Сделай Сам Свою Работу на 5

ЖОРЖ САНД — ШАРЛОТТЕ МАРЛИАНИ В ПАРИЖ





 

Барселона, 15 февраля 1839

[...] Климат Майорки становился всё более пагубным для Шопена, и я поторопилась уехать оттуда. А вот каковы нравы тамошних обитателей! Чтобы спуститься с нашей горы и добраться до Пальмы, нам предстояло преодолеть три лье по очень неровной дороге. Мы знали с десяток лиц, имевших коляски, лошадей, мулов и т. п., но никто не пожелал нам их одолжить. Нам пришлось совершить этот путь в наемной безрессорной колымаге, так что у Шопена по приезде в Пальму началось страшное кровохарканье. Откуда эта нелюбезность? Это оттого, что Шопен кашляет. А в Испании тот, кто кашляет, объявляется чахоточным, а тот, кто чахоточный, — тот зачумленный, прокаженный, чесоточный. Им мало камней, палок и жандармов, чтобы отовсюду прогнать его, так как, по их мнению, чахоткой можно заразиться, и поэтому следует, если удастся, убить больного, как лет двести назад душили больных бешенством. Всё, что я говорю Вам, буквально соответствует действительности. Мы были на Майорке точно парии — из-за кашля Шопена, да еще потому, что мы не посещали мессу. [...] Наконец-то мы добрались до Барселоны, которая в сравнении [с Майоркой] показалась нам раем. Переезд мы совершили на пароходе в обществе сотни свиней, запах которых не способствовал излечению Шопена. Но бедное дитя умерло бы от сплина на Майорке, и его любой ценой надо было увезти оттуда. Господи, если бы Вы его знали, как я знаю его теперь, — Вы полюбили бы его еще больше. Это ангел мягкости, терпения и доброты. Нас перевезли с майоркского судна на стоявший в порту французский бриг (Французский крейсер «Meleagre».). Командир корабля был с нами необычайно любезен, а его корабль по чистоте и элегантности показался нам салоном. Корабельный врач осмотрел Шопена и успокоил меня по поводу его кровохарканья, которое всё еще продолжалось и прекратилось лишь сегодня ночью в гостинице. Он сказал мне, что у него необыкновенно нежная грудь, но что нет причин для отчаяния и что отдых и надлежащий уход восстановят его здоровье. Мы проведем здесь с недельку, чтобы он смог отдохнуть, после чего отправимся в Марсель [...]. (Во время своего пребывания в Барселоне Шопен с Жорж Санд и ее детьми совершили экскурсию в окрестности города: они гостили у знакомого Жорж Санд — де Пастор-и-Кампьонча; его двадцатитрехлетний сын Иоаким вел в те годы дневник. Вот отрывок из его дневника, касающийся пребывания Шопена в Аренис-де-Мар (этот дневник был издан в 1921 г.):





«18 февраля [1839]: Дилижанс из Барселоны остановился сегодня у нашего дома. Из него вышли четыре незнакомых мне человека. Это была француженка, с которой мой отец подружился в Париже и которую представил мне как Аврору Дюпен. Остальные — двое детей, которых она представила мне, сказав, что это ее дети, и очень худощавый господин, который, как я узнал, был музыкантом [...]. Мы вместе позавтракали, и я узнал, что они приехали с Майорки, где отдыхали, и что вскоре они вернутся в Париж. Вторую половину дня они отдыхали, а вечер мы провели, разговаривая на всевозможные темы, и я восторгался талантом дамы, которая говорила больше всех присутствующих.

19 февраля: Сегодня утром мы пошли вместе с приезжими и моими родителями осмотреть деревню. Г-жа Дюпен шла об руку с моей матерью, а мы шли с музыкантом, который почти ничего не говорил, возможно, потому, что он плохо владеет французским. Его молчание заставило нас подумать, что он не совсем здоров. [...] Во второй половине дня мы посетили в Пиетат один из виноградников моего отца, и они сказали, что им это доставило большое удовольствие. Г-н Ле сказал мне вечером, что эта дама ведет очень свободный образ жизни, но что она очень хорошо пишет и очень нашумела во Франции. Никто бы этого не подумал, глядя на нее или разговаривая с ней.

20 февраля: Сегодня приезжие, в сопровождении моего отца, отбыли в Барселону. [...] они уехали в девять часов утра».)



Жорж.

 

[. . .] Прочтите Гжимале всё касающееся Шопена, и пусть он никому об этом не рассказывает, так как при тех добрых надеждах, которые в меня вселил врач, нет необходимости тревожить его семью. Скажите моему доброму супругу (Жорж Санд иногда в шутку называла В. Гжималу своим супругом.), что у меня нет времени написать ему хотя бы строчку.

 

«Correspondance de Frederic Chopin», vol. II. Paris, 1954, стр. 295— 299.

Отрывок.

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

Марсель, 7 марта 1839

(13 февраля Шопен и Жорж Санд выехали из Пальмы, неделю они провели в Барселоне и 22—25 февраля приехали в Марсель.)

 

Мой Юльян!

О состоянии моего здоровья и рукописей Ты, наверно, узнал от Гжималы. Два месяца тому назад я послал Тебе из Пальмы мои Прелюдии. Ты должен был (переписав их для Пробста) из полученных денег отдать тысячу [франков] Лео. Далее я Тебе писал, чтобы из тысячи пятисот, которые Тебе должен был уплатить за Прелюдии Плейель, заплатить Нужи и за один termе [срок] — домовладельцу. Если не ошибаюсь, в том же письме я просил Тебя отказаться от квартиры, а если ее не наймут на апрель, придется держать ее до следующего квартала, кажется, до Juillet [июля]. — Весселевские деньги, вероятно, пошли на уплату за новогодний квартал, а если нет, то во всяком случае употреби их на квартирную плату за этот срок. — Другие рукописи, наверно, только сейчас дошли к Тебе, так как они долго провалялись в таможне, на море и снова в таможне. — При посылке Прелюдий я написал Плейелю, что отдаю ему Балладу (которую я продал Пробсту для Германии) за тысячу [франков]; за 2 Полонеза (для Франции, Англии, так как engagement [договор] Пробста ограничивается Балладой) я хотел тысячу пятьсот [франков]. — Мне кажется, что это не слишком дорого. — Итак, по получении других рукописей, у Тебя должно было быть две тысячи пятьсот [франков] от Плейеля и пятьсот (или шестьсот, точно не помню) от Пробста за Балладу, что составляет вместе три тысячи [франков]. — Я просил Гжималу прислать мне сейчас же хоть пятьсот — что, однако, не мешает поскорее прислать и остальное. — Вот каковы мои дела. В случае, если бы удалось со следующего месяца сдать, в чем я сомневаюсь, квартиру, то разделите мою мебель между Вами тремя: Гж[ималой], Ясем и Тобой. У Яся больше всего свободного места, особенно в голове, если судить по совершенно детскому письму, в котором он мне написал, что считает, что я сделаюсь камедульским монахом [дальше неразборчиво].— Ясю дать самую нужную в хозяйстве рухлядь. Гжималу не слишком обременяй [дальше неразборчиво]... возьми к себе то, что Тебе может пригодиться, так как я не знаю, вернусь ли летом в Париж (это между нами). — За [дальше неразборчиво] ... будем переписываться, и если придется, как я предчувствую, оставить за собой квартиру до июня, то я Тебя прошу, даже если и будет у Тебя своя собственная квартира, всё же живи одной ногой у меня, потому что я собираюсь обременить Тебя уплатой за последний квартал. — На Твое сердечное и искреннее письмо Ты получишь ответ во втором Полонезе (Речь идет о трагическом Полонезе c-moll, ор. 40 № 2.) — не моя вина, что я, как тот гриб, похожий на шампиньон, который отравляет, когда его — приняв не за то, что он есть, — вырываешь и попробуешь. Я знаю, что никогда никому ни в чем не был полезен, — да и себе самому не очень-то многим.

Я Тебе говорил, что в письменном столе, в первом от дверей ящике, находится записка, которая должна была быть вскрыта Тобой, или Гж[ималой], или Ясем. Теперь я прошу Тебя вынуть ее и сжечь, не читая (Вероятно, Шопен имеет в виду свое завещание.). — Заклинаю Тебя нашей дружбой, сделай это. Эта бумага теперь не нужна. — Если Антек (Антоний Водзиньский.) уедет, не вернув мне деньги, — это будет очень по-польски. — N [ota] b [еnе], в худшем смысле по-польски, — но всё же ничего не говори ему об этом. Повидайся с Плейелем и скажи ему, что я еще от него не получил ни слова. — Что его фортепиано в целости и сохранности. Согласен ли он на условия, о которых я ему писал? — Все три письма из дому я получил вместе с Твоими перед самой посадкой на корабль. — Посылаю Тебе еще одно. Благодарю Тебя за дружескую помощь, которую Ты оказываешь мне, немощному. Обними Яся и скажи ему, что я — вернее, мне, не позволили сделать кровопускание, что мне ставят нарывной пластырь, и что я кашляю совсем мало, — только по утрам, и что меня еще не считают чахоточным. — Не пью ни кофе, ни вина — а только молоко; кутаюсь и выгляжу, как девушка. Пришли денег как можно скорее, — свяжись с Гжималой.

Твой Фр.

 

Прилагаю 2 слова Антку. — Гжимале я напишу завтра.

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

[Марсель, вторник, март 1839]

 

Мой Милый!

Если уж они такие евреи, — приостанови всё — до моего возвращения. — Итак, Прелюдии проданы Плейелю (я получил от него 500 фр[анков]) — поэтому он имеет право вытереть ими часть тела, противоположную животу, но что касается Баллады и Полонезов, то не продавай их ни Шл[езингеру], ни Пробсту. Решительно не хочу иметь дел со всякими Шоненбергерами (Мелкий парижский музыкальный издатель (у него в 1836 г. в Париже опубликовано Rondo a la Mazur, op. 5, Шопена).). — Значит, если Ты дал Балладу Пробсту, возьми ее обратно, даже если он станет давать тысячу [франков]. Скажешь ему, что я Тебя просил подождать с этим до моего приезда, — когда я вернусь, тогда посмотрим. — Довольно с нас — дураков. Прости меня, Жизнь моя. — Ты хлопотал, как истинный друг, а у Тебя на шее еще мой переезд на новую квартиру. — Я прошу Гжим[алу] уплатить расходы по переезду. Что касается привратника, то он наверняка врет, но кто ж ему докажет, — придется дать, чтобы он не лаял. — Обними Яся. Я напишу ему, когда буду в настроении — и более здоровым, но я в бешенстве; скажи Ясю, что он, наверно, так же, как и я, от Антка ни слова и ни гроша не получит.

Adieu [прощай], обнимаю Вас.

 

Вчера я получил Твое письмо вместе с письмами Плей[еля] и Яся. Если Тебе понравилась Клара Вик, то это хорошо, — потому что она играет как нельзя лучше. Если увидишь ее, кланяйся от меня также и ее Отцу (Фридрих Вик (1785—1873) — известный лейпцигский преподаватель игры на фортепиано, отец Клары Шуман.). Обнимаю Тебя и Яся.

Ф. Шопен.

 

КАМИЛЛУ ПЛЕЙЕЛЮ В ПАРИЖ

 

Мне досадно, Дорогой Друг, что Фонтана докучает Вам моими делами. — Но я счел себя вправе поручить ему обратиться к Вам, потому что Вы предлагали мне издавать мои сочинения. Я сегодня же напишу ему, чтобы он впредь не затруднял Вас этим. — Я дважды писал Вам с Майорки, но, к сожалению, не получил от Вас ответа. — Я узнал от Фонтаны, что Вы всё еще нездоровы, и это огорчает меня больше, чем Ваше молчание; что касается меня — то в то время, когда я писал Вам, я был опасно болен; сейчас я могу сказать Вам об этом, так как всё уже осталось позади, и я на пути к выздоровлению.

Фортепиано осталось в Пальме. Я продал его, или почти что продал, за тысячу двести франков, которые Вам будут выплачены в Париже гг. Каню и Мюньеро, банкирским домом в Пальме или же мной самим, если эти последние выплатят мне эту сумму.

Я только что написал им, что в случае, если они решили приобрести это фортепиано, как они мне об этом объявили почти окончательно, то они должны уплатить прямо Вам. Я жду от них ответа. Если же они мне вернут инструмент, то я получу его тут и перешлю его Вам. — Я рассчитываю вернуться в Париж к наступлению хорошей погоды. — Этого времени я ожидаю тут, где климат мягок и где мое здоровье идет на поправку.

До свиданья, Дражайший, искренне Ваш

Ф. Шопен.

 

Передайте от меня привет всем Вашим.

 

Марсель, 12 марта 1839

 

[Приписка неизвестной рукой: «Отвечено 19 марта 1839».]

 

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке. Адрес: «Monsieur Pleyel, Paris».

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

[Марсель, 12 марта 1839]

 

Благодарю Тебя, Жизнь моя, за все Твои хлопоты. Со стороны Плейеля я не ожидал, что он будет вести себя, как еврей, но раз так, то отдай ему, пожалуйста, это письмо. Надеюсь, что он не станет чинить затруднений с Балладой и Полонезами. В противном случае, получив за Балладу 500 [франков] от Пробста, отнесешь ее Шлезингеру. Если уж иметь дело с евреями, то по крайней мере с ортодоксальными. Пробст может надуть меня еще почище, — это птичка, которую не поймаешь. Шлезингер надувал меня беспрерывно: он на мне достаточно заработал и не откажется от нового заработка; только будь с ним повежливее, потому что это еврей с претензиями. Итак, если Плейель станет чинить хоть малейшие препятствия, пойди к Шл [езингеру] и скажи ему, что я отдаю ему Балладу для Франции и Англии за 800 [франков] (тысячу он не даст), а Полонезы для Германии, Англии и Франции за 1500 [франков] (а если он столько не даст, то за 1400 или 1300 и даже 1200 [франков]). Если он будет упоминать (так как Пробст, вероятно, предупредил его о Прелюдиях) о них и о Плейеле, скажи, что это давно обещанная Плейелю вещь, что он хотел быть ее издателем, и перед моим отъездом он очень меня просил об этом, как это и было на самом деле. Видишь ли, Жизнь моя: ради Плейеля я мог бы порвать со Шлезингером, а для Пробста не могу. Что мне за дело, что Шлезингер берет с Пробста дороже за мои рукописи [чем этот заплатил бы мне самому]. Если Пробст дорого платит за них Шлезингеру, то это значит, что он меня надувает, платя мало. У Пробста нет склада в Париже; все мои вещи напечатаны у Шл [езингера]. Еврей всегда мне платил, а Пробст часто заставлял меня ждать. Надо будет Тебе условиться со Шлезингером, что Ты отдашь ему рукописи в тот день, когда он даст Тебе деньги; а если он не захочет сразу, то Ты отдашь ему отдельно Балладу и отдельно Полонезы, но с промежутком не больше 2 недель. Если Шлезингер не согласится на это, то лишь тогда обратись к Пробсту, но раз уж он такой мой почитатель, не отдавай ему за меньшую сумму, чем Плейелю. Итак, мое письмо отдашь Плейелю при малейшем затруднении. Если же, в чем я сомневаюсь, Ты оставил ему рукописи Баллады и Полонезов, то возьми их обратно для Шлезингера или Пробста. Шельмы. Боже мой, и это Плейель, — это мой почитатель. Может быть, он думает, что я не вернусь в Париж? Вернусь и отправлюсь поблагодарить его, так же как и Лео. Прилагаю записку к Шлезингеру, в которой даю Тебе полномочия. — Видно, родители Антка невероятно забылись, раз у нас с ним получилось то, что получилось. Entendons-nous [скажем прямо], он не вернул мне денег перед отъездом. Бесчувственные шуты и дураки. — Я с каждым днем чувствую себя лучше. Тем не менее заплати привратнику те 50 фр [анков], на что я вполне согласен, так как доктор не позволяет мне до лета трогаться с юга. Вчера я получил Дзяды («Дзяды» — поэма Адама Мицкевича.). Что касается перчаточника и маленького портного — могут подождать, дураки! Что с моими бумагами? Письма оставишь в письменном столе, а ноты — к Ясю или к себе. В столике, что в передней, тоже есть письма; его нужно хорошенько запереть. Письмо Шлезингеру запечатаешь облаткой. Пиши часто.

Твой Ш.

 

Яся обними.

 

Почтовый штемпель: «13 Mars 1839».

 

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

 

12 [марта 1839], Марсель

 

Моя Дорогая Жизнь.

Евреи всегда останутся евреями, а немцы — немцами (Шопен имеет в виду своих издателей.), это правда, но что поделаешь — я вынужден с ними иметь дело. Еще раз спасибо Тебе, Дорогой, за Твою доброту, и после инструкций, данных мною сегодня Фонтане, я сомневаюсь, чтобы мне пришлось вновь прибегать к Твоей помощи. Здоровье мое всё лучше — нарывной пластырь, диета, облатки [?], пилюли, ванны, а кроме того, неустанные заботы моего ангела (Так Шопен называет Жорж Санд.) ставят меня на ноги — на малость тонковатые ноги. Ты пишешь, чтобы я рассказал Тебе о своих планах — так вот, доктор не хочет выпускать меня из-под своего наблюдения раньше мая—июня, — Отсюда следует, что мы собираемся ехать в Ноан, где летний воздух должен мне очень пойти на пользу, — а будущей зимой, если позволят финансы, в Париж, — или, если того потребует мое здоровье, на юг Франции. — Я страшно похудел и плохо выгляжу, но сейчас отъедаюсь. К вечному моему кашлю прибавь всё раздражение, доставленное мне испанцами (См. письмо 185.), — и всё «удовольствие» видеть ее в постоянной тревоге — без чьей-либо помощи — вынужденной ухаживать за мной, так как господь упаси от тамошних докторов, — стелющей мне постель — убирающей комнату, — приготовляющей тизану, — во всём отказывающей себе ради меня, — без почты, — с детьми, требующими ее постоянного присмотра, — словом, живущей совершенно не свойственной ей жизнью. — Прибавь к этому, что сочинять музыку [продолжение письма не сохранилось].

 

[Приписка Жорж Санд:]

Здравствуй, дорогой супруг!

Ты теперь знаешь, что наш малыш чувствует себя очень хорошо и что доктор восхищен тем, как продвигается его выздоровление, и что после печали мы возрождаемся для радости. Мои дети также чувствуют себя превосходно. Я молотком вбиваю им в голову немного знаний, — что за подлая профессия, профессия педагога! — Ты согласен посетить нас лишь при условии, что один из нас будет при смерти? В таком случае я приму яд или проткну себя зонтиком.

 

На русском публикуется впервые. Автограф в Государственном театральном музее имени А. А. Бахрушина в Москве. Письмо сохранилось не полностью — недостает примерно семи строк. Адрес: «Monsieur A. Grzymala, Paris, 16, Rue de Rohan».

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

[Марсель,] 17 марта 1839, воскресенье

 

Моя жизнь!

Спасибо Тебе за все Твои хлопоты. Плейель олух, Пробст мерзавец (никогда он за 3 рукописи не давал мне 1000 франков]). Ты, вероятно, получил мое длинное письмо о Шлезингере: вот я хочу и прошу Тебя, отдай мое письмо Плейелю (которому мои рукописи кажутся слишком дорогими). Если уж продавать их дешево, то предпочитаю Шлезингеру, чем искать новых, неподходящих уз. Поскольку Шлезингер всегда может рассчитывать на Англию, а с Весселем я в расчете, то пусть продает их кому хочет. То же самое с Полонезами в Германии, потому что Пробст — фрукт: я его давно знаю. Пусть Шлезингер продает их кому хочет, не обязательно Пробсту. Мне до этого нет дела. Он меня обожает, потому что обдирает. Условься с ним только хорошенько о деньгах и не отдавай рукописи иначе, как за наличные. Плейелю посылаю reconnaissance [расписку]. Дурень, не доверяет он, что ли, мне или Тебе. Боже мой, непременно приходится иметь дело с мерзавцами! И это Плейель, который говорил, что Шлезингер мне плохо платит, а теперь считает чрезмерной ценой 500 фр[анков] за рукопись для каждой страны! Вот уж предпочитаю иметь дело с настоящим евреем. А Пробст, мошенник, платит мне 300 фр [анков] за Мазурки! А ведь последние Мазурки, шутя, принесли мне 800: Пробст 300, Шл[езингер] 400 и Весс[ель] 100. Предпочитаю по-прежнему отдавать свои рукописи за бесценок, чем кланяться этим дуракам. Предпочитаю быть униженным одним евреем, а не тремя. Итак, к Шлезингеру. Надеюсь, что с Плейелем Ты покончил. О Скерцо (Третье Скерцо cis-moll, op. 39, посвященное А. Гутману.) не говори ни с кем. Не знаю, когда окончу его, я еще слаб, и мне не до писания. Мерзавцы, мерзавцы они, и пани Миньерон тоже! Но фолесо кортуны поворачивается... Еще, может быть, пани Миньерон будет Твоей... Если Ты станешь сапожником, не шей, пожалуйста, башмаков ни Плейелю, ни Пробсту: пусть ходят босиком. Я еще не знаю, когда Тебя увижу. Гжималу обними и дай ему, какую захочет, мебель, а Ясь пусть возьмет остальное. Не пишу ему, потому что не о чем. Всегда его люблю, скажи ему об этом и обними его. Водзиньский всё еще меня удивляет... Как получишь деньги от Плейеля, прежде всего заплати хозяйке, а 500 [франков] немедленно пришлешь мне. Обними Гжималу и Яся.

Твой Фрицек.

 

Сегодня получил Твое письмо. Никакого письма от Плейеля нет. В расписке Плейеля я не проставил op [us], потому что не знаю номера.

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

[Марсель, конец марта 1839]

 

Мой милый.

Мне гораздо лучше. Начинаю играть, есть, ходить и разговаривать, как все; видишь, что и пишу легко, раз опять получаешь от меня несколько слов. Однако снова о делах. Я очень хотел бы, чтобы мои Прелюдии были посвящены Плейелю (вероятно, еще есть время, потому что они еще не напечатаны). А Баллада a Mr Robert Schumann, Полонезы — Тебе, как и были. Кесслеру — ничего. Если Плейель не захочет уступить Баллады, то Прелюдии посвяти Шуману (Вторая Баллада op. 38 была посвящена P. Шуману, два Полонеза op. 40 — Ю. Фонтане, Прелюдии ор. 28 — К. Плейелю (французское издание), немецкое же издание Прелюдий, вышедшее у Брейткопфа и Гертеля в Лейпциге, посвящено И. К. Кесслеру.). Вчера приезжал ко мне из Экса Гашиньский — единственный человек, которого я принял, так как двери заперты для всех любителей музыки и литературы. Об изменении посвящений скажи Пробсту, когда сговоришься с Плейелем. Яся обними. Из новых денег отдашь Гжимале пятьсот, а остальные 2500 [франков] пусть он пришлет мне. Не проспи, люби меня и пиши. Прости, если я слишком обременяю Тебя поручениями, но я искренне думаю, что Ты охотно делаешь всё, о чем я Тебя прошу.

Твой Ш.

 

Адрес: «Monsieur Fontana, 38, rue de la Chaussee d’Antin».

 

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

 

Марсель, 27 марта [1839]

 

Мой милый!

Я гораздо здоровее и могу крепче поблагодарить Тебя за присланные мне деньги. Ты знаешь, я удивляюсь Твоей доброте, но и во мне Ты имеешь если и не внешне, то в душе благодарного человека. Ты так добр, что возьмешь к себе мою мебель; будь же так добр, уплати за перевозку. На это я могу рискнуть, потому что знаю, что сумма невелика. Сохрани бог, что делается с моими доходами! Дурак Пл[ейель] заварил кашу, но с этим ничего не поделаешь; стену головой еще никто не прошибал.

Летом увидимся. Я расскажу Тебе, — сколь меня всё это радует. Сейчас моя (Речь идет о Жорж Санд.) закончила великолепную статью о Гете, Байроне и Мицкевиче (Эта статья появилась в декабрьском номере (1839) «Revue des deux Mondes» и была озаглавлена «Essai sur le drame fantastique: Goethe, Byron et Mickiewicz» — «О фантастической драме: Гете, Байрон и Мицкевич». В ней Жорж Санд, сравнивая «Фауста», «Манфреда» и «Дзядов», отдавала преимущество «Дзядам» за глубину идей, силу чувств и яркость образов. Как видно из письма, Жорж Санд собиралась поместить свою статью в качестве предисловия к новому французскому переводу «Дзядов».). Нужно прочесть, чтобы сердце порадовалось. Представляю себе, как Ты доволен. И всё такая правда, такие удивительные наблюдения, с таким огромным размахом, без натяжек и преувеличенных похвал. Сообщи мне, кто переводил. Если бы Миц[кевич] захотел сам приложить к этому руку, то она охотно просмотрела бы текст и то, что она написала, могло бы быть напечатано вместе с переводом как discours preliminaire [вступительная статья]. Все бы читали, и можно было бы сбыть много экземпл [яров]. Она об этом напишет Тебе или Мицк[евичу].

Как Ты поживаешь? Дай Тебе бог хорошего настроения, здоровья и силы; это такие нужные вещи. — Что скажешь о Нурри? (Адольф Нурри покончил с собой 8 марта 1839 г. в Неаполе. Его останки были перевезены в Марсель, где 24 апреля во время заупокойной литургии в церкви Notre-Dame du Mont Шопен играл на органе любимую песню покойного — «Созвездия» Шуберта. Жорж Санд писала Ш. Марлиани: «... Он [Шопен] взял наименее пискливые регистры и сыграл «Созвездия» Шуберта не тем победоносным и восторженным тоном, как пел Нурри, а жалобным и нежным, точно отголосок иного мира...») Нас это сильно удивило. — Мы часто мысленно берем Тебя на прогулку. Ты не поверишь, как нам хорошо в Твоем обществе. Марсель некрасив. Старый, но не старинный город: он нам немного надоел. — В будущем месяце, вероятно, тронемся в Авиньон, а оттуда в Ноан. Там, наверное, обнимем Тебя не письменно, а усатно, если только Твои усы не разделили участи моих бакенбард. Ручки и ножки поцелуй, но не себе. Тебе я пишу с неугасающим высоким чувством

истинного камедульского (Камедулы (собственно, камальдулы) — монашеский орден, основанный в XI в.; назван по имени местности в Апеннинских горах; монахи этого ордена вели отшельнический, строго уединенный образ жизни.) [монаха].

Ш.

 

ЭРНЕСТУ КАНЮ В ПАЛЬМУ

 

Милостивый государь.

Уже больше месяца, как я получил от Плейеля письмо относительно фортепиано. Я медлил с ответом, надеясь получить от Вас известие, и только теперь ответил ему, что Вы приобрели этот инструмент за тысячу двести франков.

Так как мое здоровье совершенно восстановлено, то я немедленно покидаю Марсель; но я не отправляюсь прямо в Париж и поэтому, во избежание всякой задержки, считаю своим долгом просить Вас, чтобы Вы соблаговолили адресовать плату в Париж, Г-ну К.Плейелю и К°, rue de Rochechouard, № 20, о чем они предупреждены.

Примите, милостивый государь, уверение в моем глубоком уважении.

Ф. Шопен.

 

Марсель, 28 марта 1839

 

Оригинал на французском языке. Адрес на обратной стороне: «Monsieur Canut, Palma».

 

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

 

Марсель, 12 апреля 1839

 

Мой милый.

Мар [лиани] писала нам, что Ты еще болен и что кровопускание мало Тебе помогло. Как Ты увидишь из вчерашнего письма, мы тут думали, что Ты уже совсем здоров, а тут вдруг сегодня такое deconfiture [разочарование]! В том же письме Мар [лиани] также пишет, что ходят слухи, будто моя мать, встревоженная за меня, приезжает в Париж. Хотя я этому не верю, однако пишу письмо моим (которое, будь добр, отправь на почту), чтобы они не беспокоились. Это будет 3-е из Марселя. Если Ты что-нибудь об этом слышал, напиши мне словечко. Нужно, чтобы случилось нечто необыкновенное, чтобы моя мать оставила отца. Отец хворает и нуждается в ней больше, чем кто бы то ни было; такая разлука была бы мне непонятна. Мои Ангелы кончают («Мои Ангелы...» — так в оригинале.) новый роман Габриэль («Габриэль» (1839) — роман Жорж Санд.). Сегодня целый день пишет в постели. Знаешь, Ты бы ее еще больше любил, если бы знал ее так, как я теперь ее знаю. — Представляю себе, как Тебе должно быть скучно, если Тебе запрещено выходить. Почему мне нельзя быть и здесь, и вместе с Тобой! Как бы я за Тобой ухаживал! Я теперь знаю, что значит ухаживать за больными! К тому же мое ухаживание было бы Тебе приятно, так как Ты знаешь, как сердечно я к Тебе отношусь. Я никогда ничем не был Тебе полезен, но теперь я, возможно, сумел бы ухаживать за Тобой. Наш генуэзский проект, кажется, уже и сейчас изменен (Речь идет о плане поездки в Геную, который и был осуществлен в мае этого же года.). Вероятно, в середине мая мы увидимся и обнимем друг друга у нее в деревне. Пусть небо как можно скорее пошлет Тебе здоровье. Ручки [целуй] знаешь кому...

Твой Фриц.

 

[Приписка Жорж Санд:]

Дорогой, поправляйся. И сообщи нам о себе. Мы огорчены, потому что Шарлотта написала мне сегодня утром, что Ты всё еще болен. На меня нашло вдохновение. Работаю не вставая. Я произвожу на свет новый роман, и без щипцов не обойдется. Целую Тебя. Мы Тебя любим.

 

[Приписка Шопена:]

Мое письмо (то есть письмо родителям) пошли биржевой почтой. Так всегда доходит.

 

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

[Марсель, 15—16 апреля 1839]

 

Мой Милый.

Получив вчера Твое письмо и узнав, что Ты еще не совсем здоров, я, чтобы хоть на минуту отвлечь Тебя от страдания, спешу тебе сообщить, что новый роман, который она вчера ночью закончила, посвящен Тебе (Речь идет о романе Жорж Санд «Габриэль» (1839).). — Благодарю Тебя за Твое неизменное сердце; однако меня действительно начинает удивлять известие о моей матери. — Если там наплели всяких сказок, то, возможно, и правда, что мать встревожена и едет; и всё же думаю, что какая-нибудь польская голова это из пальца высосала. То, что ты мне пишешь о Миц[кевиче], — означает, что мы друг друга не поняли. Речь идет только о последней части Дзядов (Последняя часть «Дзядов», в которой описывается разгром революционного движения виленской молодежи.). — Если бы к ней добавить ее предисловие, то книгу бы больше читали, и подобное издание могло бы благотворно повлиять и на французские головы, и на карман Миц[кевича]. — Что же касается Твоей идеи, то на сегодня она, пожалуй, слишком широка, но очень успешно может быть осуществлена впоследствии (Возможно, что В. Гжимала предлагал сценическую постановку «Дзядов».). — Последняя часть Дзядов [вычеркнуто] представляет собою нечто цельное. — Ее статья всё это толкует и разъясняет. — А так как прежнего перевода (Речь идет о французском переводе двух частей «Дзядов» А. Мицкевича: «Dziady ou la Fete des Morts», poeme traduit du polonais d’Adame Mickiewicz. Paris, 1834.) уже нет в книжных магазинах, то, следовательно, отбросив предыдущую часть Дзядов и добавив непереведенную часть, — можно составить порядочный т о м (Это намерение не было осуществлено.). — Впрочем, мы скоро поедем в Ноан. Ты приедешь туда, это близко, — и в двух словах она Тебе объяснит лучше всё это, чем я в 30-ти письмах. — Через месяц можем увидеться, если что-нибудь не помешает. Ослиное молоко мне не помогает, — велят мне пить petit lait [сыворотку], а мне нужно совсем не то. — Люби меня, как я Тебя. — Сообщи словечко о моем переезде на другую квартиру, если что-нибудь об этом знаешь. Будь здоров и счастлив, помни обо мне. [Целую] ручки... Ты знаешь кому.

Твой ФШ.

 

Мне жаль Оссолиньскую. Дураки, ослы. — С а п е г а (Вероятно, Лeoн Сапега.) проезжал здесь несколько дней тому назад; он навестил меня, может быть, затем, чтобы увидеть Жорж, — но я принял его в другой комнате.

 

[Приписка Жорж Санд:]

Здравствуй, старина, я лежу в постели, в то время как маленький пишет Тебе по-татарски, — я люблю Тебя и целую.

Твоя жена.

 

На русском публикуется впервые. Адрес: «Monsieur Monsieur Albert Grzymala, Paris, 16, rue de Rohan». Почтовые штемпеля: «Marseille 16 avril 1839» и «Paris...»

 

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

 

Мой милый..

Я получил Твое письмо, в котором Ты пишешь о подробностях переезда. Не могу достаточно Тебя поблагодарить за Твою истинно дружескую помощь. Меня очень интересовали подробности, но меня злит, что Ты жалуешься и что Ясь харкает кровью. — Вчера я играл на органе для Нурри, следовательно, чувствую себя лучше. Иногда также играю для себя, но ни петь, ни танцевать пока еще не могу. Как бы ни были приятны известия о моей матери, достаточно того, что они исходят от Плят[ера] (Вероятно, граф Людвик Плятер (1774—1846), ветеран косьцюшковского восстания.), чтобы они оказались враньем. Здесь становится по-настоящему тепло, и, вероятно, в мае я покину Марсель. Но я пробуду еще некоторое время на юге, прежде чем Вас увижу. — От Антка вести будут не так-то скоро. Да и зачем ему писать? Чтобы заплатить долги? (Намек на Антония Водзиньского, который не вернул Шопену взятые у него взаймы деньги.) Но такой привычки в Польше нет. Потому Рациборс [кий] (Адам Рациборский — доктор медицины, польский эмигрант.) и ценит Тебя так высоко, что у Тебя нет польских привычек, n[ota] b[ene], польских, — Ты понимаешь — тех польских,— что я подразумеваю и которые Ты знаешь. Итак, Ты живешь в 26-м номере. Хорошо ли Тебе? На каком этаже, и сколько платишь? Теперь Париж начинает меня больше интересовать, потому что и мне тоже надо будет подумать о квартире, но это только после моего приезда. Здоров ли Гжи[мала]? Я ему недавно писал. От Плейеля получил только то письмо, которое он послал через Тебя более месяца тому назад. Пиши на то же имя, но — Rue et Hotel Beauveau. Может быть, Ты не понял, почему я играл для Нурри. Его тело перевозят, и едет это тело в Париж. Была заупокойная месса, и семья просила меня играть, и я играл во время выноса. — Хорошо ли играла Вик мой Этюд (Речь идет об Этюде Ges-dur, op. 10 № 5.)? И зачем она вместо чего-нибудь лучшего выбрала именно этот Этюд, наименее любопытный для тех, которые не знают, что он на черных клавишах! Сидела бы лучше тихо. — Впрочем, больше мне нечего писать Тебе, разве что пожелать Тебе счастья. Прячь мои рукописи, чтобы они случайно не вышли из печати прежде, чем будут отданы. Если Прелюдии напечатаны, то это выходка Пробста. Но я [...] на всё это и когда вернусь, то не буду с ними пратсипратзу (Искаженное французское «bras dessus, bras dessous» — «ходить под руку»; тут фигурально: перестанем дружить, наши хорошие отношения кончатся.). Мерзавцы немцы, евреи, шельмы, кровопийцы, живодеры и т. п. и т. п. — словом, Ты сам докончишь перечень, потому что теперь Ты их знаешь так же хорошо, как я.

Твой Ш.

 

[Марсель.] Четверг, 25 с [его] м [есяца, апрель] 1839

 

Яся обними, Гжималу, если увидишь.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.