Сверхновая звезда суть предел старости

Ничтожно знанье в безграничном,

Как блик, тревожащий пучину.

Исканья ширя симметрично,

Близки ли мы к первопричине?

Разве возможен опыт, окончательно опровергающий вечность?.. Безусловно, опыт удела того или иного явления служит адвокатом выражения «Ничто не вечно». Когда происходит отрицание подобного закала, речь идёт всегда только об опыте, уходящем корнями в человеческий чувственный аппарат. Мысленно отрываясь от последнего, воистину ненадёжного и превратного, хотя и самого непосредственного, приходиться усомниться в справедливости таких заключений, где смело рушатся права на существование вечности. По крайней мере, за неимением достаточных оснований, чтобы утверждать о пустоте понятия вечного, не станет лишним обдумывание проблемы щепетильней.

Позволим себе предположить, хотя нет – уверенно утвердить – о наличии причины, импульса у всего сущего. Но если мы в эту систему вписываем некоторый самый изначальный и исконный импульс, каково же его происхождение? Если он действительно изначальный, то не значит ли это, что у него нет причины?

А что позволило нам провозглашать обязанность всякого процесса или предмета иметь как начало, так и конец? На микроуровне, уровне лет, веков, целых эр это несомненно. На уровне отдельного, индивидуального – также. Но, охватив более широкие горизонты, следует, пожалуй, отдать под трибунал рассуждений то, что никакого начала и не было, исходя из чего, нужда в наличии конца исключается сама собой: ибо начало суть перевёрнутый наизнанку конец.

В то же время нельзя не согласиться вот с этим утверждением – всё во Вселенной имеет причину, ничто не случайно, если самым скрупулёзным образом подойти к его дефиниции: всё «во Вселенной», но позволительно ли заключать, что и Вселенная суть следствие? Ведь, заключая так, мы вводим в нашу мысль запредельную выдумку, что помимо вселенной есть что-то ещё. Если, однако, определить последнюю как непрерывно колеблющуюся зону пространственно-временных баталий и примирений, испещрённую аффектами, то приближается согласие с тем, что, видимо, лишь участники зоны имеют черты мнимой смерти, но в конечном итоге имеют обусловливающий орган в лоне этой зоны, природа которой незыблема.

Допуская беспричинность первопричины (это тавтология, ибо первопричина является итак первой!), мы приходим к её вечности – но никак не к грандиозной вспышке в пустоте – следственно, и вечности всего проистёкшего из неё. Оставаясь же на позиции причинности, мы также уходим в неопределённую протяжённость идущих одна за другой причин – в вечность. Находим ли мы первичную субстанцию, лишённую прародителя, иль беспрерывно мчим в безмерность прошлого на колесницах различных теорий, оснащённых каузальностью (причинностью), – мы погрязаем в зыбкую трясину неясности. В первом случае нас раздирает сомнение в возможности отсутствия двигателя у перводвигателя, а во втором – мы обречены непреодолимостью временных горизонтов и останавливаемся на чём-то, обрекая свой разум всё на ту же участь скепсиса и неизвестности.

Другими словами, вводя понятие первопричины, мы предполагаем, что у чего-то нет своей причины, а это в корне перечит принципу каузальности. Оставаясь же на позициях здравого смысла, опосредованного матерью мышления – логикой, – мы не находим берега, видя перед собой – также, как и за своей спиной, – необъятный каскад причин и следствий.

Мы познаём свойства отдельных феноменов, исследуем составные конструкции мироздания, экспериментируем, но не вправе требовать от мира начала, хотя это очень удобно и правдоподобно. Не стоит забывать, что польза, положительный результат, симпатичность не есть ещё критерии истинности того или иного заключения. Ведь совершенно предосудительно было бы заявлять, что, например, раз религия столь полезна и на её алтарь извечно взгромождалось изрядное количество жертв, то она зиждется на истинных предпосылках и догмах, приближающих к сути.

Придерживаясь эмпирии, мы гордо продолжаем утверждать о причинно-следственных императивах, о конечности и фатальности абсолютно всего. Но если принимать на веру такой порядок мысли, то, как следствие, приходишь к глобальному заключению, что всё когда-то исчезнет. Справедливо ли рисовать в своих умах полную бренность, помня о том, как мал наш срок, да и срок всего человечества по отношению к тому необозримому масштабу, который чертиться пером вечности? – В нас сквозят наш трепет и наша ограниченность, а не поиск истины.

Прекратив посылать упрёки в сторону человеческого несовершенства, осознание чего становится аксиомой для всякой благоразумной наблюдательности, обратимся к опытной позиции: удастся ли воспроизвести в лабораторных условиях процесс созидания Вселенной? А если удастся, можно ли будет с невозмутимой уверенностью позволить себе стать рабом тех выводов, которые будут сложены адептами науки?

Предположим, что успешность станет спутником их изысканий. Однако, разве всякий опыт, который способен сотворить род человеческий (независимо от размаха), не подразумевает наличие опытной базы, реагентов, которые будут подвергнуты испытаниям? Наличие всё и портит, если мы стремимся к доказательству начала из ничего: ведь о постоянных трансформациях, переходах и круговоротах известно каждому. Естественно, Теория Большого Взрыва – божество каждого настоящего учёного – имеет все определяемые современным положением науки шансы на доказанность. Но Большой Взрыв, даже если и имел место, суть не больше, чем один из многочисленных аффектов Вселенной. Это явление представляет собой только начало того, что мы можем знать, но не начало всего, которое по большей доле для нас есть безмерная тень. Кощунственной дерзостью слышаться слова вроде «рождение Вселенной», ведь рождение это не всё из ничего – это когда подобное производит подобное, то есть это не появление дитяти из неоткуда, а процесс отделения плода от роженицы. Рождение – необходимое условие существования, существование – необходимое условие рождения. Разве в окружности есть начало, есть конец? – Что бы не появилось в качестве новой формы и части уже существующего, оно вносит в мир свежую палитру причин (воздействие которых простирается в безмерную даль), возвращаясь в какой-то миг вечности к себе же.

Самый главный, загадочный (бытие из небытия) и тёмный для нас эксперимент не повторим (это уже при допущении столь подозрительного условия – положительного ответа на вопрос: есть ли вообще что повторять?) из-за того, что мы всегда используем нечто (как и природа) для производства и достижения чего-то. Тогда, всё что происходит на платформе пространства и времени – это толчок, видоизменение, перевоплощение, но не то начало, что ищут каторжники умственного труда в целях встряски всей системы знания, добываемой исстари. Раз что-то есть, то оно всегда было и не имеет прав когда-нибудь прекратить свою судьбу, какой бы энергетический вид не был принят, какой бы межформенный переход не был предпринят. – Какой бы результат не был получен в мировой колыбели форм и видов, в ней всегда есть что-то самосохраняющееся, пусть и рядящееся во всё новые обличья.

Не только исходя из вышеотмеченного, но также из понимания законов неразрушимости материи и энергии, из-за невыполнимости задачи отыскать причину, например, силы тяжести (именно причины, а не условия, которым является масса; то есть «Почему есть гравитация?»), проистекает глубокое воззрение на вечную природу Вселенной – пристанища, где обрёл кров недоработанный и беспрестанно любопытный орешек мышления, увенчавший древо жизни.

Что вообще поддерживает циркуляцию крови в таком страшном понятии, как небытие? Неужели и тут наши страхи и подтасовки взяли вверх, исказив понимание самого сердца космической субстанции? Ввиду солидарности к ранним выводам, где победоносно оправдана вечность нашей пристани, вопрос о небытии самоистребляется и не нуждается в лишнем словоизвержении. Но, запутанный в боязливости продукт человечества не найдёт в таких выводах успокоительного снадобья: он не обременяется размышлениями о мироздании – он явственно осознаёт бренность своего ядра – способности чувствовать себя, основанной на функциях жизнеобильного мозга, которые имеют свойства прекращаться. В этом и лежит главная проблема – в неспособности объять все сплетения материи, энергии и описывающих их законов и составить для себя схематичное представление, живописующее нечто подобное круговороту воды на земном шаре и указывающее на то, как жалка по своей глубочайшей природе боязнь к небытию. Составлению представления обязательно должно быть предпослано понимание надутости и неосязаемости догматов о небытии и подобного рода вампиризмах, что позволит никогда не полной картине нашего созерцания залатать свои дыры, происхождение которых заключено в физиологических пределах нашего познания, а не в том, что чего-то нам не суждено понять. Шагая бок о бок с интеллектом к пику просвещения, как только позволяют угол обзора и бесстрашие скалолаза, можно достичь состояния ума, где бытие поглощает всё существовавшее когда-то небытие (это происходит на арене воображения) и воздвигает себя на заслуженный трон неукротимого и цикличного космоса.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: