СОЦИАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ: ЕЕ ПРИРОДА, ВОЗМОЖНОСТИ И ГРАНИЦЫ ПОЗНАНИЯ

In the article the author proposes different treatments of the social reality and the place which the field of the sociological science has occupied in the reality. In the author's point of view main postulates of the theory are determined the ideological position of the researcher in the sociology. Hence people who are working in social sciences conditionally subdivides into supporters of the ideology which determines in the society and critics of foundations of the social order.

В статье предлагаются различные трактовки социальной реальности и места, которое занимает в ней поле социологической науки. С точки зрения автора, основные постулаты теории в социологии определяются идеологической позицией исследователя. Отсюда людей, работающих в социальных науках, можно условно разделить на сторонников идеологии, доминирующей в обществе, и критиков основ социального порядка.

Современная социология представляет своеобразное поле столкновения интересов различных групп, каждая из которых претендует на научное представление сути социальной реальности. Кризис классической науки, о котором еще в 60-е гг. писал А. Гоулднер, по сей день не разрешен, скорее он стал частью социологической традиции. Стоит немного более углубленно подойти к работам классиков, как сразу же выясняется, что вопросов в них было поставлено больше, чем найдено ответов. Ключевая проблема науки — определение границ предмета исследования, что позволило бы социологии отделиться не только формально, но и логико-методологически от философии и других наук об обществе, — решается каждый раз заново.

Отрешко Наталья Борисовна — кандидат социологических наук, заведующая кафедрой фундаментальных исследований социогуманитарного факультета Международного Соломонова Университета (Киев).

Обращение к трудам современных теоретиков чаще всего заставляет делать следующий вывод: критическая часть является наиболее интересной. Когда же автор переходит к описанию собственной концепции, то она либо выглядит как бледное подобие того, что им же критиковалось, либо является игрой слов, либо конструктивная часть, авторская концепция вообще отсутствуют. Отдельные попытки создания новых социологических теорий: школа П. Бурдье, теория структурации Э. Гидденса, синтезирующие теории Ю. Хабермаса и Н. Лумана, концепции жизненного мира и повседневности, созданные в феноменологии, возвращают нас к неразрешенному вопросу о природе социальной реальности.

Отсюда наиболее актуальными для современной социологической теории представляются следующие вопросы: чем является реальность, называемая социальной, каковы ее сущностные характеристики, когда она имеет место, а когда она начинает растворяться и исчезать, сменяясь другими реальностями, производимыми совместной жизнью людей, а также, что может быть еще более важно, — проблема понимания того, кто есть мы, изучающие эту реальность, с какой целью мы ее исследуем, что можем получить в результате, иначе говоря, каковы возможности и ограничения нашего познания.

Автор данной статьи ни в коей мере не претендует на разрешение данных вопросов, но считает, что последовательное обращение к ним позволит, наконец, выйти из того несколько аморфного и неосознанного состояния, в котором пребывает теоретическая социология постсоветского пространства. Целью данного текста является прояснение некоторых теоретических позиций, касающихся определения социальной реальности и того места, которое занимает в ней поле социологической науки.

Существуют различные трактовки социальной реальности. Одна на них представлена традиционной концепцией общества, которую мы встречаем в учебниках социологии и социальной философии. С точки зрения А. Турена, такое общество является смешанной системой, одновременно социальной и политической. Первоначальное разделение на государство и гражданское общество, имеющих разные интересы, в ходе развития социальной теории уступает место идее единой системы — управляемого разумом и стремящегося к прогрессу так называемого «общества всеобщего благоденствия». В концепции Т. Парсонса, которая, как известно, представляет собой синтез идей классической социологии, окончательно утверждается идея универсального общества в противовес традиционным культурам. «Освобождаясь от своих местных особенном тей, человечество движется к обществу, управляемому универсальными ценностями и нормами Разума, являющимися одновременно ценности-

ми и нормами производства и права» [5, 12]. «В классической социологии в версии Парсонса общество принимает вид целого, стабильно и связно организованного вокруг принципов инструментальной рациональности» [5, 35]. Механизм адаптации субъекта действия и его социализации рассматривается как ведущий в данной концепции общества.

Но такой взгляд в качестве ведущего и единственно возможного просуществовал недолго. В ходе развития экономических отношений и связанных с ним изменений в культуре западных государств единая система ценностей распадается, появляются такие социальные группы, которые оказываются способны выступить от лица гражданского общества в противовес государственной власти.

Число участников общественной сцены увеличилось, и она распалась на части с различными системами ценностей. Действующее лицо общества и само общество оказались противопоставлены друг другу вместо того, чтобы друг другу соответствовать, и сразу же начался кризис социологии. Последний усилился вслед за волнениями шестидесятых годов.

Общество, управляемое разумом, перестает казаться единственной альтернативой войны всех против всех. Оно представляется уже как система «всемогущего господства, что не оставляло места для действующих лиц по сравнению с безжалостными механизмами поддержания и адаптации своего господства» [5, 8]. «Действующее лицо, отбросив правила общественной жизни, все более замыкается в поиске своей идентичности то ли посредством изоляции от общества (Г. Маркузе), то ли путем создания малых групп, обладающих собственным сознанием и способами его выражения» [5, 7] (субкультуры: научное сообщество, богема, преступный мир, мир городских кварталов и т.д.). Социальная реальность предстает как поле игры по определенным правилам. Знание об этих правилах позволяет акторам либо принимать их, либо обходить, выбирая тем самым ту или иную стратегию успеха и выживания. Единого, универсального общества больше не существует, ему на смену приходит такая реальность, где различные социальные силы оспаривают друг у друга право на историчность, на доминирование не только в политическом, но и культурном поле, прежде всего в средствах массовых коммуникаций.

Начинается не столько борьба идеологий как рационально определенных стратегий действия, сколько борьба символов, обозначающих существующий мир человеческих взаимоотношений. Отсюда часто возникающая картина хаоса и полной свободы выбора не только образа жизни, но и базовых основ мировоззрения. И отсюда же тенденция в современной философии изображать мир не как единое бытие, а как «бытие единичное множественное» [4]. Такой образ «разрушает единую и суб-

станциональную сущность бытия» [4, 55]. Ничто не предшествует сущствованию, нет никакой предзаданной логики и смысла, кроме смысла быть живым. Любая социальная сила имеет право на существование поскольку своей идеологией и особенностями своего мышления вносит дополнение и разнообразие в уже существующую картину мира, тем самым ее обогащая. Так, философия жизни, заявленная в работах Ф. Ницше и А. Бергсона, обретает свой законченный вид и становится социальной философией.

«Единичное множественное бытие, – как пишет Ж.-Л. Нанси, – означает, что сущность бытия существует только лишь как со-сущность [4, 55]. Она не является совокупностью отдельных сущностей, не существует как некое единое, по отношению к которому частные сущности стали бы акциденциями. Co-сущность существует как разделение в виде совокупности различных сущностей, которых нельзя объединить в одно целое, поскольку при этом они бы утратили свою уникальность и перестали существовать как сущности. Это совместное разделенное быть многообразия существующего мира, которое при попытке свести его к чему-то единому сразу становится абстракцией и перестает соответствовать жизни.

До тех пор, пока такой образ бытия применяется для описания взаимодействия человека и мира вообще, он не вызывает особых проблем, но как только мы попробуем взять единичное множественное за основу анализа социальной реальности, сразу возникают вопросы.

Один из них: каким образом можно осуществить совместное существование различных, часто враждебных политических групп в едином социальном пространстве? Не означает ли это, что призыв к толераности и отмена цензуры представляет скрытую возможность для группы, обладающей достаточным ресурсом власти, захватить практически все символическое поле социальной реальности, тем самым создав картину мира для всего общества и, пользуясь всеядностью массового потребителя, его равнодушием ко всему, кроме удовольствия, удерживать лидирующие позиции?

Здесь встает вопрос о том, как могут в одном социальном пространстве уживаться две противоположные тенденции глобализма и антиглобализма, которые в своих крайних проявлениях приобретают форму американской мировой экспансии и религиозного или национального терроризма. Означает ли в этом случае, что множественное социальное бытие возможно только в среде культурной и интеллектуальной элиты современных мегаполисов в качестве толерантности в отношениях к сексуальным меньшинствам, употреблению легких наркотиков, т.е. терпи-

мости к различным проявлениям частной интимной жизни без примеси политики. Толерантно может быть также отношение к культуре, инородной и чуждой для того, кто эту толерантность проявляет, но лишь в том случае, если она не вторгается в его жизненное пространство и не ломает установленный порядок вещей.

Напрашивается следующий вывод: множественность социальной реальности и вытекающая отсюда терпимость к различным идеологиям и картинам мира оказывается возможной в массовом масштабе лишь в поле обезличенных отношений современного большого города, где люди ошушают себя в качестве наблюдателей или туристов. Как только эта множественность начинает вторгаться в ближайшее социальное окружение индивида, то сразу вызывает резко негативную реакцию. Это естественно, поскольку, обретя некую социальную идентичность, каждый пытается ее сохранить и отстоять перед лицом других, часто непонятных, а значит потенциально враждебных идентичностей иных социальных групп.

Так проблема понимания перестает быть отвлеченно философской и становится проблемой современной социальной жизни. Какое же место в этом занимает социология? Являясь неотъемлемой частью социальной реальности, она в то же время выступает рефлексией по поводу ее основных тенденций. Таким образом, теория в социологии оказывается напрямую связана с определенным видением ситуации, определенной идеологией, которую исповедует ее автор. Поле противостояния различных точек зрения может включать в себя самые разнообразные дихотомии. В наиболее общем виде это может быть представлено как противостояние объективизма/субъективизма.

В первом случае общее доминирует над частным, общество над индивидом. Социальная реальность изображается как реальность объективная, не зависимая от сознания субъекта, законы которой человек так же не может отменить, как законы физического мира. Кроме этого, считается, что общество как упорядоченная система взаимоотношений в своей относительной стабильности более значимо, чем хаотичное проявление частных интересов субъектов, поэтому ими в случае необходимости можно пренебречь. Субъект подчиняется установленному порядку, иначе его действия рассматриваются как девиантное поведение. Основным принципом управления в этом случае является принцип социального контроля, отслеживание отклонений и либо работа по их жесткому искоренению, либо более мягкий вариант манипуляции как исправления недостатков социализации субъектов. В любом случае скрытой целью является приведение социальной реальности к одному универсальному знаменателю, единой системе ценностей, установленной в обществе.

Во втором случае, в концепциях субъективизма, индивидуализма авторы теорий исходят из противоположной позиции. С их точки зрения, социальная реальность не существует независимо от сознаний и действий индивидов. Напротив, ее структуры формируются и поддерживаются в результате повседневной практики субъектов действия. Порядок в обществе формируется из хаоса различных побудительных мотивов и представляет собой не строго упорядоченные структуры, а мобильные сети взаимодействий, в которых одновременно действуют множество факторов. Доминирующим принципом влияния на существующую ситуацию является принцип наименьшего вмешательства, поскольку любое внедрение в социальные сети нарушает их самоорганизацию и может привести к непредвиденным последствиям. Такой принцип согласуется с философией либерализма, которая возникает под влиянием перехода западных обществ к динамичной рыночной экономике, а затем трансформируется в современную теорию неолиберализма.

Помимо этой дихотомии, разделяющей социологию на два поля познания, существуют другие демаркационные линии. Порядок/изменение, структура/действие, жизненный мир/система — это наиболее общие понятия, с помощью которых рассматривается социальная реальность. Однако главным все же следует считать вопрос о подчинении и свободе, принятие существующего порядка вещей или бунта против него. При всей неоднозначности разрешения подобного вопроса мне представляется, что людей, работающих в социальных науках, можно условно разделить на сторонников той или иной доминирующей идеологии и критиков основ общества. «Социология, — как писал А. Гоулднер, — может порождать как консерваторов, так и радикалов» [2, 35].

И те, и другие в разные времена выполняют определенную функцию. Первые провозглашают порядок и стабильность как высшую ценность и доказывают, что только с помощью него общество сможет победить анархию и разрушительные тенденции индивидуальных, эгоистических устремлений. Как правило, это точка зрения правящих кругов и среднего класса, который всегда тяготел к упорядочению реальности с тем, чтобы была возможность повышать свой статус в стабильной системе отношений.

