Вербальная и графическая формы фиксации доказательственной информации

ыше отмечалось, что вербальная форма фиксации доказательст­венной информации является наиболее распространенной, что даже дало основание некоторым авторам говорить о протоколировании как об основной форме фиксации доказательств. Распространенность вербальной формы фиксации объясняется несколькими причинами.

I.Во-первых, этому способствует позиция законодателя, обязываю­щего составлять протоколы всех следственных и некоторых иных процессуальных действий. А. М. Ларин делит протоколы по характеру фиксируемых процессуальных действий на две группы:

¨ а) протоколы следственных действий, направленных на собирание доказательств;

¨ б) протоколы, удостоверяющие реализацию соответствующих процессуальных гарантий[356].

II.Во-вторых, распространенность вербальной формы фиксации обусловлена многообразием объектов фиксации, которые могут быть запечатлены путем их словесного описания. Это:

¨ заявления, показания и замечания;

¨ действия и процессы;

¨ материальные образования, их признаки, свойства и состояния: люди, трупы, животные, вещи, документы, обстановка, транспортные средства и др.

Эта форма фиксации информации исторически является самой старой и сравнительно самой простой, что делает ее практически общедоступной. Технические приемы ее осуществления — протоколирование и звукозапись.

Протоколирование. В основе протоколирования лежит описание как метод фиксации. Мы уже останавливались на гносеологической природе описания как общенаучного метода криминалистики и доказывания[357]. Теперь же имеет смысл рассмотреть имеющие прямое отношение к вер­бальной и графической формам фиксации системы и приемы описания.

В свое время нами было предложено различать непосредственное и опосредствованное описание[358]. Под непосредственным понимается такое описание, которое субъект доказывания осуществляет для выражения результатов непосредственного наблюдения или измерения. Такое описание может производиться как в процессе наблюдения или измерения, а применительно к фиксации показаний — в процессе их получения (сопутствующее описание), так и после них, по запечатленным в памяти следователя результатам следственного действия (по­следующее описание). Сопутствующее описание отличается большей точностью, нежели последующее, ибо практически совпадает во времени с восприятием описываемого объекта, явления. При этом описание может быть полным, когда сразу же фиксируются все необходимые признаки объекта или явления, и фрагментарным, при котором в момент восприятия фиксируются лишь важнейшие признаки описываемого, а полное описание производится позже. Фрагментарное описание представляет собой промежуточную форму, сочетающую сопутствующее и последующее описания. Последнее всегда менее полно и точно. Его дефекты обусловлены влиянием ряда психологических факторов, относящихся к процессам запоминания и воспроизведения.

Вторая форма описания — опосредствованное описание. В процессе доказывания оно также осуществляется самим следователем, но в его содержание входит указание признаков объектов и явлений, которые воспринимались не следователями, а другими лицами: свидетелями, подозреваемыми и др. Для последующего непосредственного и любого опосредствованного описания запечатленные признаки объекта описания должны быть воспроизведены, ибо иначе они не будут доступны для описания. При последующем непосредственном описании такое воспроизведение носит мысленный, как правило, образный характер. Следователь мысленно представляет признаки объекта описания и фик­сирует их. При опосредствованном описании только одного мысленного представления уже недостаточно. Мысленный образ объекта в этом случае возникает не у следователя, а у другого лица. Информация, содержащаяся в этом образе, должна быть передана источником информации следователю для осуществления им описания.

Между воспроизведенным в памяти образом и описанием объекта возникает еще одна ступень — передача информации. Передача информации от ее источника к следователю может происходить в форме речевого (словесного) выражения мысленного образа объекта, подлежащего описанию, его графического выражения и узнавания самого запечатленного в памяти объекта или указания на аналогичный объект (узнавание подобного).

Полнота и точность описания при речевом выражении источником информации мысленного образа описываемого объекта зависит уже не только от самих процессов запоминания и воспроизведения, но и от таких факторов, как глубина познания объекта, его назначение, признаки; степень речевой культуры субъекта, размеры и состав его словарного запаса, образность и точность речевых формулировок; дисциплинированность мышления субъекта, умение последовательно излагать воссозданное его памятью, способность отделить воспроизводимое в памяти от выводов из него.

При затруднительности речевого выражения мысленного образа объекта описания или в дополнение к нему источник информации может по собственной инициативе или по предложению следователя прибегнуть к графическому выражению этого образа. При невозможности или недостаточности словесной или графической передачи информации описание может быть проведено при помощи такого средства, как узнавание запечатленного объекта при восприятии объекта в натуре или его изображения (опознание); как указание на аналогичный объект, обладающий теми же признаками, что и описываемый (например, предъявление следователю потерпевшим изделия, аналогичного украденному, описание которого необходимо для розыска).

Основываясь на сказанном, можно следующим образом представить пути движения информации при описании:

1. При непосредственном описании:

¨ а) сопутствующем восприятию:

восприятие -® перенос воспринятого в описание путем преобразования визуального образа в словесно-письменную форму

¨ б) фрагментарном:

частичное описание

восприятие-® полное

описание

воспроизведение -® запечатление

¨ в) последующем:

восприятие -® запечатление -® воспроизведение -® описание

2. При опосредствованном описании:

восприятие -® запечатление -® воспроизведение -® передача информации об объекте описания -® описание

Ранее нами было предложено различать две системы описания, названные соответственно упорядоченным, или систематизированным, описанием и описанием неупорядоченным, или произвольным[359]. При упорядоченном описании признаки объектов указываются в определенном порядке, круг этих признаков определяется заранее, словесная форма их выражения стандартизована. При неупорядоченном описании последовательность и круг описываемых признаков определяются произвольно, форма их словесного выражения не регламентирована.

В качестве разновидностей произвольного описания мы называли:

¨ а) описание, которое осуществляется в произвольной последовательности и с произвольным выбором указываемых признаков, но с использованием стандартизованной терминологии;

¨ б) описание, при котором стандартизованным оказывается круг обязательно указываемых признаков при произвольной последовательности их описания и неупорядоченности применяемой терминологии;

¨ в) описание, производимое в определенной, стандартизованной последовательности с произвольным выбором указываемых признаков и произвольной терминологией.

Эта классификация и определения ее элементов не встретили возражения, но затем В. В. Кириченко внес в нее некоторые уточнения. Он предложил именовать описание, в котором упорядочен хотя бы один из элементов, не произвольным, а частично упорядоченным[360]. Это предложение нам представятся заслуживающим внимания и реализации.

По нашему мнению, криминалистическим можно назвать лишь упорядоченное или частично упорядоченное описание. Примером такого криминалистического описания является “словесный портрет”. В литературе существуют различные определения “словесного портрета”, но суть их одна: это научно обоснованное систематизированное описание внешности человека при помощи специальной стандартизованной терминологии. “По Бертильону — Рейссу, словесный портрет есть описание головы и лица человека, основанное на классификации их анатомических форм и особенностей, — писал И. Н. Якимов. — Описание это делается точными, заранее избранными словами, составляющими специальный словарь словесного портрета”[361]. Все черты систематизированного криминалистического описания можно найти в определении “словесного портрета”, предложенном А. А. Гусевым: «“Словесный портрет” — это научно разработанное, систематизированное описание черт внешности человека при помощи единой, специально выработанной терминологии, производимое для целей и задач правосудия»[362].

Способ выражения информации об объекте описания представляет собой прием описания. С этой точки зрения мы различаем три приема описания: словесную передачу информации об объекте, или словесное описание; графическую передачу информации — графическое описание; передачу преобразованной или сокращенной информации — кодированное описание. Не останавливаясь сейчас на словесном и графическом описаниях, так как речь о них пойдет далее, применительно к протоколам и графической форме фиксации доказательств рассмотрим вкратце кодированное описание.

Словесное и графическое описание вызывают известные неудобства с точки зрения оперативного использования содержащейся в них информации. Поэтому в практике возникла потребность преобразовывать подобные описания, с тем чтобы более коротко выразить информацию, сжать ее, обозначив условными символами или кодом. Так возникло кодированное описание, приспособленное для передачи информации на большие расстояния в короткие сроки, для классификации описаний по условным их обозначениям — коду. Кодированию, разумеется, поддается фактически только упорядоченное описание, когда каждый указываемый признак, круг которых заранее точно определен, а характеристика регламентирована, получает свое условное выражение (например, определенной цифрой).

При протоколировании описание получает выражение в виде письменной речи. Поскольку протокол является процессуальным документом, закон предъявляет к его содержанию и процессу составления определенные требования, нарушение которых может повлечь за собой утрату им юридической силы как источника доказательств или средства удостоверения фактов[363]. Процесс протоколирования и его результаты в виде протокола привлекали внимание многих криминалистов, причем, главным образом, в аспекте протоколирования показаний при допросе и фиксации результатов осмотра места происшествия. Уже в первых работах советских криминалистов мы встречаем рекомендации по составлению протоколов этих следственных действий. Попытаемся проследить развитие этих рекомендаций на примере допроса.

На этапе возникновения отечественной криминалистики эти рекомендации были рассчитаны на слабо подготовленных в юридическом отношении работников дознания и следствия, и поэтому среди них мы встречаем такие, которые впоследствии, по мере повышения правового и профессионального уровня кадров, уже не упоминаются. Так, И. Н. Якимов предупреждал, что в одном и том же протоколе нельзя отражать различные произведенные следственные действия; нельзя прибавлять что-либо от себя к показаниям допрошенного; недопустимо указывать в протоколе, как держал себя на допросе допрашиваемый; нужно избегать изложения в протоколе личных взглядов допрашивающего и т. д.[364] Таких рекомендаций уже нет в учебнике криминалистики 1938 г., а в 1940 г. М. Е. Евгеньев формулирует рекомендации по составлению протокола допроса уже близко к тому, как они формулируются сейчас[365].

В послевоенных работах по тактике допроса акцент переносится с общих рекомендаций по составлению протокола на детали техники протоколирования. Например, Л. М. Карнеева пишет о том, как отразить индивидуальные особенности изложения обвиняемым своих показаний, о правильной фиксации местных выражений или наименований, о том, как фиксировать в протоколе предъявление во время допроса доказательств, как оформить составленные допрашиваемым во время допроса схемы или планы[366]. В других работах, посвященных тактике допроса, также основное внимание уделяется подобным рекомендациям[367].

Новым явилось исследование в криминалистике тактического значения протоколов допроса. М. А. Петуховский проанализировал, каким образом могут быть использованы в тактических целях непосредственное содержание протокола и отдельные условия его составления.

Наконец, специальному рассмотрению подвергается протокольный язык. Е. Е. Подголин, занимающийся этой проблемой, считает, что язык протокола должен отвечать следующим требованиям: 1) однозначности, 2) дословному по возможности отображению существенных данных, содержащихся в показаниях, и стилистической нейтральности при фиксации других сведений, 3) точности, 4) понятности, 5) лингвистической правильности, 6) уместности, 7) краткости[368].

Протоколирование, как прием вербальной формы фиксации доказательств, открывает возможности для применения некоторых средств оргтехники и специальных приемов запечатления устной речи. Таковы стенографирование, машинопись и использование диктофонов.

Несколько замечаний по поводу применения диктофонов при составлении протоколов.

Использование диктофонов не аналогично процессуальному применению звукозаписи. Диктофонная запись (как и стенограмма) является своеобразным черновиком протокола. Этот “акустический черновик” позволяет изготовить с него машинописный текст протокола, экономя при этом время и силы следователя.

Идея использовать звукозапись как средство для составления протокола возникла несколько десятилетий назад. Еще в 1934 г. М. С. Строгович и А. Е. Брусиловский писали: “Проблема протокола не так проста. Лучше стенограмма, еще лучше фонограмма, еще лучше кинофонограмма... Однако для повседневной практической работы это музыка будущего”[369]. После Великой Отечественной войны к проблеме звукозаписи обратились А. И. Винберг и А. А. Эйсман. Они определили два аспекта ее рассмотрения: “...в более широком, как проблему замены письменного протоколирования звукозаписью, и в более узком, как проблему использования звукозаписи наряду с протоколированием, как вспомогательный метод фиксации доказательств, дополняющий те возможности, которые содержатся в протоколировании”[370], — но сочли постановку вопроса в широком аспекте несвоевременной. В 1963 и 1966 гг., еще до законодательной регламентации звукозаписи, о ней как о вспомогательном средстве фиксации показаний писала Л. М. Карнеева[371], а до нее — в 1961 и 1962 гг. — в этом же плане высказывались Н. А. Селиванов и А. А. Герасун[372]. Возможности использования звукозаписи для целей протоколирования эти авторы не рассматривали. Вновь на эту сторону проблемы обратили внимание Г. М. Миньковский[373] и С. Я. Розенблит, который писал: “Представляется, что в наших условиях нет оснований ставить в настоящее время вопрос о полной замене письменных процессуальных актов озвученными магнитофонными лентами... Сравнительно недавно принятые уголовно-процессуальные кодексы союзных республик, как известно, не содержат норм, которые разрешали бы приобщать к делу магнитофонные ленты взамен протоколов. В то же время в повседневной работе следователя и судьи магнитофонная звукозапись может применяться как полезное вспомогательное техни­ческое средство, которое способствует высококачественному составлению следственных и судебных протоколов[374].

В конце 60-х годов постепенно стала получать распространение прак­тика организации в следственных аппаратах диктофонных машинописных бюро. Вот как описывает организацию и функционирование такого диктомашбюро один из инициаторов их создания Д. Г. Аршавский: “Для проверки целесообразности и принципиальной возможности комплексного использования диктофонов и машинописи в отделе внутренних дел Верх-Исетского райисполкома г. Свердловска было размещено шесть диктофонов, две пишущих машинки и коммутаторная телефонная установка, обслуживаемая двумя операторами-фонотипистами. В бюро печатаются протоколы следственных действий и другие процессуальные документы. В кабинеты семи следователей выведены микрофоны с дистанционным управлением. Почти все, что им раньше приходилось писать от руки, следователи диктуют и быстро получают в отпечатанном виде соответствующие документы. При этом строго соблюдаются требования уголовно-процессуального законодательства. Хронометраж работы с использованием диктомашбюро показал, что расход времени следователей, потерпевших, понятых заметно сокращается, экономится время прокуроров, судей, адвокатов, читающих уголовные дела, в которых все документы отпечатаны на машинке. Сократились и сроки следствия, а производительность труда следователей возросла в среднем на 35%. При этом протоколы допросов стали полнее, резко повысилась культура оформления уголовных дел”[375].

Диктофон с успехом используется не только при составлении протоколов допроса, но и при осмотре места происшествия и производстве других следственных действий, позволяя более полно и точно отразить в протоколе их ход и результаты[376]. А. А. Леви приводит данные об успешном применении звукозаписи в суде, где фонограмма служит материалом для составления качественного протокола судебного заседания[377].

Изложенная форма использования звукозаписи представляется весь­ма целесообразной. Однако она не исключает использования в целях протоколирования и той фонограммы, которая является результатом “процессуальной” звукозаписи показаний. Думается, что такое использование не требует специальной правовой регламентации. Прото­кол может составляться по части готовой фонограммы, или сразу целиком после окончания звукозаписи и ее прослушивания и удостоверения[378].

Звукозапись как прием вербальной формы фиксации. Применение звукозаписи в советской следственной практике было узаконено в конце 60-х годов, хотя вопрос о ее правовой регламентации возник значительно раньше[379] и в следственной практике к этому времени она уже получила некоторое распространение.

Как прием фиксации, звукозапись имеет известные преимущества перед протоколированием. Она позволяет зафиксировать не только содержание показаний, но и акустическую сторону допроса, которая не получает своего отражения в протоколе, хотя и содержит большее количество информации, нежели протокол допроса[380]. Как правильно отметил С. А. Шейфер[381], звукозапись уменьшает число преобразований доказательственной информации в процессе ее отображения, чем обеспечивается фиксация информации, случайно пропущенной следователем либо ошибочно признанной им не относящейся к делу и потому не отраженной в протоколе допроса. Воспроизведение звукозаписи оказывает большее эмоциональное воздействие, нежели оглашение протокола допроса[382]. Наконец, звукозапись обеспечивает передачу особенностей речи допрашиваемого, индивидуальность его языка, что также бывает затруднительно, а иногда и невозможно отразить в протоколе допроса.

Однако в ряде отношений звукозапись уступает протоколированию. В ней содержится больше избыточной, ненужной информации; пользование ею, поиск в ней нужного места технически затруднен; она требует особых условий для долговременного хранения, специальных мер предосторожности от случайного повреждения. Сложность доказывания принадлежности записанных на фонограмме показаний данному лицу при возникновении сомнений или оспаривании этого обстоятельства сводит на нет многие преимущества звукозаписи перед протоколированием. К этому нужно добавить и упоминавшийся уже неоправданно усложненный, по нашему мнению, процессуальный порядок звукозаписи.

Несколько слов по поводу значения звукозаписи как источника доказательственной информации.

Из указаний закона на то, что звукозапись не заменяет протокола допроса и является приложением к нему (ст. 141 и 1411УПК РСФСР) ряд авторов делает вывод, что она не имеет значения самостоятельного источника доказательств. Так, А. Я. Палиашвили считает, что звукозапись вообще “не имеет собственной процессуальной природы”[383]. По мнению А. Д. Соловьева, В. М. Галкина, С. И. Тихенко и В. И. Гончаренко, Т. В. Варфоломеевой, М. Г. Несена[384] фонограмма допроса как приложение к его протоколу имеет доказательственное значение только в связи с ним.

Нам представляется, что такое отношение к фонограммам допроса лишено убедительных оснований. Для этого нет ни процессуальных (фонограмма предусмотрена законом, следовательно, как способ запечатления содержащейся в ней информации, так и сама эта информация признаются законом), ни фактических причин. Мы разделяем мнение С. А. Шейфера, что фонограмму нельзя считать частью протокола, поскольку очевидны различия между ними в физической природе сигнала, несущего информацию. Заслуживает внимания его мнение о том, что “протокол следственного действия и приложения к нему, не являясь частями друг друга, составляют как бы комплексное доказательство, элементы которого взаимно дополняют и обогащают друг друга”[385]. Права и А. Н. Копьева, отмечая, что протокол допроса при неполном в нем описании фактических данных фактически сам превращается в приложение к фонограмме[386].

Вызывает сомнение и сам термин “самостоятельный источник доказательств”, неизвестный нашему законодательству. Если объект содержит доказательства, то есть может быть и является их источником по закону, то лишается всякого смысла его характеристика как “самостоя­тельного” или “несамостоятельного”. Не случайно в литературе мы не встречаем разъяснения или толкования этих терминов. Мы разделяем мнение А. И. Винберга, Н. А. Селиванова и других криминалистов, считающих, что по своей правовой природе фонограммы могут быть отнесены (если, разумеется, они не являются вещественным доказательством) к “иным документам”, предусмотренным ч. 2 ст. 69 УПК РСФСР.

Законом СССР от 12 июня 1990 г. “О внесении изменений и дополнений в Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик” органам дознания и предварительного следствия было предоставлено право прослушивания телефонных и иных переговоров с при­менении звукозаписи. В УПК России эта норма не продублирована, но и не была отменена и, следовательно, продолжает действовать.

Законодатель предусмотрел и соответствующие правила фиксации результатов прослушивания: “О проведенном прослушивании и звукозаписи составляется протокол с кратким изложением содержания фонограммы переговоров, имеющих отношение е делу. Фонограмма приобщается к протоколу, а ее часть, не имеющая отношения к делу, уничто­жается после вступления приговора в законную силу” (ст. 351).

Фактически эта норма вводит новое следственное действие, допустимое лишь по возбужденному уголовному делу, и притом по постано­влению органа дознания или следователя, санкционированному прокурором, или по определению суда. Отражающие содержание этого следственного действия протокол и фонограмма представляют собой единый комплекс и именно в этом качестве должны фигурировать как источник доказательства. В целях обеспечения его достоверности Н. Н. Лысов рекомендует принимать специальные меры защиты против подмены фонограммы: в начале фонограммы сделать контрольную запись с указанием имен и фамилий присутствующих при прослушивании лиц, предусмотреть устройство, препятствующее произвольному изъятию кассеты из звукозаписывающего аппарата и т. п.[387]

От описанного следственного действия следует отличать предусмотренное Законом “Об оперативно-розыскной деятельности” прослушивание телефонных переговоров, как одно из оперативно-розыскных мероприятий (ст. 6), результаты которого могут быть использованы в рас­следовании в общем порядке путем придания им статуса доказательств.

Графическая форма фиксации доказательств заключается в запечат­лении доказательственной информации путем зарисовки объектов или исполнения графических знаков, выражающих обусловленным образом фиксируемую информацию. Материальным выражением этой формы фи­ксации являются рисунки, планы, схемы, чертежи, графики, карты и др.

Зарисовка, как прием фиксации, исторически предшествовала применению в этих целях технических средств (фото- и киносъемки, слепочных масс). В тот период, когда не было иных возможностей наглядно выразить объект фиксации, с тем чтобы дать образное представление о нем и о тех его элементах, которые затруднительно, а иногда и невозможно достаточно точно описать в протоколе, зарисовка следов и иных вещественных доказательств, трупа, обстановки места происшествия практиковалась сравнительно широко. С развитием средств и приемов наглядно-образной формы фиксации доказательств зарисовка отошла на второй план, так как, во-первых, не могла сравниться с ними по быстроте, точности и выразительности изображения объекта, а, во-вторых, применительно к относительно трудным для зарисовки объектам, таким, например, как труп, требовала наличия специальных навыков рисования, которыми обладает далеко не каждый. В настоящее время зарисовка чаще всего производится в “аварийных” ситуациях, когда по каким-либо причинам не представляется возможным применить технические средства запечатления внешнего вида объектов.

Зарисовка сохраняет свое значение как средство материализации мысленного образа, содержащего доказательственную информацию. Мы уже отмечали роль графической формы фиксации при допросе. Остановимся теперь еще на одном варианте использования зарисовки по мысленному образу. Имеется в виду исполнение рисованных портретов по показаниям свидетелей, потерпевших, а иногда и обвиняемых.

Рисованый портрет обладает качествами идеальной модели[388], его выполнение возможно двумя способами. Оптимальный способ передачи и фиксации информации о внешнем облике человека — это изготовление портрета субъектом — носителем мысленного образа. Однако это возможно в редких случаях, когда субъект в состоянии исполнить такой портрет. В практике применяется обычно второй способ — изготовление портрета специально приглашаемым художником по показаниям допрошенного лица с внесением по его указаниям необходимых коррективов по ходу рисования. Изготовленный таким образом портрет затем размножается для оперативного использования. Следует заметить, что этот прием графической формы фиксации встречается сейчас сравнительно редко, так как информация о внешнем облике человека теперь фиксируется с помощью специальных технических средств (фоторобот, айденти-кит и др.), о которых будет идти речь в следующем параграфе.

Характеризуя процесс передачи информации при изготовлении рисованого портрета, С. А. Шейфер пишет, что в этом случае “лицо передает следователю информацию не путем словесного сообщения, а путем непосредственного преобразования мысленной образной модели в физическую образную модель”[389]. Как следует из вышеизложенного, С. А. Шейфер прав лишь частично. Сказанное им относится лишь к случаям, когда портрет изготовляется собственноручно носителем мысленного образа. Во всех других случаях информация передается последним сло­весно изготовителю портрета и им перекодируется в графическую форму ее выражения. При этом неизбежны потери информации вследствие:

¨ возможной неточности словесной передачи информации о признаках мысленного образа;

¨ деформации при приеме информации и ее графической перекодировке лицом, исполняющим портрет;

¨ дефектов воссоздающего воображения лица, исполняющего портрет;

¨ несовершенства технических средств графического воспроизведения.

Эти потери могут быть восполнены частично (за исключением первого случая) при корректировке портрета носителем мысленного образа — но только частично. Более полным в информационном отношении является портрет, нарисованный по показаниям нескольких лиц и носящий, таким образом, синтетический характер. Однако здесь отрицательную роль начинает играть другой фактор — различия в восприятии, за­поминании и воспроизведении, неизбежно проявляющиеся в показаниях допрошенных и иногда диктующие необходимость изготовления не одного синтетического, а нескольких рисованых портретов.

Наиболее распространенный прием графической формы фиксации доказательственной информации — это составление схем и планов. Схемы и планы могут быть изготовлены как лицом, передающим информацию субъекту доказывания (свидетелем, потерпевшим, обвиняемым, экспертом и др.), так и самим субъектом доказывания при опосредствованном или непосредственном описании. Мы различаем следующие раз­новидности схем и планов, составляемых субъектом доказывания при непосредственном описании:

¨ а) схемы и планы, фиксирующие обстановку места производства следственного действия: осмотра места происшествия, следственного эксперимента, обыска и др.;

¨ б) схемы и планы, фиксирующие размещение технических средств фиксации информации при производстве следственных действий, если это имеет доказательственное значение или необходимо для оценки зафиксированной доказательственной информации.

Наиболее детально в криминалистике разработаны вопросы составления планов и схем места происшествия. Планом принято называть графическое отображение, исполненное в определенном масштабе, схе­мой — внемасштабное отображение с цифровым обозначением размеров некоторых объектов и расстояний между ними. Иногда употребляют выражение “схематический план”, имея в виду именно внемасштабное отображение, то есть схему.

В классификации планов места происшествия наблюдается известное единообразие. Их подразделяют либо (подобно фотоснимкам) на ориентирующие, обзорные, узловые и детальные[390], либо на общие и частные[391]. В качестве субъекта фиксации фигурируют работник дознания, следователь, специалист, а при производстве судебного осмотра — суд (Л. Е. Ароцкер, И. Х. Максутов[392] и др.). При фиксации обстановки, пространственно значительно протяженной, например, в пределах целого населенного пункта или обширного участка местности, в качестве ос­новы для составления плана используются топографические кроки и карты, карты-планы, на которые наносится фиксируемая обстановка. Как отмечает В. П Колмаков[393], при фиксации обстановки дорожно-транс­портного происшествия целесообразно использовать для составления плана выкопировки конкретных участков дорожного полотна, изготов­ленные соответствующими дорожными службами.

Единообразной системы условных обозначений для планов мест происшествий не разработанно. Во многих источниках приводятся таблицы таких обозначений, но общими для них, как правило, являются только те знаки, которые заимствуются из топографии[394]. Разработка такой унифицированной и общепринятой системы обозначений представляется важной задачей учения о языке криминалистики, как раздела ее общей теории.

Касаясь остальных разновидностей схем и планов, составляемых субъектами доказывания, вкратце остановимся на тех из них, которые используются для фиксации хода и результатов следственного эксперимента как одного из наиболее сложных в организационно-тактическом отношении следственных действий.

О планах, составляемых при производстве следственного эксперимента, упоминает П. И. Тарасов-Родионов уже в учебнике криминалистики 1938 г. В последующем о них писал Л. Е. Ароцкер в своей кандидатской диссертации, их упоминают В. П. Колмаков и Ф. К. Диденко[395]. В первом обстоятельном пособии для следователей по вопросам следственного эксперимента, вышедшем отдельным изданием, специально отмечалось, что “схема или план, дополняя описание произведенных опытных действий, придают протоколу наглядность и убедительность”[396].

С нашей точки зрения, планы и схемы при следственном эксперименте составляются только тогда, когда есть необходимость графически запечатлеть либо ту обстановку, в которой эксперимент проводится, либо расположение участников эксперимента перед его началом, в процессе производств опытов или после их окончания с указанием направления движения. О реквизитах этих документов мы писали ранее[397].

Заканчивая рассмотрение графической формы фиксации доказательств, нельзя обойти молчанием такой прием ее реализации, как изготовление в необходимых случаях чертежей тех или иных объектов — носителей доказательственной информации. О таких чертежах как сред­стве фиксации вещественных доказательств пишет В. М. Николайчик, отмечая, что они полезны “главным образом, в случаях сложного взаиморасположения характерных особенностей на осматриваемом объекте”[398]. Думается, что чертеж, подлинность которого и точность не вызывают сомнений, может играть роль графической модели отсутствующего объекта и служить источником доказательственной информации.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: