Некоторые греческие игры.

Игра в пять камешков.

«Для этой игры, — говорит Поллукс⁵, — бралось пять с. 270 маленьких камешков (λιθίδια), кубиков (ψῆφοι) или маленьких бабок (ἀστράγαλοι). Их подбрасывали и старались поймать на верхнюю часть кисти руки. Если не удавалось поймать всех их, остальные нужно было подбирать с земли пальцами». Это совершенно соответствует современной игре в камешки.

Игра в бабки.

На одной картине в Неаполитанском музее изображены пять богинь, из которых две — Аглая и Гилеэра, находящиеся на переднем плане, играют в эту игру. Три бабки лежат на земле; одна, четвертая, — под большим пальцем Аглаи, а пятая закрыта, несомненно, ее одеяниями или находится в ее левой руке. Очередь играть за Гилеэрой. Она подбросила свои пять бабок, поймала из них три на верхнюю часть кисти руки, а две упали на землю.

Игра в жмурки.

Поллукс описывает несколько однородных игр, называя их игрой в слепого; все они имеют одну общую черту, состоящую в том, что один из играющих должен был непременно зажмуривать глаза. Но все эти игры подходят под ту современную игру, которая называется жмурками. Их было три.

1. «Один из играющих, став с закрытыми глазами, кричит: „Берегись!” и бросается вдогонку за убегающими. Тот, кого он поймает, занимает его место и — в свою очередь зажмуривает глаза».

2. «Один из играющих зажмуривает глаза, а остальные прячутся. „Слепой” ищет их, пока ему не удастся найти кого-нибудь».

3. «Требуется, чтобы „слепой” или дотронулся до одного из своих сотоварищей, или указал на него и, догадавшись, кто это, назвал его по имени». (Pollux, IX, 113).

Игра в мяч.

«Играющие разделяются на два лагеря, — говорит с. 271 Поллукс; — посредине проводят осколком камня черту и на нее кладут мяч. Позади каждого лагеря проводят две других черты. Схвативший мяч бросает его через головы игроков противного лагеря, которые стремятся поймать его и кинуть обратно. Игра продолжается до тех пор, пока одной из партий не удастся отбросить другую за дальнюю черту».

Евстафий⁶ добавляет несколько подробностей. Сначала играющие затевают настоящую борьбу; оба лагеря, находящиеся, вероятно, вначале на задних чертах, бросаются к лежащему в центре мячу. Тот, кто сумел схватить мяч, бросает его затем изо всех сил, а противная партия в свою очередь старается отбросить его назад. Играющие пользовались для этого всеми средствами: они ударяли мяч на лету или ловили его и снова бросали рукой; а если он катился по земле, то ударом ноги отбивали его обратно. Каждая партия двигалась то вперед, то назад, в зависимости от движений мяча, пока какая-нибудь из сторон не переходила крайней черты.

Эта игра требовала одновременно и ловкости и силы. Перед игрой участвующие в ней натирались маслом, чтобы придать членам большую гибкость и удобнее выскальзывать из рук своих противников.

Разновидностью игры в мяч была так называемая фенинда. Тут лагерь, который должен был бросать мяч с определенного места, стремился забросить его как можно дальше от этого пункта; противный лагерь, наоборот, отбивает его так, чтобы он упал возможно ближе к месту своего первоначального нахождения. Если брошенный мяч не был отбит до падения на землю или после первого удара его о землю, игра приостанавливалась; отмечалось то место, куда упал мяч, и лагери играющих менялись местами. Теперь с того же места бросал мяч противный лагерь, стараясь, чтобы он упал дальше отмеченного места.

С. 272 Таким образом, в первой игре предельные границы были определены и известны заранее; в фенинде же они менялись в зависимости от ударов противников.

Игра в кости.

Греки очень любили игру в кости. По словам Феопомпа⁷, фессалийцы большую часть времени проводили за игрой в кости и за выпивкой. Это увлечение разделялось и спартанцами. В Афинах игра получила такое распространение, что два комических поэта вывели игроков в кости на сцене. Игорные дома встречались там, несмотря на строгие запрещения законов, на каждом шагу. Игроки прятались, уходили за город. Евстафий утверждает, что они находили убежище даже в храмах, особенно в храме Афины Скирады. «Потому-то, — прибавляет он, — игорные дома и стали называться скирафиями».

Игральные кости (κύβος) изготовлялись из слоновой и простой кости, из дерева, золота или из драгоценного материала и были очень похожи на современные. На каждой из шести сторон кубика по белому полю делались углубления, которые окрашивались в черный цвет. Эти углубления были расположены, как и на наших костях: одно очко — в центре, два и три — по диагональной линии, четыре и шесть — по двум параллельным линиям, а пять — по перекрещивающимся диагоналям. Сначала кости бросали рукой, впоследствии для этой цели стали пользоваться особым стаканчиком. Их бросали и на землю и на другие поверхности. Игра велась по желанию — одной, двумя или тремя костями. Удар, которым выбрасывались сразу три шестерки, назывался «самым счастливым ударом».

Игра в бабки.

Бабки у греков носили название астрагалов. Обыкновенно пользовались натуральными бабками, но часто их выделывали искусственно из слоновой кости, бронзы и золота. Форма их была такова, что они не могли при с. 273 падении лечь на два крайних конца; поэтому в счет шли только четыре стороны, а не шесть, как в предыдущей игре. Хотя на сторонах и не было обозначено количество очков, однако каждая из них имела определенное численное значение: 1, 3, 4 и 6. Сторона, получившая значение одного очка, называлась собакой или Хиосом; противоположная сторона, означавшая 6, носила наименование Коса. Бабки бросались или рукой или из стаканчика.

Игры в бабки и в кости были азартными. Игра велась четырьмя бабками. Насчитывалось 35 комбинаций, которые могли произойти при ударах, а поэтому последние делились на счастливые, несчастливые и посредственные. Каждый удар имел свое особое название. Например, если все бабки падали на различные стороны, то это называлось «ударом Афродиты»; он считался самым удачным, тогда как худшим был тот удар, при котором бабки давали четыре стороны с одним очком.

(Becq de Fouquières. Les jeux des anciens, стр. 51, 84, 185—189, 309 и сл., 327 и сл.).

Коттаб.

Эта игра, заимствованная из Сицилии, сделалась необходимой принадлежностью каждого пира. Ею занимались во время той части пиршества, которая носила название симпосиона⁸. Коттаб состоял в следующем: пирующий, выпивая свой кубок, оставлял всегда на дне немного вина; затем, придерживая кубок одним пальцем, просунутым в отверстие ручки, он делал рукой движение, как при метании пращи; вино выплескивалось со дна кубка и попадало или в противоположную стену пиршеской залы или в определенную цель. В это время задумывали или произносили громко имя любимой особы и следили, насколько точно жидкость попадала в намеченную цель, или какова была сила звука, производимого при с. 274падении вина; в зависимости от этого играющий надеялся узнать, платят ли ему взаимностью или он должен рассчитывать только на равнодушие.

Игра в коттаб.

Из такого первоначального способа игры воображение пьющих создало сотни различных комбинаций. Выбирался распорядитель коттаба, царь; устраивалось своего рода состязание, где были и победители и призы, даже ставки и штрафы. Вино выплескивали в такт звукам флейты. Мишенью иногда служили весы, на чашки которых надо было попасть вином и таким образом раскачать их; иногда же воздвигалось целое сооружение из разных предметов с таким расчетом, что, когда один из них падал под ударом жидкости, то вызывал падение и ряда других.

Коттаб сделался модной игрой, и им очень с. 275 увлекались в течение целого столетия Афины, Коринф, Фивы и все города, которые любили удовольствия и кичились своим изяществом. Ни один хорошо устроенный пир не обходился без этой игры; для нее стремились заводить самые дорогие и красивые кубки, а еще более роскошные чаши служили наградой победителям.

(Rayet et Collignon. Hist. de la céram. grecque, стр. 161—162).

Петушиные бои.

Греки страстно любили этот вид развлечений. И юноши и взрослые мужчины всех возрастов воспитывали и обучали петухов для боев. Танагрские и родосские петухи, считавшиеся самыми воинственными, ценились особенно высоко; за ними шли мелосские и халкидские. Для возбуждения в них воинственного пыла их кормили чесноком и луком.

Во время борьбы их ставили друг против друга на особом столе или на платформе с возвышенными краями, а на шпоры им надевали бронзовые наконечники. По постановлению закона в Афинах ежегодно устраивались в театре петушиные бои; молодые люди должны были присутствовать при этом зрелище, чтобы учиться на примере этих птиц вести борьбу до последней крайности. Воспоминание об этом установлении запечатлено на одной афинской монете (тетрадрахме) изображением петуха с пальмой. Подобные символы встречаются и на монетах других городов, как Дарданы Троадской, Кариста на о. Эвбее, Антиохии Писидийской, Клазомен, Галатии, Калеса и Неаполя.

Иногда устраивали еще сражения перепелов; греки питали не меньшую страсть и к этим птицам, которые не уступали в воинственном пыле петухам. Были люди, создавшие себе специальное занятие из ловли, вскармливания и обучения перепелов бою. Для птичьих боев употребляли также куропаток. Призом победителя былас. 276 или побежденная птица или деньги; ставки часто были очень высоки и даже разорительны для проигравшего.

(Saglio. Dict. des antiquités, т. I, стр. 180—181).

Танцы.

Танцы занимали у греков очень важное место среди других искусств. Эллинов приводили в восторг ритмические, стройные и выразительные движения. И лирика, и затем драма, стремясь придать себе больше блеска, ввели в свой обиход танцы. Атеней (XIV, стр. 629) и Лукиан — («О танцах») знакомят нас со множеством традиционных танцев. Их было несколько видов: одни исполнялись отдельными танцорами, другие — целыми хорами; одни были печальными, другие — веселыми; одни — мирными, другие — воинственными. Кроме танцев в собственном смысле этого слова, были в ходу еще марши, которые иногда очень напоминали танцы. Можно было бы сделать бесконечное перечисление всякого рода ритмических движений, применявшихся греками.

Греки предъявляли к этим танцам два требования: во-первых, они должны были отличаться красотой пластики, во-вторых — ясно выражать различные чувства и известные мысли.

Пластическая красота танца воплощалась прежде всего в каждом танцоре, взятом в отдельности. «Есть танцы, — говорит Платон, — имеющие в виду по преимуществу самое тело; они служат развитию силы, гибкости, красоты; они учат каждый член сгибаться и расправляться, в легких, грациозных движениях послушно выполнять всякие фигуры и принимать всякие положения, какие только можно требовать». Это был вид гимнастики, но гимнастики ритмической, в такт музыке.

Развитие телесной красоты являлось главной целью не только некоторых отдельных танцев, но можно сказать, что это само собой разумелось по отношению ко с. 277 всем танцам. Греческие писатели говорят об этом совершенно определенно. Танцор не должен быть ни слишком высоким ни слишком низким, ни толстым ни худым; необходимо было, чтобы движения его отличались красотой и правильностью; если он взмахивал руками, то в этот момент должен был напоминать ловкостью и силой Гермеса, Геркулеса или Поллукса, занимающихся кулачным боем.

В хоровых лирических танцах к красоте каждого отдельного танцора присоединялась прелесть движений хора, который развертывался то в прямые, то в волнистые линии, то в параллельные и встречные, причем эти движения устраивались и разнообразились на тысячи ладов; иногда хор состоял наполовину из юношей, наполовину из девушек; группы их переплетались, стройно и в такт исполняя простые и сложные фигуры.

Лукиан дает красивое описание двух таких хоровых танцев. Эти танцы — спартанские, т. е. дорические по преимуществу; кроме того, они носят характер лирических, потому что речь идет об аккомпанементе пения. Один из этих танцев исполнялся только юношами. Он начинался борьбой, которая постепенно переходила в танцы. «Флейтист садится тогда среди хора и играет, ударяя ногой о пол. Танцоры двигаются рядами и танцуют в такт; они выполняют самые разнообразные фигуры, которые сначала носят воинственный характер, но, — впрочем, вскоре изменяются под влиянием Диониса и Афродиты». — Другой танец носил название «ожерелья». Хор составлялся пополам из эфебов и из девушек. «Все танцоры, — говорит Лукиан, — следуют друг за другом вереницей, как бы образовывая ожерелье; один из юношей ведет танец, причем принимает воинственные позы, вроде тех, какие он должен был бы иметь на войне; одна девушка грациозно следует за ним, подавая пример своим подругам; таким образом, ожерелье сплетается из девической скромности и мужской силы».

С. 278 Танец должен отличаться не только красотой, но и выразительностью. Он, согласно словам Платона, «подражает речам Музы». Аристотель говорит о танцах почти в тех же выражениях: «Они в ритмических движениях выражают переживания, страсти, действия». «Танец, — говорит Лукиан, — есть подражательное искусство, которое как бы дает воплощение нашим идеям, служит их выражением и придает видимую форму невидимым мыслям».

Что надо разуметь под этим? Идет ли здесь речь о пантомиме, т. е. о точном воспроизведении движений, которые соответствуют известным, выраженным словами положениям, или же говорится о подражании более общего характера?

Несомненно, что танец очень часто носил чисто подражательный характер в самом точном значении этого слова. Например, танцоры изображали подобие битвы: они совершали в такт все движения, какие имеют место в сражении: делали вид, что мечут стрелы или уклоняются от них, бросают копье и отражают удар; они бежали вперед, отступали, нагибались, падали на землю, как бы раненые или убитые, быстро подымались и меняли фронт.

В сочинении Ксенофонта «Пир» два лица — юноша и девушка — изображают в танце свадьбу Диониса и Ариадны. Они танцуют и поют под звуки флейты. Своими позами, движениями, жестами они воспроизводят всю сцену; это настоящая маленькая драма, разыгрываемая перед пирующими.

Подражание в танце может быть и иного рода. Медленность или быстрота движений танца, более или менее строгая гармоничность их могут просто пробудить в душе чувства, соответствующие общему характеру этих движений. В таком смысле это также подражание: спокойный, благородный танец как бы подражает нравственной красоте, благородству, спокойствию не смущаемой страстями души. Наоборот, чересчур разнообразные с. 279 движения, быстро сменяющие друг друга, служат выражением величайшей радости или сильных страстей, какова бы ни была, впрочем, сущность и этих страстей и этой радости.

Но даже и в вышеописанных танцах подражание заключается не только в отдельных жестах, с помощью которых танцоры изображают действие во всей его реальности, заставляя его как бы оживать перед глазами зрителей; оно зависит еще — и, пожалуй, в гораздо большей степени — от общего характера этих движений и от печальных или веселых, нежных или страстных чувств, которые они вызывают в душе зрителя своей особой гармоничностью, независимо от всякого специального отношения их к тому или иному частному событию.

Среди бесконечного разнообразия греческих танцев можно выделить небольшое число основных типов, к которым примыкали все второстепенные разновидности их. Одни танцы носили важный, спокойный, религиозный характер; другие — живой и веселый; были, наконец, танцы страстные, стремительные, увлекающие.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: