Произведения Вильфредо Парето 7 глава

Мы знаем, что труд может быть подлинно научным при ус­ловии, если он может и должен быть развит и превзойден. В этом заключается патетический характер жизни, отданной на­уке, которая даже в случае успеха не может не нести в себе определенного разочарования. Мы никогда не познаем преде­ла наших усилий, мы никогда не получим окончательного отве­та на самые волнующие нас вопросы.

Аналогично этому, чем более рациональным становится об­щество, тем более каждый из нас обречен, как говорят совре­менные марксисты, на отчуждение. Мы ощущаем себя прико­ванными к чему-то большому, с чем не можем справиться, чувствуем себя обреченными осуществить лишь часть того, что могли бы; мы всю свою жизнь привязаны к узкой профессии

без надежды на какое-либо иное величие, кроме смирения с такой участью.

В этом случае что прежде всего следует спасать, говорил Вебер, так это права человека, которые дают каждому шанс прожить настоящую жизнь, независимо от места, которое он занимает в рациональной организационной структуре. В поли­тическом смысле это значит, что ему открывается простор для свободного соревнования, благодаря которому самоутвержда­ется личность и могут быть избраны подлинные руководители, а не бюрократические чиновники.

Наряду с научной рационализацией мира нужно сохра­нить права религии с ее чисто внутренним миром. Вопреки бюрократической рационализации необходимо сохранить свободу совести и свободу личности на убеждения. Социа­лизм, если бы ему было суждено превратиться из утопии в реальность, не упразднив неравенства между отдельными ин­дивидами и классами, означал бы этап на пути к полной бюрократизации.

Выводы Вебера проистекают из экзистенциалистского подхода к анализу несовместимости ценностей и вечной борьбы богов. Наука, администрация и жесткая система уп­равления хозяйственными предприятиями рационализировали мир, однако борьба между классами, нациями и богами про­должается. Поскольку третейского судьи не существует, ос­тается одна-единственная достойная форма поведения — собственный Енутренний выбор перед лицом своей совести. Возможно, последним словом такого философского образа действия является выбор нравственных позиций. Как говорил Макс Вебер: выбор и решение (Entscheidung). Решение мень­ше всего было выбором между той или иной партией; это скорее обязательство по отношению к некоему Богу, кото­рый мог оказаться и демоном...

6. Вебер — наш современник

Макс Вебер еще больше наш современник, чем Эмиль Дюркгейм или Вильфредо Парето. Мы продолжаем восхи­щаться статистическим анализом причин самоубийства как одним из достижений науки. Мы продолжаем использовать понятие «аномия», но мы перестали интересоваться и поли­тическими идеями Дюркгейма, и его этическими теориями, которые он стремился внедрить в высших педагогических школах. «Трактат по общей социологии» остается странным

памятником, .шедевром внеобыденной личности, объектом восхищения для одних, раздражения и даже ожесточения — для других. У Парето не так много преемников и продолжа­телей. G Вебером дело обстоит иначе. Во время конгресса в Гейдельберге, организованного Немецкой социологической ассоциацией в 1964 г. по случаю столетия Макса Вебера, дискуссии были весьма жаркими. Они продолжались и за пределами конгресса. Швейцарский историк Герберт Лютчи даже написал, что были сторонники Вебера, «веберисты», которые, как и «марксисты», весьма остро реагировали, ког­да какая-то мысль их учителя ставилась под сомнение. Разу­меется, между веберистами и марксистами очень мало обще­го: первых можно встретить только в университетах, вторые правят государствами. Марксизм может быть представлен в кратком изложении и в популярной форме катехизиса на потребу толпы, веберизм же не поддается ортодоксальности, если только не окрестить ортодоксальностью отсутствие вся­кой ортодоксальности.

Почему Вебер почти полвека спустя после своей смерти пробуждает столько страстей? Связано ли это с его творче­ством или причина в его личности? Споры ученых по поводу «Протестантской этики и духа капитализма» не исчерпаны. Не только потому, что знаменитая книга считалась эмпири­ческим опровержением исторического материализма, но и потому, что она затрагивает две проблемы чрезвычайной важности. Первая носит исторический характер и ставит вопрос: в какой степени некоторые протестантские секты или, точнее, их протестантский дух повлияли на формирова­ние капитализма? Вторая — теоретическая, или социологиче­ская: в каком смысле понимание экономических действий требует в исследовании обращения к религиозным веровани­ям, к мировоззренческим системам действующих индивидов? Между «экономическим» и религиозным человеком нет ра­дикального разрыва. Именно в зависимости от определенной этики обычный, из плоти и крови, человек, человек с его желаниями и радостями, при каких-то редких обстоятельст­вах становится homo oeconomicus.

Кроме того, попытка Вебера проанализировать структуру социального поведения, построить типологическую классифи­кацию человеческого поведения, дать сравнительную харак­теристику религиозных, хозяйственных, политических, соци­альных систем, какой бы несовершенной она нам ни каза­лась с точки зрения методологии и некоторых результатов, до сих пор остается актуальной. Возможно, следовало бы

далее сказать, что она далеко превосходит все то, чего со­временные социологи, как они считают, могут добиться. Или надо признать по меньшей мере, что абстрактная теория и исторические интерпретации имеют тенденцию к расхожде­нию. «Великая теория» в стиле Т.Парсонса имеет тенденцию к крайнему абстрагированию концептуальной терминологии, используемой для понимающего толкования любого обще­ства. Она претендует на отрыв и от современного общества, и от философии, которая составляла основной источник вдохновения Вебера. Не утратила ли в действительности концептуальность Парсонса — или, в более общем представ­лении, концептуальность, свойственная современной социо­логии, — связи с настоящим? Это требует обсуждения. Для нас важно только показать, что, сопоставляя абстрактную те­орию основополагающих понятий, социологии и полуконкрет­ные толкования всеобщей истории, Вебер доказывает, что он пошел дальше, чем сегодняшние профессора. И в этом смыс­ле можно сказать, что он в равной мере принадлежит к будущему и к прошлому социологии.

Эти аргументы, как бы они ни были ценны сами по себе, не дают истинного объяснения накалу дискуссий. Такого ро­да жаркие споры имели место скорее в Европе, чем в Со­единенных Штатах. В США Вебера интерпретировал и одно­временно переводил Т. Парсонс. Его труд был принят в пер­вую очередь как труд ученого-теоретика. И именно так его работы проникли в университеты, где они с этого момента излагаются, комментируются и часто живо обсуждаются. Что же касается самого автора, который ищет самовыраже­ния в творчестве, — не является ли он тем самым демокра­том, который скрывается за своим творчеством и враждебно настроен по отношению к Вильгельму II? И вообще, не ес­тественно ли игнорировать в нем политика и признавать только ученого?

Столетие со дня рождения Макса Вебера разбудило стра­сти в Европе. Ученые-профессора европейской школы, даже если они сейчас являются гражданами США, приняли Вебера как должное, независимо от того, были ли они за или против него как политика или философа и одновременно социолога. Нет ничего более показательного в этом отношении, чем три пленарных заседания в Гейдельберге. Первое открыл Т.Пар-сонс своей лекцией о методологических концепциях Вебера, которая дала повод для обмена мнениями чисто академическо­го характера. Два следующих выступления носили совершенно иной характер. Моя собственная лекция внесла свой вклад в

полемику, развернутую книгой Вольфганга Моммзена²², кото­рая к 1966г. еще не была завершена. А что касается лекции Герберта Маркузе, то, мне кажется, она была вызвана некой нетерпимостью по отношению к Веберу, будто он еще живой и такой лее неумолимый.

Два этих спора — один о месте Макса Вебера в герман-

ской политике и воззрениях, которые он насаждал, и второй,

о его философии и фундаментальных умозаключениях, — не-

сравнимы по своему значению и научному стилю. Некоторые

авторы Западной Германии и США склонны представлять Be-

бера как доброго демократа западного стиля, соответствующе-

го образу, сложившемуся после второй мировой войны. Такое представление, естественно, далеко от истины. Ценностью, которую Вебер собственной волей ставил превыше всего, бы­ло, как мы видели, национальное величие, а не демократия или даже личные свободы. Он был сторонником демократизации в силу обстоятельств, а не по принципиальным мотивам. Госу­дарственные служащие, среди которых император выбирал министров, были, по его мнению, и по образованию, и по тем­пераменту людьми, лишенными властной силы, что является первостепенным качеством правителей и, возможно, даже на­родов в этом жестоком мире борьбы индивидов, классов и го­сударств.

Философия политики Макса Вебера, будучи одновременно источником и его научного творчества, и его активной деятель­ности, была, если использовать банальный термин, пессими­стична. Многие видели в Максе Вебере нового Макиавелли. В своей проникновенной статье, несмотря на тон, воспринятый истинными почитателями Вебера с трудом, господин Эжен Флейшман²³ высветил два важнейших фактора, фактор Марк­са и фактор Ницше, которые, видимо, поочередно воздейство­вали на формирование научной мысли Вебера — этого «бур­жуазного Маркса» и ницшеанца, а не демократа.

Такая новая интерпретация политической мысли Вебера вызвала большой скандал, потому что лишила новую герман­скую демократию «отца-основоположника», славного предка, ниспосланного гения. По сути своей она не менее бесспор­на, хотя, опираясь на исследования оригинальных текстов, и не противоречит той дани уважения, которую мы должны принести этой исключительной личности. Макс Вебер был националистом, какими были европейцы конца прошлого ве­ка и какими сегодня они уже не являются. Этот национа­лизм не ограничивался только патриотизмом, заботой о не­зависимости или государственном суверенитете. Он почти

неизбежно вел к тому, что мы склонны называть сегодня империализмом. Народы вовлечены в постоянное соревнова­ние, то внешне мирное, то открыто жестокое. Это соревно­вание не имеет ни конца, ни милосердия. Где-то люди уми­рают в траншеях, а где-то влачат животное существование в рудниках или на заводах, под угрозой или экономической конкуренции, или пушечного огня. Мощь нации становится и конечной целью, и средством ее достижения. Только она гарантирует безопасность, способствует распространению культуры (ибо культуры по преимуществу национальны), но она же является и целью в себе как выражение человече­ского величия.

Разумеется, политическая мысль Вебера куда более слож­на, чем суждения, высказанные в этих коротких замечаниях. Если Вебер в единстве Германии видел один из важных эта­пов на ее пути к мировой политике, то он не мог не пони­мать, что мощь государства не обязательно означает расцвет культуры. В частности, в случае с германской историей фаза духовного расцвета, похоже, не совпадала с фазой укрепле­ния государства. Когда Вебер употребляет выражение Herrenvolk — «народ господ», — то он придает ему не тот смысл, который придавал Гитлер. Как и Ницше, Вебер часто критиковал немецкий народ, упрекая его в склонности к пассивному повиновению, в примирении с традиционным ре­жимом, в терпимости к дилетантствующему монарху, к карь­еризму — ко всему, что недостойно народа, готового испол­нять и исполняющего роль мирового масштаба. Что же ка­сается демократии с руководителем, избранным всем наро­дом, к которой он стремился по собственному разумению, то она, по некоторым своим признакам, характерным для всех демократических режимов, особенно сильно напомина­ет Пятую республику генерала де Голля. Харизматический правитель, избранный всеобщим голосованием, который один принимает крупные решения, ответственный перед своей со­вестью или перед историей, — таков тип «демократическо­го» вождя, каким представлял его себе Вебер и каким — карикатурным — сделали его деспоты в период между дву­мя войнами, но каким воплощал его в себе президент Фран­цузской Республики с 195 9 г. Ни британский премьер-министр, ни президент США не представляют собой ни по стилю, ни по воздействию такого рода фюрера, вождя народа, увлекающего толпы людей в угоду амбициям, кото­рые он питал на их или на свой счет. Этот харизматический авторитет господина, в глазах Вебера, был спасительной ре-

акцией на безымянное царство бюрократии. Конечно, он не игнорировал необходимости парламентского обсуждения и соблюдения установленных правил. Он признавал необходи­мость конституции, правового государства (Rechtsstaat), не игнорировал ценности личных свобод и, возможно, как че­ловек XIX в. был склонен считать, что все эти хрупкие ат­рибуты политической цивилизации окончательно и надежно завоеваны. <

Вторая дискуссия, которую открыл Г.Маркузе, касалась в своей основе философии истории М.Вебера. Центральной те­мой этой философской интерпретации современного запад­ного общества явилась рационализация и ее воплощение в сферах науки, промышленности, бюрократического аппарата. Капиталистический строй (частная собственность на средства производства и рыночная конкуренция производителей) исто­рически связан с процессом рационализации. Этот процесс — судьба человека, против которой бесполезно выступать, и ни один политический режим ее не избежит. Вебер, несмотря на восхищение, которое он испытывал к Марксу, враждебно относился к социализму, не потому, что он был национали­стом или в классовой борьбе, такой же неизбежной, как борьба между странами, стоял на стороне буржуазии. В гла­зах Вебера, человеческому достоинству угрожало прежде всего порабощение индивидов безликими организациями. Си­стема эффективного производства — это одновременно сис­тема господства одного человека над другим. Вебер призна­вал, что «рабочие всегда, в той или иной степени, будут со­циалистами», он утверждал даже, что нет «никаких способов искоренить социалистические убеждения и социалистические надежды»²⁴ (в чем он, возможно, ошибался), но социализм, воплощенный в реальность, представлял бы ту же опасность для человеческих ценностей, с которыми он связывал свои помыслы, что и сам капитализм. Более того, социализм мог бы только усугубить эту опасность, поскольку для восста­новления и постоянного поддержания дисциплины труда при бюрократизированном строе требовалось бы навязывать еще более жестокое господство одного человека над другим или организационной структуры над отдельной личностью, предо­ставлять еще меньше шансов и свободу индивиду.

Разве события не подтвердили доводов Макса Вебера на этот счет? Совершенно очевидно, что эти доводы подтверди­лись, и Г.Маркузе сам признает: «Как кристаллизация разума, машина не может быть нейтральной, ибо технический разум есть разум социальный, который доминирует во все времена,

он может быть трансформирован в саму свою структуру. В ка­честве технического разума машина может быть использована как техническое средство освобождения. Для Макса Вебера такая возможность представлялась утопией. Сегодня кажется, что он был прав». Другими словами, Маркузе сетует на Вебе­ра, заранее объявившего утопией то, что в действительности, на сегодняшний день пока проявило себя как утопия, т.е. идею освобождения человечества путем изменения характера соб­ственности и с помощью планирования.

Между коллективной собственностью на средства произ­водства и планированием, с одной стороны, и освобождением человека — с другой, нет никакой, ни причинной, ни логиче­ской, связи. История последних 50 лет с блеском это доказа­ла. Франкфуртский марксист (который не является маркси­стом-ленинцем) ненавидит в Вебере человека, который никог­да не разделял его иллюзии и который отнимает у него мечты, необходимые ему, чтобы жить. Однако социалистическая уто­пия сегодня совершенно лишена какой-либо субстанции. Еще более автоматизированное производство, возможно, откроет какие-либо другие конкретные пути к освобождению. Однако оно не уничтожит бюрократического порядка, рационального и безликого господства, которое осуждают и Вебер, и маркси­сты, но не без некоторых эксцессов.

Сегодняшнее индустриальное общество, конечно, уже не то, какое знал Макс Вебер. Оно уже не сугубо буржуазное, не чисто капиталистическое, если последнее определять прежде всего характером собственности и инициативой ин­дивидуального предпринимателя. Но именно из этих сообра­жений я попытаюсь высказать критику в адрес Вебера со­всем с другой точки зрения: он был слишком марксистом в своей интерпретации современного общества, т.е. излишне пессимистичным; он не смог точно уловить перспективу бл^ гополучия, которое несет массам рост производства, и не увидел вероятности смягчения классовых и, возможно, меж­национальных конфликтов в эпоху, когда богатство зависит от производительности труда, а не от размеров территории. И напротив, большой заслугой, а не ошибкой Вебера было четкое разделение рациональности — будь то научной или бюрократической — и исторического разума. То, что созна­ние или технические средства могут быть использованы в целях геноцида, жизненный опыт нам — увы! — доказал. Ни капитализм, ни буржуазия, ни тем более Макс Вебер в этом не виноваты. Вебер заранее предсказал, что рационализация не гарантирует того, что гегельянцы называют историческим

разумом, а добропорядочные демократы — либеральными ценностями.

Философия борьбы и мощи марксистского и ницшеанско­го толка сочеталась в Вебере с видением всеобщей истории, идущей к разволшебствленному миру, к порабощенному че­ловечеству, лишенному своих самых высоких добродетелей. Для себя самого и, возможно, для других Вебер ставил пре­выше всего не столько успех и силу, сколько некое благо­родство, мужество встретить человеческую действительность такой, какой она предстает человеку, не питающему иллю­зий, религиозных или политико-идеологических. Все те, кто считает себя обладателем абсолютной и всеобъемлющей ис­тины, все те, кто хочет примирить враждующие ценности — марксисты-гегельянцы, доктринеры от демократии или есте­ственного права, — продолжают (и справедливо) полемизи­ровать с человеком, который придает догматический харак­тер отказу от догматизма и характер истины в последней инстанции противоборству ценностей, который, в конечном счете, не признает ничего, кроме науки о частном и сугубо произвольного выбора.

Некоторые из форм подобного догматизма были источни­ком тоталитаризма нашей эпохи. Но нужно признать, что Ве­бер со своей философией обязательства ангажированного ученого вовсе не дает нам большей гарантии от возврата к варварству. Харизматический вождь должен был защитить нас от безликого засилья бюрократии, а мы научились бояться обещаний демагогов больше, чем обыденности рациональной организационной структуры.

Такого рода дискуссии, предметом которых были лич­ность, философия, политические взгляды Вебера, показыва­ют, с моей точки зрения, многочисленные стороны его твор­чества, дающие право сказать, что Макс Вебер — наш со­временник. Он является им прежде всего потому, что его творчество, как и всех великих мыслителей, настолько бога­то и двусмысленно, что каждое новое поколение прочитыва­ет его, изучает и истолковывает по-разному. Его труд, воз­можно, уже превзойден, но остается актуальным. Идет ли речь о понимающей социологии, об идеальном типе, о раз­личении между ценностным суждением и отнесением к цен­ностям, о субъективном смысле поведения как самостоятель­ном объекте научного интереса социолога, о противопостав­лении понимания своего поведения субъектами и социологом — по этому поводу можно задавать много вопросов или выска­зывать возражения. Практика Вебера не обязательно соот-

ветствует его теории. Вызывает сомнение, например, что сам он всегда воздерживался от всякого оценочного суждения. Еще более сомнительно то, что отнесение к ценности и оце­ночное суждение могут быть полностью разделены. Соц­иология Вебера была бы, возможно, более научна и, мне кажется, менее увлекательна, если бы она не принадлежала человеку, который беспрестанно задавался важнейшими воп­росами: о взаимоотношении знания и веры, о науке и прак­тической деятельности, о Церкви и пророчестве, о бюрокра­тии и харизматическом вожде, о рационализации и личной свободе; который благодаря своей исторической, можно ска­зать чудовищной, эрудиции искал в наследии всех цивилиза­ций ответы на свои собственные вопросы и оказывался в результате такого рода поисков (а они по своему характеру не могли быть завершенными в одиночестве) разрываемым сомнениями относительно выбора своей собственной судьбы.

Биографические данные

1864 г., 21 апреля.В г. Эрфурт, в Тюрингии, родился Макс Вебер. Отец его — юрист, выходец из семьи промышленников и купцов, зани­мавшихся текстильным делом, из Вестфалии. В 1869 г. Вебер с семьей переселяется в Берлин, где позже будет избран в муници­пальный сейм, затем в сейм Пруссии и в рейхстаг. Он принадлежал к группе правых либералов, лидером которых был Беннингсен. Его мать, Элен Валленштайн-Вебер, была женщиной высокой культуры, серьезно занималась проблемами религии и социальными вопроса­ми. До самой смерти, в 1919 г., она была в тесном интеллектуальном контакте со своим сыном, в котором оживляла потребность в религи­озной вере. В салоне своих родителей молодой Вебер встречал мно­гих известных представителей интеллигенции и политических кру­гов того времени: Дильтея, Моммзена, Зибеля, Трейчке, Каппа...

1882 г.Поступление в Гейдельбергский университет. Принятый на фа­
культет права, Вебер изучает также историю, экономику, филосо»
фию и теологию. Принимает участие в жизни студенческой корпо­
рации.

1883 г.После трех семестров учебы в университете в течение года нахо­
дится на военной службе в Страсбурге, сначала в качестве простого
солдата, а затем офицера имперской армии, чем всегда будет очень
гордиться.

1884г. Возобновление учебы в Берлинском и в Геттингенском универ­
ситетах.

1886г. Сдача первых университетских экзаменов по юриспруденции.

1887 — 1888 гг.Принимает участие в военных маневрах в Эльзасе и Во­
сточной Пруссии. Вступает в Союз социальной политики, куда вхо­
дит группа представителей университетской интеллигенции самых

, разных убеждений, интересующихся социальными проблемами. Со-

юз был основан в 1872 г. Г.Шмоллером; главенствующую роль в нем играли «катедер-социалисты».

1886 г.Защита в Берлине диссертации на тему «К истории торговых об­ществ в средние века». Изучает итальянский и испанский языки. Вступает в адвокатский корпус Берлина.

1800 г.Сдает очередные экзамены по праву. По просьбе Союза начинает
проводить опрос о положении крестьян в Восточной Пруссии.

1801 г.Пишет диссертацию «Римская аграрная история и ее значение
для государственного и частного права». Собеседование во время ее
защиты с профессором Моммзеном послужило поводом для пригла­
шения Вебера на должность профессора кафедры факультета права
Берлинского университета.

1802г. Завершает работу над положением сельскохозяйственных рабо­
чих восточных областей Германии.

1803г. Женитьба на Марианне Шнитгер.

1894 г. Макс Вебер становится профессором политической экономии
университета Фрибурга. Работа «Тенденции к изменению положе­
ния сельскохозяйственных рабочих Восточной Германии».

1895г. Поездка в Шотландию и Ирландию. Начинает курс лекций во
Фрибурге темой «Национальное государство и экономическая поли­
тика».

1896г. Вебер принимает у ушедшего в отставку Книса кафедру в уни­
верситете Гейдельберга. Работа «Социальные причины падения ан­
тичной цивилизации».

1897г. Тяжелое нервное расстройство заставляет Вебера прервать на че­
тыре года всякую работу. Он путешествует по Италии, едет на Кор­
сику и в Швейцарию, чтобы обрести душевный покой.

1800 г.По собственной воле выходит из Пангерманской лиги.

1002г. Возобновляет преподавательскую деятельность в Гейдельбергском
университете, но не в состоянии полностью восстановить былую ак­
тивность своей университетской жизни.

1003г. Вместе с Вернером Зомбартом создает журнал «Архив социаль­
ной науки и социальной политики».

1004г. Поездка в США для участия в конгрессе социальных наук в
г. Сент-Луис, где выступает с лекцией о капитализме и сельском об­
ществе в Германии. Новый Свет производит на него глубокое впе­
чатление. Публикация первой части «Протестантской этики и духа
капитализма» и очерка «"Объективность" социально-научного и со­
циально-политического познания».

1005 г. Русская революция привлекает внимание Вебера, и, чтобы чи­
тать в оригинале, он изучает русский язык. Публикация второй час­
ти «Протестантской этики и духа капитализма».

1906г. Публикация статей «К положению буржуазной демократии в
России», «Переход России к мнимому конституционализму», «Кри­
тические исследования в области логики наук о культуре», «Проте­
стантские секты и дух капитализма».

1907 г. Получение наследства позволяет Веберу полностью посвятить се­
бя науке.

1908г. Интерес к «индустриальной психологии» приводит к публикации
двух исследований на эту тему. Гейдельбергский салон Вебера посе­
щает большинство немецких ученых того времени: Виндельбанд, Ел-

линек, Трёльч, Науман, Зомбарт, Зиммель, Михельс, Теннис. Он по­могает советом молодым университетским ученым, таким, как Дьёрдь Лукач, Карл Лёвенштейн. Организует Немецкую ассоциа­цию социологов и издает серию работ по социальным наукам.

1909 г.Публикация статьи «Производственные отношения в сельском
хозяйстве античного мира». Начало работы над «Хозяйством и обще­
ством».

1910 г.Участвует в конгрессе Немецкой ассоциации социологов, где за­
нимает четкую позицию против расистской идеологии.

1912 г.Покидает руководящий комитет Немецкой ассоциации социоло­гов из-за расхождения во взглядах по вопросу о «свободе от оценки».

Г913 г.Публикует «О некоторых категориях понимающей социологии».

1914 г.С началом войны Вебер поступает на службу и до конца 1915 г.
руководит группой госпиталей Гейдельбергского района.

1915 г.Публикация «Хозяйственной этики мировых религий» («Введе­
ние», «Конфуцианство и даосизм»).

1916 — 1917гг. Выполняет различные официальные миссии в Брюссе­
ле, Вене, Будапеште; не жалеет усилий, чтобы убедить германских
руководителей избегать расширения войны, но в то же время наста­
ивает на ведущей роли Германии в мировой политике и видит глав­
ную опасность для нее в России. Публикация в 1916 г. глав работы
«Социология религий» под названием «Индуизм и буддизм» и, в
1917 г., «Античный иудаизм».

1918 г.,апрель. Поездка в Вену для чтения лекций на летних курсах уни­
верситета, в которых он раскрывает свое понимание социологии
политики и религии в виде «Позитивной критики материалистиче­
ской концепции истории». Зимой читает два доклада в Мюнхенском
университете: «Наука как призвание и профессия» и «Политика как
призвание « профессия». После капитуляции становится экспертом
германской делегации в Версале. Публикует очерк «Смысл «свободы
от оценки» в социологической и экономической науках».

1919 г.Принимает кафедру в Мюнхенском университете, где работает
после ухода Брентано. В 1919 — 1920 гг. читает курс лекций под на­
званием «История хозяйства», который будет опубликован в 1924 г.
Без особого энтузиазма признает Республику, становится свидетелем
революционной диктатуры Курта Эйснера в Мюнхене, входит в со­
став комиссии по подготовке проекта Веймарской конституции. Про­
должает работу над книгой «Хозяйство и общество», первые части
которой отпечатаны к осени 1919 г. Книга останется незавершен­
ной.

1920г., 14 июня.Макс Вебер скончался в Мюнхене.

1922г. Публикация его вдовой, Марианной Вебер, книги «Хозяйство и общество». Новые издания этого труда, с сопровождающими текста­ми, появятся в 1925 и 1956 гг.

Примечания

Сборник содержит четыре главных очерка мировоззренческого ха­рактера: «"Объективность" социально-научного и социально-полити­ческого познания», (1904); «Критические исследования в области ло­гики наук о культуре» (1906); «О некоторых категориях понимающей

социологии» (1913); «О смысле «свободы от оценки» в социологиче-. ской и экономической науках» (1917 — 1918), а также знаменитый доклад, прочитанный в 1919 г. в Мюнхене под названием «Наука как призвание и профессия». Сборник содержит еще четыре очерка, ме­нее значительных, которые, кстати, не были переведены на какие-ли­бо языки.

Исследования Вебера, посвященные античной эпохе, весьма много­численны. Напомним, что одним из его первых учителей был круп­ный историк Моммзен, которому он обязан своим образованием в об­ласти права в период, когда в Германии, как и во Франции, изучение римского права на факультете занимало одно из ведущих мест. По­мимо работы «Производственные отношения в сельском хозяйстве античного мира», окончательно завершенной и изданной в 1909 г., Вебер написал книгу «Социальные причины падения античной ци­вилизации» (1896), а темой диссертации его была «Римская аграрная история» (1891). «История хозяйства» — это курс лекций, прочитан­ных в Мюнхене в 1919 г., незадолго до смерти, и опубликованный в

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: