Как я работал над «Джангаром»

Меня прежде всего увлекало то, что образы и действие в калмыцком народном эпосе при всей фантастичности в то же время очень реалистичны, и вы, читая, ясно видите и реально чувствуете и пейзаж – от богатых пастбищ до бесплодного перевала, и богатырского коня, который описывается чрезвычайно подробно, и богатыря с его внешностью, одеждой и повадкой; и все это описывается очень красочно и не в переносном, а в буквальном смысле, все определяется цветом: и богатырь, и конь, и знамя, и оружие, и части лица и тому подобное.

На то, что согласился иллюстрировать, повлияло и следующее обстоятельство. Когда я рассматриваю гравюру как художественный язык для иллюстрирования эпоса, хотя бы русского, то мне кажется, что эта техника в ее обычном виде для эпоса не подходит, для эпоса, с его простой материальностью образов, штрих, строящий форму и трактующий цвет несколько отвлеченно, не подходит, и поэтому я, когда делал эпические вещи или думал о них, то останавливался на силуэте, где простота, материальность, «тельность» изображаемого по стилю подходили к эпосу.

Так делал я «Слово о полку Игореве».

Но образы монгольского эпоса, в частности калмыцкого, возможны для гравюры. Гравюра может ответить на них, конечно, своеобразно перестроивши свои средства: движение штрихов, динамику формы и черный и белый цвета. Локальный цвет должен играть большую роль, нужно избегать беспредметной штриховки, пользоваться узорами, стараясь ими дать и рисунок и тон. <157>

Наша европейская гравюра идет от Ренессанса и поэтому рационалистична; восточная же, например китайская, гораздо старше и проще, наивнее и очень конкретна в цвете.

Все эти соображения имели для меня очень большое значение.

Больше всего дала мне поездка на место – в Калмреспублику, в Элисту, в улусы и табуны.

Но, прежде чем описывать саму поездку и ее результаты, необходимо остановиться на характере эпоса, на его главных героях, потому что их искать поехал я в Калмыкию и по мере моих сил и по мере времени, мне отпущенного, нашел этих героев.

Самая древняя фигура – это Шикширги, отец Хонгра; он очень стар, про него говорится, что он жестоко изнурял свое тело в подвигах, в борьбе с людьми и природой; он диковат, порывист, страшно силен, но глуповат, наивен, любит выпить арзы.

Все интродукции песен говорят о счастливой жизни, о вечной молодости, о вечной весне, хотя сами песни рассказывают часто о трагедиях борьбы; но через фигуру Шикширги как бы видится та трудная, большей частью в тяжелой борьбе с окружающими народами и с природой проходившая жизнь калмыцкого народа, в этой как бы двойственности – замечательный реализм эпоса, и воплощение чудесной мечты о стране Бумбе, и жестокая действительность, где целые народы угоняются в плен и где в борьбе кровь на богатырях запекается панцирем.

Так вот, через Шикширги мы видим жестокую сторону истории; другую, счастливую, мы видим воплощенной в Джангаре, в луноликом нойоне. Он тоже воин и герой, но он, кроме того, центр, объединяет всех и под ним все счастливы. Для него богатыри бросают свои народы, отцов, матерей, жен.

Следующая большая фигура – это Хонгор, по прозванию Алый Лев. Он сын Шикширги и не самый сильный, но самый доблестный – соединяющий в себе и ум, и отвагу, и честь – богатырь. Из других богатырей, которых всех 12, интересно тут еще отметить Савра Тяжелорукого и красавца всемирного Мингйана. Первый похож на нашего Илью и могучестью и простотой, так же, как Илья, обижается на нойона, но в беде выручает. Второй – это красавец, запевала, игрок на гуслях, женщины не могут видеть его равнодушно, у них пояса сами развязываются, у девушек на груди пуговки все отскакивают.

А сами женщины. Вот тростинка Шавдал, жена Джангара; в свете ее правой щеки можно пересчитать всех рыб, плавающих в море с этой стороны, можно пасти ночью овец; также и в свете левой ее щеки.

Так вот, за образами героев эпоса, за материалом к ним я и отправился в Калмреспублику, и вот что я там нашел. <...> <158>

Я увидел много старинной, главным образом женской, одежды, некоторые платья – прямо шедевры по сочетанию цветов, например, шелк шанжан желто-серый и отделан черно-розово-серебряным орнаментом. Орнаменты женской одежды собственно и дали мне много мотивов и убедили меня в том, где я должен взять основную линию. На орнаменте отразилась масса влияний – и татарских, и кавказских, и других, вплоть до астраханских монашек, вышивавших в стиле генеральских воротников; но меня поразило то, что в основе всякой вышивки на женском костюме я встретил меандр и подобные меандру мотивы, очень строгие; в цвете же это – черное и радужные раз беги, радуги и солнца окружают эти меандры. Эти мотивы, по-видимому, очень старинные, строгие, иногда прямо напоминающие греческие, но обнаруживающие свою восточную природу хотя бы в том, что, не стесняясь огибают и прямую, и круглую, и овальную форму. Но я был рад, от этих мотивов повеяло на меня классикой Востока. Наряду с этим масса, если можно так выразиться, барочных тенденций – в деревянной резьбе, в иконной живописи, в скульптуре, в серебряных изделиях,– витиеватые, яркие по цвету, несколько тяжеловатые и чувственные формы орнаментов, фигур, складок одежд, огня, облаков и тому подобного.

Теперь о человеке. Тип калмыка разнообразный, по-видимому, различные примеси меняют его в различных местах, но что по большей части поражает, это мягкость черт лица при широких скулах, которые часто дают правильный овал; маленький нос, у женщин – носик; небольшой рот, часто круглый, у девушек это ротик, как лепестки розы; не сильный подбородок; у мужчин высокий лоб, откинутый назад, у женщин – красивый круглый. Лица, особенно женщин, иногда поражают тем, что как бы рассчитаны только на фас, изобразить красавицу в чистый профиль так, как делает это художник Ренессанса, я не решился, щеки загораживают середину лица, но это придает лицу своеобразный стиль – стройность и красоту, овал часто очень строгий.

Итак, иногда почти детская мягкость черт лица, стройность фигуры, длинная талия, изящество рук поражали меня часто. Изящество человека в незнакомых, неизвестных для меня формах.

Конечно, типы разнообразны, есть и длинные строгие лица – я их взял для Шикширги, для разгневанного Савра, для Алтана Цеджи; есть и круглые, луноликие, нужные мне для Джангара, Мингйана и т. д.

Собрав таким образом материал, правда сколько-то спешно, я приступил к иллюстрированию и тут же из-за краткости времени должен был пригласить целую группу художников, которым предоставил мой материал и которые мне помогали: одни в <159> орнаменте, другие в гравировании, третьи и в композиции; сын мой и Георгий Александрович Ечеистов самостоятельно иллюстрировали некоторые песни.

К каждой песне идет цветной фронтиспис, внутри – черные страничные и небольшие иллюстрации в тексте. Во фронтисписах я пытался главным образом изобразить портреты богатырей. Жесткого, как старое дерево, Шикширги, изящного обворожительного Мингиана, доблестного Хонгра, разгневанного Савра Тяжелорукого, смеющегося Санала и луноликого нойона Джангара, скачущего на огненно-рыжем своем Аранзале. <...>

Преувеличения эпоса мы не понимали буквально, и богатырство передавали осанкой, движением, повадкой. Наряду с портретами и в цветных и в черных изображениях – эпизоды битв, различные подвиги героев, страдание Хонгра, борьба с шулмусами

Самарканд. Отдых стада

Линогравюра

Джангара, торжественное возвращение воинов с песнями, с победой домой. В общем, к 12 песням около сорока иллюстраций, но, конечно, этого мало. <...>

Мой невод из-за малого времени был с очень широкой ячейкой, и я многое невольно должен был опустить.

Ну что же, у меня такое чувство, что я первый художник со стороны попал в эту страну и наоткрывал там всяких чудес; может быть, придет время и кто-то меня трезво и с глубоким знанием дела покритикует; возможно, что я в каких-то деталях и ошибаюсь. Но живое ощущение людей, их строя, их повадок, их своеобразной и духовной и физической красоты дает мне уверенность, что в основном я прав [75].

[Самаркандские линолеумы]

Во время войны мы эвакуировались в Самарканд. Я утром преподавал, а потом шел в город рисовать. Все рисовал, что там было. Ходил на базар и рисовал. В результате получились линолеумы, серия линолеумов. Там, в Самарканде, климат не позволял делать деревянные гравюры. Они расклеивались. И поэтому я перешел на линолеум первый раз, собственно, за всю жизнь.

Самарканд с его улочками и окрестностями давал мне картины жизни узбеков. Я их рисовал. Там характерно, что никакой тени нет почти совсем, потому что тень прячется под человеком. Солнце над ним. И поэтому, собственно, тема тени, как будто в солнечной стране, не была совсем затронута.

В искусстве очень важно удивиться, увидеть что-то как бы впервые, и мне кажется, что в Самарканде – в чужом пространстве и с чужими людьми мне пришлось удивиться, и это удивление помогало мне в изображении. Каждый раз я рисовал как бы вновь увиденное.

Первое было – это «Шествие на базар». Там строгие овцы, курдючные. Овцы идут в силуэте, в прямом силуэте, строгие. За ними идет узбек и несет на плечах козленка. С ним мальчик. А по листу разбросаны еще бегающие козлы, и их нагоняют мальчик и девочка. Важно было изобразить всю строгость этих профилей, особенно овец.

Затем я делал «Возвращение с базара». Это кавалькада на осликах. Причем, тут я иное решение принял. Я сделал, собственно, не силуэты, мимо меня идущие, а как бы разновременное движение, т. е. одни уже проехали, а другие еще приближаются ко мне. Разные ослики, разной масти, разного характера, очень интересные всегда. И разные люди там: молодежь и старуха какая-то, молодая девица. И тут я особенно сильно хотел черным с белым выразить разноцветность одежды.

Затем такой же прием в караване ослов. Собственно, справа та же совершенно фасная форма, фасное движение на нас ослов и узбека, едущего на осле. И постепенно налево они развертываются в профиль – сильнее, еще сильнее, сильнее и, таким образом, изображается и плоскость, в сущности утверждается <161> плоскость всей картинки. Но в то же время и в глубину. Рассказывает о глубине очень лаконично.

Затем я изобразил отдыхающее стадо. Тут меня занимало одно. Они расположились под деревом – карагачем. Этот карагач – необычное дерево. Оно очень плотной шапкой наружу, а внутри его – чистые ветки. Он таким образом сохраняет влагу, и поэтому неправдоподобное дерево, но очень мощное, очень сильное дерево. Под ним расположилось стадо.

Я под ним не хотел делать темную тень, тем более, что там тени почти и не было, и я сделал тень светлую – изобразил тень белым, что, особенно, в гравюре возможно, если я ее ограничиваю черными пятнами, черными контурами.

Овцы там отдыхают и стараются прильнуть к земле, потому что земля в тени прохладная. И они таким образом отдыхают. Это было не в самом Самарканде, а в окрестностях Самарканда.

Затем я делал еще на базаре сцену, когда продают саман, укладывают верблюдов в кольцо и кормят их. И там на горизонте появляется нищий. Он начинает кричать. Он кричит молитву и идет, идет и кричит. Подходит к отдыхающим и молится. И они дают ему копейку или хлеб. И он уходит... И там я собирал черепки, и вот орнаменты этих черепков я тут изобразил [76].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: