СУМАСБРОДЫ И СВЯТЫЕ РЕЛИКВИИ 11 глава

– Франческо счастлив, ведь никто не отнимает у него ни любимых садов, ни виноградников, ни овец. Это самое кроткое существо на всем белом свете…

– А он знает?

Леонардо имел в виду мой костюм.

– Только дедушка, Магдалена и он, – кивнула я.

Оживленный Меркато Веккьо встретил нас обычными для рынка многолюдьем и разноголосицей. Нелегко было пробираться с повозкой через лотки с фруктами, овощами, рыбой, мясом и сырами, поэтому мы поневоле замедлили шаг. Леонардо то и дело звучно обменивался приветствиями со знакомыми юношами и чуть ли не с каждым торговцем, но мы нигде не задерживались для разговоров или покупок, мечтая поскорее вырваться из городской сутолоки на сельское приволье.

Однако на Понте Веккьо, где чередой выстроились красивейшие во всей Флоренции лавки ремесленников, построенные из камня, мы с Леонардо испытали сильнейшее искушение остановиться и все‑таки поглазеть на товары. Здесь задавали тон ювелирных дел мастера. Они выставили на всеобщее обозрение предметы своего искусства: подсвечники, солонки, блюда и кубки с филигранью – подлинные знаки величия для их обладателей.

За рекой к югу простирался квартал Ольтрамо, гораздо менее населенный, чем остальная Флоренция. Мы, не тратя времени, сразу же углубились в невысокие, покрытые зеленью холмы и, отыскав среди них подходящую ложбинку, устроились в ней, словно меж грудей пышнотелой сладострастницы. Ксенофонт принялся с наслаждением пощипывать свежую травку, а мы, обдуваемые легким ветерком, с восхищенным трепетом взирали на раскинувшийся под нами необъятный город. Отсюда даже багровый купол Дуомо казался не больше половинки грецкого ореха, а самые высокие из башен походили на обструганные палочки!

Невозможно выразить словами, каким наслаждением для меня было уединение на природе с любимым сыном. Меня восхищала и его возмужалость, и его уверенность обретения своего места в мире. При расставании я запомнила его неуклюжим, неоперившимся юнцом, который путался в своих непомерно длинных ногах, стеснялся наметившегося на лице пушка и басовито‑визгливых ноток в голосе. Он и теперь не утратил отроческой свежести, но весь его облик уже неопровержимо выдавал в нем мужчину. Его голос приобрел глубину и насыщенность, и я ловила каждое слово Леонардо, не в силах оторвать от него глаз.

– Ты никогда не переставала меня удивлять, мама, – задумчиво говорил он, жуя корочку душистого розмаринового хлебца, – но сейчас я просто‑таки поражен. Всего два месяца во Флоренции, а уже дружишь с Медичи…

– Благодаря тебе, сынок! С Лоренцо я познакомилась у вас в боттеге.

– Знакомство – это одно, а приглашение на семейный ужин – совсем другое.

– Все прошло просто великолепно, – принялась рассказывать я, с удовольствием припоминая тот вечер, – Сандро Боттичелли показал нам наипрекраснейшую из картин. Я до сих пор под впечатлением той нашей беседы. – Я намеренно перешла на полушепот, хотя нас никто и не мог подслушать. – Это самая прогрессивная семья во всей Италии, может быть, даже в мире, а они тем не менее не боятся обсуждать донельзя крамольные темы. Они разнесли в пух и прах Папу Пия за то, как он поступил с кардиналом Платиной. – Видя, что Леонардо озадачился, я пояснила:

– Он был библиотекарем в Ватикане. Его заключили в темницу и пытали за приверженность к язычеству.

По лицу Леонардо пробежала недобрая тень, и он потянулся за кожаной сумкой, с которой пришел ко мне.

– Я хотел кое‑что тебе показать…

Сын вынул из сумки толстый, большого формата альбом в обложке из плотной черной ткани, составленный из множества листов веленевой бумаги, осторожно развязал тесемки – его сильные, красивой формы пальцы действовали с аккуратностью опытной кружевницы – и разложил передо мной.

На первой странице я увидела знакомые этюды собак – дюжины набросков во всевозможных ракурсах. Этюды заполонили весь лист, если не считать пометок между ними, совершенно нечитаемых, хотя я сразу узнала зеркальный почерк Леонардо.

Он с затаенной улыбкой перевернул страницу. На следующей оказался портрет молодой женщины, выполненный сангиной. Мягкий и мечтательный взгляд Мадонны составлял контраст с ее проказливой улыбкой.

Я молчала от переизбытка чувств, глядя на очевидное доказательство того, как многократно возросло дарование Леонардо. Он снова перевернул страницу – на ней оказался всего лишь один миниатюрный набросок, а остальное пространство вокруг него занимал убористый текст.

Я склонилась над листом, чтобы разглядеть внимательнее, и в ужасе отпрянула: передо мной было изображение вспоротой и выпотрошенной лягушки. Впрочем, нет – все органы оставались на месте, отогнута была лишь кожица. Я впервые узрела подобное – заглянула внутрь живого существа, узнала, как оно устроено.

– Что здесь написано? – ткнула я в отрывок, накорябанный рядом с тельцем освежеванной лягушки, и уловила в своем голосе поспешность, пожалуй, даже страх.

– Тут я описываю сердце и его отличие по фактуре и цвету от прочих внутренностей.

– А это о чем? – указала я на густо исписанный фрагмент со стрелками, направленными на лапки.

Леонардо склонился над листом, молча разбирая свои зеркальные каракули.

– Здесь я задаю вопрос, зачем лягушке перепонки между пальцами и почему у человека они незначительны.

– К кому же ты обращаешь свой вопрос? – ошеломленно осведомилась я.

– Не знаю, – растерянно ответил он. – Раньше рядом со мной была ты, и дядя Франческо, и дедушка. Вася мог спросить. Вопросы у меня и сейчас есть… только отвечать на них некому. – Леонардо вдруг весь залился краской смущения. – Я так люблю нашего маэстро! Он очень добрый и все прощает. Но я все же не решаюсь обращаться к нему с этим и зря тревожить. Понимаешь, мамочка? – умоляюще посмотрел он на меня.

– Конечно понимаю, – поспешно заверила я и кивком велела перевернуть страницу.

На самом деле переживания Леонардо глубоко разбередили мою душу, и я вдруг иначе взглянула на его новую, флорентийскую жизнь. Оказывается, несмотря на гениальность и благоприятствующие обстоятельства, мой сын после трех лет жизни в этом городе по‑прежнему чувствовал себя пловцом в бурном море, отданным на волю волн. Были у него и друзья, и снисходительный наставник, но так не хватало людей, которым можно довериться во всем.

Мне не хотелось, чтобы он заметил, как дрожали у меня губы, пока я боролась со всепоглощающей материнской жалостью. Конечно, Леонардо все видел – его наблюдательность не ведала мелочей, – но он тактично вперил взгляд в следующий рисунок, не желая нарушать мое внутреннее уединение.

Я посмотрела на очередную страницу – на ней Леонардо, очевидно, изобразил ту же лягушку, но на этот раз вскрытую со спины. Мышцы и хрящеватый спинной хребет были воспроизведены с невероятной дотошностью.

– Леонардо, такие рисунки… и твои вопросы, они…

– Похожи на ересь?

– Более чем.

– Интересно, откуда я мог понабраться таких опасных склонностей, а? – Он в упор поглядел на меня и улыбнулся. – А люди, с которыми ты теперь водишь дружбу…

– Будь осторожен, Леонардо. Ты не Медичи, и тебе неоткуда взять покровителей, какие есть у них.

– Хорошо. – Улыбка сползла с его лица. – Я буду очень‑очень осторожен, обещаю тебе, мамочка. Если честно, эти рисунки я принес, чтобы спрятать у тебя в доме. Кажется, в боттеге я уже начал привлекать ненужное внимание. А там все на виду.

– Твои тайны будут со мной неприкосновенны, – заверила я. – Я сохраню их под замком на верхнем этаже, вместе со своими.

Леонардо отвернулся туда, где раскинулся океан красноватых кровель – Флоренция.

– Ты теперь со мной… – начал он, потом задумчиво смолк и наконец признался:

– Сегодня самый счастливый день в моей жизни.

ГЛАВА 12

День выдался пронизывающе‑холодный и отнюдь не подходящий для развлечений на свежем воздухе. Кое‑где еще не стаяли кучки снега, но в этот воскресный час, когда церкви уже опустели, многие молодые люди все же предпочитали проводить время за подвижными играми, больше похожими на поединки.

Спустившись в отлогую низину меж двумя холмами у северо‑восточного городского вала, я застала на ней цвет флорентийской молодежи. Четыре десятка отпрысков родовитейших семейств с ожесточенными лицами носились за кожаным мячом, отбивая его друг у друга.

В этом суровом состязании зевать было некогда: ноги мелькали, руки отбивали, отбирали, толкали. До меня долетали хрипы, крики радости, ярости и досады на слабую игру, а над шевелящейся массой разгоряченных тел курился едва приметный парок.

Ничего не стоило выделить среди прочих Лоренцо: он был самым темным – и волосами, и одеждой. Глядя, как задиристо врезается в гущу соперников его крепкая мускулистая фигура, я подумала, что он, должно быть, и есть самый неистовый участник игрового сражения. Джулиано по сравнению с братом был еще юноша, хотя недостаток силы он компенсировал неукротимой энергией. Был здесь и Сандро Боттичелли, но Леонардо я среди них не заметила.

Наконец крики переросли в гортанное крещендо триумфа и поражения, и игра завершилась. Недавние соперники рассыпались не на две команды, а на закадычных приятелей. Они смеялись, дружески толкались и хлопали друг друга по плечам.

Лоренцо почти сразу увидел меня издали и, отделившись от толпы, быстрым шагом двинулся ко мне. Все‑таки странная у него улыбка…

– Катон, как хорошо, что ты пришел! Ты, однако, пропустил чудесную игру! Я с детства не гонял мяч с таким упоением.

К своему превеликому удивлению, после нашего ужина во дворце от Лоренцо ко мне непрерывным потоком потекли приглашения составить ему компанию, начиная посещениями воскресной службы в кафедральном соборе, которые я с благодарностью отклоняла, до участия в городских празднествах, куда я с большим удовольствием являлась, всякий раз вливаясь в семейный круг Медичи.

– Вы не слишком пострадали, – сказала я, указывая на царапину на лбу Лоренцо и на брызги грязи на его щеках и тунике.

– Может, зайдем к тебе в аптеку и отпарим дочиста? – запросто предложил он.

– В следующий раз приходи пораньше, и мы сыграем вместе, – подоспел вездесущий Джулиано.

Он растолкал нас плечами и, как всегда, без всяких церемоний вступил в разговор.

– Боюсь, мне больше не суждено погонять в мяч, – уклончиво ответила я. – Однажды я неудачно вывалился из окна конюшни и повредил коленную чашечку. Мне и верхом‑то тяжело ездить.

– А мой братец влюбился в своего коня, – заявил вдруг Джулиано, избавив меня от тягостных объяснений.

– Так‑так, интересно, – подзадорила я его, с ухмылкой покосившись на Лоренцо.

– Они с ним неразлучны, – продолжал как ни в чем не бывало Джулиано. – Лоренцо взялся сам задавать ему корм, а Морелло как завидит его, так сразу бьет копытами, ржет и пускается в пляс.

– Просто он больше любит мужчин, – пояснил брату Лоренцо.

– А если выдается день, когда Лоренцо некогда исполнять обязанности конюшего, то Морелло хворает, – не унимался Джулиано и, обернувшись к брату, добавил со всей серьезностью:

– Когда ты отлучался в Неаполь, твой конек чуть не зачах от тоски.

За это время к нам подошли еще несколько молодых людей, но вскоре, не сказав ни слова, они тяжеловатой походкой, вперевалочку потащились обратно к городу. Кажется, первым песню завел Лоренцо, но ее тут же подхватили остальные, и вся компания принялась выводить непристойные куплеты о косматой прелестнице, которая, несмотря на волосатость, чудо как хороша в постели. Слова песни знали все, и заканчивалась она залихватскими хлопками по подмышкам, после чего все чуть не валились на землю от хохота.

К тому времени мы уже гурьбой шли по городским улицам и горланили под балконами то неприличных заведений, то роскошных дворцов, дожидаясь, пока не покажется в окне юная красотка и не улыбнется нам или почтенная матрона нас не выбранит.

Сандро Боттичелли юлил между мной и Лоренцо, подхватив нас обоих под руки.

– Найдутся ли у тебя на сегодня новые вирши? – осведомился он.

– Так, пара строчек, – скромно ответствовал Лоренцо.

– Значит, целый эпический опус, – поддразнил Сандро и заявил мне:

– Ты знаешь, он ведь у нас искусник сочинять сонеты!

– Неужели? – улыбнулась я.

– Еще желторотым юнцом он написал их прорву, – заверил меня Боттичелли. – Любовные стансы, посвященные прекраснейшей из флорентиек. Донельзя слащавые стишки!

– Тьфу на тебя! – рассмеялся Лоренцо, пихнув Сандро в бок, и вдруг велел:

– Стойте!

Вся компания тут же повиновалась, словно военный отряд своему старшине. Лоренцо трепетным голосом, более проникнутым страстью, нежели мелодией, затянул посвящение, обращенное к закрытым окнам третьего этажа:

До чего ж прекрасна юность,

Скоротечна и кратка…

Остальные хором подхватили за ним припев. Не успели они допеть до конца, как окно отворилось и на балкон вышла очень миловидная молодая женщина, несмотря на ночную прохладу, в одном только платье. Над узким корсетом вздымались молочно‑белые пышные груди, озаренные лунным сиянием.

– Кто пропел мне серенаду? – обратилась она к нестройно голосящей толпе под своим балконом. Все в компании тут же притихли. – Ну же, назовитесь! Я что‑то не различу вашего лица, но так хрипло каркать может только кто‑то из Медичи!

Вдруг в воздухе очертил плавную дугу снежок и с мягким шлепком приземлился прямиком в ложбинку меж грудей девушки. Она тихонько взвизгнула, а с благородными повесами от хохота случились корчи. Джулиано изумленно воскликнул:

– Лоренцо, ты сумасброд!

Меня передернуло при мысли, что такой изысканный вельможа, каким я считала Лоренцо, оказался способен на подобную выходку. Затаив от ужаса дыхание, я ожидала, что за этим последует: ругань, поспешное исчезновение дамы с балкона с последующим появлением в дверях грозного родителя… Мне было страшно даже поглядеть, что делается наверху.

Однако ответом на снежок был такой же снежок, запущенный в голову Сандро Боттичелли. Молодые люди завопили от притворного возмущения и принялись нашаривать на земле остатки снега, чтобы запустить им в обидчицу, а озорница тем временем беззастенчиво стряхивала на их головы хлопья, осевшие на перилах балкона. Она заливалась смехом, но вдруг поперхнулась, свесила голову вниз, выставив напоказ лицо и грудь в талых потеках, крикнула шепотом: «Вы все негодники!» – и стремглав унеслась в полураскрытую дверь.

– Ничего, мамочка, – писклявым голосом передразнил воображаемые оправдания Джулиано, – я просто дышала воздухом!

Мы все с гиканьем поспешили свернуть за угол. Джулиано примкнул к Сандро, а мы пошли вдвоем с Лоренцо.

– Вы, кажется, недавно женились? – осведомилась я с неподдельным интересом, понимая, однако, что затрагиваю довольно щекотливую тему. – Разве так положено вести себя молодожену?

– Это не предосудительно, – растерянно возразил Лоренцо. – А позволительно и даже желательно. Ты ведь, наверное, и сам не чужд галантной любви. Но есть еще любовь платоническая. – Последнее слово, видимо, ввергло его в неловкость, потому что он торопливо добавил:

– Своего брата я люблю гораздо больше, чем жену. И Анджело Полициано, и Сандро Боттичелли всегда будут значить для меня больше, чем она. – Немного оправившись от смущения, Лоренцо принялся терпеливо разъяснять:

– Клариче «дарована» мне по причинам политическим и военным. Она станет матерью моих детей, и за это я буду превозносить ее и любить наших сыновей и дочерей. Но моя супруга не разделяет ни моих мыслительных… – Он поколебался и добавил:

– Ни духовных предпочтений. Мои упования на сей счет пропали втуне. Впрочем, неважно, – беззаботно улыбнулся он. – Я счастливейший человек на всем белом свете и больше ни разу не утомлю тебя жалобами на неудачную женитьбу!

Так, парами, мы и дошли до Меркато Веккьо. На рыночной площади уже собралась огромная толпа. Мужчины, женщины, дети переговаривались, ожидая чего‑то, и прихлопывали в ладоши от холода. Посреди площади был сооружен временный загон, откуда доносилось цоканье копыт о мостовую – судя по звукам, туда согнали около полудюжины лошадей.

Мы с Лоренцо стали протискиваться вперед сквозь толпу, и в этот момент у меня заложило уши от громкого хлопка. Все небо внезапно озарилось, словно над нами разом вспыхнули тысячи звезд, – начался фейерверк.

Каждый новый взрыв неизменно сопровождался неистовыми ахами и охами публики. Мы с Лоренцо подошли вплотную к загону, кони в нем, не привыкшие к суматохе и беспорядочным огненным вспышкам, пугливо косили глазами. Кто‑то открыл двери загона и впустил туда еще одну лошадь – это была кобыла. Только тут я поняла, что все остальные были жеребцами и только ее и поджидали. Толпа заволновалась. Никто больше не смотрел на салют – земное зрелище обещало гораздо больше остроты.

Запах самки мгновенно возбудил жеребцов: они разом захрапели, зафыркали и начали теснить друг друга, соперничая за близость с ней. В небе разорвался очередной снаряд, и огненные блики отразились в ошалелых глазах кобылы. В этот момент самый сильный из жеребцов покрыл ее, и флорентийцы разразились бурными восклицаниями. Конь наскочил снова, и я поймала себя на неспособности оторвать взгляд от мешанины взмыленных конских крупов, где в одно сливались острое животное удовольствие и боль.

Краем глаза я заметила, что Лоренцо отошел в сторону и разговаривает со слугой, которого я раньше видела в семейном дворце. Мне не было слышно слов, но по помертвелому лицу наследника, его болезненно‑тоскливому взгляду я сразу поняла, что род Медичи постигла утрата.

Я протолкалась сквозь плотный строй зевак, чтобы быть ближе к другу. Он обернулся ко мне.

– Будь любезен, разыщи Джулиано и Сандро, – попросил Лоренцо, блуждая взглядом вокруг себя. – Наш отец… Мне надо идти, сейчас же.

– Я отыщу их, – пообещала я. – Лоренцо…

Он обернулся ко мне, глядя на меня так, словно его ударили по голове дубинкой. Я обняла его и прижала к себе:

– Я соболезную…

– Папочка… – прошептал он и скрылся в толпе.

А я отправилась на поиски его братьев.

ГЛАВА 13

Гулкие высокие своды в часовне Святого Лаврентия, как это, впрочем, бывает во всех церквях, многократно усиливали даже самые слабые звуки. Но сегодня под ними господствовала настоящая какофония. Все монахи‑доминиканцы и пилигримы, распевавшие здесь свои ежедневные хоралы и молитвы, куда‑то убрались, и их место заняло целое скопище каменщиков, плотников и слесарей. Все они что‑то увлеченно и весьма деятельно долбили, обтесывали, распиливали.

Я с удовольствием узнавала среди них знакомые лица: многие ремесленники были умельцами или подмастерьями из боттеги Верроккьо. Сам маэстро стоял посреди часовни и что‑то обсуждал с Лоренцо. Неожиданно, к моей великой радости, из двери черного хода показался Леонардо – сын тащил на плече обрезки тонкой крученой проволоки.

Я присела в сторонке на скамью у стены и принялась обозревать непривычный для меня интерьер. Если не считать часовни во дворце Медичи, я уже много лет не переступала порога религиозных заведений. Но ни прекрасная архитектура, ни пышность отделки не могли возвеличить в моих глазах лицемерную безгрешность сей капеллы. Они были не в силах повлиять на мою нетерпимость к Римско‑католической церкви и ко всему, что стояло за ней. Мне было удивительно, что Леонардо, непреклонный еретик, умудряется как‑то стерпеться с подобной обстановкой.

Лоренцо тем временем окончил разговор с Верроккьо, хлопнув его по плечу, и покинул часовню через заднюю дверь. Я пошла вслед за ним и проскользнула по боковому приделу столь незаметно, что никто из занятых работой мастеровых не обратил на меня внимания, в том числе и Леонардо. Я рассчитывала, что у меня еще будет время повидаться с сыном.

Снаружи, в монастырском дворике, царила желанная тишина. Увидев, что Лоренцо успел занять место на каменной скамье у фонтана, я подсела к нему. Он повернулся и одарил меня улыбкой, по‑прежнему дружеской, но лишенной той живительной искры, без которой я даже не представляла себе его облик.

– Я скучал по тебе, – вымолвил он. – Мама говорит, что дела у тебя идут хорошо. Аптека благоденствует.

– Это во многом ее заслуга…

Мне подумалось, что Лоренцо приобрел непривычную степенность и за те десять месяцев, что мы с ним не виделись, возмужал на десяток лет. Впрочем, если бы мой отец скончался после долгой и тяжелой болезни, разве не прибавило бы это мне серьезности? А если бы я после этого сделалась влиятельнейшей персоной во всей Флоренции? Сюда, в часовню, Лоренцо приходил проследить, как продвигается сооружение усыпальницы для Пьеро – этот заказ он возложил на боттегу Верроккьо. Он, как старший сын, обязан был обеспечить надлежащее надгробие отцу, хоть и недолго, но верой и правдой послужившему Флоренции.

Однако были у Лоренцо и другие причины для расстройства и печали. Я в этом не сомневалась, догадавшись по записке, в которой он просил меня прийти в часовню для встречи. Прочитав в постскриптуме, что там я смогу увидеться и с моим дорогим «племянником», я подумала: «Будто для приманки…»

Лоренцо тяжело вздохнул.

– Что у вас на уме? – участливо спросила я.

Он рассмеялся, но смех получился донельзя грустным.

– Люди, погибшие в Вольтерре. Женщины, которых насиловали. Дети, оставшиеся сиротами. Я думаю о том, что и я причастен ко всем этим смертям и несчастьям, что они теперь камнем легли на мою душу.

Я напрасно подыскивала слова для утешения. Каждый флорентиец слышал о разбойном нападении наемнического войска на соседнюю деревушку Вольтерру.

– У вас‑то почему об этом голова болит? – спросила я.

Как я ни опасалась выказать свое незнание или плохую осведомленность, но ни разу слухи о происшествии, бродившие в нашем квартале, не относили имя Медичи к тамошней бойне.

Лоренцо задумался и надолго смолк. Я не торопила его, и в конце концов он заговорил так, словно пришел в исповедальню покаяться священнику в грехах.

– Когда умер отец, ко мне пришла делегация от Синьории, они заявили мне, что их отрядили шестьсот флорентийцев – тех, кто пожелал… упрашивал меня… принять от Пьеро полномочия и править городом.

Мне передавали эту историю. Она скоро сделалась во Флоренции притчей во языцех, едва ли не легендой.

– Я ответил им, что не гожусь, что я еще слишком молод – мне только двадцать один год. Сказал, что у меня недостаточно жизненного опыта… – Лоренцо снова помолчал. – Они даже не стали слушать мой отказ. Я тут же вспомнил о Джулиано – ведь мы, разумеется, будем править вместе. Правда, ему всего семнадцать, но… – Сжав губы в жесткую линию, Лоренцо смотрел перед собой в одну точку. – В нашем семействе давно вошло в традицию, что у власти сообща стоят родные братья. Здесь, во Флоренции… Мой великий дед Козимо и его брат Лоренцо. Мой отец вместе с дядей Джованни. Кто я такой, чтобы не оправдать ожиданий и пренебречь всеми любимым обычаем? Но разве мне, человеку раздражительному, нетерпимому, мстительному и сумасбродному, вкупе с братом‑желторотиком под силу обеспечить Италии мир? – Он прижал ладонь ко лбу и добавил:

– Я глядел на тех делегатов и понимал, что они возлагают на меня непосильную ношу.

– Отчего же непосильную?

– Оттого, Катон, что Флоренция – республика, а не монархия. А они предлагают мне сделаться их королем. Правда, королем некоронованным. Без казны и без войска. Несмотря на мой возраст, я должен не только научиться вникать в дела управления самой Флоренцией, но и ухитриться не ущемить при этом власти других итальянских герцогов и Папы Римского. Уметь поладить с августейшими европейскими властелинами, с султаном Оттоманской империи… И все это на правах обычного гражданина!

Я молчала, обдумывая услышанное. Раньше мне и в голову не приходило вдаваться в такие подробности нынешнего положения Лоренцо.

– А через несколько месяцев грянули события в Вольтерре. – Его оливковая кожа вдруг посерела. – Я совершил серьезную ошибку, когда встал на сторону владельцев квасцовых рудников… вместо того чтобы поддержать сельчан. Они пренебрегли моими распоряжениями, и тогда я позволил бесчеловечным conditori[13]разместить возле деревни войско наемников.

– Но вы же не отдавали войску приказа напасть на деревню, Лоренцо! Это все знают.

– Нельзя было вообще отводить туда войско! Вот где я просчитался – по молодости, по неопытности. – Он раздосадованно покачал головой. – А все моя гордость!

– В таком случае откажитесь от должности, – подначила я.

– Нет! – выкрикнул он. – Что у тебя за мысли!

– Я не взаправду. Вы рождены властвовать, Лоренцо.

Он сидел, упершись локтями в колени и положив голову на ладони. В этой позе было столько человечности и непритязательной простоты, что я прониклась к нему еще большей симпатией.

– Во Флоренции я сейчас cappa della bottega,[14]старший управляющий. Я должен хорошо делать свою работу и не жалеть сил для той роли, которую мне отвело Провидение. Флоренция слаба в военном отношении, значит, надо искать иные пути для выживания. Через финансовое влияние. Торговыми способами.

– Вам это вполне по силам, – заметила я. – К дипломатии у вас явный талант.

– Даже если это так, мне все равно нужно загладить вину перед Вольтеррой, – обдумав мои слова, сказал Лоренцо. – Сделать для них что‑нибудь.

– Постройте там приют для сирот, – предложила я. – А вдовам отправьте вспомоществование.

– А для опороченных девиц что мне сделать?

«Опороченных… – подумала я. – Меня тоже когда‑то опорочили в родном городке».

– Вышлите туда учителей, – посоветовала я.

– Учителей? – удивился Лоренцо.

– Раз уж девицы лишились доброго имени, пусть наверстают его образованием.

– Вот слова истинно ученого человека, – улыбнулся Лоренцо. Впервые за время разговора в его глазах промелькнула веселая искорка. Помолчав, он добавил:

– Платон такую идею одобрил бы. Он считал, что дарования половины афинского населения пропадают втуне, поскольку женщины отстранены от государственных и военных дел. Я недавно начал спонсировать Пизанский университет, – неожиданно сообщил он. – Он сейчас в упадке, переживает не лучшие времена. Можно будет пригласить преподавателей оттуда и из нашего, Флорентийского, университета и направить их в Вольтерру.

Смерив меня одобрительным взглядом, Лоренцо заключил:

– Твой образ мыслей мне очень по сердцу, Катон!

– Лучшей похвалы я не пожелал бы. Это комплимент не только мне – моему отцу тоже, – ответила я, чувствуя, что краснею.

Хотя Лоренцо высказал одобрение лишь моему уму, но он наверняка пригласил меня для того, чтобы испросить доброго совета, и действительно, одной беседы хватило, чтобы заново возжечь в наших отношениях прежний странный проблеск чувства.

Оживленные голоса, донесшиеся из заднего церковного притвора, как нельзя кстати отвлекли нас от тяжелого неприятного разговора. Во дворик высыпала ремесленная артель Верроккьо. Каждый нес в суме дневную снедь.

Леонардо, очевидно, заприметил меня еще в часовне, потому что направился прямиком к нашей скамье. Приблизившись, он пробормотал «синьор» и поклонился Лоренцо на манер изысканного придворного. Тот ответил на приветствие учтивым кивком. Я встала, чтобы обнять сына, но по его натянутости и неловкому молчанию вдруг поняла, как он теряется в присутствии Лоренцо де Медичи. У него не укладывалось в голове, каким образом его некогда скомпрометированная мать – пусть и в мужском обличье – может претендовать на дружбу столь знатной особы, фактического правителя Флоренции. А мне так хотелось свести их запросто!

– Что у тебя в сумке? – спросила я.

– Кухарка маэстро посылает нам из боттеги хлеб, сыр и вино, а если повезет, то и что‑нибудь тушеного.

Леонардо раскрыл суму и вынул половинку черного хлеба и толстый ломоть желтоватого сыра. И то и другое он, недолго думая, разломил на три части и угостил нас с Лоренцо. Снова заглянув в суму, он извлек оттуда глиняный горшок и ложку.

– Не так‑то просто было уговорить ее не накладывать мне мяса, – заявил он, подавая горшок Лоренцо.

Тот не отказался и принялся макать хлеб в похлебку.

– Совсем без мяса? – уточнил он.

– Я его не ем. Рыбу и птицу – все, что имеет лицо, – тоже в рот не беру.

– Невероятно, – прокомментировал Лоренцо, протянув мне горшок и ложку.

– Отцы Церкви, кстати, назвали бы это ересью, – зачерпнув похлебки, добавила я.

– Отцы Церкви… – невнятно повторил Лоренцо и тяжело вздохнул.

Видя, что он замолк, я сочла за лучшее сменить тему.

– У Лоренцо есть конь по имени Морелло. Они соперничают в преданности друг другу, – сообщила я сыну.

Леонардо немедленно просиял.

– Каков ваш конь с виду? – спросил он Лоренцо и тут же весь обратился в слух.

– Очень красивое создание. Гнедой с белыми бабками, на лбу белая звездочка. На бегу он гордо выгибает хвост дугой, а ноги у него словно стальные. Но больше всего я люблю у Морелло его голову. Она просто великолепна – вытянутая, изящная, с черными влажными глазами…

Леонардо улыбался, видимо представляя описываемого скакуна во всех красках. Он даже глаза прикрыл от удовольствия.

– Я неравнодушен ко всем живым существам, но никого не люблю так, как лошадей. В них столько достоинства, силы и вместе с тем – столько неги! С лошадью можно очень сильно сдружиться.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: