ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ И ОБЩЕСТВО

Эрих ФРОММ

ЗДОРОВОЕ ОБЩЕСТВО ДОГМАТ О ХРИСТЕ

Эрих ФРОММ

ЗДОРОВОЕ ОБЩЕСТВО

ДОГМАТ О ХРИСТЕ

та

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ТРАНЗИТКНИГА

Москва 2005

УДК 159.9 ББК 88.5 Ф91

Серия «Philosophy»

Перевод с немецкого Составление А. Лактионова Серийное оформление А. Кудрявцева

Подписано в печать 13.10.04. Формат 84х1087₃₂. Усл. печ. л. 30,24. Тираж 5000 экз. Заказ № 2988.

Книга подготовлена издательством «Мидгард» (Санкт-Петербург)

Фромм Э.

Ф91 Здоровое общество. Догмат о Христе: [пер. с нем.] / Э. Фромм. — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 571, [5] с. — (Philosophy).

ISBN 5-17-026540-9 (ООО «Издательство ACT»)

ISBN 5-9678-1336-2 (ООО «Транзиткнига»)

Взаимоотношения человека и общества с давних пор привлекали философов, стремившихся определить, какой из элементов этой бинарной оппозиции первичен. Антисоциален ли индивидуум по природе своей, как утверждал 3. Фрейд, или же, напротив, человек есть общественное животное, как полагал К. Маркс? Попытку примирить эти противоположные точки зрения предпринял основоположник «гуманистического психоанализа» Эрих Фромм. Общество заражено деперсонализацией индивида: массовая культура, массовое искусство, массовая политика обусловлены совокупностью всех условий жизни современного индустриального общества. Эту болезнь возможно вылечить только через обретение позитивной свободы, свободы не самой по себе, не деструктивной, а «свободы для чего-либо», через переход от состояния «иметь» к состоянию «быть». И только общество, члены которого обладают позитивной свободой, можно назвать здоровым.

УДК 159.9 ББК 88.5

© Составление. А. Лактионов, 2005 © Оформление.

ООО «Издательство ACT», 2005

ОТ РЕЛАКШИ

НЕГАТИВНАЯ СВОБОДА УЗНИКА ПРИРОДЫ

Взаимоотношения человека и общества с давних пор привлекали философов, стремившихся опреде­лить, какой из элементов этой бинарной оппозиции первичен, и исследовать природу взаимоотношений индивида и социума. Кульминацией «социального» подхода к анализу этих взаимоотношений стала тео­рия К. Маркса, который провозгласил человека об­щественным животным. По Марксу, человек есть совокупность общественных отношений, поэтому противопоставление индивида обществу лишается смысла. Противовесом марксистской теории стала «биологическая» теория 3. Фрейда, полагавшего, что человек наделен фундаментальной антисоци­альностью. Общество репрессивно; угрожая санк­циями, оно подавляет свободное проявление ин­стинктов, которые, выражая биологическую приро­ду человека, с точки зрения общества являются аморальными. Попытку примирить эти противопо­ложные точки зрения на взаимоотношения челове­ка и общества предпринял основоположник «гума­нистического психоанализа» Эрих Фромм.

Ошибку Фрейда Фромм видел в том, что Фрейд современного ему человека выдавал за человека во­обще. Неизменной человеческой природы (а именно так и подходил к человеку Фрейд) не существует. Ра­зумеется, у всех людей есть общие и постоянные по­требности: голод, жажда, потребность во сне. Но над­страивающиеся над ними стремления и чувства: лю­бовь, ненависть, жажда власти, тяга к наслажде­нию — продукты социального процесса.

Маркс же абсолютизировал в человеке социаль­ное и считал определяющим разум, а при подходе к обществу и истории недооценивал психологические факторы. Вопреки Марксу, считавшему, что обще­ственная жизнь (бытие) определяет общественное

сознание, Фромм полагал, что между экономическими отноше­ниями и человеческим сознанием есть еще один элемент — со­циальный характер. Его содержание составляют психологичес­кие свойства человека, в которых реализуются его способнос­ти к критическому мышлению, к тонким переживаниям и кото­рые выражаются в стремлении к свободе и к справедливости.

Широко распространенные определения человека: «чело­век есть разумное животное», «человек есть политическое животное», конечно, отражают определенные стороны чело­веческой природы, но упускают ее сущность. А сущность че­ловека не есть некая «вещь», которая «прячется» за явления­ми, сущность человека определяется его экзистенциональной ситуацией. И эта ситуация уникальна: человек, с одной сто­роны, есть животное и как таковое он — неотторжимая часть природы, а с другой стороны, человек есть социальное суще­ство, то есть отделен от природы непроходимой пропастью. Эта двойственность человека и составляет суть его экзистен­ции. Как писал Фромм: «Человек стоит перед страшной про­пастью превращения в узника природы, оставаясь, одновре­менно свободным внутри своего сознания; ему предопределе­но быть выделенным из него, быть ни там, ни здесь. Челове­ческое самосознание сделало человека странником в этом мире, он отделен, уединен, объят страхом».

Этот страх порождает в человеке иррациональную де- структивность, тягу к разрушению как форму «бегства от при­роды». Эта «негативная свобода» выливается в глобальную катастрофу отношений между людьми в социуме и между че­ловеком и обществом в целом — иными словами, в кризис об­щества как института.

Маркс, по Фромму, был прав в том, что указывал на кри­зис человеческого общества, однако ошибочно считал причи­ной кризиса экономические отношения и частную собствен­ность. Общество заражено деперсонализацией индивида: мас­совая культура, массовое искусство, массовая политика обус­ловлены совокупностью всех условий жизни современного индустриального общества. Эту болезнь возможно вылечить только через обретение позитивной свободы, свободы не са­мой по себе, не деструктивной, а «свободы для чего-либо», че­рез переход от состояния «иметь» к состоянию «быть». И толь­ко общество, члены которого обладают позитивной свободой, можно назвать здоровым.

Игорь Феоктистов

ЗДОРОВОЕ ОБЩЕСТВО

©Т.В. Банкетова, С.В. Карпушина, перевод, 1992

ГЛАВА I

НОРМАЛЬНЫ ЛИ МЫ?

Нет более расхожей мысли, чем та, что мы, обитатели западного мира XX в., совершен­но нормальны. Даже при том факте, что мно­гие из нас страдают более или менее тяже­лыми формами психических заболеваний, общий уровень душевного здоровья не вызы­вает у нас особых сомнений. Мы уверены, что, введя более совершенные методы пси­хической гигиены, можем в дальнейшем улучшить положение дел в этой области. Если же речь заходит об индивидуальных психических расстройствах, мы рассматри­ваем их лишь как абсолютно частные слу­чаи, разве что немного недоумевая, отчего же они так часто встречаются в обществе, считающемся вполне здоровым.

Но можем ли мы быть уверены в том, что не обманываем себя? Известно: многие оби­татели психиатрических лечебниц убежде­ны, что помешанными являются все, кроме них самих. Немало тяжелых невротиков по­лагают, что их навязчивые идеи или истери­ческие припадки — это нормальная реакция на не совсем обычные обстоятельства. Ну, а мы сами?

Давайте рассмотрим факты с точки зре­ния психиатрии. За последние 100 лет мы — обитатели западного мира — создали боль­ше материальных благ, чем любое другое общество в истории человечества. И тем не менее мы умудрились уничтожить миллионы людей в войнах. Наряду с бо­лее мелкими были и крупные войны 1870, 1914 и 1939 гг.¹ Каждый участник этих войн твердо верил в то, что он сражается, защищая себя и свою честь. На своих противников смотрели как на жестоких, ли­шенных здравого смысла врагов рода человеческого, которых надо разгромить, чтобы спасти мир от зла. Но проходит всего несколько лет после окончания взаимного истребления, и вчерашние враги становят­ся друзьями, а недавние друзья — врагами, и мы опять со всей серьезностью принимаемся расписы­вать их соответственно белой или черной красками. В настоящее время — в 1955 г. — мы готовы к новому массовому кровопролитию; но если бы оно произош­ло, то превзошло бы любое из совершенных человече­ством до сих пор. Именно для этой цели и было ис­пользовано одно из величайших открытий в области естественных наук. Со смешанным чувством надеж­ды и опасения взирают люди на «государственных му­жей» разных народов и готовы восхвалять их, если они «сумеют избежать войны»; при этом упускают из виду, что войны всегда возникали как раз по вине го­сударственных деятелей, но, как правило, не по зло­му умыслу, а вследствие неразумного и неправильно­го исполнения ими своих обязанностей.

Тем не менее во время таких вспышек деструктив- ности и параноидальной² подозрительности мы ведем себя точно так же, как это делала цивилизованная часть человечества на протяжении последних трех тысяче­летий. По подсчетам Виктора Шербюлье, в период с 1500 г. до н. э. по 1860 г. н. э. подписано по меньшей мере 8 тыс. мирных договоров, каждый из которых, как предполагалось, призван был обеспечить длительный мир: в действительности срок действия каждого из них составил в среднем всего два года!³

Наша хозяйственная деятельность едва ли обнаде­живает в большей мере. Мы живем в такой экономи­ческой системе, где слишком высокий урожай зачас­тую оказывается экономическим бедствием, — и мы ог­раничиваем продуктивность сельского хозяйства в це­лях «стабилизации рынка», хотя миллионы людей остро нуждаются в тех самых продуктах, производство кото­рых мы ограничиваем. Сейчас наша экономическая система функционирует весьма успешно. Но одна из причин этого состоит в том, что мы ежегодно расходу­ем миллиарды долларов на производство вооружений. С некоторой тревогой думают экономисты о том вре­мени, когда мы перестанем производить вооружение; мысль же о том, что вместо производства оружия госу­дарству надлежит строить дома и выпускать необходи­мые и полезные вещи, тотчас влечет за собой обвине­ние в посягательстве на свободу частного предприни­мательства.

Более 90% населения у нас грамотны. Радио, теле­видение, кино и ежедневные газеты доступны всем. Од­нако вместо того чтобы знакомить нас с лучшими ли­тературными и музыкальными произведениями про­шлого и настоящего, средства массовой информации, в дополнение к рекламе, забивают людям головы самым низкопробным вздором, далеким от реальности и изо­билующим садистскими фантазиями, которыми мало- мальски культурный человек не стал бы даже изредка заполнять свой досуг. Но пока происходит это массо­вое развращение людей от мала до велика, мы продол­жаем строго следить за тем, чтобы на экраны не попа­ло ничего «безнравственного». Любое предложение о том, чтобы правительство финансировало производ­ство кинофильмов и радиопрограмм, просвещающих и развивающих людей, также вызвало бы возмущение и осуждение во имя свободы и идеалов.

Мы сократили количество рабочих часов почти вдвое по сравнению с временами столетней давности. О таком количестве свободного времени, как у нас се­годня, наши предки не осмеливались и мечтать. И что же? Мы не знаем, как использовать это недавно приоб­ретенное свободное время: мы стараемся убить его и радуемся, когда заканчивается очередной день.

Стоит ли продолжать описание того, что и так хо­рошо всем известно? Если бы подобным образом дей­ствовал отдельно взятый человек, то, безусловно, воз­никли бы серьезные сомнения — в своем ли он уме. Если бы тем не менее он стал настаивать на том, что все в порядке и что он действует вполне разумно, то диагноз не вызывал бы никаких сомнений.

Однако многие психиатры и психологи отказыва­ются признавать, что общество в целом может быть пси­хически не вполне здоровым. Они считают, что пробле­ма душевного здоровья общества заключается лишь в количестве «неприспособленных» индивидов, а не в возможной «неотлаженности» самого общества. В на­стоящей книге рассмотрен как раз последний вариант постановки проблемы: не индивидуальная патология, а патология нормальности, особенно в современном за­падном обществе. Но прежде чем приступить к непрос­тому обсуждению понятия социальной патологии, да­вайте познакомимся с некоторыми весьма красноречи­выми и наводящими на размышления данными, кото­рые позволяют судить о масштабах распространения индивидуальной патологии в западной культуре.

Насколько широко распространены психические заболевания в различных странах западного мира? Самое удивительное, что данных, отвечающих на этот вопрос, вообще не существует. Имея точные сравни­тельные статистические показатели о материальных ресурсах, занятости, о рождаемости и смертности, мы не располагаем соответствующей информацией о психических заболеваниях. В лучшем случае у нас есть некоторые сведения по ряду стран, таких, как США и Швеция. Но они дают представление только о числе пациентов в психиатрических лечебницах и не могут помочь в определении сравнительной частоты психических расстройств. В действительности же эти данные указывают не столько на увеличение количе­ства психических заболеваний, сколько на расшире­ние возможностей психиатрических лечебных заве­дений и улучшение медицинского обслуживания в них⁴. Тот.факт, что больше половины всех больничных коек в США занято пациентами с психическими рас­стройствами, на которых мы ежегодно расходуем свы­ше миллиарда долларов, может, скорее, свидетель­ствовать не о росте числа душевнобольных, а лишь о развитии медицинского обслуживания. Однако есть другие цифры, с большей определенностью указываю­щие на распространение довольно тяжелых случаев нарушений психики. Если во время последней войны 17,7% всех призывников были признаны негодными к военной службе из-за психических заболеваний, то это, несомненно, свидетельствует о высокой степени психического неблагополучия, даже если у нас нет аналогичных показателей для сравнения с прошлым или с другими странами.

Единственными сопоставимыми величинами, кото­рые могут нам дать приблизительное представление о состоянии психического здоровья, являются сведения о самоубийствах, убийствах и алкоголизме. Самоубий­ство, без сомнения, — наиболее сложная проблема, и ни один отдельно взятый фактор нельзя признать ее единственной причиной. Но, даже не вдаваясь в об­суждение этой проблемы, я считаю вполне обоснован­ным предположение, что высокий процент самоубийств в той или иной стране отражает недостаток психичес­кой стабильности и душевного здоровья. Такое поло­жение вещей обусловлено отнюдь не бедностью. Это убедительно подтверждается всеми данными. Меньше всего самоубийств совершается в самых бедных стра­нах, в то же время рост материального благосостояния в Европе сопровождался увеличением числа само­убийств⁵. Что же касается алкоголизма, то и он, вне всякого сомнения, указывает на психическую и эмоцио­нальную неуравновешенность.

Мотивы убийств, пожалуй, в меньшей степени сви­детельствуют о патологии, чем причины самоубийств. Тем не менее, хотя в странах с большим числом убийств наблюдается низкий уровень числа самоубийств, сум­ма этих показателей приводит нас к интересному вы­воду. Если мы отнесем и убийства, и самоубийства к «деструктивным действиям», то из приведенных здесь таблиц обнаружим, что совокупный показатель таких действий — величина отнюдь не постоянная, а колеб­лющаяся в интервале между крайними значениями — 35,76 и 4,24. Это противоречит фрейдовскому предпо­ложению об относительном постоянстве количества де- структивности, на чем основана его теория инстинкта смерти, и опровергает вытекающий из этого вывод о том, что разрушительность сохраняется на одном уров­не, отличаясь только направленностью на себя или на внешний мир.

Приведенные ниже таблицы показывают количе­ство убийств и самоубийств, а также число людей, стра­дающих алкоголизмом, в ряде наиболее важных стран Европы и Северной Америки. В табл. I, II и III приведе­ны данные за 1946 г.

При беглом взгляде на эти таблицы бросается в гла­за интересный факт: страны с самым высоким количе-

Таблица I

Деструктивные действия

(на 100 тыс. человек взрослого населения, %)

Таблица II

Деструктивные действия

Таблица III

Приблизительное число страдающих алкоголизмом

(с осложнениями или без них)

ством самоубийств —Дания, Швейцария, Финляндия, Швеция и США — имеют и самый высокий общий по­казатель количества убийств и самоубийств, в то вре­мя как другие страны — Испания, Италия, Северная Ирландия и Ирландская Республика — характеризуют­ся самыми низкими показателями и по количеству убийств, и по числу самоубийств.

Данные табл. III свидетельствуют о том, что на стра­ны с наиболее высоким количеством самоубийств — США, Швейцарию и Данию — приходятся и самые вы­сокие показатели по алкоголизму, с той лишь разни­цей, что, по данным этой таблицы, США занимают 1-е место, а Франция — 2-е место соответственно вместо 5-го и 6-го мест по количеству самоубийств.

Эти цифры воистину устрашают и вызывают трево­гу. Ведь даже если мы усомнимся в том, что высокая ча­стота самоубийств сама по себе свидетельствует о недо­статке психического здоровья у населения, то значитель­ное совпадение данных о самоубийствах и алкоголизме, по всей видимости, показывает, что здесь мы имеем дело с признаками психической неуравновешенности.

Кроме того, мы видим, что в странах Европы — наи­более демократических, мирных и процветающих, а так­же в Соединенных Штатах — богатейшей стране мира, проявляются самые тяжелые симптомы психических отклонений. Целью всего социально-экономического развития западного мира являются материально обес­печенная жизнь, относительно равное распределение богатства, стабильная демократия и мир; и как раз в тех странах, которые ближе других подошли к этой цели, наблюдаются наиболее серьезные симптомы психиче­ского дисбаланса! Правда, сами по себе эти цифры ни­чего не доказывают, но они, по меньшей мере, ошелом­ляют. И еще до начала более детального рассмотрения всей проблемы эти данные подводят нас к вопросу: нет ли чего-нибудь в корне неправильного в нашем образе жизни и в целях, к которым мы стремимся?

Не может ли быть так, что обеспеченная жизнь сред­него класса, удовлетворяя наши материальные потреб­ности, вызывает у нас чувство невыносимой скуки, а самоубийства и алкоголизм — всего лишь болезненные попытки избавиться от нее? Может быть, приведенные данные являются впечатляющей иллюстрацией истин­ности слов «не хлебом единым жив человек» и вместе с тем показывают, что современная цивилизация не в со­стоянии удовлетворить глубинные потребности челове­ка? И если так, то что это за потребности?

В следующих главах попытаемся ответить на этот вопрос и критически оценить влияние западной культу­ры на душевное развитие и психику людей, живущих в странах Запада. Однако прежде чем приступить к деталь­ному обсуждению этих проблем, нам, по-видимому, сле­дует рассмотреть общую проблему патологии нормаль­ности, так как именно она служит исходной посылкой всего направления мыслей, изложенных в этой книге.

ГЛАВА II

МОЖЕТ ЛИ ОБЩЕСТВО БЫТЬ БОЛЬНЫМ?

______ ПАТОЛОГИЯ НОРМАЛЬНОСТИ⁷

Утверждать, что обществу в целом может не хватать психического здоровья, — значит ис­ходить из спорного предположения, противо­положного позиции социологического реля­тивизма⁸, разделяемой большинством пред­ставителей общественных наук нашего време­ни. Эти ученые исходят из того, что каждое общество нормально постольку, поскольку оно функционирует, и что патологию можно определить только как недостаточную приспо­собленность индивида к образу жизни его об­щества.

Говорить о «здоровом обществе» — значит базироваться на посылке, отличной от социо­логического релятивизма. Это имеет смысл только в том случае, если мы допускаем, что возможно существование психически нездо­рового общества; это, в свою очередь, пред­полагает существование всеобщих критериев душевного здоровья, применимых к роду че­ловеческому как таковому, на основании ко­торых можно судить о состоянии здоровья любого общества. Эта позиция нормативно­го гуманизма⁹ основана на нескольких глав­ных предпосылках.

Человека как вид можно определить не только с точки зрения анатомии и физиологии;

для представителей этого вида характерны общие пси­хические свойства, законы, управляющие их умствен­ной и эмоциональной деятельностью, а также стремле­ние к удовлетворительному разрешению проблем чело­веческого существования. Впрочем, наши знания о че­ловеке все еще настолько несовершенны, что мы пока не можем строго определить человека в психологичес­ком плане. Задача «науки о человеке» — составить, на­конец, точное описание того, что с полным основани­ем называется природой человека. То, что зачастую на­зывали природой человека, оказывалось всего лишь од­ним из ее многочисленных проявлений (к тому же нередко патологическим); причем, как правило, эти оши­бочные определения использовали для защиты данного типа общества, представляя его как неизбежный резуль­тат, соответствующий психическому складу человека.

В противовес такому реакционному использованию понятия природы человека либералы начиная с XVIII в. подчеркивали изменчивость человеческой натуры и ре­шающее влияние на нее окружающей среды. Такая по­становка вопроса, при всей ее правильности и важнос­ти, побудила многих представителей общественных наук предположить, будто психический склад человека не определяется присущими ему самому свойствами, а яв­ляет собой как бы чистый лист бумаги, на который об­щество и культура наносят свои письмена. Это предпо­ложение столь же несостоятельно и разрушительно для общественного прогресса, как и противоположное. Дей­ствительная проблема заключается в том, чтобы из мно­жества проявлений человеческой природы (как нормаль­ных, так и патологических), насколько мы можем их наблюдать у разных индивидов и в разных культурах, установить ее основу, общую для всего человеческого рода. Кроме того, задача состоит в том, чтобы выявить имманентные¹⁰ человеческой природе законы, а также неотъемлемые цели ее преобразования и развития.

Такое понимание человеческой природы отличает­ся от общепринятого смысла термина «природа челове­ка». Преобразуя окружающий его мир, человек вместе с тем изменяет в ходе истории и самого себя. Он как бы является своим собственным творением. Но, подобно тому как он может преобразовать и видоизменить при­родные материалы только сообразно их природе, точно так же он может преобразовать и изменить себя только в соответствии со своей собственной природой. Развер­тывание потенций и преобразование их в меру своих воз­можностей — вот что человек действительно соверша­ет в процессе истории. Изложенную здесь точку зрения нельзя считать ни исключительно «биологической», ни только «социологической», поскольку эти два аспекта проблемы следует рассматривать в неразрывном един­стве. В ней скорее преодолевается их дихотомия¹¹ бла­годаря предположению, что основные страсти и побуж­дения человека проистекают из целостного человечес­кого существования, что их можно выявить и опреде­лить, причем одни из них ведут к здоровью и счастью, другие — к болезням и несчастью. Ни один обществен­ный строй не создает эти фундаментальные устремле­ния, но лишь определяет, каким именно из ограничен­ного набора потенциальных страстей предстоит про­явиться или возобладать. Какими бы ни представали люди в каждой данной культуре, они всегда суть яркое выражение человеческого естества, но такое выражение, спецификой которого, однако, является его зависимость от социальных законов жизни данного общества. Подоб­но тому, как ребенок при рождении обладает всеми по­тенциальными человеческими возможностями, которым предстоит развиться при благоприятных социальных и культурных условиях, так и человеческий род развива­ется в ходе истории, становясь тем, чем он потенциаль­но является.

Подход нормативного гуманизма основан на до­пущении, что проблему человеческого существования, как и любую другую, можно решить правильно и не­правильно, удовлетворительно и неудовлетворительно. Если человек достигает в своем развитии полной зре­лости в соответствии со свойствами и законами чело­веческой природы, то он обретает душевное здоровье. Неудача такого развития приводит к душевному забо­леванию. Из этой посылки следует, что мерилом пси­хического здоровья является не индивидуальная при­способленность к данному общественному строю, а некий всеобщий критерий, действительный для всех людей, — удовлетворительное решение проблемы че­ловеческого существования.

Ничто так не вводит в заблуждение относительно состояния умов в обществе, как «единодушное одобре­ние» принятых представлений. При этом наивно пола­гают, что если большинство людей разделяют опреде­ленные идеи или чувства, то тем самым доказывается обоснованность последних. Нет ничего более далекого от истины, чем это предположение. Единодушное одоб­рение само по себе никак не связано ни с разумом, ни с душевным здоровьем. Подобно тому как бывает «folie а deux»¹², существует и «folie a millions»¹³. Ведь от того, что миллионы людей подвержены одним и тем же по­рокам, эти пороки не превращаются в добродетели; от того, что множество людей разделяют одни и те же заб­луждения, эти заблуждения не превращаются в исти­ны, а от того, что миллионы людей страдают от одних и тех же форм психической патологии, эти люди не выз­доравливают.

Между индивидуальными и социальными психичес­кими заболеваниями есть, однако, важное различие, предполагающее дифференциацию понятий ущерб­ность и невроз. Если человеку не удается достичь сво­боды, спонтанности¹⁴, подлинного самовыражения, то его можно считать глубоко ущербным, коль скоро мы допускаем, что каждое человеческое существо объек­тивно стремится достичь свободы и непосредственнос­ти выражения чувств. Если же большинство членов данного общества не достигает этой цели, то мы имеем дело с социально заданной ущербностью. И посколь­ку она присуща не одному индивиду, а многим, он не осознает ее как неполноценность, ему не угрожает ощущение собственного отличия от других, сходного с отверженностью. Его возможный проигрыш в богатстве жизненных впечатлений, в подлинном переживании счастья восполняется безопасностью, которую он об­ретает, приноравливаясь к остальному человечеству, насколько он его знает. Не исключено, что сама эта ущербность возведена обществом, в котором он живет, в ранг добродетели и поэтому способна усилить его ощущение уверенности в достигнутом успехе.

Примером тому может служить чувство вины и бес­покойства, которое вызывала в людях доктрина Каль­вина¹⁵. Человек, преисполненный чувства собственно­го бессилия и ничтожества, постоянно мучимый сомне­ниями, будет ли он спасен или осужден на вечные муки, едва ли способен на подлинную радость, а потому мо­жет считаться глубоко ущербным. Однако обществом была задана именно такая ущербность: она ценилась особенно высоко, поскольку с ее помощью индивид был защищен от невроза, неизбежного в рамках иной куль­туры, в которой та же самая ущербность вызывала бы у него чувство полного несоответствия окружающему миру и изолированности от него.

Спиноза¹⁶ очень четко сформулировал проблему со­циально заданной ущербности. Он писал: «В самом деле, мы видим, что иногда какой-либо один объект дей­ствует на людей таким образом, что, хотя он и не суще­ствует в наличности, однако они бывают уверены, что имеют его перед собой, и когда это случается с челове­ком бодрствующим, то мы говорим, что он сумасшеству­ет или безумствует... Но когда скупой ни о чем не ду­мает, кроме наживы и денег, честолюбец — ни о чем, кроме славы, й т. д., то мы не признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас и считают­ся достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т. д. составляют виды сумасше­ствия, хотя и не причисляются к болезням»¹⁷.

Эти слова были написаны несколько столетий тому назад; они и до сих пор верны, хотя в настоящее время различные виды ущербности наперед заданы обще­ством в такой степени, что обычно уже не вызывают раздражения или презрения. В наши дни мы сталкива­емся с человеком, который действует и чувствует, как автомат, он никогда не испытывает переживаний, ко­торые действительно были бы его собственными; он ощущает себя точно таким, каким, по его мнению, его считают другие; его искусственная улыбка пришла на смену искреннему смеху, а ничего не значащая болтов­ня заняла место словесного общения; он испытывает унылое чувство безнадежности вместо действительной боли. В отношении такого человека можно отметить два момента. Во-первых, он страдает от недостатка спон­танности и индивидуальности, что может оказаться невосполнимым. В то же время он существенно не от­личается от миллионов других людей, находящихся в таком же положении. Для большинства из них обще­ство предусматривает модели поведения, дающие им возможность сохранить здоровье, несмотря на свою ущербность. Выходит, что каждое общество как бы предлагает собственное средство против вспышки яв­ных невротических симптомов, являющихся следстви­ем порождаемой им ущербности.

Предположим, что в западной цивилизации всего на четыре недели перестали бы работать кино, радио, телевидение, были бы отменены спортивные меропри­ятия, прекратился бы выпуск газет. Если таким обра­зом перекрыть главные пути спасения бегством, то ка­ковы будут последствия для людей, предоставленных самим себе? Я не сомневаюсь, что даже за такое корот­кое время возникнут тысячи нервных расстройств и еще многие тысячи людей окажутся в состоянии сильной тревоги, дающем картину, аналогичную той, которая клинически диагностируется как «невроз»¹⁸. Если при этом устранить средства, позволяющие подавить реак­цию на социально заданную ущербность, то перед нами предстанет явное заболевание.

Для меньшинства людей модель поведения, пред­лагаемая обществом, оказывается не эффективной. Обычно это происходит с теми, кто подвержен более серьезной индивидуальной ущербности, чем рядовой человек, в результате чего средства, предоставляемые культурой, оказываются недостаточными для предотв­ращения открытой вспышки болезни. (Возьмем, к при­меру, человека, жизненная цель которого — достиже­ние власти и славы. Хотя сама по себе эта цель явно патологическая, существует тем не менее разница меж­ду одним человеком, прилагающим усилия, чтобы на практике достичь желаемого, и другим, более тяжело больным, который остается во власти инфантильных притязаний, ничего не предпринимает для осуществ­ления своего желания в ожидании чуда и, испытывая в результате все большее и большее бессилие, приходит в конце концов к горькому ощущению собственной бес­полезности и разочарованию.) Но существуют и такие люди, которые структурой своего характера, а следо­вательно, и конфликтами, отличаются от большинства других, поэтому средства, эффективные для большей части их собратьев, не могут им помочь. Среди них мы иногда встречаем людей честнее и чувствительнее ос­тальных, которые именно в силу этих свойств не могут принять предлагаемых культурой «успокаивающих» средств, хотя в то же время у них не хватает ни сил, ни здоровья, чтобы наперекор всему спокойно жить по- своему.

В результате рассмотренного различия между не­врозом и социально заданной ущербностью может сло­житься впечатление, что стоит только обществу при­нять меры против вспышки явных симптомов, как все оказывается в порядке, и оно может продолжать бес­препятственно функционировать, сколь бы ни была велика ущербность, порождаемая им. Однако история показывает, что это не так.

Действительно, в отличие от животных человек проявляет почти безграничную приспособляемость; он может есть почти все, может жить практически в любых климатических условиях и приспосабливаться к ним, и вряд ли найдется такое психическое состоя­ние, которого он не мог бы вынести и в котором не способен был бы жить. Он может быть свободным или рабом, жить в богатстве и роскоши или влачить полуголодное существование, может вести мирную жизнь или жизнь воина, быть эксплуататором и гра­бителем или членом братства, связанного узами со­трудничества и любви. Едва ли существует психичес­кое состояние, в котором человек не мог бы жить, и вряд ли есть что-нибудь такое, чего нельзя было бы сделать с человеком или для чего его нельзя было бы использовать. Казалось бы, все эти соображения под­тверждают предположение о том, что нет единой че­ловеческой природы, а это фактически означало бы, что «человек» существует не как вид, а только как фи­зиологическое и анатомическое существо.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: