Смысл в бессмысленном мире

Люди развили в себе ужасное неуважение к старым институтам: политика кажется им грязью, они не верят в Бога, они считают, что капитализм порочен и держит их за дураков, они потеряли уважение к власти

(мужчина, 34 года, 17 лет клубного опыта).

Это мнение является сокращенным вариантом более широкого взгляда, лучше всего заметного по ощущению разочарования в «старых институтах», создающем некоторое замешательство и неопределенность, связанную с исчезновением веры из жизней людей. Шиллинг пишет:

Пространство, занимаемое религиозной властью, в наши дни сильно сжалось. Это подорвало возможность общества обеспечивать людей значимыми системами, позволяющими сформировать спокойное отношение к смерти

[Shilling C. Ibid. 180].

Ссылаясь на Э. Гидденса, он продолжает свою мысль, заявляя, что высокая степень современности или постмодернизма — называйте это как угодно — уже cтерла «беспрецедентным образом все традиционные виды социальных классов» [Giddens A. et al. 1990]. С точки зрения невероятной скорости и масштаба изменений, а также сущности современных институтов, современность сделала этот процесс ещё более радикальным. Уничтожив традиционные системы смысла, условия современности подталкивают людей к повышенной рефлексии на тему жизни, смысла и смерти [Op. cit. 181].

Утверждение Шиллинга позволяет определить место клаббинга в мире, где усугубилась проблема смысла и который наполнен повышенной рефлексией. Клаббинг — это один из видов пространства практики, в котором проблема смысла преобразуется таким образом, что из идеологической или экзистенциальной проблемы она превращается в проблему отношений тела с окружающим миром.

Я хочу подчеркнуть фундаментальное различие между смыслом, заложенным в идеи, идеологии и символы нашей культуры, и значимостью, возникающей при эмоциональном и телесном взаимодействии между людьми и их миром. Эти системы, безусловно, должны пересекаться, так как, чтобы обрасти эмоциональную силу, идео-логические убеждения должны найти воплощение. И все же, как пишет Д. Леду «эмоциональная система сильнее привязана к когнитивной, чем когнитивная к эмоциональной» [LeDoux J. 1999:19].

Процесс воплощения идей был бы практически невозможным, если бы не эти идеи не были связаны с эмоциями, допускающими их чувственную жизнь.

Вся индустрия смысла была создана символами потребления, книгами в стиле «помоги себе сам», духовными верованиями нью-эйдж, политическими движе-ниями, борющимися за решения отдельной проблемы, и самодостаточными политическими режимами, в свою очередь позволяющими развиваться множеству противоречащих друг другу идеологических взглядов, незащищенных от капризов моды. Поскольку символическое и идеологическое пространства становятся все более недолговечными, люди пытаются уйти в мир, наполняющий их тела чувством осмысленности. Смысл — это скорее свойство тела, чем мира идей, это место в мире, чувственная ориентация, проникающая в мир символов и дающая ему эмоциональное и телесное третье измерение.

Жизнь тела клаббинга осмысленна сразу с двух точек зрения. Во-первых, оно ощущает себя более страстным, живым, социальным, чем ограниченное урбанистическое тело, в котором люди живут обыденной жизнью. Во-вторых, оно позволяет человеку побыть самим собой, что, как мы уже видели, удовлетворяет некоторым идеологическим убеждениям нашей культуры, еще не полностью оформившимся как обыденные социальные практики. Чувствено-социальное положение в мире создает определенную систему координат, которая будет помогать человеку ориентироваться во время путешествия по миру, где, с точки зрения яркости жизни, нет телесных ограничений аполлонического габитуса. Эти чувственные координаты должны прийти в соответствие с опытом других людей; таким образом будет создана новая система координат на чувственной плоскости. Альтернативные пространства практики часто переплетаются, создавая чувственный ландшафт и обеспечивая эмоциональные декорации, на фоне которых развивается и наполняется смыслом взгляд человека на его отношения с миром.

Можно провести аналогию с миром ритуальной практики. Во время многих ритуалов чувственно-социальный мир участников становится ярче и выходит за рамки их обыденного восприятия. Это чувственно-социальное изменение позволяет людям приблизиться к божественному, соединиться с ним и ощутить его как чувственную реальность, укрепляющую жизненную силу морального и космологического пространства, окружающего ритуал. Однако в мире, по большому счету отказавшемся от религии и подчеркивающем важность личности, измененное тело стало светской структурой, проявляющей себя как вариант досуга, позволяющего людям воплотить созданные ими самими социальные и символиче-ские пристрастия. С точки зрения общества, клаббинг укрепляет не культуру, а дружеские сообщества клабберов и их положение в мире. Ритуал демонстрирует, как несколько тысячелетий изменение тела способствовало формированию и укреплению смысла культурного и космологического миров, предоставляя социальный механизм для их воплощения. Клаббинг действует сходным образом, но в совершенно иных социальных и культурных условиях, не признающих значения и смысла измененного тела. Но измененные социальные тела все же могут помочь обрести смысл, хотя и в меньших масштабах, рождая переживания, которые позволяют людям покинуть стерильные тела повседневного мира и наполнить жизнь страстью.

У клабберов возникают проблемы, если клаббинг становится для них единственной координатной прямой. В этом случае их отношения с данным пространством и наркотиками, получающими статус единственной осмысленной вещи в мире, выходят из-под контроля. Однако, по словам моих информантов, измененные социальные практики, формы общения и модели взаимодействия, которые они узнали в процессе клаббинга, распространились за пределы клубов и позволили установить новые связи с миром. Этими практиками наполнились отношения между людьми, работа, взгляды на мир. Ими созданы новые желания и стремления, переопределившие отношение людей в окружающей их системе идеологии. Наиболее важным элементом этого процесса стало то, что люди сосредоточились на первичности социальной сферы, вместо того, чтобы оценивать себя с точки зрения пространства символов нашей культуры, в том, что касается смысла жизни. Один из моих информантов в ответ на во-прос о смысле жизни, подвел итог этим изменениям:

Смысл жизни… Мне кажется, он лежит где-то между общением и творчеством. По крайней мере, для меня эти две вещи значат больше других

(мужчина, 31 год, 13 лет клубного опыта).

Осмысленность практики заключается в постоянном стремлении выстроить свою жизнь снизу вверх, вместо того чтобы хвататься за нисходящий процесс, продиктованный нашей культурой. Она не имеет отношения к приверженности какой-то определенной идеологической или символической системе, наделяющей жизнь смыслом, — эти системы отступают на второй план. Она также не устраняет культуру — люди просто начинают оценивать ее с независимой чувственной точки зрения, так как они переживали альтернативные практики, оспорившие ее непререкаемый статус.

Одна из моих информанток так выразила свое отношение к работе:

Вообще, деньги перестали быть для меня смыслом и целью работы. Конечно, мне нужно на что-то жить, но я не стану принимать предложение о работе, на которой получу больше денег, если меня не будут устраивать люди и атмосфера, что более важно. Я провожу много времени на работе, поэтому хотела бы работать с людьми, которые мне нравятся и с которыми я могу найти общий язык, потому что в этом случае работа становится интересной и увлекательной.

Сравните это высказывание со словами П. Виллиса:

В мире работы, административном и общественном мире формальных взаимоотношений, к людям относятся как к объектам

[Op. cit. 1990:16].

Моя информантка больше не хочет, чтобы работа делала частью иерархии, в которой она будет занимать место объекта, и утверждает, что не может относиться так к другим людям. Она хочет, чтобы работа приносила ей удовлетворение от общения, но не хочет всю неделю работать и вести социальную жизнь только по выходным. Другой мой информант говорит:

Узнав, какое удовольствие ты можешь ощутить в этом мире, начинаешь по-другому относиться к работе

(мужчина, 32 года, 16 лет клубного опыта).

Наше отношение к работе изменяется, так как под сомнение ставятся практики, на которых держится культурная иконография и иерархический детерминизм рабочего пространства. Люди хотят вернуть в это пространство чувство социального удовлетворения, которое они испытывают в клубах. Им нравится работать, но они устали от деления на мир работы и мир отдыха и культурного акцента на ценности и важности работы по сравнению с досугом.

Это изменение взгляда на работу является не только следствием клаббинга. Существует более широкая общественная точка зрения, подразумевающая, что в жизни «есть не только работа», возникшая в ответ на ощущение «черствости», являющегееся частью контролируемого тела работы. Точка зрения клабберов происходит из другого конца диапазона физических ощущений, из тела, познавшего чувственно-социальное освобождение клаббинга, и клабберы подходят к работе с позиции этого опыта. Их тело насыщено чувством осмысленности, частично являющегося следствием опыта клаббинга. Точка отсчета переоценки работы может быть иной, но результат остается прежним: смена работы, уменьшение времени работы или организация собственной компании с целью получить от работы больше личного, социального и творческого удовлетворения.

Деньги больше не являются конечной целью — они становятся инструментом созидания, который позволяет людям выстроить собственный мир, в корне отличающийся от их повседневного опыта. Люди хотят разрушить чувственно-социальные ограничения, определяющие допустимый опыт, и сформировать чувственное, а не символическое восприятие мира, быть машинистами, а не пассажирами, активными участниками, а не наблюдателями.

Шиллинг (1993) утверждает, что тело в современном мире стало проектом; я бы сформулировал эту идею более широко: тело стало в современном мире обителью смысла. Вопреки идеологической путанице современного мира, телесные практики создают и определяют рамки индивидуальной и общественной аутентичности. Измененные чувственные параметры, приобретенные через практики клаббинга, увеличивают масштабы этого процесса, открывая области нового чувственно-социального опыта, кажущегося вещественным и аутентичным, чем другие стороны жизни людей. Ощущение осмысленно-сти, сопутствующее этому опыту, формируется «снизу вверх», таким образом проникая в эмоциональную память человека. Так создаются практики и тело, закрепляющие свое место на социальном и телесном уровне, и это место служит источником социальной, чувственной и эмоциональной уверенности в мире идеологической и символической путаницы.

С уменьшением влияния религии изменилось наше отношение к жизни и смерти. Люди больше не верят, что после смерти будут вечно пребывать в раю или аду, жизнь кажется им конечной, и это изменяет как взгляд на будущее, так и взгляд на настоящее. Они хотят жить сейчас, жить настоящим, они хотят ухватиться за жизнь и насладиться каждым мгновением, потому что знают, что умрут навсегда. Смерть Бога полностью изменила отношение людей к миру на физическом уровне. Практики, убеждавшие их в религиозном бессмертии, утратили силу давать смысл и нести облегчение в моменты горя и невзгод. Реальные люди и реальное удовольствие заняли место Бога, так как они смогли обеспечить настоящую материальную связь с миром, являющуюся источником чувства осмысленности. И все же мы существуем в пространстве культуры, которая с подозрением относится к удовольствию и не признает его ценности. Она пытается обесценить удовольствие, объявляя его эскапистским, аморальным и не заслуживающим серьезного внимания. Она отказывается признать, что Бога больше нет, и люди это чувствуют, и пытаются жить без Бога. Настоящим эскапизмом является религия, отказывающая людям в праве твердо встать на ноги и прожить скоротечную человеческую жизнь со всеми её сложностями и сомнениями. Добиться этих перемен непросто: религиозная практика сыграла большую роль в формировании западного габитуса, поэтому ее замещение альтернативными практиками, имеющими такую же социальную и моральную силу, — сложная общественная проблема.

Вместо того чтобы молча принять габитус, обычный для культуры, в пространстве которой они существуют, люди создают собственный измененный габитус. Чувственная свобода бросает вызов определенному культурой телу и практически уничтожает его, однако культура сопротивляется этой перемене чувственных приоритетов и пытается переделать себя, даже когда люди стараются соответствовать ее условиям. Основанное на практиках, чувственное изменение может поддерживать свое существование в теле только создавая альтернативные практики.

Заключение

Полнокровная жизнь больше не является мечтой, погруженной в бесконечный сон в ожидании судьбоносной ночи. Первичность экономики отступает перед желанием жить. То быст-рее, то медленнее, вокруг меня, вокруг любого, кто ищет свободы, вращается веретено жизни, плетущее саван прежнему миру

[Vaneigem R.1983:39].

К нуждам, желаниям и страстям плоти относились с подозрением на протяжении всей истории западной цивилизации. Социальные и моральные правила, окружавшие тело, подчеркивали важность дисциплины и ограничений, что придавало телу моральную глубину и делало его уникальным социальным объектом, изнутри ограниченным габитусам, а снаружи — пристальным наблюдением окружающих. Когда влияние протестантско-христианской морали ослабло, его заменила философия здоровья, которая перевела старую мораль на язык науки двадцатого века. Но и для космологии медицинских ограничений, отрицавшей ценность и значение чувственных излишеств, тело осталось проблемой.

По мере того как «процесс цивилизации» накладывал на наше тело новые внутренние и внешние ограничения, люди чувствовали себя все более черствыми, безликими, лишенными страсти, загнанными в ловушку габитуса и не имеющими возможности для социального самовыражения. Несмотря на богатство, безопасность и обещания индивидуальной свободы, люди все же не чувствовали удовлетворения. В сравнении с остальным миром западные люди были счастливчиками, он они не чувствовали себя таковыми. Они ощущали себя скорее пойманными в ловушку, нежели освобожденными; это чувство шло из глубины их задыхающейся плоти и выражалось в неясном стремлении к нечто большему. Чтобы наполнить свою жизнь страстью, люди не собирались возвращаться к насилию, но им нужно было пространство, где они могли бы побороть внутренние ограничения, заложенные в их теле. Волны экспериментов, изменявших доминирующий габитус, накатывали и отступали. Появление кокаина в 1920-е годы, героина — в 1950-е и LSD в 1960-е рождало все новые чувственно-социальные эксперименты, вызвавшие в свое время панику. Каждая последующая волна была выше предыдущей, пока в конце концов экстази, будучи глубоко социальным наркотиком, легко нашедшим свое место в стремительно развивающейся сфере досуга, не превратило эти телесные эксперименты из привилегии богемной жизни в мейнстрим. По стране прокатилась волна мгновенных смертей Золушек-Рокфеллеров — рейв пронесся по городам и окраинам. Тело сорвалось с цепи, на повестке дня был гедонизм, а танцы снова стали допустимой практикой, в том числе и для мужчин. Все это в свою очередь изменило музыку, которую мы слушаем, и наше восприятие музыки. Границы ночи расширились, стало обычным наблюдать, как с пульсирующим ритмом музыки встает солнце. Люди чувствовали, что живут так, как не может позволить жить их якобы ратующая за свободу культура.

Новое отношение к удовольствию стало следствием этих новых веяний и социальных экспериментов, создавших пространство, в котором люди могли разделить удовольствие. Менялась музыка, менялись наркотики, формы клаббинга сменяли друг друга, вечеринка продолжалась. Сфера яркого чувственно-социального опыта стала демократичней, освободившись от безраздельного владения богатых и знаменитых, охранявших ее как свое исключительное социальное сокровище, прикрываясь вуалью лицемерия, когда одна рука с пренебрежением отмахивается, а вторая жадно хватает. Когда-то клубы были царством аристократии, местом вычурных королевских вечеринок, тонких интриг, вотчиной богатых развратников и епископов-извращенцев, надежно укрывавшихся от взгляда общественности, контролировавшего остальное население. Власть и богатство сделали этих людей невидимыми, позволив им испытывать те плотские, телесные и, по всеобщему признанию, аморальные удовольствия, которые они отняли у бедных.

Люди начали больше вкладывать в удовольствие, в том числе денег, времени и души. Люди отказались от викторианской фригидности и морального лицемерия, отнимавших у них удовольствие. Шило выпало из мешка: удовольствие оказалось вовсе не аморальным, напротив, в нем был смысл, оно внесло что-то новое в жизни людей, оно оживило их, разрушив социальные и телесные ограничения, упорядочивавшие их повседневную жизнь. Люди переживали новые эмоции, открывали новые способы общения, они поняли, что тело может испытать такие ощущения, которых они даже представить себе не могли. Эти чувственно-социальные эксперименты не всегда заканчивались хорошо: в процессе изучения индивидуальной и социальной природы удовольствия люди подсаживались на наркотики, совершали ошибки, рушили свои жизни. Медицинские, юридические и государственные учреждения не пытались помочь — от них можно было добиться только нравственного осуждения и обвинений в иррациональности, они хотели, чтобы тело вновь надело кандалы, которые однажды сбросило.

Нам пришлось самим узнать пределы удовольствия, его опасности, подводные камни, ловушки и недостатки. Мы учились на ошибках, отвергая эзотерическое толкование счастья, нигилизм панка и даже первоначальный гедонизм, который высвободил рейв. Мы стали прагматично относиться к удовольствиям, и вместе с этим их важность только возросла, они стали общепринятой практикой, мейнстримом, хотя сильные мира сего все еще решительно отказываются признать этот простой факт. Наркотики, танцы ночь напролет, трусики из латекса, шлепки по заднице, секс с незнакомцами, алкоголь и свинг стали частью нашего изменившегося самоопределения. Теперь это определение основывается на практике, а не на идеологии, сопротивление сменилось игнорированием. Этот порочный, смеющийся, хаотичный мир стал причиной радикального изменения чувственной ткани нашей страны.

Сущность гедонизма изменилась: удовольствие в себе больше не является величайшим благом — эту индивидуалистическую позицию сменило желание делить удовольствие с другими людьми. Мы перешли от скрытых удовольствий онанизма к публичным оргиям. Клубы, Ин-тернет и общение дали нам понять, что общее удовольствие — это усиленное удовольствие, оно объединяет людей и образует новые общественные группы, основанные на морали согласия.

Наша культура редко признает важность стремления к общему чувственному удовольствию, так как оно подразумевает такие практики, как употребление алкоголя и наркотиков, секс и некоторые виды музыки и танцев, выходящие за рамки системы рациональной морали. Общее удовольствие — это могучая социальная сила, связывающая людей, но вместо того чтобы признать его, наша культура осуждает сопровождающие его практики. Клубы позволяют соприкоснуться с обществом, чего не позволяет ни одна другая практика в нашей культуре, что само по себе важно, так как из нашей жизни исчезает опыт социального взаимодействия.

Капитализму не нужно общество, ему не нужна семья, не нужны друзья — ему нужны потребители. Поэтому он пытается убедить нас, что мы можем удовлетворить свои нужды и желания, наполнив свою жизнь вещами, купленными за деньги, а не людьми, обычно ничего не стоящими в материальном плане, но очень дорогими с точки зрения социального взаимодействия. Вещи гигиеничны и не требуют внимания, они заменяют связь с миром, они не являются домой пьяными в два часа ночи, они ничего не просят, они не будут плакаться в твою жилетку, они не разочаруют, не смутят, не будут флиртовать с твоей подружкой и злить тебя. С распространением в современном мире рационального, бесстрастного, равнодушного процесса цивилизации нам становится все сложнее и сложнее иметь дело с эмоциональным хаосом, являющимся частью отношений между людьми. (Нам проще завести себе домашнее животное или начать что-нибудь коллекционировать.) Мы стали относиться к людям как к вещам и требовать, чтобы они вели себя как вещи. Клаббинг стал добрым проявлением человеческой страсти, пространством обостренной чувственности, порока и беззаботности, где все вокруг смеются. Он позволяет нам получить удовольствие от общения с незнакомцами и друзьями, увидеть их лучшие стороны; он создает опыт взаимодействия, подразумевающего, что люди будут пытаться установить контакт друг с другом, активно проявляя свое дружелюбие. Людям больше не приходится вести стерильную жизнь вещей.

Общие удовольствия клаббинга выстроили чувственные декорации, в корне изменившие способ взаимодействия, общения и отношение людей друг к другу. Нар-котики ослабили в клабберах чувство страха, тревоги и неловкости, позволив им общаться между собой в соответствии с тем, чего они ждут от общения. Клубное пространство смогло воплотить ожидания на практике. Это наиболее очевидно внутри самих клубов, однако практики клаббинга также распространились за пределы клубов, заняв место в повседневной жизни людей.

В ходе этого процесса была переопределена связь тела с культурой, и это имело для людей два следствия. Во-первых, это позволило воплотить уже существовавшие социальные идеи, как случилось с отношениями между полами. Во-вторых, это дало людям возможность разорвать телесные ограничения габитуса и выработать новые взгляд на то, что им было нужно от этого мира. Это не было ни сопротивлением, ни капитуляцией — это был процесс творческих социальных экспериментов, сформировавший новые виды чувственно-социального знания, с разной силой повлиявшего на жизни людей.

Было недостаточно просто ходить в клубы, поскольку различие между пространством клубов и повседневным миром сводило людей с ума, вызывая разочарование и цинизм. Это различие должно было быть устранено, так что клабберы стали более прагматичными, развив в себе способность балансировать между этими противоположностями, вместо того чтобы застрять в мире, где обыденный габитус мог в вернуть себе власть над ними. Они научились играть в игры повседневной жизни и оставлять их в стороне, когда они надоедали. Клабберы создали два тела и два способа общения, связанных с этими телами. Они стали меньше зависеть от наркотиков, так как достаточно хорошо усвоили знание, найденное в клубах, чтобы воспроизвести его в трезвом состоянии (ну или в более трезвом).

Но важнее всего то, что ценность людей для них стала не абстрактной гуманитарной идеей, а живой практикой. Люди оказались людьми, а не знаками, символами или игрушками капитализма, исчезла вера в мифического Бога и тупую политическую идеологию, придававшая смысл жизням людей. Переосмысление этого основополагающего социального знания явилось настолько простой и важной частью процесса клаббинга, что его можно легко не заметить. Предполагается, что мы должны ценить людей, однако с укреплением роли личности мы начинаем оценивать друг друга как препятствия нашей собственной свободе. Мы фокусируемся на том, как другие стесняют наши жизни, вместо того чтобы обратить внимание на освобождение, которое они несут через взаимную поддержку и согласие. Однако когда люди отказываются от морального и социального устройства нашей культуры в пользу создания нового, они прекращают подчиняться ограничениям этой культуры.

Дружеские компании, с которыми я сталкивался во время работы над этой книгой, обычно не имели общих черт, общего стиля или общей приверженности каким-то идеалам. Взамен этого у них было практически общее тело, в котором каждый член компании хранил физическую память о страстных, безумных и прекрасных вещах, которые эти люди делали вместе. Люди, входившие в эти группы, были личностями, они отличались друг от друга, их связывало социальное правило, предпо- лагающее, что каждый из них мог свободно меняться. В таких компаниях не было иерархии и лидера. Люди одевались как хотели, вели себя как хотели, они не были злыми и мстительными, и ожидали от новых членов свей группы и незнакомцев такого же уважительного отношения. Они могли поделиться друг с другом всем, чем угодно; они не играли в игры и ничего не выигрывали, они были открытыми и прямолинейными, и это делало их чертовски хорошей компанией. Я много раз встречался с этим типом социального взаимодействия, и он всегда радикально отличался от отношений в группах, которые я встречал в повседневной жизни. При изучении клаббинга новые социальные практики обычно остаются незамеченными. Их рассматривают как побочный эффект от экстази, но не как телесные техники, которые люди узнают в клубах. В действительности они лежат в основе знания, приобретенного в процессе клаббинга. Эксперимент принял глобальные масштабы, и каждая участвующая в нем культура испытает на себе изменение и использование тела клаббинга как чувственно-социальной структуры, в рамках которой люди смогут удовлетворить свои специфические социальные потребно-сти. Исторически сформировавшееся и глубоко пропитанное культурой старое тело уничтожается, и на его месте возникают новые взгляды и практики. Именно этот процесс позволил мне постигнуть клаббинг как чувственный эксперимент в искусстве быть человеком.

Bibliography

Alvarez, A. (1996), Night: An Exploration of Night Life, Night Language, Sleep, and Dreams, London: Vintage.

Bataille, G. (1985), Visions of Excess Selected Writings 1927–1939, ed. Stoekl A., trans. Stoekl, A., Lovitt, C. R. and Leslie Jr., D. M, Minneapolis: University of Minnesota Press.

Baudrillard, J. (1998), The Consumer Society: Myths and Structures (Theory, Culture, and Society), trans. Turner, C., London: Sage Publications.

Blake, W. (1978), The Marriage of Heaven and Hell, Proverbs of Hell, introduced and ed. Bronowski, J., Middlesex: Penguin.

Bourdieu, P. (1977), Outline of a Theory of Practice, trans. Nice, R., Cambridge: Cambridge University Press.

— (1990), The Logic of Practice, trans. Nice, R., Cam-bridge: Polity Press.

— (1998), Practical Reason on the Theory of Action, Cambridge: Polity Press.

Collin, M. (1997), Altered State: The Story of Ecstasy Cul-ture and Acid House, London: Serpent’s Tail.

Cornelius, R. R. (1995), The Science of Emotion: Re-search and Tradition in the Psychology of Emotion, New Jersey: Prentice Hall.

Damasio, A. (1994), Descartes’ Error: Emotion, Reason, and the Human Brain, New York: Grosset/Putnam.

— (1999), The Feeling of What Happens: Body, and Emotion in the Making of Consciousness, London: William Heinemann.

Dennett, D. C. (1993), Consciousness Explained, London: Penguin Books.

Eco, Umberto (1987), Travels in Hyperreality: Essays, trans. Weaver, W., London: Picador. Ekman, Paul (1993), ‘Facial Expression and Emotion’, American Psychologist, 48(4): 384-92.

Elias, N. (1978), The Civilising Process Vol I: The History Of Manners, trans. Jephcott, E., Oxford: Blackwell.

— (1982), The Civilising Process Vol 2: State Formation and Civilisation, Oxford: Blackwell.

— Dunning, E. (1986), Quest For Excitement: Sports and Leisure in the Civilising Process, Oxford: Blackwell.

— (1998a), On Civilization, Power and Knowledge, ed. Mennell. S. and Goudsblom, J., Chicago: The University of Chicago Press.

— (1998b), The Norbert Elias Reader, ed Mennell, S. and Goudsblom, J., Oxford: Blackwell.

— (1983), The Court Society, Oxford: Blackwell. Ellington, Duke, quoted by Eyies, John (1999), “Ragatal” and “Indo-Jazz Fusions 1 and 2”, Avant, Issue 10 (winter).

Foucault, Michel (1981), The History of Sexuality, Vol 1. An Introduction, London: Penguin.

— (1977), Discipline and Punish: The Birth of the Prison, trans. Sheridan, A., New York: Vintage.

Fromm, E. (1991), The Fear of Freedom, London: Roudedge.

Gabrielsson, A. (1987), Action and Perception in Rhythm and Music, Stockholm: The Royal Swedish Academy of Music.

Gefou-Madianou, D. (ed.) (1992), Alcohol, Gender, and Culture, London and New York: Routledge.

Giddens, A. (1990), The Consequences of Modernity, Cam-bridge: Polity Press.

— (1991), Modernity and Self-Identity, Cambridge: Polity Press.

Gleichmann, P., Goudsblom, J., and Korte, H. (eds) (1977), Human Figurations: Essays for Norbert Elias, Amsterdam: Amsterdam Sociologisch Tiijdschrift.

Goffman, E. (1961), Encounters: Two Studies in the Sociology of Interaction, Indianapolis: Bobbs-Merrill.

— (1990), The Presentation of Self in Everyday Life, London: Penguin Books.

Grinspoon, L. and Bakalar, J. В. (1976), Cocaine: A Drug and it’s Social Evolution, New York: Basic Books.

Grosz, E. (1995), Space, Time and Perversion: Essays on the Politics of Bodies, London and New York: Routledge.

Hebdige, D. (1979), Subculture: The Meaning of Style, London: Methuen.

Keil, C. and Feld, S. (1994), Music Grooves: Essays and Dialogues, Chicago: University of Chicago Press.

Lakoff, G. (1987), Women, Fire, and Dangerous Things: What Categories Reveal about the Mind, Chicago: The University of Chicago Press.

— and Johnson, M. (1981), Metaphors We Live By, Chicago: The University of Chicago Press.

Leary, T. (1990), The Politics of Ecstasy, Berkeley: Ronin.

— Metzner, R. and Alpert, R. (1970), The Psychedelic Experience a Manual Based on the Tibetan Book of the Dead, Secaucus: The Citadel Press.

LeDoux, J. (1999), The Emotional Brain, The Mysterious Underpinnings of Emotional Life, London: Phoenix.

Lee, M. A. and Shiain, B. (1992), Acid Dreams the Com-plete Social History of LSD: The CIA, The Sixties, and Beyond, New York: Grove Press.

Lyotard, J.-F. (1984), The Postmodern Condition: A Re-port on Knowledge, Minneapolis: University of Minnesota Press.

— (1988), Le Postmoderne Explique aux Enfants: Cor-respondance 1982–1985, Paris: Galilee.

Malbon, B. (1999), Clubbing: Dancing, Ecstasy, and Vita-lity, London and New York: Routledge.

Mauss, M. (1979), Sociology and Psychology: Essays, trans. Brewster, В., London: Routledge & Kegan Paul.

Mcdonald, M. (ed.) (1994), Gender, Drink and Drugs, Ox-ford: Berg.

Merieau-Ponty, M. (1994), The Phenomenology of Per-ception, trans. Smith, C., London and New York: Roudedge.

Mirbeau, 0. (1989), The Torture Garden, San Francisco: Re/Search.

Montagu, A. (1986), Touching: The Human Significance of the Skin, New York: Harpers & Row.

O’Rourke, P. J. (1992), Give War a Chance, London: Pi-cador, pp. 115-16.

Plant, M. (2001), ‘UK Teenagers hit Drugs and Alcohol Harder’, Guardian, 20 February.

Redhead, S. (ed.) (1993), Rave Off. Politics and Deviance in Contemporary Youth Culture, Aldershot: Avebury.

— Wynne, D. and O’Connor, J. (eds) (1997), The Clubcultures Reader: Readings in Popular Cultural Studies, Oxford: Blackwell.

Rojek, C. (1995), Decentering Leisure: Rethinking Leisure Theory, London: Sage Publications.

Sartre, J.-P. (1993), Being and Nothingness: A Phenome-nological Essay on Ontology, trans. Bames, Hazel E., New York: Washington Square Press.

Shilling, C. (1993), The Body and Social Theory, London: Sage Publications.

Shils, E. (1981), Tradition, London: Faber & Faber.

Shore, B. (1996), Culture in Mind: Cognition, Culture and the Problem of Meaning, Oxford and New York: Oxford Uni-versity Press.

Szasz, T. (1973), The Second Sin, Personal Conduct, New York: Anchor Press.

Thornton, S. (1995), Club Cultures: Music, Media and Subcultural Capital, Cambridge: Polity.

Turner, B. S. (1996), The Body and Society, London: Sage.

Vaneigem, R. (1983), The Book of Pleasures, London: Pen-ding Press.

Willis, P. with Jones, S. Canaan, J. and Hurd, G. (1990), Common Culture: Symbolic Work at Play in the Everyday Cultures of Youth, Milton Keynes: Open University Press.

Music

Dirty Beatniks. (2000), Feedback, Wall of Sound Records. K. C. and The Sunshine Band. (1975), Get Down Tonight, T. K. Records.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: