В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ 6 глава

Родители порой сетуют, что школа, пожалуй, че­ресчур уж «снисходительна», и детям недостает дис­циплины, но «если родители из Парк Форест в чем и повинны, то вовсе не в жесткости или авторитариз­ме». Нет, конечно, но почему обязательно надо ис­кать авторитаризм в его явных формах, если аноним­ная власть конформизма заставляет ваших детей все­цело подчиняться безликому «Нечто», даже если они и не подчиняются своим собственным родителям? Однако эти сетования родителей по поводу недостат­ка дисциплины не так уж серьезны, поскольку стано­вится ясно, что в Парк Форест мы сталкиваемся с апофеозом прагматизма. Возможно, было бы преуве­личением сказать, что местные обитатели начали бо­готворить общество, — а заодно и усилия, необходи­мые для адаптации к нему, — но уж, конечно, у них на редкость мало желания ссориться с обществом. Как сказано кем-то, «они принадлежат к практичному поколению».

Другой аспект отчужденного конформизма — про­цесс нивелирования¹⁸⁰ вкусов и суждений (автор при­водит его описание под заголовком «Плавильный ко­тел»). «Когда я впервые попал сюда, я был довольно- таки рафинированным, — разъяснял так называемый интеллектуал вновь прибывшему. — Помню, как од­нажды я был поражен, сказав девушкам во дворе, ка­кое огромное удовольствие я получил накануне вече­ром, слушая «Волшебную флейту»¹⁸¹, — они понятия не имели, о чем я толкую. Я начал понимать, что для них гораздо важнее разговоры о тряпках. Я по-прежне­му слушаю «Волшебную флейту», но теперь уже я от­даю себе отчет в том, что для большинства людей, по­хоже, в жизни так же важны другие вещи». Другая женщина рассказывает, как одна из девушек, зайдя к ней неожиданно, застала ее за чтением Платона¹⁸². Гос­тья «чуть не упала от удивления. И теперь все они уве­рены, что я со странностями». На самом деле, сообщает нам автор, бедняжка преувеличивает ущерб, нанесен­ный ее репутации. Окружающие не считают ее черес­чур странной, «так как отклонение от нормы сочетает­ся у нее с тактом, с тем, что она в общем-то соблюдает маленькие обычаи, обеспечивающие согласие в жизни двора и тем самым сохраняющие равновесие». Здесь существенно превращение ценностных суждений — будь то слушание «Волшебной флейты» или разговоры о тряпках, принадлежность к республиканцам или к демократам — дело вкуса. Важно одно: никто ни к чему не относится слишком серьезно, люди обмениваются мнениями и готовы считать, что любое мнение или убеждение (если таковое имеется) ничуть не хуже дру­гого. На рынке мнений предполагается, что стоимость товара у всех равна, и подвергать это сомнению — не­честно и неприлично.

Для обозначения отчужденного конформизма и об­щительности используют, конечно же, слово, характе­ризующее явление, как нечто очень положительное. Неразборчивость в общении и недостаток индивидуаль­ности называют издержками. Здесь уж язык приобре­тает психиатрическую окраску с добавлением изряд­ного количества философии Дьюи¹⁸³. «Здесь вы действи­тельно можете помочь сделать счастливыми очень мно­гих людей, — говорит один активист, занимающийся общественными делами. — Я сам вывел в свет две суп­ружеские пары. Я увидел у них потенциальные возмож­ности, о которых они не подозревали. Всякий раз, встре­чая скромного и замкнутого человека, мы особенно ста­раемся помочь ему».

Еще один аспект социальной «адаптации» — пол­ное отсутствие уединенности, а также обсуждение со всеми подряд собственных «проблем». Здесь опять мы видим влияние современной психиатрии и психоана­лиза. Даже к тонким стенам относятся одобрительно, поскольку они помогают избавиться от чувства одино­чества. Вот типичное рассуждение: «Я никогда не чув­ствую себя одиноко, даже когда Джима нет дома. Зна­ешь, что друзья рядом, потому что по ночам слышишь сквозь стену своих соседей». Разговоры, разговоры, разговоры... Благодаря им сохраняются браки, которые при других обстоятельствах, возможно, распались бы. Те же разговоры не дают прогрессировать подавленно­му настроению. «Это замечательно, — говорит моло­дая замужняя женщина. — Неожиданно для себя вы начинаете обсуждать с соседями все свои проблемы, все, что у себя в Южной Дакоте мы бы никому не рас­сказывали». Со временем способность раскрывать свои чувства растет. Жители одного двора становятся пора­зительно откровенны друг с другом, даже в интимней­ших подробностях семейной жизни. Они отмечают, что «никому никогда не приходится сталкиваться с пробле­мой один на один». Можно добавить, что правильнее было бы сказать, что они вообще никогда не сталкива­ются с проблемами.

В борьбе с одиночеством даже архитектура приоб­ретает функциональную направленность. «Подобно тому как постепенно исчезают двери внутри домов, ко­торыми, как иногда говорят, было отмечено зарожде­ние среднего класса, также исчезают и барьеры, разде­ляющие соседей. Например, сквозь большие окна люди могут наблюдать то, что происходит в комнатах или за окнами других людей».

Конформистская модель вырабатывает новую мо­раль, новый тип Супер-Эго. Однако новая мораль — это не совесть в гуманистическом понимании и не новое Супер-Эго, сформированное по образу авторитарного отца. Добродетель заключается в том, чтобы приспо­собиться к остальным и походить на них, порок — в том, чтобы отличаться от них. Часто это выражается в пси­хиатрических терминах, и тогда «добродетельный» оз­начает здоровый, а «дурной» — невротик. «От глаз жи­вущих во дворе никуда не денешься». Именно поэто­му, а не из-за моральных соображений или особой проч­ности браков любовные похождения случаются редко. Есть, правда, слабые попытки уединиться. В то время как обычно в дом заходят без стука или каких-то дру­гих предупреждающих знаков, отдельные люди доби­ваются некоторого уединения, передвигая свое кресло ближе к входу с улицы, а не к входу со двора, и показы­вая тем самым, что они не хотят, чтобы их беспокоили. «Но такие попытки уединиться влекут за собой одно важное следствие: предпринимая их, люди чувству­ют себя немного виноватыми. За очень редким ис­ключением, подобное стремление отгородиться от ок­ружающих рассматривается либо как детские капри­зы, либо — что более вероятно — как симптом некое­го скрытого невроза. Ошибается индивид, а не группа. Во всяком случае, похоже, что так чувствуют себя мно­гие заблудшие: нередко они раскаиваются в том, что в другом месте считалось бы личным делом каждого, да к тому же довольно-таки обычным.

«Я дал себе слово загладить свою вину перед ни­ми, — сказал недавно один из живущих во дворе чело­веку, пользующемуся его доверием. — Я плохо себя чувствовал и, вполне понятно, не потрудился попро­сить их зайти попозже. Я не виню их за то, что они так отреагировали на это. Я как-нибудь помирюсь с ними».

Действительно, «уединение стало окрашено тай­ной». Здесь опять употребляемые понятия позаимство­ваны у прогрессивной политической и философской традиции. Как, казалось бы, замечательно звучит фра­за: «Человек реализует себя не в одиночку, не предава­ясь себялюбивым размышлениям, а в совместных дей­ствиях с другими людьми». Однако на самом деле она означает следующее: отказаться от самого себя, стать составной частью стада и находить удовольствие в этом. Это состояние нередко называют еще одним при­ятным словом — «сплоченность». Излюбленный спо­соб выразить то же самое умонастроение — это вос­пользоваться языком психиатрии: «Мы научились быть не такими уж интровертами¹⁸⁴, — так описывает полу­ченный урок младший сотрудник администрации, при­чем очень вдумчивый и успешно ведущий дела. — До приезда сюда мы, как правило, жили очень замкнуто. По воскресеньям, например, мы имели обыкновение проводить время в постели, скажем, часов до двух, чи­тая газеты и слушая музыку по радио. А теперь мы на­вещаем знакомых, гостим у них или они у нас. Я дей­ствительно думаю, что Парк Форест сделал нас более открытыми».

Недостаток конформизма наказывается не только словесным осуждением («невротик»), но иногда и жес­ткими мерами воздействия. «Речь идет об Эстель, — говорит житель одного очень оживленного квартала. — Когда она переехала сюда, ей до смерти хотелось вой­ти в нашу компанию. Она очень добрая девчонка и все­гда старается помочь людям, но больно уж она утон­ченная, что ли. Однажды она решила покорить всех, устроив для девчонок вечеринку. Бедняжка, она все сделала не так. Девицы, как всегда, пришли в пляжных костюмах и спортивных брюках, а у нее там разложе­ны салфеточки, серебро и все такое. С тех самых пор все начали избегать ее. Это приняло характер почти что планомерной кампании. Очень жаль, что так вышло. И вот она сидит в своем шезлонге перед домом, и ей ужасно хочется, чтобы кто-нибудь зашел к ней побол­тать за чашкой кофе, а по другой стороне улицы, весе­ло болтая, проходят несколько девушек. Всякий раз, как они разражаются смехом над очередной шуткой, она думает, что смеются над ней. Вчера она пришла сюда и проплакала полдня. Она сказала мне, что они с мужем подумывают о переезде куда-нибудь еще, что­бы можно было начать все сначала». В других культу­рах отступничество от политических и религиозных символов веры каралось тюрьмой или сожжением на костре. Здесь наказанием служит всего лишь остра­кизм¹⁸⁵, что доводит бедную женщину до отчаяния и вызывает у нее глубокое чувство вины. В чем ее пре­ступление? — Одна ошибка, одно-единственное пре­грешение перед божеством конформизма.

То обстоятельство, что дружеские отношения скла­дываются не на основе личной симпатии или влечения, а определяются расположением собственного дома или квартиры относительно остальных, — это лишь еще один аспект отчужденного типа межличностных отно­шений. Вот как это выглядит на практике. «Начинается все с детей. В новых районах предместья преобладает матриархат, и тем не менее дети настолько деспотичны, что понятие типа филиархата¹⁸⁶ оказалось бы не только шуткой. Именно дети определяют основную схему от­ношений; их дружба переходит в дружеские отношения матерей, а эти последние, в свою очередь, — в дружбу между семьями. Отцы просто плетутся в хвосте.

Поток подростков на велосипедах — вот что... опре­деляет, какой дверью чаще пользуются; в частных до­мах — это парадная дверь, во дворах — черный ход. Кроме того, их поток определяет и маршруты, пролега­ющие от этих дверей, поскольку, когда женщины отправ­ляются навестить соседей, они предпочитают те дома, откуда они могут наблюдать за своими детьми, слышать и их, и телефонные звонки. Это принимает форму «пе­ремещений по шахматной доске» (т. е. вполне опреде­ленных маршрутов, по которым они ходят поболтать за чашечкой кофе) и образует основу для дружбы взрос­лых». Действительно, обусловленность дружбы настоль­ко велика, что автор предлагает читателям определить, где протянутся нити дружеских отношений на одном участке этого района, исходя только из схемы располо­жения в нем домов, входов и выходов.

В нарисованной здесь картине важен не только факт отчужденных дружеских отношений и автоматический конформизм, но и реакция на них людей. По всей види­мости, сознательно они полностью одобряют новую фор­му регулирования отношений. «В прежние времена люди ни за что не хотели допускать, чтобы их поведение опре­делялось чем-то, кроме их собственной свободной воли. С жителями предместья дело обстоит иначе: они полно­стью осознают всеобъемлющую власть среды над собой. На самом деле, они мало о чем так охотно говорят; а в связи с ростом интереса широкой публики к психоло­гии, психиатрии и социологии они обсуждают свою об­щественную жизнь, на удивление часто используя ме­дицинские понятия. Однако такое положение не кажет­ся им тяжелым. Они как бы говорят: так уж обстоят дела, и фокус не в том, чтобы сопротивляться этой ситуации, а в том, чтобы осознать ее».

У молодого поколения тоже есть своя философия, объясняющая его образ жизни. «Дело идет к тому, что следующее поколение обожествит общественную по­лезность, и не только как инстинктивное желание, а как разработанную систему ценностей, которую надо передать детям. Ключевым стал вопрос: «Эффектив­но ли это?», а не «По какой причине?». Поскольку об­щество стало столь сложно, индивид может иметь зна­чение лишь в той мере, в какой он способствует согла­сию в группе, поясняют здешние обитатели; и для них, с их вечными переездами и все новыми группами, с ко­торыми им приходится сталкиваться, адаптация к дру­гим группам стала особенно необходимой. Как они сами нередко говорят, все они сидят в одной лодке». С дру­гой стороны, автор сообщает нам: «Мысли о ценности уединенного размышления, о том, что конфликты по­рой неизбежны, и другие тревожащие соображения по­добного рода редко нарушают их покой». Самая важ­ная, а по существу единственно важная вещь, которой должны научиться как дети, так и взрослые, — это ла­дить с другими людьми. В школьном обучении это назы­вают «гражданственностью», что соответствует «уме­нию жить среди людей» и «сплоченности» на языке взрослых.

Действительно ли люди счастливы, действительно ли они бессознательно так уж удовлетворены, как им кажется? Едва ли, если принять во внимание природу человека и необходимые для счастья условия. Но у них есть даже кое-какие осознанные сомнения. Многие из них, хотя и чувствуют, что конформизм и слияние с группой — их долг, тем не менее отдают себе от­чет в том, что они «подавляют в себе другие побуж­дениег». Они чувствуют, что приспособление к нравам группы сродни моральному долгу. Так они и продолжа­ют жить — сомневающиеся и колеблющиеся пленни­ки братства¹⁸⁷. «Время от времени я удивляюсь, — го­ворит жительница этого района, еле заметно задумав­шись. — Я не хочу ничем обидеть местных жителей, это добрые, порядочные люди, и я горда, что при всех различиях между нами мы сумели так хорошо поладить друг с другом. Но еще я иногда думаю о себе и о своем муже и о том, чего мы не делаем, и чувствую себя подавленной. Разве достаточно просто не быть пло­хими? »^т. В самом деле, эта жизнь, построенная на ком­промиссах, жизнь «на людях» — это жизнь в заточе­нии, обезличенная и гнетущая. Они все сидят «в од­ной лодке», но, по язвительному замечанию автора, «куда плывет эта лодка? Похоже, никто не имеет об этом ни малейшего понятия; и, коли на то пошло, они и не видят особого смысла даже в постановке тако­го вопроса».

Картина конформизма, как мы показали ее на при­мере «живущих среди людей» обитателей Парк Форест, конечно же, не одна и та же по всей Америке. Причины очевидны. Эти люди молоды, принадлежат к среднему классу и продвигаются вверх. В своей служебной ка­рьере большинство из них оперирует символами и людьми, и их продвижение зависит от того, позволят ли они себе быть объектом манипуляций. Без сомне­ния, существуют люди и более старшего возраста, при­надлежащие к той же профессиональной группе, мно­жество столь же молодых, но менее «преуспевших» людей из других профессиональных групп, как, напри­мер, те инженеры, физики и химики, которых больше интересует их работа, чем надежда на стремительную должностную карьеру. К этому можно добавить мил­лионы фермеров и сельскохозяйственных рабочих, об­раз жизни которых лишь отчасти был изменен услови­ями XX столетия. И, наконец, промышленные рабочие, которые, не слишком отличаясь от конторских служа­щих по уровню заработной платы, трудятся в иных усло­виях. И хотя здесь не место обсуждать значение труда промышленного рабочего в наши дни, в данный момент можно сказать, по крайней мере, одно: бесспорно, су­ществует различие между теми, кто манипулирует дру­гими людьми, и теми, кто создает вещи, пусть даже их роль в процессе производства носит частичный и во многих отношениях отчужденный характер. Рабочий на крупном металлургическом предприятии взаимодей­ствует с другими людьми; он должен это делать в це­лях охраны своей жизни. Он сталкивается с опаснос­тями, разделяя их с другими. Его товарищи по работе скорее могут оценить его мастерство, чем его улыбку и «располагающие человеческие качества». Вне работы он пользуется значительной долей свободы: ему поло­жен оплачиваемый отпуск, он может что-нибудь делать у себя в саду, заниматься своим любимым делом, уча­ствовать в местной политической жизни или профсо­юзной деятельности¹⁸⁹. Но даже если принять во вни­мание все эти факторы, отличающие промышленных рабочих от конторских служащих и высших слоев сред­них классов, все равно окажется, что, по всей видимо­сти, в конечном итоге у промышленного рабочего мало шансов избежать штампующего воздействия господ­ствующего конформистского образца. Во-первых, даже наиболее положительные аспекты его условий труда, подобные только что упомянутым, не меняют того об­стоятельства, что его труд в основном отчужден и лишь в ограниченной мере служит исполненным смысла вы­ражением его энергии и разума. Во-вторых, в резуль­тате тенденции ко все большей автоматизации промыш­ленного труда этот последний фактор быстро идет на убыль. Наконец, на него воздействуют все средства нашей культуры: реклама, кинопродукция, телевиде­ние, газеты, так что он вряд ли сможет не дать вовлечь себя в конформизм, хотя, возможно, это произойдет и не так скоро, как у других групп населения¹⁹⁰. Все ска­занное о промышленных рабочих верно и в отношении фермеров.

Принцип беспрепятственного удовлетворения

Как я уже указывал ранее, анонимная власть и автома­тический конформизм в значительной степени являют­ся результатом нашего способа производства, требую­щего быстрого приспособления к машине, дисциплини­рованного поведения масс, общих вкусов, а также нена­сильственного подчинения. Другая сторона нашей экономической системы — потребность в массовом по­треблении — способствовала выработке такой черты социального характера современного человека, которая наиболее разительно контрастирует с социальным ха­рактером XIX столетия. Я имею в виду принцип немед­ленного выполнения каждого желания и отсутствия преград на пути удовлетворения любого из них. Наи­более наглядной иллюстрацией этого принципа может служить наша система покупки в кредит. В XIX в. вы покупали то, что вам было нужно, накопив предваритель­но деньги на покупку; сегодня вы покупаете то, что вам нужно или не нужно, в кредит, а задача рекламы заклю­чается, главным образом, в том, чтобы соблазнить вас на покупку и с этой целью разжечь в вас интерес к ве­щам. Вы оказываетесь в круговороте. Вы покупаете в кредит, а ко времени окончания выплаты вы продаете купленное и покупаете вновь — новейшую модель.

Принцип безотлагательного удовлетворения жела­ний стал определять и сексуальное поведение, особен­но после окончания первой мировой войны. Грубая фор­ма превратно понятого фрейдизма, как правило, предос­тавляла соответствующие оправдания; идея заключа­лась в том, что неврозы проистекают из «вытесненных» сексуальных влечений, что препятствия на пути их осу­ществления травмируют психику и что чем меньше в вас вытесненного, тем вы здоровее. Родители, стремив­шиеся выполнять все желания своих детей, дабы те не чувствовали себя ущемленными, даже приобретали своего рода комплекс. К сожалению, многие из этих детей, равно как и их родители, становились пациента­ми врачей-психоаналитиков, если они могли себе это позволить.

Вдумчивые наблюдатели, такие, как Макс Шелер¹⁹¹ и Бергсон¹⁹², выделяли неуемную тягу к вещам и не­способность отложить удовлетворение желаний как ха­рактерную черту современного человека. Наиболее яз­вительно это выражено в книге «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Один из самых главных лозунгов, обус­ловливающих поведение подростков «Дивного нового мира», гласит: «Никогда не откладывай на завтра удовольствие, которое можно получить сегодня». Его вбивают им в голову «по 200 раз кряду, дважды в неделю, с 14 до 16.30». Безотлагательное исполнение желаний считается счастьем. «В наше время все счаст­ливы», — гласит еще один лозунг «Дивного нового мира». Люди «получают желаемое и никогда не хотят того, чего не могут получить». В этом мире, как и в на­шем, потребность в немедленном использовании пред­метов потребления связана воедино с потребностью в

7-Здоровое общество безотлагательном удовлетворении сексуальных жела­ний. Считается аморальным иметь одного партнера по «любви» сверх довольно непродолжительного времени. «Любовь» — это быстро преходящее сексуальное же­лание, которое надо немедленно удовлетворить. «Ве­личайшее внимание уделяется тому, чтобы вы не по­любили кого-нибудь слишком сильно. Не существует такой вещи, как взаимная верность; вы так устроены, что не можете не делать того, что должны. А то, что вы должны делать, в целом столь приятно, столь многим природным импульсам предоставлена полная свобода, что и в самом деле не существует соблазнов, которым надо было бы сопротивляться»¹⁹³.

Это отсутствие сдерживания желаний ведет к тому же результату, что и отсутствие явной власти автори­тета, — к параличу и в конечном итоге разрушению Я. Если индивид не откладывает на потом свои желания (и устроен так, что хочет только достижимого), у него нет ни конфликтов, ни сомнений, ни необходимости принимать решения; он никогда не остается наедине с самим собой, так как всегда занят — или работает, или развлекается. Ему не надо осознавать самого себя, по­тому что он постоянно занят поглощением удоволь­ствий. Для него Я — это система желаний и их удов­летворения• он должен трудиться, чтобы осуществлять свои желания, а эти самые желания все время подогре­ваются и направляются экономическим механизмом. Большая их часть создается искусственно; даже поло­вое влечение совсем не настолько «естественно», как его изображают. Его стимулируют отчасти искусственно. И так и должно быть, если мы хотим, чтобы люди были такими, как того требует современный мир: чтобы они чувствовали себя «счастливыми», были свободны от со­мнений, не знали конфликтов, были управляемы без при­менения насилия.

Получение удовольствия состоит главным образом в удовлетворении от потребления и «поглощения». Предметы потребления, достопримечательности, про­дукты питания, напитки, сигареты, люди, лекции, кни­ги, фильмы — все потребляется, все «заглатывается». Мир — это один огромный объект наших желаний, большущее яблоко, большая грудь; а мы — грудные дети, находящиеся в вечном ожидании, исполненные надежды — и неизменно разочаровывающиеся. Да и как мы можем не разочаровываться, если наше рожде­ние прекращается, когда мы еще находимся у материн­ской груди, у которой и остаемся навсегда большими младенцами, если мы никогда не выходим за пределы воспринимающей ориентации?

И вот люди испытывают чувство беспокойства, не­полноценности, несостоятельности, вины. Они ощуща­ют, что, живя, они не живут, что жизнь, как песок, про­сачивается у них между пальцами. Как же они преодо­левают свои тревоги, порождаемые пассивностью по­стоянного «вбирания» в себя всего? Это делается при помощи другого вида пассивности — постоянного «выплескивания», если так можно сказать: посредством разговоров. Здесь опять, как это было с властью авто­ритета и с потреблением, некогда плодотворная идея превратилась в свою противоположность.

Свободные ассоциации и свободная беседа

Открытие метода свободных ассоциаций принадлежит Фрейду. Переставая контролировать свои мысли в при­сутствии человека, умеющего хорошо слушать, вы мо­жете раскрыть свои бессознательные чувства и мыс­ли, и это при том, что вы не спите, не сошли с ума, не пьяны и не находитесь под гипнозом. Психоаналитику ясен скрытый смысл того, что вы говорите, он спосо­бен понять вас лучше, чем вы сами себя понимаете, бла­годаря тому, что вы освободили свое мышление от ог­раничений, налагаемых обычным контролем за мысля­ми. Но метод свободных ассоциаций в скором времени выродился так же, как это произошло со свободой и сча­стьем. Сначала в самой методике ортодоксального пси­хоанализа это случалось часто, хотя и не всегда. Вмес­то того чтобы давать возможность содержательно вы­разить находящиеся под запретом мысли, этот метод обернулся бессмысленной болтовней. Другие терапев­тические школы свели роль психоаналитика к тому, чтобы благожелательно выслушивать и повторять в не­сколько измененном виде сказанное пациентом, не пы­таясь раскрыть смысл или дать пояснения. Все это де­лается в соответствии с представлением о том, что нельзя посягать на свободу пациента. Фрейдову идею свободных ассоциаций используют многие психологи, именующие себя консультантами, хотя занимаются они чем угодно, кроме консультаций. Они приобретают все большее значение в качестве врачей, занимающихся частной практикой, и консультантов в промышленнос­ти¹⁹⁴. В чем заключается воздействие этого метода? Со­вершенно очевидно, что не в лечении, о котором думал Фрейд, разрабатывая метод свободных ассоциаций как основу для понимания бессознательного, а скорее, в об­легчении напряженного состояния, достигаемого бла­годаря возможности выговориться в присутствии бла­гожелательного слушателя. Пока вы держите свои мыс­ли в себе, они могут выводить вас из состояния душев­ного равновесия, однако это, возможно, принесет известную пользу: вы вникаете, размышляете, пережи­ваете, и в этих муках у вас может родиться новая мысль. Но если вы сразу все высказываете, не давая своим мыс­лям и чувствам создать как бы давление, они не успе­ют стать плодотворными. Происходит то же самое, что и при неограниченном потреблении. Вы оказываетесь устройством, непрерывно что-то поглощающим и истор­гающим, внутри которого ничего нет — ни напряже­ния, ни понимания, ни своего Я. Фрейдовское откры­тие метода свободных ассоциаций имело целью выяс­нить, что происходит в глубине вашей личности, от­крыть, кем вы являетесь на самом деле. Нынешнее собеседование с доброжелательным слушателем име­ет противоположную, хотя и открыто не объявленную цель: оно должно заставить человека забыть, кто он (если у него есть еще какая-то память), освободиться от какого бы то ни было напряжения, а вместе с ним и от всякого чувства самости. Точно так же, как смазы­вают машины, «смазывают» и людей, особенно в тру­довых массовых организациях. Их умасливают благо­звучными лозунгами, материальными льготами, благо­желательным пониманием со стороны психологов. В ко­нечном итоге высказывания и выслушивание стали домашней забавой для тех, у кого нет возможности иметь профессионального слушателя, либо для тех, кто по тем или иным причинам предпочитает специалиста. «Изливать душу» вошло в моду, стало признаком хоро­шего тона. Нет ни запретов, ни чувства стыда, ни сдер­жанности. Человек говорит о трагических событиях своей жизни с такой же легкостью, с какой говорил бы о каком-то другом человеке, не представляющем осо­бого интереса, или о разного рода неприятностях, свя­занных с его автомашиной.

Действительно, психология и психиатрия пережи­вают процесс коренного изменения их функции. Начи­ная с изречения дельфийского оракула: «Познай само­го себя»¹⁹⁵ и до психоаналитической терапии Фрейда назначение психологии состояло в том, чтобы раскрыть человеческое Я, понять отдельного человека, найти «истину, делающую тебя свободным». В наши дни су­ществует угроза, что психиатрия, психология и психо­анализ могут превратиться в инструмент манипулиро­вания людьми. Специалисты в этой области говорят вам, что представляет собой «нормальный человек» и, соответственно, что у вас не в порядке; они разрабаты­вают методы, помогающие вам приспособиться, стать счастливым, нормальным. В «Дивном новом мире» та­кую «обработку» начинают с первого месяца после оп­лодотворения (химическим путем) и продолжают пос­ле наступления половой зрелости. У нас она начинает­ся немного позже. Постоянное повторение одного и того же газетами, радио и телевидением составляет большую часть этой обработки. Однако высшим дос­тижением манипулирования является современная психология. То, что сделал Тейлор¹⁹⁶ в области промыш­ленного труда, психологи делают в отношении целост­ной личности, — и все это во имя понимания и свобо­ды. Среди психиатров, психологов и психоаналитиков есть многие, составляющие исключение из этого пра­вила, однако становится все более очевидным, что эти профессии превращаются в серьезную опасность для развития человека, а их представители эволюциониру­ют, становясь жрецами новой религии удовольствия, потребления и безликости, специалистами по манипу­лированию, выразителями отчужденной личности.

Разум, совесть, религия

Что происходит в отчужденном мире с разумом, сове­стью и религией? На первый взгляд они процветают. Едва ли можно говорить о неграмотности в странах За­пада; все большее число людей посещают различные учебные заведения в Соединенных Штатах; все чита­ют газеты и здраво рассуждают о мировых проблемах. Что же касается совести, то большинство людей посту­пают вполне порядочно в узкой сфере частной жиз­ни, — как ни странно, это действительно так, несмот­ря на всеобщую неразбериху. Что до религии, то хоро­шо известно, что количество прихожан растет быстрее, чем когда бы то ни было, и подавляющее число амери­канцев веруют в Бога — во всяком случае, так они го­ворят при опросах общественного мнения. И все же нет нужды излишне углубляться в проблему, чтобы сделать менее приятные открытия.

Если мы говорим о разуме, то надо прежде всего ре­шить, какую человеческую способность мы имеем в виду. Как я уже предлагал, мы должны различать рас­судок и разум. Под рассудком я понимаю способность оперировать понятиями с намерением достичь какой- нибудь практической цели. Шимпанзе, составляющая вместе две палки, чтобы достать банан (так как каждая в отдельности слишком коротка для этого), прибегает к помощи рассудка. То же самое делаем и все мы, зани­маясь своими обычными делами и прикидывая, что как сделать. В этом смысле рассудок — это способность принимать все на веру, как есть, и составлять различ­ные комбинации с тем, чтобы облегчить манипулиро­вание вещами. Рассудок — это мышление, служащее для биологического выживания. С другой стороны, разум стремится к пониманию; он пытается узнать, что скрыто за поверхностью, распознать сердцевину, сущ­ность окружающей нас действительности. Это не зна­чит, что у разума нет назначения, просто в его задачу не входит содействие физическому существованию в той же мере, что и психической, и духовной жизни. Тем не менее в частной и общественной жизни разум не­редко требуется для предвидения (учитывая, что оно часто зависит от распознания подспудно действующих сил), а предвидение порой необходимо даже для физи­ческого выживания.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: