Митрополичье правосудие и церковные уставы

Русская Правда не является памятником, стоящим совершенно одиноко. Она нашла свое отражение в так называемом «Митрополичьем правосудии», памятнике XIII—XV вв., составленном в церковных кругах на основании ряда источников, в том числе и Русской Правды. Кроме того, существуют церковные уставы Владимира и Ярослава, относящиеся к сфере церковного суда. Церковный устав Владимира большинство историков считало подложным, возникшим значительно позднее эпохи Владимира. Однако, как доказал проф. Юшков, в основе этого памятника на самом деле лежит устав, первоначально пожалованный Владимиром Десятинной церкви в Киеве в конце X в.

[74]

Впоследствии этот церковный устав многократно переписывался и дошел до нас в списках, отражающих на себе ряд позднейших особенностей. В уставе Владимира устанавливается сфера церковного суда — «а по сем не вступатися ни детем моим, ни внучатом, ни всему роду моему до века ни в люди церковные, ни в суды их, то все дал есмь по всем градом и по погостом и по свободам, где христиане суть». Устав указывает, какие судебные дела подлежат церковному суду: дела о разводах, ссоры между мужем и женой, колдовство, еретичество, тяжбы о наследстве между братьями и т. д. При всей своей краткости и отрывочности устав Владимира очень ценен для истории церкви и отдельных социальных групп населения Киевской Руси.

То же самое можно сказать о церковном уставе Ярослава, возникшем в первоначальном виде в первой половине XI в. Оба устава действовали в сфере церковных, судов, подобно тому как Русская Правда действовала в сфере гражданской. Эта особенность обеспечила церковным уставам Владимира и Ярослава большое распространение, и они встречаются во многих списках и разных редакциях.

Древнейшие письменные государственные акты

В X—XII вв. впервые появляются сведения о письменных русских государственных актах. Древнейшими из них были договоры Руси с греками.

В летописи записан текст четырех договоров Руси с греками (907, 912, 945 и 971 гг.). Недоумение вызывает договор 907 г., который считается некоторыми исследователями лишь выдержкой из договора 911 г., попавшей в летопись из особого источника. Наоборот, договоры 911 (Олега) и 945 (Игоря) годов, по - видимому, сохранили свою первоначальную форму. Договоры устанавливают условия мира между Русью и Византией (греками). По договору 945 г. русские купцы должны останавливаться в Константинополе у церкви святого Мамы. Они получают от греков месячину, «и да творять куплю яко же им надобе, и паки да исходить». Нарушивший постановления и совершивший преступление «показнен будеть по закону гречьскому и по уставу и по закону Рускому». Договоры являются древнейшими памятниками, дающими с наибольшей достоверностью материал для суждения о взаимоотношениях Руси и Византии. До сих пор еще не выяснено, какое право нашло свое выражение в договорах — византийское или русское. Большое влияние византийского права заметно уже в самой форме договоров, многие выражения которых являются простым переводом с греческого языка на русский. Так, мало понятные слова, которыми начинается договор 945 г. — «равно другого совещанья, бывшаго при цари Романе», — являются переводом греческой фразы, обозначающей: «Список договора, заключенного при царе Романе»,

[75]

и т. д. С другой стороны, на договорах в той или иной мере отразился и «закон русский», на который делается ссылка. Эта особенность договоров придает им крупное значение, помогая объяснить некоторые правовые нормы, известные по Русской Правде и отражающие социальный строй Киевской Руси.

От XII в. сохранились два подлинных акта, или грамоты (по древнерусской терминологии); грамота Мстислава Юрьеву монастырю и вкладная Варлаама Хутынского.

Грамота великого князя Мстислава Владимировича и его сына Всеволода дана Новгородскому Юрьеву монастырю около 1130 г. Она написана на небольшом четырехугольном куске пергамента, к которому привешены 2 позолоченные серебряные печати. Несмотря на краткость содержания, грамота имеет большое значение как исторический источник, являясь первой сохранившейся иммунитетной грамотой, определяющей права феодала XII в. Особенно ценно упоминание о вирах и продажах, передаваемых князем в пользу монастыря.

К тому же XII в. относится так называемая вкладная Варлаама Хутынского, представляющая собой дарственную запись игумена Варлаама — в миру богатого новгородского боярина Алексы Михайловича — в построенный им Хутынский монастырь под Новгородом. Варлаам дарит монастырю свою землю и огород «и ловища рыбная и гоголиная и пожни». Грамота написана на небольшом куске пергамента почерком конца XII в. Вкладную обычно датируют 1192 г., под которым сообщается о смерти Варлаама. Эту грамоту С. Н. Валк заподозрил в подложности, отнеся ее к концу XIV в., но палеографические данные не противоречат датировке грамоты концом XII в.

К XII в. относится несколько грамот, дошедших до нас в копиях. Такова грамота новгородского князя Всеволода Мстиславича, данная им около 1134—1135 гг. церкви Ивана Предтечи на Опоках. Она устанавливает привилегированное положение «Иванского ста», в которое вступали купцы, торговавшие воском. Таким образом, грамота Всеволода является древнейшим русским уставом купеческой корпорации.

Примерно к тому же времени относится устав Всеволода «о церковных судах и торговых мерилах», а также устав новгородского князя Святослава Ольговича (1137) о доходах новгородской епископии. К середине XII в. принадлежат уставные грамоты князя Ростислава, данные смоленской епископии. По - видимому, к концу XII в. относится «устав Ярослава о мос - тех», ранее неверно относимый ко времени Ярослава Мудрого и устанавливающий распределение мостовой повинности в Новгороде. Считаются сомнительными по подлинности купчая и духовная Антония Римлянина 1147 г. Валк зачисляет их прямо в подложные документы, хотя, может быть, правильнее говорить о позднейшей порче их текста в XVI в.

[76]

ЛИТЕРАТУРА К ГЛАВЕ V

«Историк - марксист», 1938, № 5 (М. Н. Тихомиров, Русская Правда). - Н. В. Калачов, Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды, изд. 1 - е, 1846; изд. 2 - е, 1880 (там же указана библиография Правды). — В. Сергеевич, Лекции и исследования по древней истории русского права. — Русская Правда в четырех редакциях по спискам Археографическому, Троицкому и кн. Оболенского, с дополнениями и вариантами из других списков, изд. В. Сергеевич, Спб. 1904.— L. К. Coetz, Das russische Recht (Русская Правда) 1910—1913, 4 тома. — К. А. Максимейко, Опыт критического исследования Русской Правды, вып. 1. Краткая редакция. — И. А. Стратонов, К вопросу о составе и происхождении краткой редакции Русской Правды (Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете, т. XXX, вып. 4). — Е. ф. Карский, Русская Правда по древнейшему списку, Л. 1930. — Русская Правда по спискам Академическому, Троицкому и Ка - рамзинскому, под ред. А. И. Яковлева и Л. В. Черепнина. — Русская Правда по спискам Академическому, Карамзинскому и Троицкому, под ред. Б. Д. Грекова. — Русская Правда. Тексты на основании 7 списков и 5 редакций. Составил и подготовил к печати проф. С. Юшков, Киев 1935. — Правда Русская, т. I. Тексты. Подготовили к печати В. П. Любимов, Н. Ф. Лавров, М. Н. Тихомиров, Г. Л. Гейерманс и Г. Е. Кочин, под ред. акад. Б. Д. Грекова, изд. Академии наук СССР, М.—Л. 1940. — С. В. Юшков, Исследования по истории русского права, вып. 1 (об уставе Владимира). — М. Владимирский - Буданов, Хрестоматия по истории русского права, вып. 1. — М. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, 1926, период первый (источники права). — Правда Русская. Учебное пособие. М.—Л. 1940, изд. Академии наук СССР. — Н. Лавровский, О византийском элементе в языке договоров русских с греками, 1853.

ГЛАВА VI

ИСТОЧНИКИ ЛИТЕРАТУРНОГО ХАРАКТЕРА

ПО ИСТОРИИ КИЕВСКОЙ РУСИ

§ 1. Гражданская литература Киевской Руси

К источникам по истории Киевской Руси, кроме летописи, Русской Правды и актов, относятся также другие памятники как гражданского, так и церковного характера. Количественно церковные памятники неизмеримо многочисленнее сохранившихся до нас памятников гражданской литературы Киевской Руси, но для историков последние имеют особо крупный интерес. Известны три крупных и оригинальных произведения гражданской литературы Киевской Руси: «Слово о полку Игореве», «Слово (или «Моление») Даниила Заточника», «Поучение Владимира Мономаха».

Оригинальная литература Киевской Руси была представлена, конечно, не только этими тремя произведениями. Несомненно, существовали и другие памятники древнерусской литературы, но судьба их оказалась крайне плачевной. В этом прежде всего убеждает судьба тех сочинений, которые сохранились до нашего времени. «Слово о полку Игореве» найдено было случайно в одной только рукописи, сгоревшей в 1812 г.; «Поучение Владимира Мономаха», внесенное в Лаврентьевскую летопись, до -

[77]

шло до нас также лишь в одном списке; «Слово Даниила Заточника» сохранилось в большом количестве списков, но позднего происхождения. Эти данные свидетельствуют о наличии неблагоприятных условий, из - за которых памятники гражданской литературы Киевской Руси быстро погибали.

Причиной этого являлось прежде всего направление литературы позднейшего времени. Переписывание производилось, главным образом, в церквах и монастырях, где интересовались преимущественно церковной литературой. Переписка произведений гражданской литературы производилась сравнительно редко, оставаясь делом личной инициативы. К тому же древние памятники такого характера, как «Слово о полку Игореве», теряли политическую актуальность для позднейших поколений — в переписке их не было прямой необходимости. Однако некоторые данные показывают, что «Слово о полку Игореве» не стояло одиноко в литературе Киевской Руси. Сам автор «Слова» ссылается на песни жившего до него Бояна.

Ограничиваясь в нашем обзоре рассмотрением трех важнейших памятников гражданской литературы Киевской Руси, мы будем иметь в виду, что это лишь остатки большой русской литературы XI—XIII вв.

Как исторический источник из этих памятников наибольшее значение имеет великое произведение древнерусского эпоса — «Слово о полку Игореве», текст которого был найден Мусиным - Пушкиным в 1795 г. Вскоре после находки рукописи с нее была снята копия для Екатерины II, хранившаяся в Эрмитажной библиотеке. В 1800, г. «Слово о полку Игореве» было напечатано, а в 1812 г. единственный подлинный список «Слова» пропал (возможно, сгорел) во время московского пожара. Среди некоторых знатоков древней письменности существовало мнение, что «Слово о полку Игореве» не сгорело, а было похищено. В доказательство приводилась та мысль, что огонь не отличает ценную рукопись от малоценной, тогда как от библиотеки Мусина - Пушкина сохранились менее важные рукописи, а наиболее ценные — погибли. Гибель «Слова» вызвала даже попытку доказать его подложность, но в настоящее время эта мысль совершенно отвергнута наукой. Новейшие исследования показали, что «Слово о полку Игореве» не было единственным художественным произведением в древней русской литературе. Так, у нас сохранился памятник, относящийся к XV в. и связанный с Куликовской битвой («Задонщина»), на котором отразилось влияние «Слова о полку Игореве».

Текст «Слова» был помещен в составе сборника, в котором находились статьи, по преимуществу гражданского характера. Так, в рукописи помещены были такие переводные памятники, как «Слово о премудром Акире» и «Девгениево деяние». Рукопись «Слова» была написана неразборчивым письмом, по - видимому, в XV—XVI вв. Орфография указывает на Псковскую землю, как на место написания всего сборника. Доказательством этому является прежде всего наличие в тексте «Слова» особенностей псковского говора. Псковичи говорили «с» вместо «ш» и

[78]

«ц» вместо «ч», и наоборот. Следы этого говора заметны в выражениях: «шизый орел» вместо «сизый орел», «луци» вместо «лучи» и т. д. Можно предполагать, что весь сборник, в котором было помещено «Слово», был написан в Псковской земле.

Издатели плохо разбирали текст, но напечатали его довольно точно, по всем правилам тогдашней науки, хотя не всегда были в состоянии правильно установить разделение слов. Таким образом, копия «Слова», снятая для Екатерины II, и печатное издание 1800 г. дают достаточное представление об этом памятнике героического русского эпоса.

В результате изучения «Слова» возникла громадная литература, ему посвященная. Можно сказать, что каждый выдающийся историк древней литературы написал хотя бы небольшую статью о «Слове о полку Игореве». Почти все его изложение в той или иной мере истолковано. Гораздо хуже обстоит дело с изучением «Слова» как исторического источника. Правда, историки часто приводят отдельные выражения из «Слова о полку Игореве», но очень редко ставят своей задачей выяснение значения «Слова о полку Игореве» в целом как источника.

Сюжет «Слова» несложен. В нем рассказывается о походе северских князей в 1185 г. во главе с путивльским князем Игорем Святославичем против половцев. Незадолго до этого северсше князья отказались участвовать в походе против половцев, который был предпринят их родственником, киевским князем Святославом Всеволодовичем. С самого начала участники похода были смущены плохими знамениями — произошло затмение солнца. Однако северские князья решили двигаться дальше. Первый бой был удачен для русских. Но вскоре дело приняло другой оборот. Половцы разбили русские войска, и Игорь Святославич попал в плен, из которого позже бежал с помощью некоего Овлура.

Поход Игоря Святославича против половцев не был явлением исключительным. Удачные и неудачные походы против половцев делались русскими князьями и раньше. Однако поход 1185 г. привлек к себе особое внимание не только автора «Слова», но и летописцев. Рассказ о походе Игоря в двух разных редакциях встречается в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Особенно важно существование особой, северной, редакции рассказа о походе 1185 г., помещенной в Лаврентьевской летописи, которая содержит мало известий о южнорусских делах конца XII в.

Время возникновения «Слова о полку Игореве» определяется довольно точно. «Слово» не могло быть написано позднее 1187 г., так как в нем говорится о Ярославе Осмомысле и переяславском князе Владимире Глебовиче, как о живых. Между тем оба они умерли в 1187 г. Но вопрос о том, где возникло «Слово о полку Игореве», вызывает противоречивые мнения и кажется трудно разрешимым.

Наиболее распространенным является предположение, что «Слово» было написано кем - то из приближенных Игоря Святославича. За это говорит содержание поэмы, главным героем которой является Игорь.

В недавнее время Н. К. Гудзий высказал мысль, что «Слово о полку Игореве» возникло при дворе киевского князя Свято -

[79]

Слава Всеволодовича. Гудзий говорит, что центральной частью «Слова» является «золотое слово» Святослава Всеволодовича. Правда, «Слово о полку Игореве» воспевает Игоря Святославича как героя похода, однако, по мнению Гудзия, нетрудно заметить, что именно Святослав, дядя Игоря, стоит в центре рассказа. Гудзий объясняет патриотические симпатии автора к Игорю таким образом: «чтобы успешнее объединить князей, нужно было внушить им жалость к разгромленному Игорю и воодушевить их сознанием необходимости отплатить половцам за то поражение, которое потерпел от них один из симпатичных князей».

Однако доказательства Гудзия, по существу говоря, не так убедительны, как это может показаться с самого начала. «Слово» начинается и кончается словами об Игоре Святославиче: «Пети слава Игорю Святъславича, буй - туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу». В конце своего произведения певец «Слова» как бы совсем забывает о князе Святославе.

Своеобразную точку зрения на автора «Слова» высказывал А. С. Орлов. По его мнению, «Слово о полку Игореве» возникло при дворе Галицкого князя Ярослава Осмысла. В поэме Ярослав Осмысл описывается как величайший князь Киевской Руси; его дочь Ярославна, жена Игоря, также является действующим лицом поэмы. В «Слове о полку Игореве» встречаются многие термины, характерные для западной, в частности для Галицкой, Руси. Орлов сравнивает стиль «Слова» со стилем Галицкой летописи, т. е. продолжении Ипатьевской летописи за XIII в. «Возможно, что автор «Слова» попал на левую сторону Днепра, в Черниговщину, к новгородскому князю Игорю из Галицкой области, например, с галицкой

княжной Евфросинией Ярославной, ставшей женой Игоря».

Однако и эта точка зрения может быть подвергнута основательной критике. Дело в том, что Ярослав Осмысл упоминается в «Слове о полку Игореве» только один раз, причем наравне со Всеволодом Суздальским Большое Гнездо. Поэтому нельзя говорить о том, что Ярослав является той фигурой, которая особенно близка автору «Слова о полку Игореве». Ссылка на словарные особенности «Слова» также не может иметь решающего значения, потому что древнерусский словарь сравнительно мало изучен, не говоря уже о том, что общая терминология, сближающая Галицкую летопись со «Словом о полку Игореве», могла быть характерной для всей Киевской Руси и для всех памятников поэтического творчества, подобных «Слову».

Почти все авторы, писавшие о «Слове о полку Игореве», согласны в том, что оно возникло в дружинной среде. Все новейшие исследователи согласны и в том, что «Слово» «дает нам яркую картину того феодального быта, который был типичен для Руси в XI - XII в.в.». Певец «Слова» прекрасно знает военные порядки своего времени. Как очевидец он описывает дележ добычи русскими князьями после первой победной схватки с половцами: «чьрлен стяг, бела хоруговь, чьрлена чолка, сребрено стру -

[80]

жие [древко копья] храброму Святъславличу». Почти все князья, упоминаемые в «Слове», в той или иной мере связаны родственными отношениями с Игорем Святославичем и Святославом Всеволодовичем. Родственные связи «Ольговичей» были очень широкими, Так, многие поэтические места Слова указывают на постоянное внимание автора «Слова» к полоцким делам. Объяснение этому мы находим в родственных связях Святослава Всеволодовича, который был женат на дочери полоцкого князя Василька Рогволодовича; «Васильковичи»— родственники Святослава — не раз упомянуты в «Слове». Певец «Слова» прекрасно осведомлен о делах не только Киева, но и других земель Руси и окрестных стран. Ему знакомы Причерноморье, и Волга, и Двина. При вести о поражении Игоря — «готьскыя красьныя девы воспеша на брезе синему морю». Автор «Слова» говорит, что прошли славные времена Полоцка, и теперь «Двина болотом течет оным грозным полочаном под кликом поганых» (т. е. литовцев). Но все же автор — певец самих Ольговичей и их рыцарской славы. Автор так и называет их этим родовым прозвищем: «Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело! Не было оно обиде порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчине». Автор любуется силой и смелостью Игорева брата Всеволода: «камо [куда] тур поскочяше, своим златым шеломом посвечивая, тамо лежат поганыя головы половецкыя; поскепаны саблями калеными шеломы оварьстии от тебя, яр - туре Всеволоде». Эта характеристика, данная Всеволоду в «Слове о полку Игореве», буквально сходится со словами Ипатьевской летописи, рассказывающей о кончине этого князя: Всеволод был «во Ольговичех всих удалее рожаемь и воспитаемь, и возрастом, и всею добротою и можьственной доблестью».

«Слово о полку Игореве» прекрасно рисует нам княжеские отношения конца XII в. В особенности «Слово» выделяет могущество двух князей, которые по силе стоят наравне со Святославом киевским или даже выше его — галицкого Осмомысла и Всеволода Большое Гнездо. «Слово» обращается к Ярославу со следующими знаменательными фразами: «Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своем златокованнем столе, подпер горы угорьскыи своими железными плъкы, заступив королеви путь, затворив Дунаю ворота, меча бремены чрес облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землям текут; отворяеши Кыеву врата; стрелявши с отня злата стола салтаны за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганаго кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича». Эта похвала Ярославу Галицкому находит подтверждение в летописи: «Бе же князь мудр, — читаем о Ярославе, — и речен языком, и богобоин, и честен в землях, и славен полкы».

Не менее могущественным для певца «Слова» представляется суздальский князь Всеволод Большое Гнездо. Обращаясь к нему, автор говорит: «Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти! Аже бы ты был, то была бы чага по ногате, а кощей по резане». Итак, могущество Всеволода настолько велико, что он веслами своих воинов мог бы раскропить Волгу и вылить Дон шлемами. Если вспомнить, что «Слово о полку Игореве» составлялось в южной Руси, княжеские характеристики «Слова» получают для нас особое значение, показывая подлинное соотношение сил между князьями феодальной Руси конца XII в.

[81]

«Слово о полку Игореве» имеет и еще одну замечательную особенность. В XII—XIII вв. Русская земля была раздроблена на множество княжеств, но феодальная раздробленность не мешала древней Руси сохранять единство языка и культуры. «Слово о полку Игореве» замечательно именно как памятник, свидетельствующий об этом культурном единстве русского народа и призывающий древнюю Русь к государственному единству для отражения внешних врагов. Все содержание «Слова о полку Игореве» держится на представлении о том, что Русская земля может бороться против набегов половцев лишь как единое целое. Постоянным припевом звучат патриотические, полные горячей любви к родине слова о Русской земле, скрывшейся за холмами: «О Руськая земле, уже за шеломянем еси».

«Слово о полку Игореве» необыкновенно ярко рисует феодальные усобицы и раздоры князей, скорбя о том, что они ослабляют Русскую землю: «рекоста бо брат брату: се мое, а то — мое же. И начяша князи про мало «се великое» млъвити, а сами на себе крамолу ковати; а погании с всех стран прихождаху с победами на землю Рускую». Несомненно, что автор выражал общенародное недовольство княжескими междоусобицами в Киевской Руси. «Слово» вспоминает о древних усобицах, бывших в конце XI — начале XII в. при черниговском князе Олеге Святославиче, которого оно называет Гориславичем,: «Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами; погибашеть жизнь Даждьбожа внука; в княжкх крамолах веци человекомь сократишась. Тогда по Руской земли ретко ратаеве кыкахуть, но часто врани граяхуть, трупия себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедие». Храбрые русичи и Русская земля — вот тема «Слова о полку Игореве», которое приобретает для нас особенный интерес как подлинная героическая поэма о Руси конца XII в., имеющая громадное значение в истории русской культуры.

М. Д. Приселков готов связывать поход Игоря на половцев с желанием византийского императора использовать связи с русскими князьями и вызвать их на походы, в степь. «Слово о полку Игореве» представляется Приселкову в этом свете как созданное в интересах Византии «в тот момент, когда Империи нужен был сплоченный удар русских князей на степь». Однако в «Слове о полку Игореве» нет ни одного слова о Византии, так же как и в известиях летописи, относящихся к походу Игоря. «Слово о полку Игореве» — целиком создание русского народа. Оно стоит в ряду лучших мировых образцов художественного народного эпоса и свидетельствует о весьма высоком по тому времени развитии культуры в Киевской Руси. Хотя версия об авторе как одном из княжеских дружинников, участвовавших в походе Игоря, представляется наиболее вероятной, но в самом произведении ярко отразились стремления русского народа в целом.

[82]

Огромный интерес представляет «Слово о полку Игореве» для изучения верований древней Руси, получивших отражение в ряде художественных образов этого произведения. В плаче Ярославны олицетворяется природа: «О ветре - ветрило — обращается Ярославна к ветру, — чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшет горе под облакы веяти, лелеючи корабли на сине море». Таким же живым существом представляется в плаче Ярославны Днепр: «О Днепре Словутицю. Ты пробил еси каменьныя горы сквозе землю Половецкую; ты лелеял еси на себе Святославли насады до плъку Кобякова...» Находим мы в «Слове» и упоминания о древних славянских божествах. Боян назван внуком Белеса, бога скота и изобилия, покровителя певцов. Русские — дети Даждь - бога, великого бога солнца.

В отличие от других памятников древнерусской литературы «Слово о полку Игореве» не отражает церковной идеологии. Только раз во всем «Слове» упомянута церковь богородицы Пирогощей, к которой едет Игорь при возвращении в Киев.

«Слово о полку Игореве» включило в свой состав множество преданий, неизвестных нам по другим памятникам. Одним из источников для автора явились песни Бояна, на которые он ссылается. Боян вспоминал «первых времен усобице; тогда пущашеть 10 соколов на стадо лебедей: которыя дотечаше, та преди песнь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличу». Следовательно, Боян был певцом конца XI в. (Роман Святославич умер в 1079 г.).

Нам неизвестны другие источники «Слова о полку Игореве». Но автор «Слова», несомненно, пользовался и большим количеством устных преданий. Это подтверждают многие эпитеты «Слова», находящие себе аналогию в памятниках устной словесности: «злат стол», «злат стремень», «сизый орел», «синее море», «зелена трава», «острые мечи», «чистое поле», «черный ворон». Легендарные черты имеет характеристика Всеслава Полоцкого как вещего князя. Былины знают Волха Всеславича. Таков и исторический Всеслав Полоцкий в «Слове о полку Игореве», о котором вещий Боян сложил припевку: «ни хытру, ни горазду, ни птичу горазду, суда божия не минути». Об этом князе сохранился летописный рассказ, по которому Всеслав родился будто бы от волхвования, причем с самого рождения на голове у него была язва, которую он потом всю жизнь прикрывал повязкой. От него произошли Всеславичи, неистовые на кровопролитие. «Слово о полку Игореве» также рисует Всеслава как чародея: «Всеслав князь людем судяше, князем грады рядяше, а сам в ночь волком рыскаше: из Кыева дорискаше до кур [т. е. до пения петухов] Тьмутороканя; великому Хорсови волком путь прерыскаше».

Большой интерес для историка представляют два других памятника гражданской литературы Киевской Руси — «Моление Даниила Заточника» и «Поучение Владимира Мономаха». Первый памятник известен под двумя названиями — «Слово» и «Моление». Изучался этот памятник исключительно с историко - литературной точки зрения. Между тем он крайне интересен как источник по социальной истории Киевской Руси.

Историки литературы считают, что «Слово», или «Моление», дошло до нас в двух основных редакциях. Условно их называют редакциями XII («Слово Даниила Заточника») и XIII вв. («Послание Даниила Заточенаго» в другом списке — «Моление»). Количество списков «Слова» и «Моления» довольно значительно, так как оно пользовалось на Руси популярностью. Большинство историков литературы считает, что так называемая редакция XIII в. («Моление», или «Послание») яв -

[83]

ляется основной, а редакция XII в. («Слово») возникла позже; но решительных данных для этого вывода не приводят.

Автором «Слова» и «Моления» историки литературы выдвигают представителей различных социальных групп. В самом памятнике автор называет себя Даниилом заточником. Имя автора нам известно, но кем он был, до сих пор не выяснено. В редакции XII в. «Слово» обращено к князю Ярославу Владимировичу («Слово Даниила Заточеника, еже написа своему князю Ярославу Володимировичю»). Известен князь Ярослав Владимирович, княживший в Новгороде в течение 17 лет с перерывами, с 1182 по 1199 г. «Моление Даниила Заточеника» (или редакция XIII в.) обращено к князю Ярославу Всеволодовичу.

По вопросу об авторе «Слова» и «Моления» и о происхождении этих памятников имеются самые различные предположения. В частности некоторые авторы думали, что «Слово» возникло в первой половине XII в. и первоначально было обращено не к Ярославу Владимировичу и не к Ярославу Всеволодовичу, а к князьям более ранним — Юрию Долгорукому или его брату Андрею Доброму.

Время появления редакции определяет значение памятника. Поэтому необходимо прежде всего определить первенство редакции памятника. Между редакциями XII и XIII вв. существует большая разница. Редакция XIII в. («Моление») значительно обширнее и включает целый ряд сведений, которых мы не встречаем в редакции XII в. («Слове»). Однако нетрудно заметить, что и «Моление» и «Слово» представляют собой редакции одного и того же памятника, который позднее был переработан и дошел до нас в двух редакциях.

Вопрос о возникновении редакций «Слова» и «Моления» в значительной степени запутан в нашей литературе рядом несущественных соображений. Так, одним из доводов, по которому редакция XII в. признается позднейшей, является ссылка на то, что в ней мы читаем обращение Даниила Заточника к сыну великого царя Владимира («помилуя мя сыне великого царя Владимира»). С такими словами якобы нельзя было обратиться к незначительному новгородскому князю Ярославу Владимировичу, и, следовательно, сын великого царя Владимира был кем - то другим, а не Ярославом Владимировичем, стоящим в начале «Слова». Отсюда попытка считать князя, к которому обращено «Слово», обязательно сыном Владимира Мономаха (например, Юрием Долгоруким), так как якобы только Владимир Мономах мог быть назван царем. В действительности этот вывод необоснован. Слово «царь» в наших памятниках до XVI в. употреблялось редко и только иносказательно. Фактически царем нельзя было назвать и Владимира Мономаха. В памятниках XIV в. царем зовется Дмитрий Донской, хотя в официальном титуле он назывался не царем, а великим князем. Между тем отец новгородского князя Ярослава Владимировича при всей своей личной ничтожности был самым старшим в роде и одно время — великим князем Киевским. Автор, обращаясь к своему князю, мог назвать его отца с преувеличенной похвалой великим царем Владимиром. Подобные обращения встречаются в наших памятниках. Так, в Ипатьевской летописи под 1151 г. говорится, что воины подняли на руки князя Изяслава, «яко царя и князя своего».

Между тем редакция XII в. содержит ряд черт, которые объясняют нам обращение Даниила к новгородскому князю Ярославу Владимировичу, который был выдающейся фигурой в конце XII в. В течение 17 лет

[84]

с перерывами он княжил в Новгороде, проявив себя как человек с большими претензиями. Ярослав был свояком Всеволода Большое Гнездо и значительное время прожил в Суздальской земле. В своей княжеской резиденции под Новгородом он построил церковь Спаса - Нередицы и украсил ее фресками. Именно к этому князю естественнее всего можно было обратиться со словами: «зане, господине, кому Боголюбово, а мне горе лютое, кому Бело озеро, а мне черней смолы, кому Лаче озеро, а мне на нем седя плачь горький, и кому ти есть Новгород, а мне и углы опадали, зане не процвете часть моя». В этом горьком каламбуре Даниил упоминает следующие пункты; Боголюбово (любимую княжескую резиденцию под Владимиром), Новгород, Белое озеро и озеро Лаче, находившиеся в новгородских пределах. Кому более понятен был такой каламбур, как не человеку, который живал и в Суздальской и в Новгородской землях, подобно Ярославу Владимировичу? Внимание привлекает и еще одна особенность памятника. Тот князь, к которому обращался со «Словом» Даниил Заточник, несомненно, не принадлежал к числу могущественных князей, подобных Всеволоду Большое Гнездо или его предшественнику Юрию Долгорукому. В «Слове» князь добивается высокого стола («з добрым бо думцем думая князь высока стола добудет, а с лихим думцем думая, меншего лишен будеть»). Другие указания редакции XII в. ведут нас также в Новгород. Поэтому можно считать, что первая редакция возникла в Новгороде и была посвящена новгородскому князю Ярославу Владимировичу.

Возникает вопрос, в какой же социальной среде возникло «Слово Даниила Заточника». В нашей литературе мы встречаем на это довольно неясные ответы. Вернее всего предположить, что «Слово» написано каким - то книжником, который находился при князе и был им за что - то сослан или заточен. Некий Даниил обращается к своему князю с просьбой о помиловании, указывая на целый ряд бедствий, которые он претерпевает: «зане [не] огражен есмь страхом грозы твоеа, яко плодом твердым». Автобиографическим намеком звучат слова: «господине мой, не зри внешняя моя, но возри внутреняя моя». Историки литературы делают предположения, что Даниил Заточник был сослан на озеро Лаче за преступление против князя, может быть, даже за кражу; но последнего из «Слова Даниила» мы не видим. Вернее будет предположить, что его преступление было не кражей, а чем - то более серьезным. Тогда только можно объяснить слова: «или ми речеши: солгал еси аки тать. Аще бых украети умел, то только бых к тобе не скорбил».

«Слово» дает нам чрезвычайно любопытную характеристику феодальных отношений XII в. Прежде всего бросается в глаза указание на значение личности князя как феодального государя, к которому собираются слуги — вассалы — в зависимости от его личных качеств.

«Гусли бо страяются персты, а тело основается жилами; дуб крепок множеством корениа; тако и град нашь твоею державою. Зане князь щедр отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к «ему прибегають. Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа дослужится болшей роботы». Эта мысль позже была повторена в житии Александра Невского: «отца бо человек может забыти, а добра господина, да аще в гроб с ним влезл». В том же «Слове»

[85]

Даниила» читаем следующее любопытное сравнение: «Паволока [дорогая ткань] бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть: тако и ты, княже, многими людми честен и славен по всем странам».

Неоднократно подчеркивается в «Слове» антагонизм богатых и бедных. Даниил не без иронии восклицает: «Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут слово его до облак; а убогий возглаголеть — вси на нь кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна». В другом месте «Слова» находим такие противоположения богатой жизни князя и бедствий самого Заточника: «а мене помяни, сух хлеб ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена» и т. д.

«Слово» Даниила чрезвычайно рельефно характеризует порядки феодальной вотчины XII—XIII вв. — периода феодальной раздробленности: «Не имей себе двора близ царева двора, — восклицает Даниил, — и не держи села близ княжа села: тывун бо его аки огнь трепетицею накладен, и рядовичи его аки искры. Аще от огня устрежешися, но от искор не можеши устречися и сождениа порт».

Все «Слово Даниила Заточника» соткано из ряда афоризмов и поучений. Эта именно особенность и создала ему большую популярность в древней и средневековой Руси. В «Слове» мы встречаем и постоянную тему многих древнерусских сочинений — о «злых женах». Аскетический характер церковной письменности способствовал особому взгляду на женщину, как на «сосуд дьявола». Вот несколько выпадов «Слова» против «злонравных» жен: «Аще который муж смотрит на красоту жены своеа и на ея ласковая словеса и льстива, а дел ее не испытаеть, то дай бог ему трясцею болети, да будет проклят». Или в другом месте: «Что есть жена зла — гостинница неуповаема, кощуница бесовская. Что есть жена зла? Мирский мятежь, ослепление уму, начальница всякой злобе» и т. д.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: