Когда болеешь за клуб-аутсайдер, характер закаляется, но не всегда 11 глава

С другой стороны, не исключено, что в последнюю минуту я могу сдрейфить. Все спланирую, раздобуду все, что мне нужно, однако не смогу заставить себя пойти до конца. А вдруг некая Старая гвардия здравого смысла, до самого конца преданная идее уберечь меня от потери работы, а также суда, тюрьмы и бог знает чего еще, предпримет решительный штурм моего Дворца Разума, захваченного бредовыми фантазиями, и устроит там контрреволюционный переворот, эдакий путч в пользу здравого смысла и общепринятых норм поведения? В минуты, когда я был до конца честен с самим собой, я осознавал, что это оказалось бы наиболее желательным выходом из положения. Не то чтобы чрезвычайно желательным и чрезвычайно вероятным, но тем не менее…

— Да ради бога… — прервал я Дебби, которая все долдонила, как распределятся судебные издержки в случае возможного обвинения в клевете; меня так и подмывало сказать ей, что волноваться о том, как бы я чего-нибудь клеветнического или преступного всего лишь не ляпнул, это она серьезно недорабатывает. — Как будет, так и будет, хватит уже.

— Хорошо, — сказал Фил, — Только нам потребуется днем все-таки сделать пробную запись.

— Делайте что хотите. Мне все равно. Просто хочется поскорей покончить с этой мурой.

Они посмотрели на меня удивленно, словно хотели узнать, что такое вдруг на меня нашло. Черт, я чуть себя не выдал. Я медленно развел руками.

— Меня просто достало слоняться без дела и ждать, — объяснил я спокойным голосом.

— Ну ладно, — проговорила Дебби. — Значит, понедельник.

— Ну и слава богу, черт побери.

— Послушай…

Нет, хватит. С этого-то все и началось…

— Господи, сколько же у тебя этих огоньков?

— Круто, правда?

— Полный отпад.

Это случилось в пятницу вечером. Где-то через час огромный лимузин должен был умчать нас с Эдом на концерт в Бромли, но ему захотелось похвастаться своим новым жильем — верней, старым, только заново отделанным и обставленным; так что пришлось зайти в его семейное гнездышко в Брикстоне — оно представляло собой два таунхауса, стоящих впритык один к другому, так что, после того как снесли соединяющую их стену, получился целый комплекс, изначально таким отнюдь не планировавшийся. Один из домов был угловым, а значит, по неизменной лондонской традиции на его первом этаже некогда располагался магазинчик, эдакий мини-супермаркет. По своим доходам Эд, если бы захотел, вполне мог позволить себе целый помещичий дом где-нибудь в графстве Беркшир, и, как мне кажется, он от этой мечты еще не отказался, а потому не мог не вызывать уважения тот факт, что Эд, вместо того чтобы слинять подальше от знакомого с детства невзрачного квартала, как только завелись деньжата, все-таки предпочел остаться в Брикстоне с матерью и со все возрастающим числом родичей, приспособив для этого дом, где появился на свет, и прикупив еще соседний плюс магазин в нем.

Меня слегка беспокоило, не узнал ли Эд, что я пытаюсь через его голову связаться с прежним его мафиозным дружком Роубом, и не догадался ли, что я не оставил затеи заполучить ствол; мой приятель вполне мог заманить меня к себе, чтобы устроить взбучку или нечто другое в том же духе, однако ничего подобного не случилось: мы встретились в большой гостиной, где меня сразу же оглушила шумом и гамом внезапно набежавшая пестрая толпа, состоящая из его смешливых тетушек, кузин и сестричек (некоторые из них оказались прямо-таки чертовски хорошенькими), да еще парочки родственников мужского пола или просто приятелей. Его матери не оказалось дома, она ушла на какие-то вечерние курсы — обстоятельство, избавившее меня от потенциального смущения. Эд извинился за нас обоих, и мы уединились, поднявшись вверх по лестнице в его личные апартаменты, но и здесь о Роубе не было произнесено ни полслова.

Собственное жилье Эда в этом коммунальном раю протянулось во всю длину верхних этажей объединившихся домов. Из больших мансардных окон смотреть было не на что — одни крыши, но внутри вид был поинтереснее: уходящее вдаль почти полностью открытое пространство в теплых ярко-красных и темно-желтых тонах с всплесками светло-желтого. Поверьте, в этом было куда больше вкуса, чем способно передать мое описание. Все новехонькое, с иголочки, даже пахло соответственно. Единственный ляп по части стиля я обнаружил в довольно большой спальне Эда, ничем не загроможденной и от этого еще более впечатляющей.

— О, у тебя зеркала, Эдвард?

— Ага! Шик, а?

— Зеркала-то? По обеим сторонам кровати…

— Там дверцы шкафов-купе!

— Да, но на потолке?.. Господи ты мой боже…

— А че? Понятно, разглядывать твою белую задницу, когда ты засаживаешь какой-нибудь пташке, никому не интересно. Но я-то, я же просто картинка. Не будь я такой глыбо-ко порядочной ориентации, я бы в себя влюбился, ей-ей.

Скрестив на груди руки, я отступил на шаг и окинул его критическим взглядом. Потом покачал головой.

— Ну как?

— Просто нет слов. Ты меня доконал.

— Ну так чего стоишь? Давай приступай.

— Ладно тебе, я же не на работе.

Теперь мы с Эдом находились в его не то кабинете, не то берлоге, не то студии, и он занимался тем, что включал все новые и новые свои музыкальные прибамбасы. Ошалелым взглядом я обвел все шесть установленных наклонно, одна над другой, клавиатур, три огромных, в человеческий рост, стеллажа, уставленных аппаратурой, и микшерский пульт, такой широкий, что вам едва ли удалось бы ухватиться за его края, даже уткнувшись в него лицом и широко раскинув руки. Имелось там на столах и множество других всяких штуковин и примочек, усеянных всевозможными кнопками. Рядом стояли электронная ударная установка и пара-тройка других агрегатов, о назначении которых я так и не смог догадаться. Окна были зашторены, и в густой темноте все это хозяйство мерцало сотнями крохотных индикаторных лампочек, образующих целые созвездия красных, зеленых и желтых огоньков, не говоря уже о мягком пастельном свечении различных панелей с нанесенными на них темной краской шкалами и делениями. Эд нажал клавишу, и постепенно загорелись два монитора с огромными экранами — большими, чем у моего домашнего телевизора. Эдовы мониторы представляли собой гигантские творения инженерной мысли, достойные оказаться на борту «Наутилуса», они стоили, наверное, кусков тридцать, эти лучистые голубые аммониты с ярко-желтыми раструбами, примостившиеся на противоположной стороне комнаты и нацелившиеся на большое черное кожаное кресло, установленное в эпицентре данного царства высоких технологий.

— Что ты со всем этим делаешь, Эд?

— Музыку, старичок.

— Мне казалось, ты только диск-жокей?

— Должно же быть какое-то разнообразие.

— Ты хочешь сказать, что решил сочинять музыку?

Я взял с книжной полки инструкцию в темно-красной обложке, формата А4, и принялся ее перелистывать при неверном свете, излучаемом аппаратурой. Речь там шла о чем-то под названием «Вирус».

— Ага. Подумал, прикольно будет. И ты глянь только на все это добро!

Я посмотрел еще раз.

— А знаешь, Эд, ты абсолютно прав. Эта хреновина может даже не утруждать себя испусканием хоть единого звука, чтобы подтвердить свое великолепие. Только, пожалуйста, не говори, будто собираешься клепать на ней музычку типа «ты-дыщ, ты-дыщ».

— Ты-дыщ, ты-дыщ? Что это за музыка?

— Ну, та самая, которая доносится из окон любой «астры» с тонированными стеклами, в которой мимо тебя проезжает очередной браток. Оггуда всегда звучит: «ты-дыщ, ты-дыщ»…

— Не, приятель, такого не будет. Ну разве лишь иногда… Но когда-нибудь я напишу настоящую хренову симфонию.

— Симфонию?

— Угу. Почему бы и нет?

Я вновь окинул его взглядом с головы до ног.

— Тебя трудно обвинить в отсутствии честолюбия, Эдвард.

— Жизнь слишком коротка, дружище. Нужно, бля, пошевеливаться.

Я наконец долистал руководство по эксплуатации «Вируса» до конца.

— Слушай, Эд, а ты сам-то въезжаешь во всю эту мутотень?

— Ясно, нет. Хорошие звуки и так выходят. Но если нужны какие-то продвинутые дела, там все есть, надо только потыркаться.

— «Эффект длительной паники»! — процитировал я, — Ну как не влюбиться в штуковину, которая способна создавать «эффект длительной паники»?

— По-другому это значит «вырубай все на фиг».

— Блеск, — сказал я, кладя инструкцию обратно на книжную полку, где их лежало довольно много. На моем ремне завибрировал телефон; я взглянул на дисплей, — Это Джоу, — сообщил я Эду. — Лучше ответить. Она где-то не то в Будапеште; не то в Берлине.

— А я тем временем раскочегарю кое-какие мелодийки типа «ты-дыщ, ты-дыщ».

— Алло? — произнес я.

И где-то вдали услышал:

— О да… да… ну, давай же… трахай, трахай меня… живее, живее… о да, здесь, здесь… глубже… поглубже. Здесь, здесь… О да, да, да!!!

Все это сопровождалось такими звуками, словно ткань терлась о ткань, затем последовала серия шлепков, и наконец мужской голос произнес:

— О да… о да…

Но и на том дело не закончилось, и какое-то время они продолжали в прежнем духе.

Я стоял как вкопанный и слушал, никаким розыгрышем здесь и не пахло — не было даже намека на то, что подобное могло оказаться шуткой. Наконец Эд отвлекся от жутко сложных дисплеев двух гигантских мониторов и посмотрел на меня, сперва мимолетным, беглым взглядом, а затем еще раз, нахмурившись и приподняв брови. Я передал ему телефон.

Он тоже немного послушал. Затем на какой-то миг перестал хмуриться и усмехнулся. Однако потом, видимо, что-то прочел на моем лице, и улыбка — или даже скорее ухмылка — тут же сбежала с его губ; он вернул мне трубку, посмотрел себе под ноги, прочистил горло, отвернулся к своим экранам, и я расслышал, как он пробормотал:

— Извини, братишка.

Я послушал еще немного, затем телефон Джоу, наверное, упал, потому что раздался громкий, хотя и достаточно мягкий звук удара, и все их стоны и причитания стали приглушенными, неразборчивыми. Я сложил свой мобильник.

— Ну что же, — сказал я, — думаю, только что прослушанное является типичным подарком для гуляющих налево парней и подобных им простофиль, попадающих в собственную же проклятую ловушку.

Эд хорошо знал, что я был не слишком-то верен Джоу; тогда в мае, занимаясь на пляже в Брайтоне теми двумя аргентинскими девицами, мы не прятались друг от друга.

Эд огляделся, пожевал нижнюю губу.

— Может, это была просто подначка? Розыгрыш?

— Нет.

— Она это сделала специально?

Я покачал головой.

— Сомневаюсь. Джоу и раньше доводилось надолго блокировать мой мобильник, случайно ткнув кнопку с моим номером. Но до сих пор это случалось, когда она болтала с подружками в каком-нибудь баре или клубе. — Я тяжело вздохнул, — А кроме того… э… она именно так и ведет себя, когда трахается. Боюсь, Джоу недостаточно хорошая актриса, чтобы подобное имитировать.

— Фу ты. Ну и пускай. Итак, получается, у вас у обоих своего рода свободные отношения, да?

— Выходит, что так. Просто никто из нас не считал себя обязанным известить об этом другого.

Эд выглядел озабоченным.

— Ты еще хочешь послушать музыку, старик? — спросил он участливо, — Или лучшей выпить, или курнуть, или еще что?

— Нет, ставь свою музыку, Эд. Что-нибудь напористое. Пусть вздрючит меня как следует, — добавил я с ухмылкой, вовсе не жизнерадостной.

— Послушай, — сказала Джоу.

— Ох-ох, — покачал я головой.

— В чем дело?

— В наши дни люди нашего возраста… ну, хорошо, люди моего возраста и твоего возраста не говорят вот так «послушай» без очень серьезного на то повода, черт возьми.

Джоу опустила глаза.

— Видишь ли…

Ну вот, началось, подумал я.

Мы находились в Лондонском аквариуме, размещенном в старом здании — прежде здесь располагался Совет Большого Лондона — на южном берегу Темзы, рядом с колесом обозрения. Студия звукозаписи «Маут корпорейшн рекордз» устраивала презентацию, я оказался в списке приглашенных, Джоу тоже. Она только что вернулась из Будапешта и прикатила сюда прямо из Хитроу.

Странновато устраивать прием в аквариуме, подумал я. Особенно связанный с индустрией звукозаписи. Многовато акул, они и сверху, и снизу. Освещение тоже было каким-то неестественным, рыбам, видите ли, не нравится ультрамодное сверкание стробоскопов и прочего дискотечного дерьма, так что приходилось довольствоваться голубовато-зеленым светом люминесцентных ламп, создающим иллюзию подводного мира; в их лучах все присутствующие выглядели неважно, словно их вот-вот стошнит. Лучи эти поблескивали на металлоизделиях, украшающих лицо Джо, вызывая в памяти мерцание зеленоватых и голубых светодиодов на аппаратуре у Эда, которое я наблюдал предыдущим вечером.

Я спросил, как она поживает. Хорошо, ответила Джоу. У меня так и вертелось на языке спросить ее, не делала ли она нечаянно каких-либо телефонных звонков сутки назад, но, не зная с чего начать, я прицепился к ее «послушай…».

— Посмотри-ка… — начала Джоу.

Справа и слева от нас проходили какие-то люди, кто-то из них иногда говорил «Привет!», а за спиной Джоу и над ее головой описывали немыслимые выкрутасы огромные монстры, скользкие и серые.

— Ох, — подхватил я, — Теперь еще это «Посмотри-ка…»? Похоже, мы решили перебрать все органы чувств один за другим. Что на очереди? Может, «принюхайся»?

— Зачем ты все усложняешь, Кен?

— Усложняю что, Джоу? Почему бы тебе не выразиться яснее?

Джоу смотрела на меня, покусывая губы.

— Кен, знаешь, мне кажется, нам следует расстаться.

Сказав это, она выпрямила спину, расправила плечи и вызывающе подняла голову. Мне вспомнился вечер, когда мы с ней встретились, и ее поза, и бугорки сосков под футболкой. Теперь на ней был большой желтый свитер в рубчик, с глухим воротом. Только «мартенсы» остались те же самые.

Я уставился на нее. Конечно, я сознавал, что после «Послушай!» она скажет, скорее всего, именно это, но все равно ее слова вызвали у меня некое подобие шока, и вот уже во второй раз за последние два дня я потерял дар речи, причем на сей раз в плохом смысле. В начале разговора я еще допускал, что, может, Джоу собирается заявить, будто знает о случае с телефоном и очень сожалеет, или что она беременна (неплохой запасной вариант на все случаи жизни, хотя в нашем случае не слишком подходящий, так как мы всегда — ну, почти всегда — пользовались презервативом), а может, она придумает нечто совсем новенькое — например, что ей предложили работу в Лос-Анджелесе либо Куала-Лумпуре, или что она собирается уйти в монастырь или еще куда. Однако я хорошо понимал — во всяком случае, с прошлого вечера, когда в студии Эда отключил свой мобильник, — что разрыв неизбежен.

И все равно я был удивлен и подавлен. Уже открыв рот, я заметил, что она по-прежнему втягивает губы, покусывая их, отчего нос ее кажется длинней, чем он есть на самом деле. Она даже отступила от меня на шаг, почти натолкнувшись спиной на кого-то, кто стоял позади нее, глазея на происходящее за толстым, искажающим перспективу стеклом аквариума. Уж не думает ли она, будто я собираюсь ее ударить. А ведь я этого никогда не делал. Никогда не поднимал руку на женщину и никогда не подниму. Ну, разумеется, не считая того случая с лже-Рейни, но тогда у меня имелись более чем извиняющие основания.

— Ну ладно… — сказал я.

Глядя на свое пильзенское, я поразмыслил, а не плеснуть ли ей пивом в лицо, как Джуди плеснула в меня джином с тоником на вечеринке у Крейга в первый час Нового года. Но Джуди не импровизировала, она заранее вооружилась широким стаканом, тогда как горлышко моей бутылки было слишком уж узкое. Чтобы достигнуть желаемого результата и как следует намочить Джоу, пришлось бы сперва попросить ее постоять не двигаясь пару секунд, пока я встряхиваю бутылку, зажав горлышко большим пальцем, прежде чем содержимое брызнуло бы в лицо жертве. Но это было бы как-то не по-джентльменски. Да, по правде сказать, не очень-то и хотелось.

Итак, она меня обманула. Может, даже не в первый раз, но что тут поделаешь; я тоже не безгрешен по данной части.

— И это все, что ты можешь сказать? — спросила она, — «Ну ладно», и только?

— Я слышал, как прошлым вечером ты с кем-то трахалась, — сообщил я ей. — По телефону. По твоему мобильнику; ты снова забыла поставить блокировку.

Джоу стояла передо мной и хлопала ресницами.

— Я не знала, — проговорила она. Затем тряхнула головой, — Так и есть, нашла его утром на полу с разряженным аккумулятором. — Она тяжело вздохнула. — Вау, — Потупив глаза, она покачала головой, затем снова взглянула на меня и развела руками, — Извини, я не хотела, чтобы ты узнал именно таким образом.

— Вот я и узнал.

— И ты хочешь мне что-то сказать по этому поводу?

— Еще не решил. Вообще-то я думал, вдруг ты поняла, что натворила, на чей номер позвонил твой мобильник и в какой именно момент, а если так, то не начнешь ли сокрушаться и каяться, либо придумаешь какое-нибудь неуклюжее объяснение.

— И сам собирался бросить меня?

— Не так чтобы очень, Джоу. Мне и раньше приходило в голову, что все эти путешествия за границу, ночные отлучки, рок-н-ролльная жизнь с бухлом, драгзами и тэ дэ… Короче, я в некотором роде предполагал, что ты вполне можешь гульнуть на сторону, а потому…

— А сам-то? — огрызнулась она, снова подняв голову, и отблески подводного света вновь засияли на ее металлической сбруе.

— Ты имеешь в виду, гулял ли я на сторону тоже?

— Именно. Ну?

— Подожди-ка, — сказал я, начиная наконец злиться, — Минуточку. Похоже, я переборщил со своим стремлением к справедливости. Ведь это я слышал, как ты трахалась неизвестно с кем прошлым вечером; я тебя слышал, а не ты меня. А теперь ты говоришь, что готова меня оставить, да еще ищешь себе оправдания? Нет, так не пойдет. Ты не имеешь никакого, бдя, права задавать мне вопросы. Да, да и еще раз да, я собираюсь с тобой расстаться, если на то пошло. На самом деле и в мыслях, и в сердце я бросил тебя еще раньше, чем ты мне об этом заявила.

— Ты прямо как ребенок.

— А иди-ка ты, Джоу.

— Тебе что, даже не интересно, почему я решила с тобой порвать?

— Не знаю и знать не хочу. Наплевать. Может, у парня, с которым ты теперь трахаешься, член больше, мне-то, черт возьми, какое дело?

— Ну, Кен, ты и задница.

— Послушай, я очень хочу надеяться, что вы оба чрезвычайно счастливы, о’кей? А теперь вали с «Красы Темпля» подальше. И прихвати все свои манатки! — «Ага, так уже лучше», — подумал я. Похоже, я перехватил инициативу. Так и надо, черт подери, ведь кто пострадавшая сторона, как не я, — И даю тебе срок до понедельника, чтобы забрать свое барахло, а то оно полетит за борт. Прощай.

Я развернулся и удалился прочь, хотя, к сожалению, не столь эффектно, как хотелось бы, ибо при этом сразу на кого-то наткнулся, выплеснув на рукав бедолаге немного пильзенского, так что, удаляясь гордой поступью, пришлось еще бормотать под нос извинения.

Отчасти я ожидал, что Джоу увяжется за мной и начнет выражать свое несогласие; ей богу, мне даже показалось, что сейчас тот случай, когда формулировка «выражать несогласие» или даже «выражать протест» окажется уместнее, чем слова «возражать» или «спорить», или что-нибудь в этом роде. Но она осталась стоять, где стояла.

Оставшуюся часть вечеринки я провел, стараясь как следует оглушить себя всеми видами алкогольных напитков, какие еще оставались на столах, но Джоу нигде больше не видел. Похоже, она восприняла всерьез мою угрозу выбросить ее вещи за борт, а потому, учитывая мое пьяное состояние, решила не искушать судьбу и не дожидаться понедельника, ибо когда я, уже за полночь, подкатил к причалу на такси, с трудом вылез из него и переполз на мою «Красу Темпля», то обнаружил, что Джоу успела тут побывать: одежда и прочее барахло исчезли, а внутри, на коврике у входной двери, лежал ее ключ.

Некоторое время я пялился на него, ничего не понимая, потом поднял (не более чем с четвертой или пятой попытки), вышел на палубу и, размахнувшись, бросил его в подступившие темные волны.

— Рано или поздно это должно было произойти. Вы друг другу совсем не подходили.

— Боже, Крейг, ты говоришь ну в точности как моя мать.

Мы сидели на скамье у самой вершины Парламентского холма в парке Хемпстед-Хит и смотрели на Лондон, утонувший в этот холодный январский день в ливнях и в лучах солнца, тоже кажущегося влажным. Крейг пришел сюда пешком, я добрался на метро.

Во-первых, я был с бодуна и все еще слишком нетрезв, чтобы сесть за руль, а во-вторых, по-любому не смог бы этого сделать — во всяком случае, не в Ленди, — даже если бы очень захотел: прошлой ночью кто-то проколол на ней пару покрышек и вдобавок разбил обе фары. Я заявил о случившемся в полицию, но там мне сказали, что они в курсе: патруль уже приезжал, когда сверхчуткая система сигнализации зарегистрировала наклон на одну сторону и тут же оповестила центр безопасности в «Маут корпорейшн», а уже оттуда операторы сообщили копам. Те минут десять барабанили в мою дверь, а затем еще с полчаса названивали мне по телефону, однако так и не смогли потревожить мой пьяный сон. Теперь, заявили они, им предстоит изучить записи на кассетах с камер наружного наблюдения. Возможно, порезвились дети, только и всего.

Ну, как раз, подумал я, стоило только размечтаться, что мои неприятности заканчиваются.

— Ну да, — согласился Крейг с моим обвинением, что он говорит, словно моя мать, — Матерям всегда лучше видно.

Я покачал головой.

— Эту фразочку — вы, мол, друг другу совсем не подходили — всегда говорят, только когда уже поздно.

— А как же иначе. Если ты кому сказанешь подобное в начале, когда это еще может помочь, тебя запросто обвинят в ревности и еще бог весть в чем, а потом, когда отношения зайдут в тупик, ты же окажешься и виноват. Шансов у тебя никаких. Остается только терпеть и ждать, когда все кончится.

— Тебе не нравилась Джоу?

— Не то чтобы не нравилась. Джоу клевая девчонка. Тут не тот случай, когда дожидаешься конца, чтобы высказать приятелю все, что думаешь о его экс-стерве. Это я тебе теорию излагал. Джоу клевая, но почти такая же чокнутая, как ты, да к тому же с большими амбициями. Тебе нужен кто-то, кто сумел бы тебя немного сдерживать, а не подруга по шизе, с которой можно еще и трахаться.