Вторые выступают от лица тех групп, которые по разным причинам недовольны сложившейся в обществе ситуацией. В своих работах они разоблачают скрытые механизмы манипуляции, которые присущи любой власти, описывают случаи дискриминации прав тех или иных социальных групп или личности как таковой. Анархия таких мыслителей не пугает, скорее они склонны находить в социальном порядке источники

подавления свободы индивидуальности и творчества и не считают, что с этим можно мириться.

Подобную позицию наиболее последовательно выразил К. Касториадис и назвал ее субъективными корнями революционного проекта. Если попробовать определить основной тезис этого проекта, то он будет звучать приблизительно так: «У меня есть желание, и я чувствую необходимость жить в совсем другом обществе, чем то, которое меня окружает. ...В жизни – такой, какой она существует для меня и для других, — я сталкиваюсь с огромным количеством неприемлемых для меня явлений, в которых я не вижу никакой фатальности и корни которых лежат в организации общества» [3, 105]. Изменения в обществе не произойдут сами собой, без участия людей, но по существу они неизбежны, поскольку современная система организации социального порядка внутренне противоречива. «Существующая общественная система требует от людей оставаться пассивными и ограничиться исполнением навязанных им задач. Когда она осознает, что эта пассивность убивает ее подобно раку, она начинает побуждать к инициативе и соучастию, но тут же обнаруживается, что она может добиваться этого, лишь поставив под вопрос саму сущность существующего порядка. Эта система вынуждена жить в двух реальностях, разделять официальное и реальное, непримиримо противостоящие друг другу» [3, 109].

Кризис современного общества, с точки зрения К. Касториадиса, является тотальным и именно этим мир современности отличается от всех других эпох. В любом обществе всегда существовала одна или несколько систем ценностей, которые, хотя и конфликтовали друг с другом, все же достаточно внятно определяли правила поведения для представителей различных социальных групп. «Индивиды всегда получали от общества, в котором они жили, не только негативные, но и позитивные предписания, ориентации, представление о значимых целях» [3, 112]. В каждом историческом типе общества ведущие ценности-ориентиры формулировались заново, в специфической, пригодной только для данной культуры форме. В этом отношении современное общество оказывается бесплодным. В нем существует лишь «повторение давно сказанных фраз, с каждым днем все больше стирающихся и сведенных к абстракциям, не связанных с живой жизнью ("мораль" или "общечеловеческие ценности"), или же плоские псевдоценности, реализация которых ведет личность к самоотрицанию (потребление как самоцель или мода как "погоня за новизной"» [3, 112-113].

В современном обществе Касториадис выделяет две противоположные тенденции. С одной стороны, это увеличение темпов потребления, создание массового общества, одинокой толпы, что является, в сущнос-ти, «не нагнетаемым кошмаром, а всеобщей анестезией», временным ухо-

дом от проблем, требующих немедленного разрешения. С другой стороны, растущая потребность в автономии личности, поиска себя и своей идентичности. Выходом из тупика современности Касториадис считает трансформацию общества, которую он называет революционным проектом, в сторону создания таких структур и институтов власти, которые бы основывались на осознанности и прозрачности действий. Это фактически означает необходимость создания условий для нового не столько социального, сколько политического пространства — сферы публичности. Этот новый тип политики не только будет допускать относительную свободу для личности, но и формировать условия для ее необходимого существования в массовом масштабе.

Если сопоставить взгляды Касториадиса с концепцией публичного пространства X. Арендт, то можно обнаружить достаточно сходства. Вот признаки публичного пространства, по Арендт:

1) «все являющееся перед всеобщностью для всякого видно и гласно, так что его сопровождает максимальная открытость» [1, 66].

2) «понятие публичного означает мир, насколько он у нас общий и таковой отличен от всего, что нам приватно принадлежит» [1, 69]. Мир публичности — это не органическая жизнь и природное окружение, а создание человеческих рук и собирательное понятие для всего, что разыгрывается между людьми. «Мир связывает и разделяет тех, кому он общ» [1, 69].

Мир публичности Арендт достаточно суров, можно сказать, что он величественен, ни для чего невесомого места в нем нет. Человек не живет в публичной сфере естественным образом, а отваживается на нее с тем, чтобы «сделать что-то свое или общее более долговечным, чем их земная жизнь» [1, 72]. Пространство публичности впервые возникает в античных городах-полисах и отличается от экономического и социального пространства семьи или клана прежде всего тем, что в публичности «присутствуют бесчисленные аспекты и перспективы, в котором предстает общее и для которого никогда не может существовать усредненного масштаба или общего знаменателя» [1, 75].

Каждый гражданин полиса принимал участие в политической жизни своими делами и речами, которые воспринимались окружающими как поступки свободного человека. Обязанности граждан перед полисом поначалу не воспринимались ими как тяжкое бремя. Напротив, быть свободным само по себе считалось привилегией, поскольку появлялась возможность убедительно отличить себя своими делами. Полис, таким образом, представлял не только относительно безопасное пространство, но и место ожесточенного спора, открытое, публичное пространство для доказательства своей незаменимости.

«Политическое в античности не мыслится как социальное, а противопоставляется ему» [1, 39]. Существовало резкое различие между деятельностью, служащей для поддержания жизни и являющейся неотъемлемой чертой домашнего хозяйства и деятельностью, направленной на обшее дело. В отличие от экономической жизни и жизни семьи, где все направлено на выживание и с тем, чтобы сэкономить ресурсы, основывается на насилии, пространство публичности строится в античности по яным законам. «Быть политическим, жить в полисе означало, что все дела улаживаются посредством слов, способных убедить, а не принуждением или насилием» [1, 37]. Арендт указывает на то, что определение Аристотелем человека как политического существа сочетается с определением человека как существа наделенного логосом. Это не вообще любой человек, а только человек, живущий в полисе, поскольку только в нем существовала возможность преодолеть свое родовое существование и приобщиться к иной, свободной деятельности.

Противопоставление пространства публичности приватному пространству в античности соответствовало резкому различию между миром логоса, свободной воли и действия и миром жизненной необходимости, связанной всегда с насилием и принуждением, вызванными не столько человеческой волей к власти, сколько потребностями выживания рода.

Жизнь рода — это и есть социальная реальность. Отсюда, по сравнению с открытым политическим пространством, социальная сфера всегда отягчена чем-то неуловимым. «Социальное — это и все, и никто, оно никогда не отсутствует и никогда не присутствует как таковое, это небытие, более реальное, чем любое бытие... Социальное — это бесконечная и в то же время изменчивая структура ...человеческих единств, но одновременно оно превосходит любую данную структуру; это неуловимая производящая сила, бесформенная форма» [3, 127].

Логос как основной принцип публичного пространства античности Ушел в прошлое и сменился властью цезарей и тиранов. Непримиримое Разделение на публичную и частную сферу в ходе истории западных государств постепенно стирается. И, наконец, в Новое время возникает в собственном смысле социальное пространство, нашедшее свою политическую форму в национальном государстве.

Арендт отмечает особую связь интимного и социального после XVIII в. На смену жестким требованиям публичности и жизненной необходимости семейного хозяйства приходит новое противостояние: мира интимных переживаний, недоступных ни для кого, кроме самого человека, и мира общества, требующего уже не поступков, а конформизма. Так постепенно происходит переход к современному массовому обществу.

Не важно, состоит нация из равных или неравных членов, но «общество всегда требует от тех, кто к нему принадлежит, чтобы они поступали как члены одной семьи, в которой царит только единый взгляд на вещи и только единый интерес» [1, 53]. Отсюда универсальная система ценностей и механизмы адаптации к ней, описанные Т. Парсонсом. X. Арендт точно подмечает, что общество как «феномен господства "никто" способен оказаться тиранической формой правления» [1, 54], поскольку исключает действие в смысле свободного поступка. Его место занимает ожидаемое поведение и социальное нормирование поведения индивидов с помощью правил. По мере развития общество, социальная реальность неуклонно разрастается, и уже современное массовое общество демонстрирует победу социальности вообще, стадию, когда стоящих вне общества групп не существует. «Всякая отличительность и особенность становятся частной принадлежностью отдельных индивидов. Поведение в иерархии человеческих связей заступило место поступка» [1, 55].

Увеличение количества населения увеличивает действие законов больших чисел и статистики. На этом фоне «отклонения» становятся менее существенными. Так возникает возможность для создания социологии как науки о массовом обществе. С точки зрения Арендт, «чем больше растет население политически конструируемых общностей, тем больше вероятность того, что первенство внутри публичной сферы получит социальный, а не политический элемент» [1, 57]. Поэтому она считает, что «бихевиоризм и его теория поведения релевантны для реальности, в которой мы живем» [1, 58]. Исходя из всего вышесказанного, Арендт дает достаточно пессимистический прогноз: «В перспективе это означает, что поступок будет иметь все меньше перспектив остановить растущий разлив поведенчества и события утратят свое значение в истории» [ 1, 58].

Но с другой стороны, такое положение дел внутренне неустойчиво и недолговечно. В массовом обществе мир утратил свой смысл, в нем нет настоящего разделения, а значит — нет и связывания. Аморфность структуры, ее расплывчатые контуры, по существу, не позволяют сформироваться противостоящим друг другу политическим силам, но главное -отсутствие идеи, общего дела, которое бы объединяло всех субъектов в одном пространстве. «Если это тождество дела распадается, то никакая одинаковость "человеческой природы" или искусственный конформизм массового общества не помешают распаду общего мира на осколки» [1, 75].

Современного человека характеризуют два чувства, противоречащих друг другу: «Неспособность чувствовать себя в социуме как дома и неспособность жить вне социума» [1, 52]. Социология как наука о массовом поведении и законах общества, в сущности, не способна разрешить

это ключевое противоречие. Пространство публичности, описанное Арендт, как пространство необходимости поступка смогло оформиться на непродолжительном участке истории — в античных полисах и для очень немногочисленной группы населения за счет труда рабов в сфере домашнего хозяйства. Представить такое пространство в современном массовом обществе, в мире законов больших чисел, весьма проблематично. Однако многие данные свидетельствуют о том, что в социальном пространстве постепенно начинает складываться некая новая реальность.

С одной стороны, во всем мире нарастают тенденции к поиску национальной или религиозной идентичности, что неизбежно способствует нарастанию противостояния между различными культурами и приводит к военным столкновениям, разрушению старых государственных образований и созданию новых государств. Линии раздела социального пространства и новая политика, очевидно, будут связаны именно с этими процессами глобального масштаба. Однако, на мой взгляд, противостояние различных культур неизбежно обострит поиск личностной самоидентичности и определения возможности людей влиять на ход происходящих изменений. В работе Касториадиса эта идея выражена так, что к ней сложно не присоединиться: «Я не согласен на то, чтобы мою судьбу день за днем определяли люди, чьи замыслы мне враждебны или попросту неизвестны, люди, для которых мы — я и другие – не более чем цифры в плане или пешки на шахматной доске; и я выступаю против того, чтобы моя жизнь и смерть находились в руках людей, о слепоте которых мне известно» [3, 106]. Можно возразить против этого, что социальная реальность такова, как она есть, и не в наших силах изменить ее по своей прихоти. Тем более что нами накоплен достаточно горький опыт революционных преобразований. Но все-таки знание о собственных ограничениях никогда не останавливало человека от попыток их преодолеть. И это также является одной из тенденций, заложенных в мире.

ЛИТЕРАТУРА

1. Арендт X. Vita active, или О деятельной жизни: Пер. с нем. и англ. СПб, 2000.

2. Гоулднер А.У. Наступающий кризис западной социологии: Пер. с англ. СПб, 2003.

3. Касториадис К. Воображаемой установление общества: Пер. с фр. М., 2003.

4. Нант Ж.-Д. Бытие единичное множественное: Пер. с фр. Минск, 2004.

5. Турен А. Возвращение человека действующего: Очерк социологии: пер. с фр. Μ, 1998.

Дискуссия

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: