарю вас, Лоренцо. Здесь замечательно!

– Я так и знал, что тебе понравится. Когда месяцами сидишь в городе и перед глазами у тебя только камень да мрамор, пусть в виде каких угодно прекрасных зданий, недолго и отупеть! А ты, я знаю, вырос на лоне природы…

Мне захотелось крепко обнять Лоренцо за его доброту, но вместо этого я кинула котомку на широкое, ровно застеленное ложе и принялась доставать свои вещи.

– Можешь складывать все сюда, – указал он на расписной сундук с кувшином и чашей, стоявшими на крышке. – Если хочешь, можешь смыть дорожную пыль.

Увидев, как загадочно он улыбается, я спросила:

– Ваша мать тоже приехала? А Джулиано? И супруга?

– Нет, – ответил Лоренцо, улыбаясь еще шире и таинственнее. – На этот раз ты познакомишься с другой моей семьей.

– Что же это за семья? – поинтересовалась я, но Лоренцо уже уходил прочь по коридору, крикнув напоследок:

– Как освежишься, приходи в садик за домом. Мы все там.

Плеснув в лицо прохладной воды, я вдруг застыла, пораженная небывалостью момента. Вот я стою в одиночестве в «своей» комнате на вилле Медичи, рядом с дверью, ведущей на роскошную лоджию, и чистейшим белоснежным полотенцем собираюсь утирать лицо после умывания.

«Жизнь так беспредельно щедра ко мне, – решила я, – что сыплет дары, словно из рога изобилия».

Я вытерлась, притворила дверь в комнату для полного уединения и переоделась в чистое белье. Затем щеткой причесала и почистила от пыли волосы, решив не надевать шляпу: ее напыщенная строгость была бы здесь не к месту. Надев поверх белья чистую мантию, я открыла дверь в коридор – там было тихо и пустынно.

Участок позади виллы Кареджи существенно отличался от пространства перед ее фасадом. От него веяло манерностью – итальянцы в последнее время очень жаловали этот стиль. Все здесь было симметричным: аккуратные изгороди, кусты и яркие цветущие газончики. Совершенную разбивку сада нарушали только два необычных объекта, однако прекрасно гармонировавшие с их окружением.

Одним из них было дерево, неимоверно старое, исполинское, с толстенным стволом, раскинувшим узловатые ветви наподобие тяжелого и плотного балдахина. Листва свисала с ветвей так обильно, что сам древесный великан напоминал огромное зеленое чудо‑юдо. Обладай он голосом, то ревом своим, верно, потряс бы землю до самого ее основания.

Второй объект был рукотворным – неземной красоты округлое строение, похожее на храм в греческом стиле, сплошь составленное из стройных беломраморных колонн. Венчал его позолоченный купол в виде безупречно правильного полушария.

Меня вначале все же потянуло к дереву, поскольку именно оттуда долетали голоса и смех. Шагая по извилистым дорожкам среди безукоризненной симметрии сада, я слушала, как скрипит под подошвами гравий, и забиралась все дальше, пока не остановилась перед зеленеющим левиафаном, благоговея перед его древностью и величавостью. Затем в древесной тени я приметила группку мужчин, возлежавших на турецких коврах, расстеленных ярким узором посреди лужайки. Ковры были щедро уставлены графинами с вином, глиняными блюдами с виноградом, дощечками с сырами и хлебом и плошками с темно‑зеленым оливковым маслом для макания.

Вскоре мужчины один за другим заметили меня, и среди компании воцарилось молчание, так что стало слышно, как стукаются над головой друг о друга ветви. Где‑то на ближнем пастбище жалобно заблеял козленок, но тут же успокоился, отыскав материнское вымя.

– Это мой друг Катон, – неожиданно прозвучал голос Лоренцо. – Кое‑кто из вас уже знает его, а остальные к вечеру отнюдь не пожалеют, что свели с ним знакомство.

Подобная рекомендация слегка ошеломила меня, тем более что, несмотря на мои всегдашние самоуверенные повадки, я ее вряд ли заслуживала. Среди собравшихся я сразу узнала гениального переводчика, богослова и целителя Марсилио Фичино, достославного поэта Анджело Полициано, которому приписывали любовный роман с Лоренцо, и первейшего флорентийского книгопродавца Веспасиано да Бистиччи.

Обняв за плечи, Лоренцо ввел меня в круг своих приятелей и сначала перечислил мне прежних знакомых, с изящной простотой назвав их по именам. Затем он приступил к тем, кого я увидела впервые.

Самым пожилым в собрании был Леон Баттиста Альберти, Лоренцо представил его мне с величайшей церемонностью и почтением. Услышав его имя, я буквально онемела: Альберти был признанным во Флоренции корифеем учености и культуры. Его называли аватаром благости и принцем эрудиции. Из‑под его пера вышли авторитетные труды по архитектуре, живописи, скульптуре и даже по искусству жить. «Артистизм, – провозгласил однажды Альберти, – применим к трем занятиям: прогулка по городу, выезд верхом и беседа». Среди прочего он публиковал и сочинения по оптике – наблюдения за свойствами света. От всеохватного кругозора Альберти не ускользало ничто, хоть немного выбивавшееся из общего ряда познаний о мире. Все это парадоксальным образом не мешало ему одновременно быть замечательным атлетом, который, по слухам, без разбега успешно перепрыгнул через человека. Среди всех исключительных людей Флоренции мой Леонардо выделял и превозносил именно Альберти.

– Позвольте выразить вам свое глубочайшее почтение, синьор, – вымолвила я.

Наградой за мои слова явилась сердечная улыбка.

– Это Джиджи Пульчи, – представил мне Лоренцо краснощекого, довольно полнотелого человека. – Он наш любимый похабный поэт.

– Я сардонический забавник, – с добродушной усмешкой поправил его Пульчи.

– Да, и не только, – не стал спорить Лоренцо и продолжил:

– А вот Антонио Поллайуоло. Среди флорентийских живописцев он величайший из мастеров.

– Я искренне восхищаюсь вашим живописным циклом о подвигах Геракла в гостиной Медичи, – сказала я. – Мой племянник Леонардо да Винчи учится у вас писать обнаженную натуру.

Поллайуоло, мускулистостью напоминавший собственных персонажей, польщенно кивнул мне.

– Кристофоро Ландино. – Лоренцо подвел меня к высокому сухопарому человеку, чья улыбка обнаружила отсутствие нескольких передних зубов. – Ты, Катон, несомненно, слышал о нем. Кристофоро не только блестящий преподаватель риторики, но и переводчик Данте на тосканский язык. А вон там… – Обойдя со мной вокруг дерева, Лоренцо подвел меня к лысоватому человеку в коричневой мантии. Слегка ссутуленные плечи выдавали в нем ученого, привыкшего корпеть над книгами. – Граф Пико делла Мирандола.

Это имя я тоже слышала не впервые. Мирандола выполнил великолепный перевод иудейского мистического писания, Каббалы, и мой папенька испытывал перед ним прямо‑таки священный трепет.

– Узнать вас – величайшая честь для меня, – в который уже раз вымолвила я.

Блеск и исключительность собрания ослепили меня, и я не переставала задаваться вопросом, какая причина свела вместе столь глубокие и несходные друг с другом умы.

– Сюда, садись с нами. – Лоренцо расчистил для меня место на шелковом турецком ковре, у ног Альберти. Несмотря на морщины, избороздившие лицо знаменитого старика, его ясные зеленые глаза светились остро и проницательно. – Мы как раз обсуждали древние Афины времен Сократа и Платона и черты их сходства с современной Флоренцией.

– Сходства и различия, – настойчиво поправил Джиджи Пульчи.

– Сходство в том, что Флоренция также приглашает величайших европейских философов, художников, ученых и писателей, предлагая им щедрое покровительство, – авторитетно заявил Кристофоро Ландино.

– Сходна и атмосфера в ней, благоприятствующая культурным достижениям и новым незаурядным идеям, – добавил Фичино.

– Афины истребили все мужское население Киона и Милоса, а женщин продали в рабство, – угрюмо высказался Лоренцо, уставив взор в землю, – совсем как ваш достохвальный правитель, обрекший Вольтерру на осаду и разграбление.

– Ты сделал это ненамеренно, – поспешно успокоил его Полициано. – Ты допустил ошибку и сам же искупаешь свою вину.

– У греков был публичный театр, а у нас нет, – перешел к различиям книготорговец Бистиччи. – Замарав себя теми двумя бойнями, они подстегнули Еврипида написать об этом героическую пьесу – «Троянки».

– А у нас во Флоренции мы все под пятой Церкви, гораздой только на искоренение ереси через инквизицию, – заметил Пико.

– Верно, – подхватил Поллайуоло. – Но мы все здесь – будь то писатели или архитекторы, мыслители или художники – ищем пути передать те послания и таинства, которыми сами так дорожим, выразить их символически: в живописи, в скульптурном оформлении соборов или в музыкальных каденциях.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.