Маленькая модель населения

Цифры таковы, что может показаться оправданным и даже необходимым констатировать как долгосрочный стабильный тренд более высокую фертильность населения мусульманской веры. При этом сохраняется также долгосрочный стабильный тренд, что люди с более низким образованием имеют коэффициент рождаемости выше среднего, а люди с хорошим образованием — коэффициент рождаемости ниже среднего. Если скомбинировать два уже проведённых модельных расчёта для структуры населения по социальному расслоению и по доле мигрантов, то получится динамика, приведённая в табл. 8.10.

Растущая доля рождаемости мусульманских мигрантов ведёт, впрочем, к тому, что сокращение населения через несколько поколений закончится и начнётся новый рост. Как это скажется на отдельных группах населения, показывает табл. 8.11. Следует ещё раз подчеркнуть, что речь идёт всего лишь о модельном расчёте, а никак не об экстраполяции или тем более прогнозе. Если всё же допустить, что сохранится нынешний нетто-коэффициент воспроизводства людей с высоким образованием, то их доля упадёт с сегодняшнего 21 % через три поколения до 5,9 %, их абсолютное число сократится на 83 % до округлённо 17 % сегодняшней численности. При этом проблема не в том, что число потомков людей с высшим образованием сокращается от поколения к поколению. Это было бы не столь важно, если бы все люди были одинаково одарены, поскольку тогда образование было бы сугубо вопросом воспитания. Но поскольку уровень образования и наследственный интеллект находятся в плодотворной взаимосвязи, со временем должно стать невыгодно для интеллектуального потенциала населения, чтобы люди с высоким уровнем образования длительно имели фертильность ниже средней, а люди с низким уровнем образования — фертильность выше средней.

Таблица 8.10

Доля мигрантов и принадлежность к социальному слою (%)

Источник: собственные расчёты по данным Statistisches Bundesamt: Schätzwerte der 12. koordinierten Bevölkerungsberechnung. Alle Daten unter www.destatis.de

Таблица 8.11

Динамика населения по доле мигрантов и принадлежности к социальному слою

Источник: собственные расчёты по данным Statistisches Bundesamt: Schätzwerte der 12. koordinierten Bevölkerungsberechnung. Alle Daten unter www.destatis.de

Далее модельный расчёт выявляет, что всякий дефицит рождаемости, насколько бы разными ни были коэффициенты фертильности отдельных групп, сам себя постепенно тормозит. Так как доля рождаемости групп с высокой фертильностью возрастает и поднимает тем самым средний коэффициент рождаемости, тогда как доля групп с низкой фертильностью окончательно падает, часто до бесконечно малого или очень низкого значения — в примере нашего модельного расчёта это доля потомков группы населения с высоким уровнем образования.

Почему иммиграция для Германии не является спасением

Рост или сокращение населения сами по себе не обладают самоценностью. Естественная динамика населения возникает из динамики смертности, а также свободного решения людей о числе их детей и времени их рождения. В принципе так и должно быть.

Но в двух случаях численность населения становится легитимным объектом для государственного вмешательства, если оставить без внимания внешнеполитические, военные и властно-политические соображения. Это происходит, когда: 1) естественный рост населения превышает возможности страны по надлежащему обеспечению всех граждан; 2) сокращение населения нарушает необходимый баланс между трудоспособными и уже нетрудоспособными гражданами.

Первый случай касается многих развивающихся стран. Столь же свирепой, сколь и эффективной мерой была в таком случае китайская «политика одного ребёнка». Со вторым случаем сталкивается ряд стареющих индустриальных стран, в числе которых находится и Германия. Во времена бума и нехватки рабочей силы импорт трудовых резервов действовал как кратковременная разгрузка и повышал благосостояние местных жителей. Такой опыт был у немцев в 1960-е и в первую половину 1970-х гг. Сомнения в успехе этого предприятия возникли, когда речь пошла о последствиях, а именно: о полной интеграции гастарбайтеров в немецкое социальное государство и о воссоединении семей.

В принципе можно сказать, что хорошо образованные мигрантские трудовые резервы, которые всю свою жизнь работали в Германии либо по окончании их занятости покинули страну, внесли свой позитивный вклад — по крайней мере в тех случаях, когда и их семьи, которые они привезли с собой или вызвали к себе позднее, тоже показали достаточную готовность и способность к интеграции. И наоборот, мигрантские группы с участием в трудовой деятельности ниже среднего и зависимостью от трансфертных выплат выше среднего обошлись казне в убыток, а не в прибыль. Сюда входят и расходы, связанные с перемещением и переквалификацией работников, а эти расходы различны в зависимости от происхождения мигрантов.

Австралия, Канада и США используют возможность тщательного отбора своих иммигрантов по стране происхождения, по квалификации и по способностям. В Канаде иммигранты в среднем квалифицированнее, чем местные, и соответственно поднимают интеллектуальный и квалификационный уровень страны. В Германии и в большинстве европейских стран дело обстоит не так, потому что они гораздо менее привлекательны для квалифицированных иммигрантов и по этой причине приманивают к себе не самых лучших. Лишь Великобритания из-за языка имеет лучшие шансы, и Испания на том же основании привлекательна для иммигрантов из Южной Америки. Для остальной Европы и Германии остаётся в основном мусульманская иммиграция из стран Ближнего и Среднего Востока, а также

Африки. Эти иммигранты мало квалифицированны и необразованны, они привлечены в первую очередь социальными выплатами в Европе, и у них совершенно другой культурный фон.

Международно сопоставимые результаты тестов PISA делают возможным сравнение знаний детей мигрантов друг с другом по всему миру: математическая компетенция была нормирована в тестах 2003 г. так, что среднее значение по ОЭСР составляло 500 пунктов. На базе PISA-2003 в исследовании по «срезу» населения была изучена математическая компетенция детей мигрантов в 13 странах назначения, прибывших из 15 стран происхождения^{498}. Результаты показаны в табл. 8.12 (для интерпретации цифр нужно учесть, что 25 баллов разницы в компетенции соответствуют одному школьному году). Целые пропасти лежат между математическими компетенциями детей мигрантов из Вьетнама, Китая или Индии и компетенцией детей мигрантов из Пакистана или Турции. Различная структура иммиграции в странах назначения имеет следствием то, что средние профили компетенции мигрантов в зависимости от страны назначения сильно различаются. Квалифицированная иммиграция в другие страны повышает там среднюю компетенцию (вероятно, и интеллект), в Германии же всё наоборот. Примечательна однозначность, с которой мигранты разных национальностей из Восточной Азии в математической компетенции стоят во главе, а мигранты из мусульманских стран — в конце шкалы. Итак, мусульманская миграция не является вкладом в повышение уровня компетенции в стране.

Таблица 8.12

Количество баллов по результатам тестов PISA-2003 у детей мигрантов

Ср.: LevelsM., Dronkers J., Kraaykamp G. Immigrant Children’s Educational Achievement in Western Countries: origin, Destination, and Community Effects on Mathematical Performance // American Sociological Review. Bd. 73 (2008). S. 835ff. Таbelle 2.

Из-за различного культурного фона по мере роста доли мусульманских мигрантов в населении прогрессивно нарастают конфликты, трения и нездоровые отношения. Поскольку эти мигранты живут преимущественно в городах, а там охотнее всего в этнических кварталах, дальнейшая заметная мусульманская иммиграция означала бы, что они станут большинством в растущем числе городов и селений. Это уже сегодня намечается во многих местах Германии. К сожалению, об этом нет статистики и достоверных исследований, которые допускали бы обобщённые количественные выводы^{499}. Однако взгляд со стороны подтверждает, что есть сотни кварталов — таких, как Дуйсбург-Марксло и Берлин-Нойкёльн.

В нидерландских селениях численность жителей и рождаемость учитываются по отдельности для автохтонов и аллохтонов. Уже в 2003 г. Амстердам имел мигрантское население в 47 %, на которые приходилось 56 % всей рождаемости^{500}. Такой непрерывной отчётности по развитию подобных внутригородских этнических структур недостаёт Германии. Имеющиеся исследования, по крайней мере, показывают, что турецкие граждане обособляются наиболее сильно^{501} и что имеется «отчётливая взаимосвязь между долей иностранцев, получением социальной помощи и безработицей в жилых районах»^{502}.

Германия изменится в культурном отношении до неузнаваемости, если мы пустим на самотёк развитие, которое может привести — и, вероятно, приведёт — к тому, что большие города Германии, а может, и вся страна через несколько поколений будет населена мусульманами турецкого, арабского и африканского происхождения. Но национальная идентичность и общественная стабильность требуют известной гомогенности в системе ценностей и приемлемых культурных традиций. И тут действует предостережение Штефана Люфта: «Государство должно требовать законопослушания, но оно становится диктатурой образа мыслей, если именем толерантности потребует признания определённых “ценностей”, хотя для этого у него не будет законных оснований»^{503}. Эта проблема становится тем настоятельнее, чем выше доля мигрантов с другой структурой ценностей. Решаема она, только если ограничить стремительный рост этой доли населения.

Многим мусульманским мигрантам особенно тяжело даётся освобождение от набожной тирании традиции и преодоление культурного отчуждения в новом окружении^{504}. Культурные традиции переходят от родителей к детям и изменяются тем медленнее — если вообще изменяются, — чем больше мигрантская группа по сравнению с автохтонным населением.

Американские исследования доказали, что мнения второго поколения иммигрантов, например, по вопросам перераспределения сильно подвержены влиянию мнений, которые доминируют в странах, из которых происходят их родители. Это действительно даже тогда, когда такие влияния, как возраст, доход и воспитание, выносятся за скобки^{505}. При этом культурная традиция охватывает отнюдь не одни лишь измеримые «взгляды», но и менталитеты, принципиальные жизненные установки, систему ценностей, мировоззрения. Озабоченность Гервига Бирга по поводу того, что может наступить «крушение культуры», если мусульманские доли населения превысят определённую меру, кажутся весьма реалистичными.

Культурная чужеродность мусульманских мигрантов могла бы стать относительной, если бы эти мигранты представляли собой особый квалификационный или интеллектуальный потенциал. Но этого что-то не наблюдается. То, что иммиграция не является решением, а в европейском варианте только усугубляет проблему, было доказано в гл. 9. Очевидно, что совершенно не всё равно, кто въезжает в страну^{506}. Релевантные для въезда в Германию районы происхождения — Турция, Ближний и Средний Восток, Северная Африка — показывают как в исследованиях PISA, так и в исследованиях TiMSS (International Mathematics and Science Study) очень низкие значения, которые совпадают со школьной успеваемостью соответствующих мигрантских групп в странах назначения^{507}.

По профессиональной квалификации, как и по образовательному потенциалу, мусульманских мигрантов даже во втором поколении можно отнести преимущественно к немецкому нижнему слою. Из-за дальнейшей миграции с Ближнего и Среднего Востока, а также из Африки структурные проблемы, которые мы имеем уже сегодня, только усиливаются по мере того, как доля менее продуктивных в интеллектуальном отношении слоёв в Германии непрерывно увеличивается по демографическим причинам. Кроме того, вновь и вновь старательно вытесняется понимание того, что немецкая иммиграция последних десятилетий была не иммиграцией в трудовую деятельность, а главным образом иммиграцией в социальную систему: с 1970 по 2003 г. число иностранцев в Германии выросло с 3 до 7,3 млн. Число иностранцев, обязанных выплачивать социальную страховку, остаётся, напротив, постоянным на уровне 1,8 млн^{508}. Немецкая система основного обеспечения, сконструированная так, что в Германии каждый имеет как минимум 60 % среднего дохода, обеспечивает мусульманским мигрантам в Германии без всяких заявок и без работы доход, который по масштабам их родины можно было бы назвать сказочным. Тем самым и запросы этих мигрантов по зарплате изначально, как правило, намного превышают уровень их квалификации, а их высокая безработица заранее запрограммирована этими неисполнимыми запросами.

Те, кто приезжает в Германию из стран Африки, Ближнего и Среднего Востока, хотят улучшить уровень своей жизни. Это им и без всякой работы гарантирует немецкая социальная система. Те же, кто, напротив, едет в США или Канаду, точно знают, что улучшить жизнь им помогут только их руки и голова. Те, кто не полагается на себя или не хочет обременять себя большими нагрузками, никогда не поедут в эти страны. Иммигранты в этих странах, таким образом, представляют собой позитивный отбор. В Германии и Европе всё иначе. Иммиграция в Германию окупается и для неспособных, и для ленивых, если только их родина достаточно бедна.

Все эти трудности мы взваливаем на себя, хотя миграция не может разрешить ту центральную проблему, которую должна была бы разрешить, по мнению многих, а именно: позаботиться о структурной компенсации падения рождаемости. Ещё в 2000 г. исследование ООН показало, что постоянное сокращение работоспособного населения в Германии можно было бы остановить только ежегодным приёмом почти 500 тыс. мигрантов. В таком случае въехавшие с 1996 г. и их потомки достигли бы в Германии уже к 2050 г. доли населения приблизительно в 36 %^{509}. Если бы наша цель состояла в том, чтобы за счёт иммиграции держать постоянным соотношение пожилых людей и людей в трудоспособном возрасте, то доля въехавших с 1996 г. и их потомков в населении Германии составляла бы к середине века уже 80 %. Но будущую нехватку квалифицированной молодёжи при структуре нашей иммиграции тоже не устранить даже независимо от количества этой иммиграции:

«Поскольку иммигрантам без высшего образования и даже давно работающим местным с высшим образованием не под силу одно — заранее подготовить критическую массу одарённых молодых людей, которые сызмальства росли бы с хай-теком, умели бы с ним обращаться и далее честолюбиво и нетерпеливо стремились бы вывести его на новые высоты. Полноценно заменить неродившихся так же непросто, как воскресить мёртвых»^{510}.

На фоне этих фактов и взаимосвязей кажется наивным всеобщее восхваление миграции, охотно практикуемое некоторыми экономистами. Но о некоторых вещах можно судить, лишь подчинившись конкретным фактам и следствиям; одни лишь общие разговоры ни к чему не приведут^{511}.

За переходный период в несколько десятилетий уже не остановить те демографические структурные ухудшения, которые следуют за имеющимся падением рождаемости. Квота бремени старости к 2060 г. в любом случае драматически изменится к худшему. Даже если бы с сегодняшнего дня баланс миграции в Германии был равен нулю, эта квота не стала бы намного хуже. Таков ошеломляющий результат вышеприведённого модельного расчёта Федеральной службы статистики (см. табл. 8.6, с. 299). Поэтому единственно разумная перспектива действий может состоять лишь в том, чтобы пресечь дальнейшую иммиграцию из стран Ближнего и Среднего Востока, равно как и Африки. Это, конечно, потребует энергичного противодействия высокому — и в будущем, пожалуй, даже нарастающему — давлению иммиграции^{512}.

Почему нельзя бросать на произвол судьбы нетто-коэффициент воспроизводства

Набожные и необразованные иностранцы в Германии отличаются плодовитостью выше среднего. В случае мусульманской миграции во многом конгруэнтны три группы. Это было бы не так плохо, если бы одновременно с этим немецкое население со средним и высшим образованием не сокращалось в каждом поколении на треть и не приводило к отражённым в табл. 8.11 (см. с. 319) абсурдным сдвигам в структуре населения.

Последствия для интеллектуального и технического потенциала Германии, её стандарта жизни и положения в мире очевидны. Правда, если так пойдёт и дальше, через несколько поколений наберётся уже не так много немцев, которые смогут горевать по этому поводу. Гервиг Бирг страшится, что «демографический упадок Германии (и Европы) когда-нибудь однажды, оглянувшись назад, можно будет истолковать как предостерегающий знак ухода нашей страны из её тысячелетней истории, так и не замеченный современниками»^{513}.

Бирг пессимистичен: «Поскольку политическую власть при демократии завоёвывают путём выборов, для успеха которых обещание беззаботного будущего зарекомендовало себя как самое подходящее средство, вытеснение демографической проблемы стало одной из тайных всепартийных мер благоразумия нашего демократического государства всеобщего благоденствия»^{514}. Кое-что может пойти по-другому, если нетто-коэффициент воспроизводства немецкого среднего слоя снова поднимется. Без всякой иммиграции мог бы развернуться и тренд к старению, чтобы через два поколения вновь достигнуть благоприятной структуры населения, поскольку и умные размножались бы не ниже среднего уровня. Но до этого дело дойдёт лишь в том случае, если немцы быстро и по-настоящему радикально изменят своё фертильное поведение, а это означает, что нижний слой получит меньше детей, а средний и верхний ощутимо больше, чем до сих пор.

Рычаг и точка приложения для этого есть, правда, необходимо желание привести его в действие. К сожалению, для этого я не вижу в сегодняшней Германии ни общественного, ни политического большинства. Люди куда охотнее поддаются тому вытеснению, на которое жалуется Бирг. Но через несколько десятилетий, когда спрогнозированные сдвиги населения развернутся во всю свою ширь, будет поздно. Каждая из мыслимых мер, которая могла бы поспособствовать перелому, несёт в себе какое-нибудь противоречие. Почти все они под соответствующим углом зрения могут быть названы политически предосудительными.

Условием для всякого фактического изменения является общественный и политический консенсус в том, что это неотложно, неизбежно и безальтернативно — существенно поднять коэффициент рождаемости в Германии и при этом существенно повысить долю среднего и верхнего слоя в рождаемости. Когда мы достигнем в этом единодушия, можно будет совсем по-другому обсуждать те меры, которые необходимо принять. Без такого консенсуса всё утонет в разговорах и разобьётся о внутренние противоречия.

Шведский социолог Гуннар Мюрдаль^[71] ещё в 1930-е гг. на примере своей родины интенсивно изучал вопрос о том, что развитое западное общество в целом имеет тенденцию к меньшей фертильности, чем это было бы необходимо для устойчивости её дальнейшего существования, и он также склонялся к выводу, что далеко не всё равно, у кого будут рождаться дети^{515}.

Социализация и логика проживаемой жизни

Буржуазная вестфальская семья Саррацин, к которой я принадлежу с отцовской стороны, в XIX в. сильно росла. Этот едва ли не типовой пример создания семьи хорошо прослеживается благодаря семейному архиву: молодые мужчины обучались и делали первые профессиональные шаги, пока не добивались приличной должности. В возрасте между 27 и 32 годами они просили руки девушки из хорошего дома, у которой было хорошее воспитание и надёжное приданое. Молодые женщины были не моложе 19 лет, но и вряд ли старше 25. Затем быстрой чередой рождались на свет от четырёх до семи детей, и когда женщине было 30–35 лет, фаза образования семьи уже завершалась. Сведений о разводах в семейном архиве не содержится. У моих предков с материнской стороны пример сходный, и так продолжалось вплоть до поколения моих родителей.

В XIX в. не могло быть и речи о том, чтобы фертильность образованных слоёв была ниже средней, напротив: на удивление большая часть людей вообще не вступала в брак, потому что не имела средств для создания семьи, а детская смертность среди бедных была высока. Тем больше детей имел тот, кто вступал в брак. С этой точки зрения ГДР стояла ещё на традициях XIX в.: женщины рожали рано, даже будучи студентками, и в основном во время учёбы. Это имело свои преимущества, поскольку благодаря этому они скорее получали квартиру. Кроме того, было создано достаточно мест в яслях и дошкольных полнодневных учреждениях, так что, несмотря на детей, можно было продолжать учёбу. В ГДР не сталкивались с феноменом, уже несколько десятилетий известным в ФРГ: женщины с хорошим образованием рожают меньше детей. Но, с другой стороны, в ГДР «не стоило» рожать детей для того, чтобы за счёт денежных пособий улучшить свой жизненный стандарт. Основные потребности были обеспечены у всех, а купить можно было не так уж много, поэтому и в нижнем слое рождаемость не превышала средние показатели.

Более высокая по сравнению с прежней ФРГ фертильность образованных граждан и более низкая фертильность нижнего слоя благотворно сказывались на среднем интеллекте в ГДР. Исследователь интеллекта Фолькмар Вайс оценивает средний IQ последнего поколения родившихся в ГДР детей в 102 пункта, а средний интеллект рождённых сегодня в объединённой Германии он оценивает в 95 пунктов, из-за высокой доли нижнего слоя (см. гл. 3, примеч. 79).

То, что в сегодняшней Германии обстоятельства сильно изменились, отчётливо показывают два типичных случая.

Случай 1. Если девушка не заканчивает неполную среднюю школу или не получает профессионального образования и в ранние годы рожает ребёнка, её обеспечивают, помимо основного обеспечения, квартирой и семейным доходом, с работой или без работы, с партнёром или без партнёра, с одним или несколькими детьми. Скромный стандарт жизни ей гарантирован, и он улучшается с каждым вновь рождённым ребёнком. Фертильность выше среднего уровня наблюдается у зависимого от трансфертов или живущего в сомнительных отношениях нижнего слоя, равно как и у группы малограмотных граждан. Если женщина съезжается с партнёром, стандарт жизни ухудшается, исходя из арифметики трансфертов. Система премирует отдалённость от рынка труда и воспитание детей в одиночку, и это подавляет традиционную структуру семьи.

Случай 2. Студентка заканчивает учёбу в обычный для Германии срок, сдаёт экзамен и устраивается работать по профессии. Теперь ей 28–30 лет, и она ищет партнёра. Пытаясь создать семью, она находится в том возрасте, в котором в прежние времена женщины рожали третьего, четвёртого или пятого, но в любом случае последнего своего ребёнка. Так называемые биологические часы тикают, поскольку истекла уже половина детородных лет, то есть времени между 15-м и 49-м годами жизни, поскольку вероятность зачатия, начиная с 25 лет, год от года падает. Если потом желанный ребёнок появится, время и силы для второго ребёнка ещё, может, и найдутся, но для третьего или четвёртого — уже нет.

В обоих случаях нелегко преодолеть образец, имеющийся перед глазами, ибо в чём может заключаться мотив преодоления? Молодая женщина без образования не имеет других перспектив, которые подталкивали бы её к этому шагу. Если у неё мало честолюбия или она не очень умна, то в своём положении она не видит никаких проблем. Её жизнь не сопряжена ни с нуждой, ни с позором. Правда, будь у неё больше интеллекта и честолюбия, она бы никогда не оказалась в таком положении. В другом примере выпускница вуза знает, что брак больше не обещает ей пожизненного обеспечения. Как правило, она хотела бы иметь партнёра как минимум равного себе ранга, что особенно затрудняет поиск партнёров образованным, успешным женщинам, и они лишь частично будут готовы подчинить своё профессиональное будущее созданию семьи. Логичный результат — доля бездетных от 30 до 40 % и нетто-коэффициент воспроизводства около 0,5 в группе образованных граждан.

В целом социализация в современном обществе имеет следствием то, что оптимизация собственного жизненного пути — самореализация, может быть, слишком громкое слово — является центральным пунктом. Это совершенно легитимно; многочисленные деятели искусства и науки именно так всегда и действовали. Партнёрство, семья и дети уже не являются чем-то само собой разумеющимся, а есть всего лишь кирпичики эскиза жизни, в рамках которого они больше не являются целью, а лишь инструментами. Высокий показатель разводов и частая смена партнёров не должны означать, что браки и партнёрства функционируют хуже, чем раньше, но претензии к ним стали выше. С экономической точки зрения можно было бы сказать, что в какой-то степени успешный современный человек, у которого есть выбор из нескольких вариантов жизни, оптимизирует свою жизнь, приводя в равновесие предельную полезность различных активностей, а это означает как раз менее стабильное партнёрство и в этом партнёрстве — меньшее число детей.

Рекомендуется осторожность при скоропалительном перечислении всех препятствий, которые противостоят рождению и воспитанию детей в современном мире: ещё никогда семьи в Германии не получали столь обширной поддержки, как в наши дни, ещё никогда не были столь объёмными материальная помощь и предложения по уходу, воспитанию и образованию. Если рассматривать «препятствия», то цифры рождаемости в Великобритании и США должны бы оказаться ещё намного ниже, чем у нас, поскольку именно в Соединённых Штатах нет ничего, что можно было бы сравнить с нашей «семейной политикой». В обеих странах образованные слои к тому же вкладывают большие суммы в воспитание и образование своих детей, тогда как в немецкой системе, финансируемой из государственного бюджета, такая необходимость вовсе не возникает, а ведь они делают это как нечто само собой разумеющееся^{516}. Конечно, и те индустриальные страны, которые показывают существенно более высокий коэффициент рождаемости, чем Германия, а именно: США, Великобритания, Франция и Скандинавские страны, имеют некоторый перекос в структуре рождаемости, оказывающий дисгеническое действие: в каждой из этих стран образованные слои проявляют фертильность ниже средней, однако отклонение от среднего арифметического значения во многом не такое резкое, как в Германии, и уровень рождаемости в целом выше^{517}.

Если есть желание переломить или склонить в другую сторону тренды, которые выразились в обоих приведённых выше типичных случаях, тогда необходимы мощные и наверняка спорно действующие средства, то есть те средства, которым присущи сильные политические противопоказания и которые как бы в самих себе содержат свои опровержения. Поэтому поворот тренда станет возможным только тогда, когда большинство граждан придут к убеждению, что против политического и общественного приоритета смены курса нельзя выдвинуть разумных сомнений.

Различные контрмеры будут обсуждаться здесь в двух аспектах: что пригодно для того, чтобы поднять коэффициент рождаемости, и что пригодно для того, чтобы воспрепятствовать дисгенически действующей структуре рождаемости? Исключительным мерилом оценки является при этом эффективность мер и лежащая в их основе разумность. Они будут оцениваться не по тому, отвечают ли они немецким конституционным принципам. Если будет политическая воля к тому, чтобы добиться применения разумных мер, то будет найден и путь их формирования в соответствии с конституцией — в крайнем случае, ради этого можно и конституцию изменить.

Соображения по повороту тренда

От пары — к семье

Наши показатели по разводам никогда уже не будут снова такими, как в XIX в., для этого, может быть, стала слишком высока ожидаемая продолжительность жизни. С другой стороны, вызывает сомнение, что последней «мудростью» в области семейной политики является то, что в среднем по федерации 14 % детей — а в городах-государствах их даже 27 % — растут с родителем-одиночкой, и эта тенденция растёт^{518}.

Есть значительное число людей, которые принадлежат сразу к нескольким разным группам: к нижнему слою, к зависящим от трансфертных выплат гражданам, к людям, имеющим статус родителей-одиночек. Система трансфертов упрощает развод и для многих делает его финансово безнаказанным, да что там, в финансовом отношении может быть даже нецелесообразным стремиться на рынок труда, будучи родителем-одиночкой с детьми^{519}. Но дети часто лучше развиваются даже в не очень хорошо функционирующей полной семье, нежели при одном родителе, где им приходится быть свидетелями попыток завязать партнёрство или найти партнёра. Поскольку здоровые дети могут выдержать очень многое, то даже неупорядоченные семейные отношения в большинстве случаев причиняют им не так много вреда, однако возможности развития детей они урезают.

Люди вступают в брак позднее, они разводятся легче и остаются безбрачными намного чаще, чем раньше. И если даже причислить к бракам растущее число сожительств без свидетельства о браке, то в этой картине ничего не изменится. Это угнетает показатель рождаемости и отнимает у многих детей возможность расти в полной семье с братьями и сёстрами. Статистика показывает к тому же, что из длительных партнёрств чаще, чем из недолговечных отношений, рождаются дети, нередко их даже несколько.

Итак, что может сделать государство, чтобы стимулировать склонность к длительным партнёрским связям? Основной закон ставит под свою особую защиту брак и семью. Правда, с течением десятилетий эта защита стала пустой формулой. Единственный смысл привилегированности брака состоит в том, чтобы защитить его как предпочтительное место для рождения и воспитания детей. Там, где не могут рождаться дети, привилегированность партнёрства в общем бессмысленна. Однополые партнёрства — дело особого рода, и они имеют что-то общее с браком максимум в том смысле, что два человека живут вместе и, возможно, имеют сексуальные отношения. Детей, о которых по существу идёт речь при защите брака, тут, во всяком случае, ждать не приходится. Смысл привилегированности брака состоял в том, чтобы создать для этого пространство, защищённое государством.

После того как были устранены семейные, материальные и наследственно-правовые преимущества брака, а также дети, происходящие из него, от привилегированности осталась лишь пустая оболочка. Не стоит это оплакивать, ибо здесь кроется общественно-политическая логика, но всё же следует констатировать, что у супружеской связи и у длительных партнёрских отношений тем самым была отнята всякая институциональная привлекательность.

Если исходить из того, что многие длительные партнёрства мужчин и женщин, во-первых, повышают потенциальное число детей и, во-вторых, являются лучшим условием для их развития и хорошего воспитания, то следует так поощрять и поддерживать привлекательность и общественную оценку длительных партнёрств, чтобы это оказало влияние и на общественный климат. Люди хоть и думают, что действуют главным образом из личных побуждений и по собственным решениям, но на самом деле они реагируют большей частью на ожидания общества и охотно следуют им до тех пор, пока это не станет противоречить их инстинктам или не повлечёт за собой непосредственного ущерба.

Как создать и поддерживать общественный климат, который особо ценит длительное партнёрство между мужчинами и женщинами, — вопрос многогранный. В любом случае не следует думать, будто любая форма социальной организации имеет для общества одинаковую ценность^{520}.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: