Что меня характеризует как художника

Есть некоторые стороны искусства, которые для меня наиболее характерны. О них я хочу поговорить.

Каждое искусство располагает своими средствами. Живопись использует много цветов. А рядом с живописью существует <217>

M. Ю. Лермонтов

Ксилография

графическое изображение, ограничивающее художника черным и белым цветом, сокращающее его изобразительные средства. Черный и белый цвета характерны для графики. В одном случае – все богатство цветов к услугам художника; в другом случае он ограничен черным и белым и в этой гамме должен мыслить все цвета. Это – графика, графическое изображение. Когда изображения ограничены в средствах, художник должен эти средства обогатить. Изобразить черным и белым все цвета, все разнообразие оттенков. Изображать не снег, потому что он белый, и голые деревья и ворон, потому что они черные, а все многообразие природы, все богатство цветовое выразить черным и белым. Вот это искусство, ограниченное в своих средствах, для меня и характерно.

Это одно.

Кроме того, некоторые искусства усложняются обстоятельствами, которые им сопутствуют. Живопись на холсте можно повесить на любой стене и перенести куда угодно. Она, как независимая от обстоятельств, может смотреться всюду. Так же и станковая графика, то есть рисунок или гравюра, существующие самостоятельно, вне книги.

Не то в монументальной живописи – живописи, которая создается в архитектуре. Она должна относиться к определенному месту, соотноситься с дверью, с окнами, венчать дверь или быть где-нибудь между различными архитектурными формами. Форма места нередко диктует точку зрения: откуда смотреть, как смотреть, и это влияет на композицию, на изображение.

Но не только в монументальной живописи, а, например, в книге мы тоже видим, как место влияет на изображение. Не все равно, где помещено изображение,– в начале текста или в конце, обложка это или титульный лист, то есть первая страница, на которой пишется все, что касается книги: автор, название, издательство и год.

Совсем по-разному звучит изображение на правой и левой странице. Да, каждое место в книге различно, по-своему влияет на изображение, обусловливает его.

Еще сложнее обстоит дело в театре. Там тоже по-разному используется изображение: то как занавес, то как задник, то как кулиса.

В целом изображения в искусстве делятся на более обусловленные обстоятельствами и менее обусловленные.

И вот меня тянуло всегда к искусствам, которые усложнялись обстоятельствами места,– к монументальному, или к книжному, или к театральному.

Правда, я рисовал с натуры, то есть занимался непосредственным изображением, но стремился к фреске (фреска – это живопись прямо на стене, по сырой штукатурке), сграффито, к <219> стенной живописи, книге с ее сложностью, к театру. Это для меня характерно.

Причем во фреске или сграффито мне интересно делать большие фигуры, которые поэтому становятся особенно живыми.

Итак, как я уже сказал, меня увлекает искусство, ограниченное в средствах, обусловленное местом, как-то: стенная живопись, книжная графика, театральная постановка, а также труднообрабатываемый материал.

В произведении искусства материал играет большую роль.

Есть материалы, легко подчиняющиеся воле художника – например, глина. Мокрая, мягкая глина отпечатывает пальцы, передавая их движения. Все передает мокрая глина, любое прикосновение отпечатывается на ней. Начиная с каркаса, глина налепливается постепенно, образуя то, что хотел художник, то, что он мыслит в голове.

Другое дело – камень или дерево. С трудом художник вырубает фигуру в камне или дереве; камень как бы сопротивляется и нелегко подчиняется художнику. Зато камень или какой-нибудь кусок твердого материала помогает, подсказывает художнику форму того, что он хочет выразить. Художник как бы видит в материале то, что он создает.

Так вот, я люблю материалы, сопротивляющиеся художнику, с трудом обрабатываемые. Поэтому, между прочим, я люблю гравюру и резьбу-скульптуру из твердых материалов – из дерева и слоновой кости.

Но в первую очередь я книжник-иллюстратор. Вся сложность литературной тематики для меня интересна. И передать в иллюстрациях характер литературного произведения для меня очень важно [117].

–––

Иногда меня спрашивают: отчего я люблю именно гравюру? Признаюсь, мне нравится преодолевать непокорность, сопротивление самого материала. В такой работе принимаешь самые верные решения, идешь к цели самыми краткими, прямыми путями.

Раньше я всегда любил более всего свою будущую книгу. А прежние, казалось, чем-нибудь нехороши. Пожалуй, сейчас я считаю более всего удачными свои иллюстрации к Пушкину. Пушкинские вещи у меня самые выстраданные и передуманные. И тут я не уступал никаким критикам и редакторам, убеждавшим меня изменить тот или другой образ.

И еще открою один секрет, отчего я так люблю искусство книжной графики. Тут ты выступаешь как соавтор писателя, сопереживаешь с ним. И решаешь другую трудную задачу – синтез искусств. Как художник-монументалист идет об руку с <220> архитектором, так и иллюстратор помогает творить облик прекрасной книги.

Но, иллюстрируя книги писателей прошедших веков, нужно все-таки оставаться современным художником. Нельзя отказываться от большого опыта, накопленного искусством за последние десятилетия. <...>

Но опыт, конечно, я не понимаю как подражание. Мои любимые ученики – А. Ливанов, А. Гончаров, Ю. Пименов, А. Билль, В. Федяевская, Ф. Константинов и другие идут в искусстве каждый своей дорогой. Но я считаю, что был им полезен. В сущности, я учил своему методу, но каждый из моих учеников на его основе нашел свой собственный путь в искусстве. Именно он ведет к успеху, а не подражание признанным авторитетам и уж ни в коем случае не стремление к славе, к званиям и отличиям. Конечно, признание радует и согревает. Мне очень приятно, что мое искусство заслужило признание, но я всегда стремился не к славе, а к тому, чтобы, честно идя своим путем, быть полезным людям. Я шел от одной вещи к другой, и это увлекало, это были открытия!...

Я никогда не взялся бы давать рецепты и советы, как стать художником. Научить этому невозможно. Если тебе нечего сказать людям, ты никогда не станешь художником. Если ты мелочен, расчетлив, завистлив, эгоистичен, ты не можешь быть художником. В каждой картине живет, фиксируется время, прожитое художником. Будет видно, прожил он его творчески или нет....

Я занялся искусством потому, что не мог не заниматься им. Потом оно стало для меня очень серьезным делом: ты говоришь о красоте, о добре и справедливости. А всякие побочные мысли и расчеты только мешают, заслоняют яркость, безмерность, великое чудо жизни....

Кажется, что ты воспринимаешь мир очень необычно, по-своему, а в конце концов сделанное тобой оказывается полезным всем. У настоящего художника его субъективное восприятие мира соответствует правде жизни. Главное же в том, чтобы любая вещь в мастерской художника была свидетельством беспрерывного труда, высокого вдохновения и самостоятельности чувств [118].

–––

... Вы спрашиваете, какие произведения я считаю главными, и, думаю, подразумеваете гравюры, а я многое еще делал.

Начинал я как живописец, так и учился, но, правда, эти работы почти никто не знает. В течение жизни работал как монументалист, но эти работы большей частью уничтожены. Последние из них – это фрески в Историческом московском музее в Петровском зале и мозаики в Варшаве в Советском посольстве. <221>

Автопортрет

Чернила, перо

Кроме того, работал в театре. Делал Шекспира «Двенадцатую ночь», «Собаку на сене» Лопе де Вега, Пушкина «Маленькие трагедии», «Великий государь» Соловьева и др. Немного занимался скульптурой из кости слоновой и дерева. Много рисовал карандашом – и так и в поездке к калмыкам, на Кавказ, к киргизам, в Самарканд....

Не хочу быть назойливым, но скажу только про себя, что я никогда не был в узком смысле изобразителем, в книге делал всю книгу и одинаково занимался и иллюстрацией и шрифтом, в театре конструировал сцену, в монументальном – вмешивался в архитектуру, словом, старался в каждом произведении сделать и вещь и образ [119].

–––

Меня иногда спрашивают: хотел бы я построить свою жизнь иначе? Например, стать живописцем? И я отвечаю: нет. Прожитые мною семьдесят шесть лет дают право на столь категорический ответ.

В молодости я учился живописи. Мне сулили успех. Возможно, я даже стал бы хорошим живописцем; но предпочел графику. Предпочел как изобразительное искусство, более доступное людям, чем живопись, как искусство массовое. <...>

Впрочем, не только графика, но и настенная живопись – фреска, мозаика. Этому массовому и любимому мной виду искусства я тоже некогда уделял немало сил и времени.

Порой раздаются высказывания, что книжная иллюстрация и стенная живопись обкрадывают возможности художника... Убежден, что это совершенно не так. На первый взгляд действительно художник ограничен в своих возможностях творческими замыслами писателя или архитектора. Но вместе с тем художник становится и соавтором, который, не искажая первоначального замысла, обязан сделать произведение более прекрасным, гармоничным, доступным еще большему числу людей.

От некоторых молодых художников и писателей мне часто доводилось слышать: как стать оригинальным?

В первую очередь не думать об этом. Оригинальничанье обедняет, обкрадывает искусство. Оно обычно идет рука об руку с выхолащиванием чувства, мысли и правды. А ведь индивидуальность художника проявляется в первую очередь в умении видеть натуру.

Вспоминаю такую наивную историю, возможно, слишком наивную для опубликования в печати. Однажды со своим маленьким внуком я впервые отправился гулять в поле. По дороге он увидел теленка и восторженно закричал: «Дедушка, у него четыре ноги!»

Мне думается, что вот так же восторженно, глазами первооткрывателя, должен смотреть на окружающий мир художник. <223>

Каждая его работа должна предстать перед людьми как откровение, заставляющее их взглянуть на привычные, примелькавшиеся вещи и явления по-новому.

К этому я всегда стремился в своем творчестве. И если хоть когда-то, хоть в чем-то достигал этого,– значит, прожитые годы прошли не зря [120].

[Письмо В. Л. Фаворского,зачитанное 18 ноября 1964 г. на открытии персональной выставки в ГМИИ им. А. С. Пушкина]

Разрешите прежде всего поблагодарить вас за посещение моей выставки.

Затем я благодарю работников Гравюрного кабинета и во главе их благодарю очень Евгения Семеновича Левитина. Он сделал прекрасную выставку. Благодарю также сотрудников и дирекцию музея.

По дошедшим до меня слухам, выставка сама по себе уже становится произведением искусства экспозиции. Я, к сожалению, ее не видел.

А я хотел бы обратить ваше внимание на мои рисунки. Гравюры оценены давно, о них говорили много, а рисунки в таком количестве выставляю впервые. Хотел бы знать ваше мнение о них. Мне кажется, когда твое искусство проверяется натурой, то это очень важно. Видение натуры влияет на все твое искусство. И мне хотелось бы слышать от вас оценку моего рисунка.

Благодарю всех художников, с которыми в жизни встречался и кем наше богатое искусство представлено. Моими товарищами, влиявшими на меня, помогавшими в художественной жизни, были П. В. Кузнецов, Н. М. Чернышов, Л. А. Бруни, Н. Н. Купреянов, К. Н. Истомин, С. Д. Лебедева, А. Т. Матвеев, П. Я. Павлинов, М. С. Родионов, М. С. Сарьян, С. В. Герасимов и многие другие. Среднее поколение и молодежь обещают, что художественная жизнь будет богатой и впредь.

Желаю вам всего хорошего. Будьте здоровы [121].

Примечания

Опубликованные тексты В.А.Фаворского

От составителя

Г. Шторм

Труды и дни Михаила Ломоносова

Иллюстрация

Ксилография

Примечания [1]*

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: