В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ 12 глава

Как и для других социалистов, для Маркса основ­ное значение имеет человек. «Быть радикальным, — писал он, — значит понять вещь в ее корне. Но корнем является для человека сам человек»³²⁴. Мировая исто­рия есть не что иное, как сотворение человека, его рож­дение. Однако вся история — это также история отчуж­дения человека от самого себя, от своих собственных человеческих сил; консолидация нашего собственного продукта и превращение его в реальную силу над нами, выход из-под нашего контроля вопреки нашим ожида-

10-Здоровое обществониям и расчетам — вот один из основных факторов пре­дыдущего исторического развития. Человек был объек­том обстоятельств, он должен стать их субъектом, так чтобы человек стал наивысшим существом для челове­ка. Свобода для Маркса — это не только свобода от по­литического подавления, но и свобода от власти над человеком вещей и обстоятельств. Свободный чело­век — это богатый человек, но богатый в смысле не эко­номическом, а человеческом. Богатый человек, по Мар­ксу, — это человек, который есть многое, но не тот, кто имеет многое³²⁵.

Анализ общества и исторического процесса должен начинаться с человека; не с абстракции,а с реального конкретного человека, его физиологических и психоло­гических качеств. Он должен начинаться с понятия сущ­ности человека, а изучение экономики и общества слу­жит лишь пониманию того, как искалечили человека обстоятельства, как он стал отчужденным от самого себя и своих сил. Природу человека нельзя выводить из того специфического проявления человеческой природы, ко­торое порождено капиталистической системой. Наша цель должна состоять в познании того, что хорошо для человека. Однако, говорил Маркс, «если мы хотим уз­нать, что полезно... для собаки, то мы должны сначала исследовать собачью природу. Сама же эта природа не может быть сконструирована «из принципа полезности». Если мы хотим применить этот принцип к человеку, хо­тим по принципу полезности оценивать всякие челове­ческие действия, движения, отношения и т. д., то мы должны знать, какова человеческая природа вообще и как она модифицируется в каждую исторически данную эпоху. Но для Бентама этих вопросов не существует. С самой наивной тупостью он отождествляет современ­ного филистера³²⁶ — и притом, в частности, английско­го филистера — с нормальным человеком вообще»³²⁷.

Целью развития людей является, по Марксу, дос­тижение новой гармонии между человеком и челове­ком и между человеком и природой; это такое разви­тие, в котором отношение индивида к своему собрату будет соответствовать важнейшим человеческим по­требностям; для него социализм — это «ассоциация, в которой свободное развитие каждого является услови­ем свободного развития всех», общество, в котором полное и свободное развитие каждого становится ве­дущим принципом. Эту цель он называет последова­тельно проведенным натурализмом, или законченным гуманизмом, и утверждает, что она отличается «как от идеализма, так и от материализма, являясь вместе с тем объединяющей их обоих истиной»³²⁸.

Как же мыслит Маркс достичь этого «освобожде­ния человека»? Его идея состоит в том, что в капита­листическом способе производства процесс самоот­чуждения достиг своей вершины, поскольку физиче­ская энергия человека превратилась в товар и чело­век сам стал вещью. Рабочий класс, говорил Маркс, это самый отчужденный класс в обществе, — вот по­чему он и возглавит борьбу за освобождение челове­ка. В обобществлении средств производства Маркс видит условие для превращения человека в активно­го и ответственного участника социального и эконо­мического процесса, а также и для преодоления раз­рыва между индивидом и общественной природой че­ловека «лишь тогда, когда человек познает и органи­зует свои "собственные силы" как общественные силы (поэтому нет необходимости в том, чтобы изме­нять природу человека, как считал Ж. Ж. Руссо, ли­шать его "собственных сил" и придавать ему другие силы социального характера) и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы (т. е. больше не будет учреждать государства как сферы организованного управления), лишь тогда свершится человеческая эмансипация»³²⁹.

Маркс полагал, что если рабочий больше не будет «наниматься», то изменится природа и характер про­цесса труда. Труд станет осмысленным выражением человеческой силы, а не бессмысленной нудной рабо­той. Насколько важным было для Маркса новое пони­мание труда, становится ясно, если принять во вни­мание, что он зашел так далеко, что критиковал пред­ложения о полном запрещении детского труда, выд­винутое в Готской программе Германской рабочей партии³³⁰. Будучи, разумеется, против эксплуатации детей, Маркс возражал против того, что дети вообще не должны работать, и требовал, чтобы обучение со­единялось с физическим трудом. «Из фабричной сис­темы, как можно проследить в деталях у Роберта Оуэна, вырос зародыш воспитания эпохи будущего, когда для всех детей свыше известного возраста про­изводительный труд будет соединяться с обучением и гимнастикой не только как одно из средств для увели­чения общественного производства, но и как един­ственное средство для производства всесторонне раз­витых людей»³³¹. Для Маркса, как и для Фурье, труд должен стать привлекательным и соответствовать по­требностям и желаниям человека. По этой причине он предлагал, подобно Фурье и другим, чтобы никто не специализировался на одном определенном виде труда, а работал в различных областях в соответ­ствии со своими интересами и возможностями.

В экономическом преобразовании общества от ка­питализма к социализму Маркс видел решающее сред­ство освобождения и эмансипации человека, достиже­ния «истинной демократии». И хотя в своих последних трудах Маркс уделяет больше внимания рассмотрению экономических проблем, нежели проблем человека и его потребностей, сфера экономики все же никогда не была для него самоцелью и никогда не переставала быть средством удовлетворения потребностей человека. Это становится особенно ясно при рассмотрении им так на­зываемого «грубого коммунизма», т. е. коммунизма, в котором главное значение придается отмене частной собственности на средства производства. «Непосред­ственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования; катего­рия рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей... Этот коммунизм, отрицающий повсюду лич­ность человека, есть лишь последовательное выраже­ние частной собственности, являющейся этим отрица­нием... Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представ­ления о некоем минимуме... Что такое упразднение ча­стной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрица­ния всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не име­ющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее»³³².

Гораздо более сложны и во многом противоречивы взгляды Маркса и Энгельса на государство. Нет сомне­ния в том, что Маркс и Энгельс придерживались мне­ния, согласно которому целью социализма является об­щество не только без классов, но и без государства; по крайней мере в том смысле, как выразил это Энгельс, заявив, что функцией государства будет «управление вещами», но не «управление людьми». В 1874 г. Энгельс сказал, что «все социалисты согласны с тем, что госу­дарство отомрет в результате победы социализма». Это положение вполне согласуется с формулировкой Марк­са, данной им в докладе комиссии по проверке деятель­ности бакунинцев в 1872 г. Антигосударственные взгля­ды Маркса и Энгельса, их отрицательное отношение к централизованной политической власти наиболее ясно выражены в высказываниях Маркса по поводу Париж­ской Коммуны³³³. В своем обращении к Генеральному совету Интернационала³³⁴ по поводу гражданской вой­ны во Франции Маркс подчеркивал необходимость де­централизации вместо централизованной государствен­ной власти, истоки которой восходят к принципу абсо­лютной монархии. Коммуна должна была бы стать по преимуществу обществом децентрализованным. Те «не­многие, но очень важные функции, которые остались бы тогда еще за центральным правительством, должны были быть... переданы коммунальным, т. е. строго от­ветственным, чиновникам... Коммунальное устройство вернуло бы общественному телу все те силы, которые до сих пор пожирал этот паразитический нарост, "го­сударство", кормящийся на счет общества и задержи­вающий его свободное движение». Маркс видит в ком­муне открытую наконец политическую форму, при ко­торой могло совершиться экономическое освобожде­ние труда. Коммуна хотела «сделать индивидуальную собственность реальностью, превратив средства про­изводства, землю и капитал, служащие в настоящее время прежде всего орудиями порабощения и эксплуа­тации труда, в орудия свободного ассоциированного труда»³³⁵.

Эдуард Бернштейн³³⁶ указывал на сходство этих идей Маркса с антигосударственными, антицентрали- стскими взглядами Прудона, в то время как Ленин ут­верждал, что эти замечания Маркса никоим образом не свидетельствуют о том, будто он выступал за децен­трализацию. По-видимому, и Бернштейн, и Ленин были правы по-своему в интерпретации позиции Маркса и Энгельса, и разрешение этого противоречия заключа­ется в том, что Маркс выступал за децентрализацию и отмирание государства как цель, к которой социализм должен стремиться и которой он в конце концов дос­тигнет, однако полагал, что это может случиться не до, а после того, как рабочий класс взял в свои руки поли­тическую власть и преобразовал государство. Захват государства был для Маркса средством, необходимым для достижения конечной цели — его уничтожения.

Тем не менее, если принять во внимание деятель­ность Маркса в I Интернационале, его догматическое и нетерпимое отношение к каждому, кто хотя бы в чем-то с ним не соглашался, не приходится сомневаться в том, что ленинская централистская интерпретация Маркса не так уж несправедлива, хотя согласие Маркса с Пру- доном по вопросу о децентрализации было также орга­нической частью его взглядов. В этом самом Марксо- вом централизме — основа трагического развития со­циалистической идеи в России. Если Ленин мог бы по крайней мере надеяться на возможную децентрализа­цию, идею, которая действительно была воплощена в концепции Советов, где принятие решения происходи­ло с самого низового и конкретного уровня децентра­лизованных групп, то сталинизм развил одну сторону противоречия — принцип централизации — и вопло­тил ее в практику самой жесточайшей государствен­ной организации в современном мире, превзойдя сте­пень централизации фашизма и нацизма.

Противоречия в теории Маркса намного глубже, чем это проявляется в противоречии между принципа­ми централизации и децентрализации. С одной сторо­ны, подобно всем другим социалистам, Маркс был убежден в том, что эмансипация человека — в первую очередь не политическая, а экономическая и соци­альная проблема, что ответ на вопрос о свободе можно найти не в изменении политической формы государ­ства, а в экономическом и социальном преобразовании общества. С другой стороны, вопреки своим собствен­ным теориям, Маркс и Энгельс попали в плен традици­онных представлений о преобладании политической сферы над социоэкономической. Они не могли освобо­диться от традиционного взгляда о важности государ­ственной и политической власти, от идеи первостепен­ной значимости политических изменений, идеи, кото­рая была руководящим принципом великих революций, свершенных средним классом в XVII и XVIII вв. В этом отношении Маркс и Энгельс были гораздо более «бур­жуазными» мыслителями, чем Прудон, Бакунин, Кро­поткин и Ландауэр. Как это ни парадоксально, ленин­ское развитие социализма представляет собой возврат к буржуазному пониманию государства и политической власти по сравнению с новым социалистическим истол­кованием, столь недвусмысленно выраженным Оуэном и другими социалистами. Этот парадокс в мышлении Маркса ясно выразил Бубер: «Маркс, — писал он, — принял эти существенные компоненты идеи коммуны, не соотнеся их со своим понятием централизма и не сделав выбор между ними. Он, очевидно, не разглядел того, что проблема, возникающая в этой связи, выте­кает из гегемонии политической точки зрения, гегемо­нии, которая продолжала существовать для него во всем, что касалось революции, ее подготовки и резуль­татов. Из трех способов мышления по отношению к об­щественным делам — экономического, социального и политического — Маркс с методическим мастерством следовал первому, страстно предавался третьему, од­нако, как бы абсурдно это ни звучало для уха неспеци­алиста по марксизму, он лишь очень редко прибегал ко второму, никогда не имевшему для него решающего значения»³³⁷.

С Марксовым централизмом тесно связано его от­ношение к революционному действию. Хотя и в самом деле Маркс и Энгельс признавали, что социалистиче­ский контроль над государством вовсе не обязательно должен приобретаться с помощью силы и революции (как это было, например, в Англии или в Соединенных Штатах), в то же время верно и то, что в целом они по­лагали, что рабочий класс для достижения своих це­лей должен захватить власть революционным путем. Фактически они выступали за всеобщую воинскую по­винность, а иногда даже за международные войны как средство ускорения революционного захвата власти. Наше поколение было свидетелем трагических резуль­татов применения насилия и диктатуры в России; мы видели, что применение силы внутри общества также разрушительно влияет на благосостояние людей, как и применение силы в международных делах, т. е. вой­на. И если Маркса обвиняют прежде всего в том, что он защищает насилие и революцию, то это искажение фактов. Идея политической революции не есть специ­фически марксистская или социалистическая идея; это традиционная идея среднего класса буржуазного обще­ства на протяжении последних 300 лет его существо­вания. Поскольку средний класс верил в то, что, ото­брав политическую власть у монархии и передав ее народу, можно решить общественные проблемы, он рас­сматривал политическую революцию как средство до­стижения свободы. Наша современная демократия — это результат насилия и революции, революция Керен­ского³³⁸ в 1917 г. в России и революция 1918 г. в Герма­нии встретили горячее сочувствие в западных демок­ратических странах. Трагическая ошибка Маркса, во многом способствовавшая развитию сталинизма, зак­лючалась в том, что он не освободился от традицион­ной переоценки политической власти и насилия; одна­ко эти идеи восходили к более раннему духовному на­следию и не были частью новых социалистических представлений.

Даже короткий анализ идей Маркса был бы непол­ным без упоминания его теории исторического мате­риализма. В истории мысли эта теория представляет собой, пожалуй, самый важный и долгосрочный вклад Маркса в понимание законов, управляющих обще­ством. Маркс исходил из предпосылки, что, прежде чем человек сможет заниматься какой-либо культурной де­ятельностью, он должен произвести средства для сво­его физическое существования. Способ производства и потребления определяется рядом объективных усло­вий: его собственным физическим телосложением, про­изводительными силами, находящимися в его распоря­жении и, в свою очередь, обусловленными плодороди­ем почвы, природными ресурсами, средствами сообще­ния и созданной техникой. Маркс утверждал, что материальные условия определяют способ производ­ства и потребления, а последние, в свою очередь, опре­деляют социально-политическую организацию, образ жизни человека и в конечном счете его образ мыслей и чувств. Широко распространено неправильное толко­вание этой теории, приписывающее Марксу мысль о том, что стремление к получению прибыли — глав­ный стимул для человека. На самом же деле точка зре­ния, подчеркивающая, что главной движущей силой, побуждающей человека к труду, является его заинте­ресованность в денежном вознаграждении, — это цен­тральная мысль капиталистического мышления. Мар- ксова идея о важности экономического фактора была не психологической, т. е. не означала экономической мотивации в субъективном смысле; эта идея была со­циологической, экономическое развитие представлено в ней как объективное условие культурного развития³³⁹. Маркс критиковал капитализм главным образом за то, что тот искалечил человека в результате господства экономических интересов; а социализм, в его представ­лении, был обществом, в котором человек освободит­ся от этого господства благодаря более рациональной и продуктивной форме экономической организации. Марксов материализм в корне отличался от традици­онного материализма XIX в., согласно которому духов­ные явления вызваны явлениями материальными. Так, например, представители материализма, доведенного до крайности, полагали, что мысль — это продукт дея­тельности мозга, точно так же как «моча — продукт деятельности почек». Марксова же точка зрения состо­яла в том, что духовные и умственные явления следует понимать как результат не только всей жизненной прак­тики, но и способа отношений индивида к другому ин­дивиду и к природе. Своим диалектическим методом Маркс превзошел материализм XIX в. и разработал по­истине целостную и динамическую теорию, в основу которой положено исследование скорее деятельности человека, нежели его психологии.

Теория исторического материализма дает научные понятия, важные для понимания законов истории; она была бы еще плодотворнее, если бы последователи Маркса развивали ее, вместо того чтобы позволить ей увязнуть в болоте стерильного догматизма. Развитие марксизма могло бы состоять в признании того, что Маркс и Энгельс сделали лишь первый шаг, увидев связь между развитием экономики и культуры. Маркс недооценил сложность человеческих страстей. Он не понял в достаточной степени того, что человеческая природа сама обладает потребностями и законами, на­ходящимися в постоянном взаимодействии с экономи­ческими условиями, формирующими историческое развитие³⁴⁰. Из-за недостатка психологической прони­цательности Маркс на смог разработать адекватное по­нятие человеческого характера и не осознал того факта, что, хотя человек и формируется социальной и эконо­мической организацией, сам он также формирует эту организацию. Маркс не разглядел в достаточной степе­ни страсти и стремления, коренящиеся в природе чело­века и условиях его существования и являющиеся сами по себе наиболее сильной движущей силой развития че­ловека. Эти недостатки проистекают, однако, из одно­сторонней ограниченности, свойственной любой плодо­творной научной концепции, и Маркс, и Энгельс сами сознавали эту ограниченность. Энгельс писал об этом в известном письме, признав, что из-за новизны их откры­тия они с Марксом не уделяли достаточно внимания тому, что история не только определяется экономиче­скими условиями, но что культурные факторы также вли­яют на экономический базис общества.

Сам Маркс стал все больше заниматься чисто эко­номическим анализом капитализма. Значение его эко­номической теории не снижается в связи с тем, что его основные предположения и предсказания были верны лишь отчасти, а в значительной степени оказались оши­бочными, особенно его вывод о необходимости отно­сительного ухудшения положения рабочего класса. Он ошибся также в своей романтической идеализации ра­бочего класса, которая была скорее результатом чис­того теоретизирования, нежели наблюдения над реаль­ной жизнью. Но, несмотря на свои недостатки, его эко­номическая теория и глубокий анализ экономической структуры капитализма представляют собой с научной точки зрения определенный прогресс по сравнению с другими социалистическими теориями.

Однако сила Маркса была в то же время и его сла­бостью. И хотя он начал свой экономический анализ с намерения открыть условия отчуждения человека и по­лагал, что для этого потребуется сравнительно неболь­шое исследование, получилось так, что он посвятил большую часть своей научной деятельности почти ис­ключительно экономическому анализу, и хотя никогда не упускал из виду цель — освобождение человека, все же такие проблемы, как критика капитализма и социа­листическая цель в человеческом выражении, все бо­лее вытеснялись экономическими соображениями. Маркс просмотрел иррациональные силы в человеке, которые заставляют его бояться свободы и вызывают в нем жажду власти и стремление к разрушению. Напро­тив, в основе Марксова понимания человека лежит предположение о том, что по своей природе человек добр и что эта доброта воцарится, как только падут ка­лечащие его экономические оковы. Знаменитое изре­чение в конце Манифеста Коммунистической партии о том, что рабочим «нечего терять, кроме своих цепей», содержит глубокое психологическое заблуждение. Вместе с цепями рабочий класс теряет также все ирра­циональные потребности и их удовлетворение, возник­шие в тот период, пока он носил на себе цепи. В этом отношении Маркс и Энгельс так и не преодолели наи­вный оптимизм XVIII в.

Эта недооценка сложности человеческих страс­тей привела к трем наиболее опасным ошибкам в мышлении Маркса. Первая из них — это пренебре­жение моральным фактором в человеке. Поскольку Маркс предполагал, что доброта человека автомати­чески утвердится при достижении экономических пе­ремен, он не понял того, что люди, которые сами не претерпели внутренних моральных изменений, не мо­гут совершенствовать общество. Он не обратил вни­мания или, по крайней мере, нигде не высказался по поводу необходимости новой моральной ориентации, без которой все политические и экономические пере­мены тщетны.

Вторая ошибка, происходящая из того же источни­ка, — это нелепая оценка возможностей для реализа­ции социализма. В противоположность таким мысли­телям, как Прудон и Бакунин (а позднее Джек Лондон в своем романе «Железная пята»), предвидевшим тот мрак, что окутает западный мир, прежде чем засияет новый свет, Маркс и Энгельс верили в немедленное на­ступление «общества добра» и лишь смутно сознавали возможность появления нового варварства в форме коммунистического и фашистского авторитарных ре­жимов, а также войн небывалой разрушительной силы. Именно этим отсутствием реализма объясняются мно­гие теоретические и политические ошибки в мировоз­зрении Маркса и Энгельса; в нем основа разрушения социализма, начавшегося с Ленина.

Третья ошибка заключалась в идее Маркса о том, что обобществление средств производства — не толь­ко необходимое, но и достаточное условие для превра­щения капиталистического общества в социалистиче­ское кооперативное. В основе этого заблуждения лежит также упрощенное сверхоптимистическое и рациона­листское представление о человеке. Подобно тому как Фрейд полагал, будто освобождение от неестественных и слишком строгих сексуальных табу приведет к душев­ному здоровью человека, так и Маркс думал, что осво­бождение от эксплуатации автоматически создаст сво­бодных людей, готовых к сотрудничеству. Маркс был таким же оптимистом в своей вере в немедленный ре­зультат изменения факторов окружающей среды, как и энциклопедисты XVIII в.³⁴¹, и недооценивал силу ир­рациональных и разрушительных страстей, которые не­возможно преобразовать за один день с помощью эко­номических изменений. После первой мировой войны

Фрейд осознал эту разрушительную силу и коренным образом пересмотрел всю свою систему, признав, что стремление к разрушению столь же сильно и так же неискоренимо, как Эрос³⁴². Маркс так и не дошел до такого понимания и никогда не изменял своей простой формулы: обобществление средств производства — прямой путь к достижению социалистической цели.

Другим источником этого заблуждения была пере­оценка политического и экономического механизмов общественного устройства, что я уже отмечал выше. Маркс оказался поразительно далеким от реальности, проигнорировав тот факт, что для личности рабочего не имеет особого значения, кто владеет предприяти­ем — «народ», государство, правительственная бюрок­ратия или же частная администрация. Маркс не пони­мал (и это противоречило его собственным теоретиче­ским взглядам), что значение имеют совсем другие вещи, а именно — действительные, реальные условия труда, отношение рабочего к труду и к своим товари­щам по работе, а также к руководителям предприятия.

В последние годы своей жизни Маркс, по-видимо­му, был готов произвести некоторые изменения в сво­ей теории. Наиболее важным из них был вывод, сде­ланный, вероятно, под влиянием работ Бахофена и Моргана³⁴³, о том, что примитивная земледельческая община, основанная на сотрудничестве и общей соб­ственности на землю, является крепкой формой соци­альной организации, способной привести прямо к выс­шим формам обобществления, минуя фазу капитали­стического производства. Маркс выразил эту точку зре­ния в своем ответе Вере Засулич³⁴⁴, которая спрашивала его об отношении к «миру», старой форме земледель­ческой общины в России. Г. Фукс в личной беседе ука­зал на большое значение этого изменения в теории Маркса, а также на то, что в последние восемь лет сво­ей жизни Маркс был разочарован и обескуражен, пред­чувствуя крах своих революционных надежд. Энгельс признавал (как я уже писал), что в своей теории исто­рического материализма они с Марксом не уделили достаточного внимания силе идей, однако Маркс и Энгельс все же не смогли решительно пересмотреть всю свою систему.

Нам в середине XX в. не составляет труда осознать ошибки Маркса. Мы видели трагический пример этих заблуждений в России. Сталинизм доказал, что социа­листическая экономика может успешно развиваться с экономической точки зрения, однако он доказал так­же, что она сама по себе вовсе не ведет к возникнове­нию духа равенства и сотрудничества; сталинизм по­казал, что «собственность народа» на средства произ­водства может стать идеологической маской для эксп­луатации этого народа промышленной, военной и политической бюрократией. Национализация некото­рых отраслей промышленности в Великобритании, осу­ществленная лейбористским правительством, показы­вает, что для британских шахтеров или рабочих стале­литейной или химической промышленности не имеет значения, кто назначает руководителей их предприя­тий, поскольку действительные и реальные условия работы остаются без изменений.

Подводя итог, можно сказать, что конечные цели марксистского социализма были в основном такими же, как и цели других социалистических школ: освобожде­ние человека от господства и эксплуатации со стороны другого человека, освобождение от засилия экономи­ки, восстановление человека в качестве высшей цели общественной жизни, создание нового единства меж­ду человеком и человеком,человеком и природой. Заб­луждения Маркса и Энгельса, заключающиеся в пере­оценке политического и правового факторов, их наив­ном оптимизме и централистской ориентации, объяс­нялись тем, что, в отличие от таких мыслителей, как Фурье, Оуэн, Прудон и Кропоткин, они коренным об­разом были связаны с традицией среднего класса XVIII и XIX вв. — интеллектуально и психологически.

Ошибки Маркса приобрели историческое значение, поскольку марксистская концепция социализма одер­жала победу в рабочем движении на Европейском кон­тиненте. Последователи Маркса и Энгельса в европей­ском рабочем движении находились под таким сильным влиянием авторитета Маркса, что не развивали теорию, а главным образом повторяли старые формулы, что вело ко все большей ее бесплодности.

После первой мировой войны марксистское рабо­чее движение разделилось на враждебные лагери. Его социал-демократическое крыло превратилось после мо­рального краха, который оно потерпело во время пер­вой мировой войны, в партию, представляющую чисто экономические интересы рабочего класса, как и проф­союзы, от которых они в свою очередь зависели. Это крыло сохранило марксистскую формулу «обобществ­ления средств производства» в виде ритуальной фра­зы, произносимой партийными жрецами в соответству­ющих случаях. Коммунистическое крыло сделало от­чаянный скачок, пытаясь построить социалистическое общество на пустом месте, лишь захватив власть и обобществив средства производства; этот отчаянный скачок имел гораздо более ужасные последствия, чем утрата доверия к социал-демократическим партиям.

Несмотря на то, что оба крыла марксистского со­циализма развивались прямо противоположно, у них были все же и некоторые общие элементы. Во-пер­вых, глубокое разочарование и отчаяние в связи с крахом оптимистических надежд, присущих марксиз­му на его ранней фазе. В правом крыле это разочаро­вание часто вело к принятию национализма и отказу от истинно социалистического видения, от радикаль­ной критики капиталистического общества. То же са­мое разочарование привело коммунистическое кры­ло, возглавляемое Лениным, к акту отчаяния — кон­центрации всех усилий на политической и чисто эко­номической сфере, что в условиях пренебрежения социальной сферой полностью противоречило самой сути социалистической теории.

Другая общая черта обоих крыльев марксистского движения — это их полное пренебрежение человеком (в случае с Россией). Критика капитализма стала кри­тикой исключительно с экономической точки зрения. В XIX в., когда рабочий класс страдал от жестокой эк­сплуатации и условия его жизни были ниже достойно­го уровня, такая критика была правомерна. С развити­ем капитализма в XX в. она все более устаревала, од­нако логическим следствием такого отношения стал тот факт, что сталинская бюрократия в России все еще кормила население бредовыми сказками об ужасном об­нищании рабочих в капиталистических странах, рас­сказывая, будто они лишены средств к существованию. Концепция социализма все больше приходила в упадок; в России она выродилась в формулу, гласящую, что со­циализм означает государственную собственность на средства производства. В западных странах наблюда­лась тенденция, в соответствии с которой социализм означал повышение заработной платы рабочих и терял свой мессианский пафос, больше уже не взывая к глу­бочайшим стремлениям и потребностям человека. Я на­меренно говорю о тенденции, поскольку социализм ни в коем случае не утратил полностью своего гуманисти­ческого и религиозного пафоса. После 1914 г. он вновь ожил как моральная идея для миллионов европейских рабочих и представителей интеллигенции, стал вопло­щением их надежд на освобождение человека, на воца­рение новых моральных ценностей и солидарности. Острая критика, развернутая выше, имела своей целью подчеркнуть, что демократический социализм должен вернуться к человеческим аспектам социальной про­блемы и сосредоточиться на них; должен критиковать капитализм с точкй зрения того, что он делает с чело­веческими качествами в человеке, с его душой и духом; должен рассматривать любое видение социализма с точки зрения человека, спрашивая, каким образом со­циалистическое общество сможет положить конец от­чуждению человека и поклонению экономике и госу­дарству как идолам.

ГЛАВА VIII

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: