СУМАСБРОДЫ И СВЯТЫЕ РЕЛИКВИИ 23 глава

Подземный склеп был сплошь заставлен массивными сундуками. Я подумала, что многие из них полны золота, самоцветов и серебряных монет, как в сокровищнице Il Moro. Бьянка присела возле одного, надежно запертого. Она извлекла из складок платья другой ключ, из чистого золота и, отпирая замок, призналась:

– Я всегда жалела, что не родилась мужчиной, но не любым мужчиной, живущим где угодно, а таким, что родился и вырос бы во Флоренции в золотой век Медичи – при Козимо, Пьеро, Il Magnifico… – Она обернулась на нас через плечо – на ее ресницах блеснула слезинка. – Чтобы учиться вместе с Фичино, Альберти, Мирандолой…

– Бьянка, милая моя девочка, – положил руку ей на плечо Лоренцо, – знай же, что все мы перед тобой в неоплатном долгу. Твоя помощь нам, твой сегодняшний поступок навеки вводит тебя в наш круг.

На лице Бьянки отразилась безмерная радость, и слезы сами полились из ее очей. Она нагнулась над сундуком и вынула его содержимое. Лоренцо и Леонардо помогли ей подняться с ношей, и мы все вместе подошли к стенному факелу, чтобы рассмотреть таинственное сокровище. В пунцовом бархатном мешке обнаружился деревянный ларец, обитый серебряными позолоченными гвоздями. К нему у герцогини имелся особый золотой ключик. Она извлекла из ларца некий сверток, обмотанный алым шелком, и аккуратно сняла шелковый чехол. Мы увидели многократно сложенный отрез пожелтевшего холста, по виду самого обыкновенного.

Бьянка принялась дотошно разъяснять нам, как следует разворачивать полотно – держа его за оба конца и за каждый из углов. В длину оно оказалось гораздо больше, чем в ширину, и напоминало узкое покрывало. По мере разматывания на холсте проступали красновато‑бурые пятна, сложившиеся в изображение человеческого тела, видимого спереди и сзади. Христов саван – а мы, судя по всему, держали в руках именно его – сохранил кровавые метки от ран Иисуса: на руках и ногах, на груди и на голове.

Даже неискушенный глаз распознал бы в нем живописную подделку, притом довольно неумелую. Так или иначе, это и была бесценная священная реликвия рода Савуа – Лирейская плащаница.

– Твой дядюшка Яков обмолвился нам в Риме, что холст много лет не выставляли на публике, – сказал Лоренцо.

– Теперь я понимаю почему, – с явным пренебрежением заявил Леонардо.

– Можно его воспроизвести? – спросила я.

Леонардо помолчал, пристально всматриваясь в тонкую ткань длинного полотняного отреза. Я давно изучила в нем и это особенное выражение лица, и изменчивый наклон головы. Мне вдруг припомнился день на залитом солнцем лугу неподалеку от Винчи, где мой восьмилетний сын, разлегшись на красной циновке, разглядывал одинокую тычинку на цветочном стебле.

– Да. – Леонардо растянул губы в усмешке. – Это произведение станет вершиной моего искусства. А если даже нет, то удовольствие от работы я получу неизмеримое.

В Корте Веккьо мы вернулись уже в сумерках. Во дворе я заметила карету, которую прекрасно знала, хотя ничем не могла объяснить ее появление здесь. Это была парадная карета семьи Медичи, на которой Лукреция и ее дочери совершали длительные поездки и официальные визиты – в Рим или в Неаполь. Я растерянно гадала, кто мог бы проделать такой долгий путь из Флоренции в Милан.

К нам с приветствием подошел Зороастр и открыл дверцу экипажа. Ступив на камни мощеного двора, я рассмотрела в дверях дворца сухопарую фигуру – некто, нагнувшись к Салаи, о чем‑то беседовал с ним. Потом оба повернулись к нам.

– Папенька? – недоверчиво прошептала я и посмотрела на Лоренцо.

Тот расплылся в улыбке.

– Это ты устроил? – спросила я, дрожа всем телом.

– Из Индии он сначала поехал во Флоренцию, – объяснил Лоренцо. – Пришел к Верроккьо, но нас в городе не застал. Мне написала об этом мама, и я попросил отправить его сюда.

Леонардо тоже узнал гостя.

– Дедушка!

Он размашисто двинулся к дверям и там заключил старика в свои железные объятия, затем вернулся к Лоренцо, чтобы обнять и его. Мы с папенькой меж тем потихоньку двинулись друг к другу. Я не могла сдержать радостных и благодарных слез. Меня страшило, что годы странствий состарили и ослабили его, но вышло совсем наоборот. Папенька сердечно прижал меня к груди, и я сразу ощутила небывалую крепость его рук, а когда он вгляделся в мое лицо, меня покорила необыкновенная живость его взгляда. Он весь был словно пронизан неистощимым жизнелюбием.

В ту ночь никто из нас не смог уснуть. Мы с Леонардо, папенькой, Лоренцо и Салаи собрались в герцогской опочивальне и, усевшись или растянувшись на огромной кровати, по очереди подбрасывали дрова в пылающий очаг. Но мы не забывали отщипывать хлеба и сыра и лакомиться виноградно‑оливковой запеканкой, которая Джулия научилась готовить по моему рецепту.

Едва ли не всю ночь мы с наслаждением внимали папенькиным байкам о его неисчислимых восточных приключениях: о раскрашенных святых странниках, бродящих по всей стране в одной лишь набедренной повязке и умеющих скручиваться в немыслимые узлы; о темнокожих женщинах с раскосыми глазами, в шелковых накидках и золотых браслетах, украшающих носы колечками, а руки и ноги – замысловатыми татуировками; о старинных храмах, на стенах которых были высечены женские и мужские фигуры в самых непристойных любовных позах; о слонах со змееподобными носами – папеньке не раз доводилось путешествовать верхом на них, сидя в деревянном седле.

За время своих скитаний он почти ничего не слышал о христианстве. Индийцы, по словам папеньки, были настолько углублены в собственные верования, на целые тысячелетия опережавшие религию западного мира, что Европа для них была все равно что пустой звук. До него не раз доходили предания об иудейском святом по имени Исса, который много лет проповедовал в Индии и вернулся на родину только затем, чтобы претерпеть гонения и распятие на кресте. В конце концов, если верить легендам, Исса возвратился в Индию, где жил еще долго, пока не умер.

Лоренцо слушал папеньку, раскрыв рот. Как и прочие члены Платонического братства, он силился примирить древнюю религию с современной, но мне казалось, хотя он ни разу в этом не признался, что ему нелегко было принять предположение о том, что Христос вовсе не умер на кресте, а отправился обратно в Индию, где и был впоследствии погребен.

Салаи в конце концов уснул на руках прадеда. Потом папенька заговорил о мудрецах, с которыми ему довелось повстречаться. Некоего индийского святого, жившего высоко в горах, ему пришлось отыскивать не один месяц. Тридцать лет провел отшельник в пещере величиной с аптекарскую кладовку, пребывая в непрерывном блаженстве. Папенька поведал нам о божествах Востока, о тамошних мировоззрениях и об экстатических зельях.

Мы с Лоренцо, в свою очередь, рассказали ему, как перенеслись в «мир чудес» в Ватикане. Оказалось, что папенька и сам пробовал гашиш – среди цветов в саду одного паши. Ему тогда причудилось, что он умер и вознесся в небесную обитель. К нему подошел павлин и развернул перед ним огромный сине‑зеленый хвост, украшенный множеством «глаз». Папенька подумал на птицу, что это могущественный всевидящий бог. Павлин свернул свой веер и удалился, а папенька зарыдал от огорчения.

– Однажды, – начал Леонардо с таким выражением, какое обычно приберегал для особо скандальных случаев, – я пожадничал и налопался маминых лепешек. Я взлетел и пронзил небо, унесся из синевы в черноту, где сияли звезды и планеты. Я упал на одну из них – там был рай и ад вперемешку. Я словно оказался внутри огромного механизма – с колесиками и зубчатыми шестернями, приводами, передачами и исполинскими винтами. Везде сновали чудища и демоны, летали невообразимые твари. Я тоже полетел, а вокруг меня взрывались солнца… – Он смолк, припоминая. – Когда я очнулся, то обнаружил, что в забытьи обмочился. Оказалось, что я едва ли не сутки не двигался с места и все это время пролежал бревном. Тогда я сильно обеспокоился: что, если с моим рассудком случилось неладное? Но опасения были напрасны. Зато видения, явившиеся мне в тот раз, до сих пор живы вот тут. – Леонардо похлопал себя по лбу. – Я даже начал их зарисовывать – разные чудные штуки, приспособления для хождения под водой, грозные военные орудия… И лица – сколько лиц! Нелепых уродов, наводящих ужас драконов, мужчин, похожих на женщин, и, наоборот, зверолюдей, ящеров с человечьими головами… Напомните мне потом, я вам их покажу.

– И всему виной та бурая смолка? – лукаво спросил папенька. – Надо было привезти с собой запас побольше…

Мы дружно заворчали, укоряя его за подобное упущение, и папенька рассмеялся, чего с ним раньше не случалось.

– Расскажи нам о своей жене, – попросила я.

Его лицо вдруг горестно сморщилось, губы задрожали, а глаза наполнились слезами.

– Пожалуй, в другой раз, – едва слышно произнес он, громко высморкался и поглядел на Лоренцо. – Раз уж мы все здесь собрались, я лучше попотчую вас повестью из своей юности. Расскажу о поездке в один монастырь в Швейцарии, куда я отправился по поручению вашего деда вместе с его другом Поджо Браччолини.

Лоренцо просиял от удовольствия.

– Кажется, это будет история о старинных рукописях, обнаруженных в заплесневелых подвалах и переведенных при свете единственной свечи? Тех, что попали потом в библиотеку Козимо?

– Очень может быть, – хитровато улыбнулся папенька.

– Леонардо, не подкинешь ли дров в очаг? – попросила я сына. – Кажется, нам сегодня долго не уснуть.

ГЛАВА 33

Время летело, и мы более всего замечали его неудержимое течение по ухудшению здоровья у Лоренцо. Ему все реже удавалось скрывать от нас свои мучения. Влажность и прохлада миланского климата усугубили проявления подагры. Суставы Il Magnifico окостенели, он едва ходил и с трудом преодолевал ступени, еле поднимался со стула или с постели. Однако каждый день он делал над собой усилие и вставал на ноги, чтобы до конца присутствовать при осуществлении сложнейшей интриги, задуманной нами против бесовского Савонаролы.

Однажды к вечеру мы все собрались в бывшем бальном зале.

– Сейчас мы станем свидетелями грандиозного события.

Я, Лоренцо, Зороастр и мой отец стояли неподвижно, поддавшись волшебству торжественной речи Леонардо. В воздухе, словно тридцать лет тому назад на лугу близ Винчи, плясали пылинки.

– Мы составили заговор с целью одолеть самопровозглашенного владыку разорения. Если его не обуздать, он грозит уничтожить все, что нам дорого во Флоренции. Кому‑то наши действия покажутся богохульными, – Леонардо не удержался от улыбки, – даже самым завзятым богохульникам среди нас. Но иначе невозможно: цена бездействия может стать чудовищной. Лично я намерен сделать все, что от меня зависит, и надеюсь, что наша поспешность вполне оправданна.

– Мы все тебе очень признательны, Леонардо, – сказал Лоренцо. – А твои грезы и видения помогут нашему замыслу.

Неудавшуюся летательную машину куда‑то переместили. Леонардо подвел нас к столу с небольшим ящичком на нем. На коротком расстоянии от стола и на том же уровне от пола был установлен гипсовый женский бюст, на который из окна падали прямые солнечные лучи. Скульптура была расписана в яркие цвета: желтые волосы, красные лицо и шея, лазурное платье на плечах.

Леонардо, расхаживая туда‑сюда, предупредил нас, чтобы не вставали между окном и ящичком. С его губ не сходила загадочная улыбка, и я вдруг уверилась, что сейчас нам будет явлено настоящее чудо, возможно затмевающее собой даже его телескоп.

– Сам принцип мне понятен, – начал он, – но я пока не пытался изложить его на словах, поэтому сразу прошу прощения, если вдруг собьюсь в объяснениях. – Он указал на ящичек:

– Камера‑обскура – вовсе не мое изобретение. Альберти использовал нечто подобное для наблюдения за солнечным затмением. Подойдите сюда, только осторожно. Видите это отверстие? – В ящике со стороны, обращенной к изваянию и, судя по всему, металлической, была просверлена небольшая дырочка. – Я очень внимательно изучил строение человеческого глаза и могу сказать, что камера‑обскура имитирует наше зрение. В середине глаза тоже имеется такое отверстие. – Леонардо замолчал, подыскивая слова для выражения своих мыслей, а мы пока рассматривали отверстие, проделанное в тонкой металлической переборке. – Если мы ярко осветим какой‑нибудь предмет, – кивнул он на бюстик, – и его изображение, пройдя через крохотное круглое отверстие, попадет в абсолютно затемненное помещение, – его палец обозначил, что ящичек и послужит таким «помещением», – то это изображение запечатлеется на белой бумаге или ткани, расположенной там же, позади отверстия.

Мы с трудом следили за ходом его рассуждений, и Леонардо понял это по нашим вопросительным взглядам.

– Я, наверное, вас запутал, – умоляюще произнес он и, запинаясь, принялся объяснять заново:

– Под запечатленным изображением я имел в виду, что вы увидите освещенный предмет на бумаге или ткани – и его подлинный цвет, и силуэт, – только он получится уменьшенным… и вверх ногами.

Мы потрясенно молчали, не в состоянии задать даже простейший вопрос. Но через миг Леонардо вывел нас из мучительного затруднения, придав своим словам воистину волшебное истолкование!

Он снял с ящика крышку. На внутренней поверхности одного из боков, как раз напротив отверстия, был натянут белый лоскут. На нем мы увидели четкое повторение раскрашенного изваяния – те же желтые волосы, красное лицо и синие плечи, только портрет, как и предупреждал нас Леонардо, вышел перевернутым!

Появился Зороастр. Леонардо кивнул ему, и тот осторожно вынул из ящика заднюю стенку вместе с лоскутом и торопливо вышел из залы.

– Что он хочет с ним делать? – воскликнула я.

– Поднять идею камеры‑обскуры Альберти на новый уровень, – улыбнулся Леонардо. – Пойдемте.

Он привел нас в алхимическую лабораторию, где Зороастр водил над пламенем нескольких выставленных в ряд свечей лоскутком, вынутым из камеры‑обскуры.

– Перед опытом мы покрыли ткань яичным белком, – пояснил Леонардо. – Солнечные лучи, пройдя через отверстие, попадают на холст и, запечатлевая изображение, вступают в реакцию с белком.

– Холст обугливается, – придвинувшись ближе к Зороастру, заметила я.

– Да, но лишь там, где не произошло взаимодействия между белком и солнцем. Яйцо обеспечило ткани непроницаемость.

Я видела, как на холсте постепенно проступает выжженная метка – тот самый женский бюст. Лоренцо наблюдал молча, а папенька все повторял: «Да‑да, теперь понятно». Спустя мгновение Зороастр погрузил лоскуток в таз с водой и начал усердно тереть его, словно заправская прачка. Я даже начала опасаться за холст: он был совсем тонкий, и было бы жалко по неосторожности угробить результат опыта. Я украдкой бросила взгляд на сына, но он лишь произнес:

– Наберитесь терпения.

Меж тем Зороастр закончил приготовления и торжествующе расправил перед нами ткань, на которой запечатлелось изваяние. Оно больше не было цветным и напоминало теперь буроватую подпалину, но все его черты были ясно различимы: и контур прически, и линия плеч. Мы словно онемели.

– Pittura de sole,[43]– гордо объявил Леонардо.

– Живопись солнца, – ошеломленно повторил Лоренцо.

– Мы продолжаем экспериментировать, – с воодушевлением сообщил Леонардо. – Если для лучшего освещения предмета использовать направленные зеркала, а в камеру‑обскуру поместить фокусную линзу, то, не сомневаюсь, изображение получится более четким и правдоподобным.

– А я ко всему прочему уверен, что есть фиксажи и понадежней яичного белка, – добавил Зороастр. – Я уже пробовал заменять его гуммиарабиком и желатином, но все равно получается что‑то не то. – Он скромно потупил глаза. – В конце концов, я ведь новичок в алхимии…

– Вот эти двое – лучшие из лучших в Италии. – Леонардо многозначительно посмотрел на меня и папеньку.

– Что же ты предлагаешь? – спросил Лоренцо. – Не рисовать подделку Лирейской плащаницы, а создать нечто наподобие pittura de sole? – Думаю, это выполнимо, – заверил Леонардо. – Только надо помочь ученым советом Зороастру. Однако такую работу следует выполнять в величайшей тайне и, разумеется, не здесь.

– Ты знаешь подходящее место? – заинтересовался Лоренцо.

– И еще какое! В Павии, в двадцати милях к югу. Il Moro не раз посылал меня туда делать слепок для его конной статуи. Я видел там хороший особняк, сейчас он пустует. В уединенном месте, много комнат и покоев, и один довольно просторный – отличная получится мастерская!

– А кто владелец? – нетерпеливо спросил Лоренцо.

– Молодой дворянин, в пух и прах проигрался в карты.

– Расскажешь мне, кто он такой. Я предложу ему такую цену, от которой не отказываются, – заявил Лоренцо и, обернувшись ко мне, добавил: – Ах, Катон! Что за чудо‑сына произвела на свет твоя сестра!

Особняк был выкуплен, и Зороастр отправился в Павию, чтобы оборудовать там к нашему приезду боттегу и алхимическую лабораторию. Благодаря щедрости Лоренцо все необходимое сделалось доступным в поразительно короткий срок. Леонардо тем временем осуществлял – в тайне даже от всех нас – некие «антибожественные» приготовления, совершенно необходимые, по его словам, для успеха затеи с плащаницей.

В день отъезда в Павию меня разбудил отчаянный вскрик Лоренцо. Я тут же вскочила с постели и увидела, что мой возлюбленный сидит на постели в ночной рубашке, свесив ноги, и яростно колотит себя кулаками по ляжкам.

– Я совсем не чувствую ног, – печально посмотрев на меня, вымолвил он. – Не могу пошевелить ими.

Я опустилась перед ним на корточки и принялась сильно растирать сначала икру одной ноги, затем взялась за другую. От моего взгляда не укрылось, какой нехороший оттенок приобрела кожа на ногах Il Magnifico – местами буровато‑синюшный, похожий на кровоподтек, а местами мертвенно‑бледный. Его колени до того распухли, что я не решилась притронуться к ним.

Я запретила себе проливать слезы и терять спокойствие и бодрость духа, хотя внутри меня все выло от ужаса. Я храбро улыбнулась Лоренцо и заметила на его лице странное выражение, словно он прислушивался к некоему отдаленному звуку.

– Не переставай, Катерина… Растирай дальше. Я начинаю кое‑что чувствовать в правой ноге, еле‑еле…

Я с удвоенной силой принялась тереть его икры. Он кивнул сам себе и слабо улыбнулся.

– Вот оно. Боль. – Он поперхнулся от смеха:

– Небывалое дело! Я счастлив оттого, что мне больно!..

Я не отступилась, пока чувствительность полностью не вернулась к Лоренцо, и он опять смог шевелить пальцами, сгибать ноги в лодыжках и коленях. Но нездоровый цвет кожи вопреки моим стараниям остался.

– Тебе теперь надо отдохнуть, Лоренцо. Ложись в постель.

– Нет, мне надо пройтись.

– Дорогой мой, прошу тебя…

– Я должен знать, Катерина, могу я ходить или нет!

Обхватив Лоренцо рукой за плечи, я помогла ему подняться, и – о чудо! – он сделал несколько шагов, пусть и очень медленных. Затем он велел мне отпустить его, и я с огромной неохотой повиновалась: в тот момент я готова была поддерживать любимого до скончания веков.

Я отняла руки. Лоренцо выпрямился и с превеликим усилием шагнул самостоятельно, затем еще и еще.

– Лоренцо, – окликнула я его. Он обернулся. – Пожалуйста, сядь. Ты доказал, что можешь ходить. Не надо переутомляться.

Лоренцо еле дотащился до ночного столика и, морщась от непереносимой боли в коленях, опустился на стул. Некоторое время он сидел молча, очевидно решая, как быть дальше. Я давно изучила это выражение его лица.

– Катерина, – вымолвил он наконец. – Вели принести мои дорожные сундуки.

– Что ты задумал? Лоренцо, тебе нельзя сегодня ехать в Павию! Не в твоем состоянии!

– Я еду не в Павию, любовь моя. Я возвращаюсь домой, во Флоренцию.

– Во Флоренцию!..

Он снова замолк, спокойно что‑то обдумывая. Мои мысли, напротив, метались в беспорядке, будоражили рассудок.

– Я должен вернуться во Флоренцию, чтобы выполнить мою миссию в нашем общем замысле. Ты сама знаешь, в чем она состоит.

Я упрямо качала головой: я слышать ни о чем не хотела. Но Лоренцо не отступал:

– Я должен умереть, Катерина.

– Нет! – возразила я и зарыдала, не сходя с места.

В тот момент у меня словно тоже отнялись ноги, и я не могла даже подойти к нему.

– Если на смертном одре мне не удастся сказать Савонароле то, что следует, наш заговор окончится ничем. Мне казалось, что ты это понимаешь не хуже меня.

– Но ты не умрешь! – закричала я. – Зачем тебе умирать?!

– Подойди ко мне, – очень ласково позвал он.

Я приблизилась и опустилась у его ног. Лоренцо отвел с моего лба намокшие волосы и нежно погладил меня по голове. Я была рада, что он не видит моего лица.

– Я слабну день ото дня, – вымолвил он. – Суставы, руки и ноги – это все ерунда. Тело отказывается служить мне, я это чувствую. Ты сама знаешь, что это так…

– Все мои лекарства были бессильны! Но почему?! – причитала я.

– Все дело в крови. Это недуг всех Медичи: не только мои отец и дед скончались от него – и их братья тоже. Если бы Джулиано дожил до преклонных лет, болезнь сразила бы и его. – Голос его пресекся:

– Мне остается только молиться за сыновей…

– Разве непременно надо ехать сегодня? Можно пока отложить…

Я взглянула на Лоренцо – его лицо было так же мокро от слез, как и мое.

– Нельзя. Один Бог знает, как мне тяжело расстаться с тобой. Ты – мое сердце, Катерина, у нас общая с тобой душа. Но если я сейчас не поеду… Флоренция погибнет. – Он тыльной стороной руки погладил меня по щеке. – Я дам тебе обещание, а ты сама знаешь, как крепко я держу свое слово.

– Знаю…

– Мы увидимся с тобой еще раз – в этой жизни. Когда подойдет мой срок, я пришлю за тобой, и ты приедешь ко мне, без промедления. Только не в карете – верхом гораздо быстрее. – Он отвел глаза:

– Ты будешь нужна мне перед кончиной…

– Ты вправду дождешься меня?

– Я же дал слово.

– Лоренцо, любимый мой… – Я утерла глаза. – Как же я буду жить без тебя?

– Воспоминаниями, Катерина, – прошептал он. – Двадцать драгоценных лет… Не многие любовники обладают подобным богатством. – Он вдруг весело улыбнулся, словно припомнив что‑то.

– Что? – спросила я.

– Первый твой приезд в Кареджи. Созерцальня.

– Ты открыл мне дверь… – кивнула я, – в целую вселенную.

– А у тебя? – заинтересовался он.

– Твое лицо в тот момент, когда Катон впервые снял перед тобой грудные обвязки, – не задумываясь, ответила я.

Лоренцо рассмеялся, и в его глазах блеснула искренняя радость.

– Тебе, Катерина, надо жить во что бы то ни стало. В этом я всецело полагаюсь на тебя – и на тебя, и на Леонардо, и на твоего отца. Доведите дело до конца. Сколько это займет времени, пока неизвестно. Приор умен, но насчет значительности своего разума он все же обманывается. И в его броне есть брешь, как сказал Родриго.

Нельзя было бесконечно пестовать боль и печаль. Я встала.

– Пойду предупрежу Леонардо.

Лоренцо вдруг схватил меня за руку и прижал ее к своей щеке.

– Россыпи драгоценностей… – прошептал он и отпустил меня.

Я закрыла дверь в его спальню, и этому звуку, громкому, бесповоротному, тоже потом нашлось место в моей сокровищнице воспоминаний. Лоренцо… Как жестоко обошлись с нами парки…

Мне осталась память – только и всего.

ГЛАВА 34

Стойкость Il Magnifico побудила меня в последующие месяцы не уступать ему в храбрости. От нас зависело, жить или умереть нашей любимой Флоренции – я неустанно хваталась за эту мысль, понимая, как важно сейчас любой ценой сохранять присутствие духа. Выполнение нашего замысла исключало излишнюю слезливость, да и просто чувствительность казалась ненужной роскошью.

Через неделю после того, как наша немногочисленная компания перебралась в Павию, Леонардо привез туда ночью в повозке труп молодого мужчины. При жизни это был очень высокий человек с непомерно длинными конечностями и пальцами. Тело со всех сторон было обложено альпийским льдом, за который Лоренцо выложил кругленькую сумму.

Ни у кого не хватило решимости спросить, кто был этот бедняга, однако мы все догадывались, что подобное святотатство осуществилось лишь благодаря знакомствам Леонардо в морге миланской лечебницы. Мы с папенькой и Зороастром помогли ему перенести мертвеца в ателье и уложить на приготовленный загодя длинный стол. Тут же, у огромных окон, выходящих на юг, возвышалась громоздкая камера‑обскура. Для лучшей сохранности мы снова обложили труп остатками льда.

Вопрос, что использовать в качестве закрепителя, был до сих пор не решен. Не одну неделю мы с папенькой и Зороастром провели у алхимического очага, экспериментируя со всевозможными веществами – от битума до солей хрома. Наилучший результат давали соли. Из хромистого железняка, смешанного с содой и известью, получалась при обжиге хромистая соль; он же, но в сочетании с поташом и известью давал калиевую соль. Растворенный в кислоте осадок позволял варьировать яркость и четкость изображения на ткани. Самые жаркие споры разгорались вокруг кислоты, которую предстояло использовать, и наилучшей пропорции для смеси элементов, куда мы собирались добавлять яичный белок.

В тот вечер Леонардо беспрестанно заглядывал в лабораторию, любопытствуя, как у нас продвигается дело, и продвигается ли вообще. Все полученные результаты он заносил в записную книжку.

Ужинали поздно. Зарядил дождь. Леонардо не находил себе места от беспокойства, заявив, что для опыта необходимо не менее восьми часов яркого солнца. Он не притронулся к пище и застывшим взглядом смотрел прямо перед собой.

Уже улегшись в постель, я некоторое время отгоняла мрачные мысли, роясь в памяти и перебирая самые приятные воспоминания. В конце концов, чтобы хорошенько выспаться и набраться сил, я смешала себе настойку из мака и валерианы и проспала всю ночь как убитая.

На рассвете меня разбудил папенька. Как же мы обрадовались, увидев, что дождь почти перестал и солнце снова вступало в свои права!

Мы вместе спустились в мастерскую Леонардо. Покойник лежал на столе ничком, с руками, убранными под тело. Его спина была сплошь исхлестана, будто бы бичом. Под кожей, надорванной во многих местах, проступала темно‑красная плоть, но раны не кровоточили. Мне вовсе не хотелось знать, каким способом удалось достигнуть таких увечий, и молчаливо вознесла хвалу травам, принесшим мне столь мирный сон во время ночных истязаний.

– Дядюшка Катон, помоги‑ка мне, – увидев меня в дверях, позвал сын.

Я собралась с духом и подошла. Леонардо подал мне большой хлопковый тампон – такой же, какой сам держал в руке.

– Сегодня мы изготовим одну половину плащаницы – только вид сзади. Тело надо припудрить, – он указал мне на чашу с белоснежным порошком, – оно должно быть совершенно белым, чтобы отпечаток на холсте получился темным.

Леонардо улыбнулся мне, словно вселяя надежду. Мы с ним были соучастниками, творцами Великого Искусства – я и мой сын. Мы были обречены на успех, ведь мы все поставили теперь на карту.

Я принялась припудривать исполосованную спину мертвеца, а Леонардо тем временем занимался установкой восьми высоких зеркал, скрепленных меж собой шарнирами. Только что я собралась спросить у него, зачем они понадобились, как он подал знак подмастерью, и тот позвал нас с папенькой в алхимическую лабораторию.

– Надо спешить, – предупредил нас Зороастр.

Мы тщательно перемешали яичный белок с закрепителем – в конце концов мы сошлись на том, что им будет хромистая соль. Приготовив достаточную порцию раствора, мы окунули в него один конец холста и натянули его для просушки на раму. Еще накануне, перед сном, мы обнаружили, что лучший проявитель – это обыкновенная моча.

Затем общими усилиями мы аккуратно заправили натянутый на раму холст в камеру‑обскуру. Леонардо с Зороастром установили зеркальный восьмигранник между окнами и трупом. В довершение мой сын поместил позади отверстия идеально гладкую линзу, которую сам обточил специально для этого случая. Ожидая, пока солнце доберется до окон мастерской, он настолько сосредоточился на предстоящей задаче, так пылал от внутреннего нетерпения, что в эту минуту едва ли был здесь, с нами.

Наконец солнечные лучи хлынули в окна и попали на зеркала. Леонардо подкорректировал их погрешность, видимую только ему одному, и опыт начался. Я тут же оценила усиливающую роль зеркал, хотя всем сразу стало очевидно, что необычайно яркий свет и жара могут ускорить разложение трупа. Леонардо вздохнул с облегчением и выпроводил нас прочь из ателье.

– Теперь нам остается только ждать, – резонно заметил он. – Лучше пока уйти куда‑нибудь, иначе эти восемь часов покажутся нам вечностью.

Мы послушались его и пошли на природу, решив пообедать al fresco[44]и прихватив для этой цели покрывала и подушки. Подходящее местечко нашлось на вершине одного из холмов, в уютной тени деревьев, спасающей от жаркого солнца. Леонардо не расставался с записной книжкой и лихорадочно зарисовывал в ней по памяти камеру‑обскуру, труп и зеркальный восьмигранник. Зороастр, непривычный к праздности вне боттеги, бесцельно слонялся рядом и доводил Леонардо до белого каления.

– Ты можешь посидеть спокойно? – злобно спрашивал маэстро у своего помощника.

– Позволь показать тебе кое‑какие осенние растения, – пожалев их обоих, предложил папенька Зороастру. – Их свойства ускоряют процесс разложения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: