Сделай Сам Свою Работу на 5

Батарея социально-психологических методик, необходимых для создания социально-психологического портрета реально функционирующей контактной группы 15 глава





• всегда есть кто-нибудь, кто знает, что тебе необходимо»2.

Легко заметить, что подобные убеждения свойственны типичной авторитарной личности, для которой характерна высокая степень закрытости. В этой связи надо заметить, что авторитарность является проявлением внутриличностной организации по принципу тотальности в социальной жизни индивида.

Применительно к группам, представляющим собой закрытые системы, В. Сатир выделяла следующих характерные особенности: «чувство самооценки второстепенно по отношению к власти и исполнительности; поступки зависят от прихотей начальника; любые изменения должны вызывать сопротивление». С другой стороны, «в открытых системах: чувство собственной оценки первично, сила и исполнительность

128

второстепенны; поступки отражают принципы человека, изменения приветствуются, считаются естественными и желательными. ... Большинство наших социальных систем закрытые или почти закрытые. Разрешены лишь небольшие изменения, которые ... и являются причиной того, что кое-как нам все же удается существовать»1.

При том, что последнее утверждение представляется чересчур категоричным — в современном мире отчетливо прослеживается тенденция к повышению открытости систем (во всяком случае в рамках европейской цивилизации) — оно, к сожалению, остается во многом актуальным в российских условиях. Согласно исследованиям К. Левина и его последователей, уровень социально-психологической закрытости выраженно коррелирует с сопротивлением изменениям. Данная закономерность во многом обусловливает бесконечную «пробуксовку» давно назревших реформ таких институтов российского общества, как армия, правоохранительные органы, образовательная система и ряд других. При этом отчетливо видно, что чем выше уровень закрытости, обусловленной как объективными (специфика деятельности), так и субъективными (традиция, корпоративные интересы и т. п.) факторами того или иного института, тем сильнее сопротивление изменениям. Так, наиболее проблемной в данном отношении была и остается армия — традиционно, еще с советских времен, максимально изолированная от общества. Это, заметим, не мешает высокопоставленным военным перекладывать ответственность за наиболее вопиющие негативные явления в армейской среде на общество в целом (к примеру, министр обороны С. Иванов, выступая в Государственной Думе в связи с получившим широкий общественный резонанс делом об издевательствах над солдатом Сычевым, рекомендовал искать причины «дедовщины» в детских садах) и выдвигать обвинения против средств массовой информации и представителей общественности в «очернительстве» армии и чуть ли не в «подрывной деятельности». Подобный отказ от ответственности в сочетании с агрессивным неприятием не только критической, но и вообще любой внешней оценки характерен как для закрытых социальных образований, так и для закрытых личностей.





Особое прикладное значение проблема закрытости в последние годы приобрела в контексте организационной психологии и организационного развития. Закрытая система, особенно в бизнес-среде, далеко не всегда представляет собой мрачную секту с жесткой авторитарной иерархией. Зачастую, на первый взгляд, некоторые закрытые организации могут служить иллюстрацией идеальных представлений о «сильной корпоративной культуре», «самообучающейся организации» и т. п.

Обобщенный портрет такого рода организаций на основе исследования, охватившего 51 крупнейшую американскую компанию, составил в конце прошлого века С. Финкельштейн. Такая компания, по его словам, «...являет собой само совершенство; она шагает впереди всех и предполагает, что остальные участники рынка следуют по прокладываемому ею пути.

Эта компания четко осознает, что делает и к чему стремится. Ее сотрудники глубоко преданы тем испытанным и надежным продуктам, которые являют основу принадлежащей компании торговой марки. Они не нуждаются в том, чтобы потребители разъясняли им свои предпочтения.



Торговые представители этой компании не привыкли отступать. На любом из ее уровней вы встретите сотрудников, которые готовы сделать все, чтобы выполнить поставленную перед ними задачу, и менеджеров, которые готовы устранить любые препятствия на пути к намеченной цели...

129

Самой замечательной чертой этой компании является необычайный командный дух, который демонстрируют ее сотрудники. Все, от генерального директора до подсобного рабочего в небывалой степени отождествляют себя со своей организацией. Здесь нет отдельного лифта для руководителей высшего ранга. В компании практически отсутствует текучесть кадров, многие проработали здесь всю свою жизнь. ... Каждый из сотрудников неустанно пропагандирует цели компании, при этом никто не делает необдуманных заявлений. Если та или иная часть организации становится объектом нападения, все остальные подразделения дружно поднимаются на ее защиту». В то же время С. Финкельштейн пишет, что как ни парадоксально, «все это свидетельствует о том, что в организации сложилась замкнутая культура, принципиально отсекающая любую информацию, которая может войти в противоречие с принятой здесь картиной мира»1. Иными словами, организация представляет собой типичную закрытую систему. Между тем, как показало исследование С. Финкельштейна, ошибочная стратегия многих компаний, приведшая к бизнес-катастрофам, «...объясняется тем, что они существовали в рамках своего тесного замкнутого мира. Их топ-менеджеры, старшие инженеры, другие ответственные работники исходили из собственного опыта и основанных на нем представлений о действительности, которые во многом не совпадали с тем, что происходило в большом настоящем мире»2.

Таким образом, закрытость представляет собой серьезную проблему как с точки зрения собственно социально-психологического содержания и последствий, так и с точки зрения ее выявления в социальной среде.

Практическому социальному психологу, сталкивающемуся в рамках своей профессиональной деятельности с явлениями как личностной, так и групповой закрытости, необходимо особенно тщательно подбирать как диагностико-экспериментальный методический материал, так и способы и техники психологической коррекции, поддержки и сопровождения, отдавая себе отчет в качественной специфичности той психологической реальности, с которой ему предстоит работать.

Защищенность психологическая — относительно устойчивое положительное эмоциональное переживание и осознание индивидом возможности удовлетворения своих основных потребностей и обеспеченности собственных прав в любой, даже неблагоприятной ситуации при возникновении обстоятельств, которые могут блокировать или затруднять их реализацию. Одним из важнейших механизмов, обеспечивающих психологическую защищенность, является психологическая защита — необходимое условие формирования адекватного чувства психологической защищенности. В противном случае закономерно возникновение чувства психологической незащищенности. Эмпирическими гарантами феномена психологической защищенности являются чувство принадлежности к группе, адекватная самооценка, реалистичный уровень притязаний, склонность к надситуативной активности, адекватная атрибуция ответственности, отсутствие повышенной тревожности, неврозов, страхов и т. п. Особое значение стабильное переживание собственной психологической защищенности имеет в детском возрасте и в целом на протяжении всей эры восхождения личности к социальной зрелости, прежде всего, в связи с тем, что отсутствие подобного позитивного эмоционального состояния совершенно закономерно на этом этапе онтогенеза кардинально обостряет

130

чувство одиночества, неуверенности в своих силах, порождает страх и необоснованное чувство вины.

Говоря о проблеме психологической защищенности, важно помнить, что «Фрейд определял защитные механизмы Эго как сознательную стратегию, которую использует индивид для защиты от открытого выражения импульсов Ид и встречного давления со стороны супер-Эго. Фрейд полагал, что Эго реагирует на угрозу прорыва импульсов Ид двумя путями: 1) блокированием выражения импульсов в сознательном поведении или 2) искажением их до такой степени, чтобы изначальная их интенсивность заметно снизилась или отклонилась в сторону. Все защитные механизмы обладают двумя общими характеристиками: 1) они действуют на неосознанном уровне и поэтому являются средствами самообмана и 2) они искажают, отрицают или фальсифицируют восприятие реальности, чтобы сделать тревогу менее угрожающей для индивидуума»1.

Совершенно очевидно, что при таком понимании защитные механизмы личности находятся в тесной, но обратной взаимосвязи с социально-психологическими аспектами защищенности — чем более безопасной воспринимается внешняя среда, тем более открытым и естественным будет поведение индивида и, наоборот, при наличии внешней угрозы для Эго (реальной или иллюзорной) — активизируются защитные механизмы. Причем на первый план выступают не столько объективные характеристики внешней среды по параметрам «безопасность — угроза», «приятие — неприятие» и т. п., сколько ее субъективное восприятие индивидом. Последнее, по мнению целого ряда авторитетных исследователей, обусловлено, прежде всего, качественными особенностями контактов ребенка с матерью на первом году жизни.

На сегодняшний день, большинство авторов выделяют первичные, или примитивные защиты и вторичные, «зрелые» защиты. При этом, «как правило, к защитам, рассматриваемым как первичные, незрелые, примитивные, или защиты “низшего порядка” относятся те, что имеют дело с границей между собственным “я” и внешним миром. Защиты, причисляемые ко вторичным, более зрелым, более развитым, или к защитам “высшего порядка”, “работают” с внутренними границами — между Эго, супер-Эго и Ид или между наблюдающей и переживающей частями Эго»2. В этой связи, с точки зрения социальной психологии, наибольший интерес представляют, естественно, первичные защитные механизмы. К ним традиционно относят: примитивную изоляцию; отрицание; всемогущий контроль; примитивную идеализацию (и обесценивание); проекцию, интроекцию и проективную идентификацию; расщепление Эго; диссоциацию.

Примитивная изоляция представляет собой психологический уход из ситуации за счет изменения состояния сознания. Это самый ранний, скорее всего врожденный способ справиться с трудностями: «Когда младенец перевозбужден или расстроен, он попросту засыпает. ... Взрослый вариант того же самого явления можно наблюдать у людей, изолирующихся от социальных или межличностных ситуаций и замещающих напряжение, происходящее от взаимодействий с другими, стимуляцией, исходящей от фантазий их внутреннего мира. Склонность к использованию химических веществ для изменения состояния сознания также может рассматриваться как разновидность изоляции»3. Про таких людей обычно говорят «он ушел в себя» или «витает в облаках». В своих крайних проявлениях изоляция может принимать

131

форму аутизма. Понятно, что даже в «умеренных дозах» изоляция существенно осложняет социальные контакты и адаптацию индивида практически в любой группе, не говоря уже о риске возникновения химической зависимости. Однако было бы явно неверным оценивать примитивную изоляцию как исключительно дисфункциональную форму психологической защиты. Как отмечает Н. Мак-Вильямс, «главное достоинство изоляции как защитной стратегии состоит в том, что, позволяя психологическое бегство от реальности, она почти не требует ее искажения. Человек, полагающийся на изоляцию, находит успокоение не в непонимании мира, а в удалении от него. Благодаря этому, он может быть чрезвычайно восприимчив, нередко к большому изумлению тех, кто махнул на него рукой как на тупого и пассивного»1.

Отрицание, в отличие от изоляции, напротив, часто связано с существенным искажением реальной картины, поскольку уходит корнями «...в детский эгоцентризм, когда познанием управляет дологическая убежденность: “Если я не признаю этого, значит это не случилось”»2. Классическим проявлением отрицания является реакция типа «Этого не может быть потому, что не может быть никогда» в ответ на какое-либо неприятное известие или факт. В социальном контексте отрицание нередко провоцирует полную неспособность воспринимать любые доводы и действия партнера, не укладывающиеся в ожидаемую и желательную для индивида схему взаимодействия. Вместе с тем, в целом ряде случаев отрицание может играть позитивную роль, позволяя сохранять дееспособность и целеустремленность при неблагоприятно складывающихся обстоятельствах. Особенно отчетливо это проявляется в экстремальных ситуациях: «В чрезвычайных обстоятельствах способность к отрицанию опасности для жизни на уровне эмоций может оказаться спасительной. ... Каждая война оставляет нам массу историй о людях, которые “не потеряли головы” в ужасных, смертельно опасных обстоятельствах и в результате спасли себя и своих товарищей»3.

Всемогущий контроль берет начало «...в инфантильных и нереалистических, однако на определенной стадии развития нормальных фантазиях всемогущества...» Эти фантазии восходят к начальной стадии развития личности, когда младенец еще не способен к идентификации и воспринимает себя и мир как единое целое. В своих здоровых проявлениях всемогущий контроль как защитный механизм связан с интернальным локусом контроля и необходим для поддержания чувства компетентности и уверенности индивида. Но патологическая потребность обладать всемогущим контролем и властью над окружающим миром крайне опасна: «Если личность организуется вокруг поиска и переживания удовольствия от ощущения, что она может эффективно проявлять и использовать собственное всемогущество, в связи с чем все этические и практические соображения отходят на второй план, существуют основания рассматривать эту личность как психопатическую»... Перешагивать через других — вот основное занятие и источник удовольствия для индивидов, в личности которых преобладает всемогущий контроль. Их часто можно встретить там, где необходимы хитрость, любовь к возбуждению, опасность и готовность подчинить все интересы главной цели — проявить свое влияние»4.

Примитивная идеализация (и обесценивание) берет начало в присущей в определенный момент развития всем детям убежденности в том, что «мой папа — самый

132

сильный», а «моя мама — самая красивая». Оборотной стороной этой примитивной веры в чье-то внешнее совершенство и всемогущество, замещающей еще более архаичные фантазии о собственном всемогуществе, является неизбежное разочарование в более старшем возрасте, когда с опытом накапливается «критическая масса» факторов, указывающих на несовершенство родителей, которую уже невозможно игнорировать, прибегая к отрицанию. С точки зрения многих исследователей, «нормальная идеализация является существенным компонентом зрелой любви. И проявляющаяся в ходе развития тенденция деидеализировать или обесценивать тех, к кому мы питали детскую привязанность, представляется нормальной и важной частью процесса сепарации-индивидуации»1.

При этом следует учитывать, что объектом как идеализации, так и обесценивания для нарциссических личностей в равной степени могут выступать и отдельные индивиды, и группы. В этой связи они могут оказывать серьезное негативное влияние на процесс группового развития, а также обычно оказываются неспособны к подлинному сотрудничеству и партнерству в межличностных отношениях.

Проекция, интроекция, проективная идентификация. Согласно современным представлениям, «проекция — это процесс, в результате которого внутреннее ошибочно воспринимается как приходящее извне. В своих благоприятных и зрелых формах она служит основой эмпатии. Поскольку никто не в состоянии проникнуть в чужую психику, для понимания субъективного мира другого человека мы должны опираться на способность проецировать собственный опыт»2. В то же время проекция часто приводит к существенным искажениям восприятия реальности, тем самым осложняя процесс взаимодействия и часто являясь подлинной причиной деструктивных конфликтов. Интроекция — «...это процесс, в результате которого идущее извне ошибочно воспринимается как приходящее изнутри. В своих благоприятных формах она ведет к примитивной идентификации со значимыми другими»3. Механизм интроекции существенно ускоряет процесс социального научения, а также способствует сближению людей в процессе взаимодействия за счет «подстройки» партнеров друг к другу. Вместе с тем, в своих деструктивных проявлениях он может быть причиной виктимного поведения, идентификации с агрессором (как это имеет место, например, при «стокгольмском синдроме»), а также может существенно осложнять переживание горя.

Понятно, что проекция и интроекция являются, по сути дела, двумя сторонами одной медали. В определенных условиях они могут сливаться, образуя механизм проективной идентификации. В этом случае индивид «...не только проецирует внутренние объекты, но и вынуждает человека, на которого он их проецирует, вести себя подобно этим объектам — как если бы у него были те же самые интроекты»4. Проективная идентификация представляет особый интерес с точки зрения социальной психологии, поскольку именно она часто является определяющим фактором при формировании неформальной структуры группы на первом этапе ее жизненного цикла. Кроме того, механизм проективной идентификации лежит в основе социально-психологического феномена, широко известного как «самоактуализирующееся пророчество».

133

Расщепление Эго как механизм психологической защиты основано на «черно-белом» видении окружающего мира, берущим свое начало в довербальном периоде развития, когда ребенок еще не в состоянии осознать амбивалентность, присущую объектам окружающего мира, и воспринимает их как исключительно «хорошие» либо, напротив, как исключительно «плохие». При этом «в повседневной жизни взрослого расщепление остается мощным и привлекательным средством осмысления сложных переживаний, особенно если они являются неясными или угрожающими»1. В своих деструктивных формах расщепление способствует формированию негативных политических, этнических и социальных стереотипов. Исследование «авторитарной личности», проведенное Т. Адорно и рядом других ученых, показало, что тотальная фиксация на расщеплении была свойственна наиболее зловещим персонажам в человеческой истории и по сей день лежит в основе как правого, так и левого экстремизма.

Диссоциация — «...это “нормальная” реакция на травму...» по принципу «меня здесь нет» или «это происходит не со мной». ... Выгоды диссоциирования в невыносимой ситуации очевидны: диссоциирующий отключается от страдания, страха, паники и уверенности в надвигающейся смерти»... Вместе с тем, «Огромным недостатком такой защиты является, конечно, ее тенденция автоматически включаться в условиях, когда на самом деле не существует риска для жизни, и более точная адаптация к реальной угрозе нанесла бы значительно меньший урон общему функционированию»2.

Поскольку, как уже отмечалось, вторичные психологические защиты имеют лишь опосредствованное отношение к социально-психологическим процессам, мы не станем их подробно рассматривать, ограничившись лишь перечислением. К ним относятся: репрессия (вытеснение); регрессия; изоляция; интеллектуализация; рационализация; морализация; компартментализация (раздельное мышление); аннулирование; поворот против себя; смещение; реактивное образование; реверсия; идентификация; отреагирование; сексуализация; сублимация.

Прямая профессиональная обязанность практического социального психолога состоит, в частности, и в том, чтобы выявить в интересующем его сообществе тех людей, которые страдают, чувствуя себя психологически незащищенными, и при этом либо таким образом воздействовать на социальное окружение, чтобы у конкретной личности не было оснований чувствовать себя личностно и социально уязвимой, либо провести соответствующую работу по восстановлению ее адекватного самовосприятия.

Значимый другой — личность, оказывающая влияние на других людей, что выражается в качественном изменении их смысловых образований и поведенческой активности. Сам термин «значимый другой» был предложен и введен Г. Салливаном еще в 30-х годах XX века. На разных этапах исследования феномена межличностной значимости выдвигались различные основания подобных отношений. Традиционно выделяют три подхода, которые достаточно стихийно сложились в самой исследовательской практике. Первое направление представлено широким спектром конкретных в своем подавляющем большинстве экспериментальных исследований отношений значимости как межиндивидуальных связей, базирующихся на чувствах «симпатия — антипатия». По сути дела, речь в данном случае идет об одной из областей исследования аттракции. Интенсивность разработки этого направления изучения отношений значимости была предопределена развитием социометрического метода. Здесь в центре

134

анализа оказываются, в первую очередь, взаимоотношения людей, значимость одного из которых для другого или их взаимная значимость могут быть охарактеризованы как непосредственные, не связанные с целями и задачами их взаимодействия. Второе направление анализа отношений межличностной значимости в целом и определения круга значимых лиц, в частности, обусловлено представлением о наличии такого пласта межличностных отношений, характер которых непосредственно не зависит от привлекательности партнера или неприязни к нему. Эта страта интрагрупповой активности представляет собой межличностные отношения, которые в существенной мере опосредствованы содержанием совместной деятельности. В контексте проблематики «значимого другого», в первую очередь, в данном случае привлекают внимание феномены личностной референтности и авторитетности. Развитие этого направления исследования отношений межличностной значимости, прежде всего, было предопределено становлением теории деятельностного опосредствования межличностных отношений в группах. Третье направление изучения межличностной значимости в реально функционирующем сообществе представлено работами, посвященными рассмотрению как социально-психологических, так и психолого-управленческих проблем руководства. Условно эти исследования можно обозначить как попытку анализа феномена «формальной власти». И здесь имеется в виду рассмотрение значимости другого как функции той институализированной роли, которая, в конечном счете, и является собственно значимой для подчиненного и при этом порой не только не обеспечивает действительно личностной значимости руководителя, но и мешает трансляции его личностности, превращая нередко личностно богатый образ в лишенный своей индивидуальности, схематизированный «портрет исполнителя роли». До недавнего времени в силу целого ряда обстоятельств и, в первую очередь, в связи с различными исследовательскими задачами, достаточно легко выделяемые три стихийно сложившиеся основные направления изучения «значимого другого» практически не пересекались и существовали как бы независимо друг от друга. В то же время появление и разработка концепции персонализации позволили на современном этапе развития социально-психологической науки построить трехфакторную модель «значимого другого» (А. В. Петровский), то есть рассмотреть все три указанных критерия значимости, что называется, в «связке», как генерализованные и в целом независимые основания возможной значимости одного человека для другого. Трехфакторная модель «значимого другого» носит вероятностный характер и позволяет не только оценить характер его влияния через призму трех переменных: «симпатия — антипатия», «референтность — антиреферентность», «статус власти — подчиненность», но и выстроить типологические модели «значимого другого» путем сопоставления выраженности всех трех указанных переменных.

Как было уже указано выше, история разработки отношений межличностной значимости восходит, по сути дела, к работам самых первых классиков персонологии, социально-психологической и общепсихологической науки. Так, например, одни из самых глубоких современных исследователей психологии отношений значимости и, в частности, феномена субъективной значимости одного человека для другого, авторы вполне завершенной по форме и крайне оригинальной по содержанию модели межличностной значимости А. А. Кроник и Е. А. Кроник1 выстраивают развернутую во времени цепочку нарастания научной заинтересованности вопросами отношений значимости, первые звенья которой на десятилетия предваряют 30-е годы, когда во многом

135

усилиями американского ученого Г. Салливана в психологическом лексиконе прочно утвердилось понятие «значимый другой». С этой точки зрения имена У. Джемса, Ч. Кули, Дж. Мида, Г. Салливана, Г. Хаймана как бы символизируют качественные точки в континууме, отражающем поступательное движение научной психологической мысли от момента зарождения проблематики отношений значимости до периода 30—40-х годов XX века, когда она стала одной из ключевых в психологии. Понятно, что условные промежутки между этими для всех известными ориентирами легко могут быть заполнены работами других, куда более многочисленных исследователей.

В отечественной психологии изучение отношений «значимых других» имеет не менее яркую и содержательную историю, чем разработка этого круга вопросов за рубежом. А. Ф. Лазурский, В. Н. Мясищев, Б. Г. Ананьев, Б. Ф. Поршнев, Л. И. Божович, М. И. Лисина, Б. Ф. Ломов, А. А. Бодалев, И. С. Кон, А. В. Петровский, А. А. Кроник, Е. А. Кроник, Н. Н. Обозов — вот, конечно же, далеко не полный список тех, кто внес и сейчас вносит самый существенный вклад в развитие отечественной традиции психологического исследования отношений межличностной значимости как в теоретическом, так и в конкретно-экспериментальном планах. По-видимому, наряду с вышеуказанными при необходимости могут быть отслежены и другие линии развития рассматриваемой проблематики, обнаружены и описаны относительно самостоятельные, а главное, самоценные ответвления от основного ствола научного поиска, выделены те или иные сферы анализа, может быть, и неправомерно оттесненные на периферию исследовательской практики. Подобное углубленное и развернутое научное изыскание вряд ли осуществимо в рамках настоящего учебного пособия, а по большому счету и не является собственно его задачей, что безусловно не умаляет важности таких специальных разработок в трудах историков психологической науки.

В то же время нельзя не заметить, что, несмотря на длительный и достаточно пристальный интерес к проблематике отношений межличностной значимости в группе со стороны психологов, придерживающихся различных подходов, пониманию природы этого типа межличностных связей, механизмов их зарождения, становления, развития и разрушения, целый ряд немаловажных вопросов остался еще на стадии дискуссионной проработки. Примером тому может служить реально просматривающийся в психологической литературе терминологический «разнобой» при определении такого ключевого для понимания содержательной сути отношений межличностной значимости понятия, каким является категория «значимый другой». В этом плане утверждение А. А. Кроника и Е. А. Кроник о том, что еще Г. Салливан «столь основательно описал влияние значимых других на процесс формирования личности, что после него словосочетание “значимые другие” приобрело терминологическую строгость»1, выглядит по меньшей мере излишне оптимистичным. Скорее следует согласиться с выводом И. Г. Дубова о том, что в существующей сегодня исследовательской практике авторы, как правило, «либо искусственно сужают сферу применения термина “значимый другой”, либо относят его к нерасчлененной массе явлений, смешивая, а иногда и просто путая такие понятия, как “авторитетность”, “референтность”, “сила власти”, “значение роли” и т. д.»2.

Справедливость этой оценки подтверждается даже самым беглым знакомством с теоретико-экспериментальными и собственно эмпирическими исследованиями

136

отношений значимости. Но в то же время трудно безоговорочно разделить представление цитируемого автора по поводу того, что одной из решающих причин сложившейся ситуации является, как он считает, именно то обстоятельство, что «обыденное сознание смешивало в содержании используемого для описания этого явления (имеется в виду “субъективная значимость” — В. И., М. К.) понятий (важный, нужный, значимый, приятный, интересный, значительный, полезный и т. д.) самые разнообразные виды субъективной значимости и не могло выделить по достаточно убедительным критериям различные типы “значимых других”»1. Сам факт подобной понятийной размытости категории «значимый другой», как и «отношения значимости», без сомнения имеет место и — более того, совершенно не удивителен, если принять во внимание свойственную обыденному сознанию терминологическую нечеткость и понятийную неопределенность. Но вряд ли это может служить не только оправдательной, но и объяснительной причиной экстраполяции картины категориальных пересечений, когда речь идет о понятийном аппарате научной дисциплины. Кроме того, можно привести в пример внушительное число случаев (в том числе и в рамках социальной психологии), когда не меньшая смысловая путаница на уровне обыденного сознания не помешала исследователям действительно добиться терминологической строгости применительно к тому или иному понятию (например, четкое разведение понятий «роль», «статус», «позиция», «положение»2).

По-видимому, все же решающим фактором, обусловливающим не только формальные, внешние фиксируемые на уровне «значимого другого» несовпадения в понимании этого термина, но и собственно содержательные противоречия видения различными авторами той психологической реальности, которая лежит за этой категорией, является не изначальная неструктурированность обыденного сознания и даже не какое-то качественное несходство теоретических платформ, на которых стоят различные исследователи3, а то, что словосочетание «значимый другой» заметно чаще, чем это может показаться на первый взгляд, используется как объяснительный термин и значительно реже выступает в качестве собственно предмета изучения. Многообразие как теоретических, так и особенно экспериментальных задач конкретных работ, несопоставимость методического инструментария, а потому и невозможность сравнения эмпирических данных, «разношерстность» контингента испытуемых и, главное, порой достаточно выраженное стремление отдельных авторов представить выявленные ими закономерности и зависимости как своего рода универсальные характеристики отношений значимости — все это в определеяющей степени и привело к тому, что даже такой, далеко не самый сложный вопрос, как выявление количественных показателей значимого круга общения, или круга значимых лиц, до сих пор до конца не прояснен. Более того, вполне вероятно, что в ближайшее время в связи с возрастающим интересом проблематики отношений межличностной значимости, имеющие место расхождения цифровых их показателей могут приобрести тенденцию к углублению, если установка на поиск универсального числа членов значимого круга общения не будет преодолена.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.