— Не думаю, чтобы Джоу действительно была такой психованной, как ты говоришь.

Крейг наклонил голову.

— Знаешь, иногда она точно сходила с рельсов. Просто чудо, что вы протянули так долго.

— Вот и Кулвиндер сказал тогда, одиннадцатого сентября, что его тоже это удивляет, — ответил я со вздохом и посмотрел на процессию больших реактивных самолетов, неторопливо огибающих далекую гряду облаков, выворачивая на запад в пологом снижении к аэропорту Хитроу.

—, Знаешь, — проговорил Крейг, — однажды она ко мне подкатывалась.

Я уставился на него.

— Ты шутишь! — Господи, подумал я, теперь еще это.

— Вовсе нет. Между прочим, это случилось еще летом. Она тогда тебя потеряла или что-то в этом роде. Вы повздорили, ты ушел в растрепанных чувствах, и она решила, что ты мог зайти ко мне. Появилась на моем пороге без предупреждения. Ну я и пригласил девушку войти, не хлопать же дверью перед самым ее носом, это было бы уж слишком невежливо, ведь она пришла вся в слезах. Предложил ей выпить, выступил в роли наперсника, выслушал исповедь…

— И согласился, что я действительно тот самый мерзавец, каким она меня расписала?

— Прости, но мне действительно пришлось балансировать на грани между мужской солидарностью и желанием выказать сочувствие расстроенной даме.

— Ну, слово за слово, одно к другому, ясное же дело, — заключил я.

Черт побери, а вдруг он и вправду ее трахнул? Что, если он просто не хочет мне говорить? Да, но что из этого, Кен, подумай. Действительно ли тебя колышет подобное? А может, нет?

Вообще-то не очень. В смысле, я вообще не имею права ревновать или огорчаться, и уж всяко не в случае с Крейгом, из-за некогда происшедшего между мной и Эммой, хотя, конечно, подобная логика типа услуга за услугу не оказывает никакого влияния на тот набор древних инстинктов и запрограммированных изначально реакций, из которых, в сущности, и состоит человек.

— Вовсе нет, — возразил Крейг, — Ничего не одно к другому. Она чуть ли не набросилась на меня. Вдруг, ни с того ни с сего.

— Господи!

— Мы и выпили-то всего по полбутылки…

— Вина?

— Разумеется, вина. Не стану же я спаивать девушку виски.

— Извини.

— И только я собрался раскупорить еще одну…

— Ах, даже так?!

— Вот именно. И все в рамках приличий, вел себя культурно и вообще. Так что иди куда подальше со своими подозрениями и гнусными намеками, понял?

— Прости.

— Джоу буквально повисла на мне. Оборачиваюсь к ней в изумлении, а она впивается губами в мой рот, а рукой хватает меня за яйца.

— Охереть, — произнес я, переводя взгляд с далеких туч на Крейга, — Надеюсь, ты повел себя подобающим образом.

— Вовсе нет, Кеннет, — возразил Крейг, вытягивая ноги в серых трениках, которые, как и его куртка, вышли из моды лет десять назад, — Вести себя подобающе означало бы показать ей, насколько прекрасен любовный акт с настоящим мужчиной, но я этого не сделал.

— Спорю, что взасос-то ты с ней нацеловался, подонок. Джоу это классно умеет.

Лицо Крейга приобрело задумчивое выражение.

— Хм… Я склонен был относить это на счет нервного возбуждения, но теперь понимаю, что ты прав.

— А ты ее точно не трахнул?

— Нет, потому что принес себя в жертву дружбе. «Ты красивая, — сказал я ей, — и твое внимание мне льстит, но утром мы пожалеем о том, что сделали». Господи, мы даже сошлись на том, что, хотя ты и заслуживаешь самого гнусного предательства, мы лишим себя такого удовольствия.

— Только… Ах, черт побери!

— Ну, что теперь?

— Так, пришла в голову неприятная мысль.

— Какая? И кому ты звонишь?

— Однажды она пошла искать меня к Эду.

— Ну и ну!

— Вот именно!

Крейг сделал такое движение, словно собрался встать со скамейки.

— Хочешь, я…

— Ну если желаешь поглядеть на мое унижение, гляди прямо сейчас. Раньше сяду — раньше выйду.

— Ты трахался с ней, да?

— Нет, не было такого!

— Слушай, Эд, Джоу сама говорила, что однажды пошла к тебе. А в другой раз она сходила к Крейгу и стала приставать к нему…

— Эй, — вмешался Крейг, — попрошу меня не впутывать!

Его замечание я проигнорировал.

— …так ты что, станешь утверждать, будто она не пыталась проделать то же и с тобой?

— Э-э-э…

— «Э-э-э»? Так ты говоришь «э-э-э»? И это все, что ты можешь сказать?

— Видишь ли…

— Так, значит, ты вправду трахал ее! Сукин ты сын!

— Да она сама запрыгнула ко мне в постель. По сути, это было изнасилование!

— Иди-ка подальше с такими объяснениями, Эд.

— И потом, она сказала, что никогда не делала этого с черным парнем. Что мне оставалось? Лишить ее этой возможности?

— Только не примешивай сюда, бля, проблему межрасовых отношений! И прибереги для кого-нибудь другого легенду о потрясающих в постели черных жеребцах-рекордсменах.

— Я ничего не примешивал, браток, это все она!

— Ах, Эд, как ты мог, какого хрена тебе это понадобилось?

— Не сумел удержаться, старик.

— Пора, бля, и научиться, юнец-переросток!

— Слушай, старик, я жутко сожалею. На другой день чувствовал себя просто отвратно, и такое больше не повторялось, ей-ей.

— Ага, позабавился, трахнул девушку лучшего друга и сделал еще одну зарубку на своих гребаных зеркалах над кроватью, эка невидаль, да?

— Слышь, Кен, ежели б я мог вернуться в прошлое и сделать, чтобы того раза никогда не было, поверь, я так бы и поступил. А не говорил те потому, что не хотел причинить боль или испортить ваши с Джоу отношения. Чесслово, мне б хотелось, чтоб такое никогда не случалось. Но так уж вышло, и я об этом жалею, старик. Мне совестно. Прости меня, а? Прошу.

— Ну… В общем… я не… — промямлил я, но затем вскипел: — Слушай, дай мне еще хоть немного на тебя позлиться, так тебя и разэдак!!! — А потом прибавил уже менее пылко: — Мерзавец.

— Сожалею, старик.

Да уж, подумал я. Мы все о чем-нибудь, да сожалеем. Каждый только и делает, что сожалеет. Человечеству давно пора взять двойную фамилию. Получилось бы Хомо Сапиенс-Со-жалеюнс. Разумный, носожалеющий. Может быть, нам удалось бы ее взять по результатам опроса общественного мнения, имеющего целью посчитать, сколько за нами числится оплошностей и ошибок.

— Послушай, — сказал Эд.

Что-то оборвалось у меня внутри, и я похолодел: ну вот, теперь то же самое «послушай» мне довелось услышать от Эда. О чем же мне придется узнать на сей раз?

— В чем дело? — спросил я.

— Твоя телепередача назначена уже на завтра, так ить?

Ах, черт побери, он все-таки разведал про этого Роуба и вычислил, что я, видно, задумал взять пушку прямехонько в студию.

— Удачи с ней, ладно? Желаю тебе, чтобы все прошло хорошо. Устрой тому нацистскому ублюдку настоящую выволочку, слышь?

— Слышу, — сказал я.

— А теперь, ежели хошь, можешь задать трепку мне, или наори на меня опосля, когда встретимся через неделю. Ежели мы встретимся. Мы ведь не расстанемся насовсем?

— Надеюсь, что так.

— Ьце раз извини, приятель.

— Угу.

— По-прежнему братишки?

— Ага, братушки.

Крейг пригласил меня пойти к нему поужинать. Я подозревал, что он сделал это из жалости. Ожидалось, что Никки заночует у него, а также придет Эмма. Скорей всего, намечался тихий семейный обед, на котором я рисковал оказаться лишним.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: