|
Учебное катапультирование 13 глава
В Лос-Анджелес планировалось лететь самым современным самолетом Боинг-747. Но в последний момент его почему-то заменили на ДС-9, и мы явно были расстроены. Но зато предусматривалась промежуточная посадка в Лас-Вегасе. Как летчика меня поразила организация выполнения рейса авиакомпании «Америкэн Эйрлайнз» на древнем, хотя и реактивном, четырехмоторном ДС-9. Получасовая стоянка в очереди на взлет, руление на старт по какому-то мосту, под которым проходила автострада, и мы снова в воздухе. Американские масштабы и постоянное движение — везде и всюду. Сразу после взлета стюардессы сменили униформу на красивые блузки и цветные клетчатые фартучки и с голливудской белозубой улыбкой активно начали развозить многочисленные разноцветные пузырьки, среди которых мы тщетно пытались обнаружить знакомые нам наклейки. Все пассажиры получили по элегантному фирменному значку — никелированной эмблеме авиакомпании «Америкэн Эйрлайнз». Всюду продуманная реклама. Во время полета капитан, в безупречной, элегантной форме, выйдя из пилотской кабины и поинтересовавшись самочувствием пассажиров, вдруг подошел ко мне: видимо, кто-то уже сообщил ему, что на борту находятся советские летчики, которых он сроду не видел. Я попросил разрешения взглянуть на оборудование кабины его самолета.
— Прошу, но только после посадки, — вежливо ответил он.
Перед снижением по трансляции мы услышали предложение капитана приготовить наши кинокамеры для запечатления с воздуха Большого каньона в штате Невада, что нас изрядно удивило. По нашим правилам вся фотоаппаратура должна была быть оставлена в багаже. Уличенный в съемке рассматривался как иностранный шпион, о котором немедленно докладывалось куда следует. Погода звенела, и, перейдя в первый, почти свободный салон бизнес-класса и уткнув в иллюминатор взятую у друга на время поездки кинокамеру, я израсходовал изрядное количество отечественной цветной кинопленки на однообразные виды голых желтых ущелий и белых служебных зданий аэровокзала.
После посадки в Лас-Вегасе, пользуясь случаем и прихватив для солидности пару бутылок «Столичной», наши туристы потащили меня в пилотскую кабину. С разрешения растроганного экипажа я, как в свое, влез в кресло командира. Экипаж в три человека (у нас на таком четы-рехтурбинном лайнере сидели бы минимум пять) познакомил меня с оборудованием пилотской кабины, которое мне показалось довольно знакомым и обшарпанным. Потом по приглашению капитана я направился в здание аэровокзала. Впервые увидев игровой автомат, решил испытать судьбу в игре с «одноруким бандитом». Проиграв три доллара, выиграл один. Хотелось побродить по аэровокзалу вместе со своей командой. По скучающему лицу капитана было видно, что вокзал ему давно надоел, и он все время бродил за мной. Пытаясь отделаться от «кэпа», я пошел на хитрость:
— Когда же вы будете оформлять дальнейший полет? —задал я законный, на мой взгляд, вопрос, чем поверг его в изумление.
— За меня все документы оформляет представитель авиакомпании, — удивившись моему вопросу, ответил он. —Моя работа в воздухе, а сейчас экипаж отдыхает перед следующим участком полета.
Ничего себе. По нашим порядкам, я бы бегал от метеослужбы к диспетчерам, пробивая следующий участок полета, волновался бы о заправке керосином, загрузке, крутился под самолетом. А они отдыхают. Так или иначе, присутствие капитана несколько ограничивало меня в свободе передвижения по территории аэропорта, но я об этом не жалею. Объявили посадку и, прежде чем отправиться на свое место, я еще раз заглянул в пилотскую кабину. Развалившись в правом кресле, дремал второй пилот, на колонках штурвалов уже кем-то были прикреплены палетки с планом полета следующего участка трассы. Не врал капитан — на земле они отдыхали, а при «такой зарплате» могли бы и побегать. И я уселся на свое место в салоне авиалайнера, рядом с главным режиссером театра им. Комиссаржевской, Рубеном Сергеевичем Агамирзяном. Это был замечательный человек. В Америке, в его номере отеля, мы всей питерской группой отмечали его пятидесятилетие. Потом, уже в Питере, он не раз приглашал нас к себе в театр на премьеры его спектаклей и угощал пивом в своем кабинете. Видимо помнил, что мы (по понятным причинам) покупали в Америке из автоматов только пиво. Однажды взяли, что подешевле — оказалось сладкое.
Маститые доктора наук вели себя, как дети, в Дисней-Ленде Лос-Анджелеса и с удовольствием здоровались с веселым Микки-Маусом, каждому протягивающим свои мохнатые лапы. На шлюпках по подземным пещерам мы выплыли на панораму осады города с пиратской шхуны. Вокруг нас летели брызги воды от падающих пиратских ядер, двигались начиненные электроникой жители города и грохотала канонада. Закачались лодки. Слабонервные стали судорожно хвататься за борта. По мере продвижения наших лодок город уже был захвачен. Какой-то пьяный, еле стоящий на ногах пират, поддерживаемый его собутыльником, нагло целился своим огромным пистолетом прямо в нас. От неподдельного испуга наши женщины спрятали свои головы за борта лодки. Грохнул выстрел. В клубах едкого порохового дыма мы дружно навалились на противоположный борт и чуть не перевернули нашу шлюпку. Наконец появилось яркое калифорнийское солнце и, слегка подмоченные и ошарашенные, мы с облегчением повыскакивали на берег. Снова на каждом углу в белых фраках негритянский диксиленд, запах тут же пекущихся пончиков и попкорна. А мы уже сидим в открытых вагончиках и по кривым, ржавым рельсам с грохотом мчимся на старинном, времен Джефферсона, паровозике по американским прериям. По сторонам тут и там натягивают свои луки индейцы и проплывают станции с надписями: на первом этаже — «салун», на втором — «дантист». Все это было заснято мною на цветную кинопленку, которую по прибытии домой мне нагло подменили на пустую в фотоателье на Литейном — ребята тоже хотели прокатиться. Однако кое-что у меня осталось, и наша группа по прибытии домой, как мне показалось, с удовольствием просматривала кадры нашей кинохроники в центральном зале ресторана гостиницы «Европейская ».
За день мы посетили почти все аттракционы и уже вечером никак не хотели отправляться оттуда по программе на осмотр лайнера «Куин Мери», поставленного навечно в одном из доков. На следующий день — общий обзор Голливуда и Театра актера. В Голливуде — одни декорации, суета и никаких звезд. Перед городским Театром актера звезды оставили для нас на асфальте только имена и оттиски своих талантливых рук. Пытался примерить свои руки — ни в одну не попал по размеру.
Если розовой мечтой Остапа Бендера был вечно солнечный Рио-де-Жанейро, то моей — Сан-Франциско. Товарищ Бендер и отличался от Шуры Балаганова еще и тем, что знал: кроме тундры в мире еще есть и город, где вечное лето, пальмы, море и «все ходят в белых штанах». Но тундру мы уже видели, хотелось увидеть что-то большее. Прекрасный вид на залив, через который переброшен мост «Золотые ворота». На этой стороне пальмы и белые стелы небоскребов, на другой — самая неприступная тюрьма Аль-катрас — каждому свое.
Рядом с Канадой, уже в снегу, — Буффало. Ледяной дождь на Ниагаре. Обледеневшая смотровая площадка, с которой видна только часть водопада. На той, канадской стороне, — высокая смотровая башня, куда можно беспрепятственно проехать всем желающим, но не с нашими паспортами. Грохот водопада заглушался голосами наших женщин, обсуждавших тут же купленные сувениры. Через полчаса все перемерзли и запросились в отель. Вечером по прекрасным американским дорогам — артериям нации наш автобус уже летел в пасмурный и предновогодний Чикаго.
Наш небольшой отель расположился прямо в центре города, на берегу озера Мичиган, сплошь утыканном дорогими яхтами. Обзорная поездка по городу, и мы свободны. Два круглой формы высотных здания спроектированы так, что обитатели верхних этажей не выходя из дома могут тут же взять свой автомобиль или катер и по рядом расположенному каналу выйти на Мичиган. На центральной улице удивительной красоты праздничные витрины магазинов с движущимися вокруг мерцающих рождественских елок игрушечными упряжками оленей, возле которых торчат симпатичные нарядные негритянские малыши со своими респектабельными родителями. Я заметил грустное выражение лица нашего профессора, у которого, как и у всех нас, война отобрала детство. Размеренная городская жизнь. Чикагская мафия занималась делом и на улицах не появлялась.
Город миллионеров Нью-Йорк. Отель на 42-й улице, в двух шагах от Таймс-сквера — центра города. Легкие города — обширный городской парк, вокруг которого цокали по асфальту упряжки лошадей. Знаменитый музей «Метрополитен». Коллекция живописных полотен и скульптуры представителей всех континентов и школ живописи, начиная с времен египетских пирамид и до знаменитых испанцев, итальянцев и французов: Эль Греко и Сальвадора Дали, Рафаэля и Леонардо, Дега, Писсарро, Коро, Матисса и Ренуара. Обширную коллекцию абстрактной живописи наш американский гид, ссылаясь на последующее посещение музея современного искусства Гугенхейма, не комментировала. Американцы имели деньги, но не понимали искусство и вывезли из легкомысленной Франции все самые значимые работы импрессионистов, которые теперь стоят миллионы. Не верите? Загляните по случаю в Музей современного искусства, расположенный в переоборудованном вокзале д'Орсе в Париже (сразу за мостом Александра I, налево, вдоль Сены), — ничего хоть сколько-нибудь интересного, что ранее сотворили их художники.
Ровно через два часа, отпущенные на «Метрополитен», гид повела нас в храм современного искусства, расположенный неподалеку и по архитектуре напоминающий нарезанную консервную банку. Рассказ ее был очень краток, а в голосе уже не было прежнего благоговения.
Я вспомнил экскурсию английского гида по Национальной галерее Лондона, что на Трафальгар-сквере: то же отношение к абстрактному искусству. Она без объяснений быстро протащила нас мимо их произведений, открыла штору какого-то закутка, где за неимением более подходящего места стояла великолепная мраморная скульптура Родена «Поцелуй». Англичан можно понять: они с тринадцатого века не меняли написание своих длинных слов. Зато остальному миру не приходилось постоянно заглядывать в современные словари.
— Прошу вопросы. Спасибо за внимание, все свободны, — через двадцать минут заявила элегантно одетая дама-гид. Последнее слово из ее рассказа нам понравилось больше всего, и вся наша летная компания рванула на свежий воз-дух.
— Ребята, кто-нибудь чего-то понял? — спросил кто-то.
— Хорошо быть художником в Америке: моя дочка во втором классе рисует лучше, — заметил штурман Юра, с которым мы жили в одном номере отеля. Однажды, после очередной самостоятельной прогулки по Лос-Анджелесу, он долго молча сидел на своей кровати и смотрел в окно, где день и ночь сверкал разноцветный рекламный калейдоскоп. Оказывается, несмотря на запреты, заплатив пять долларов, он все же проскочил на какой-то порнофильм. Потом всю неделю не мог смотреть на женщин и постоянно плевался.
У «Рокфеллер-центра» мы повстречали объевшихся гамбургерами американских ребят, исповедующих этот модерн: на их бритой и пустой башке торчали рыжие «ирокезы», а в носу, ушах, на пупе — какие-то железки и кольца. Во всех видных местах города они совершенно бесплатно выставляли на всеобщее обозрение свои разрисованные наколками физиономии и замысловатое одеяние. Пропадают ребята от скуки, а на африканских пигмеев это бы произвело неизгладимое впечатление. Свобода...
При постоянном сравнивании высот небоскребов у всех выпрямились спины. Чуть было не был вышвырнут из обувного магазина — не заметил вывеску: «Белым вход запрещен». Концерт по случаю двухсотлетия Америки в Радиоцентре на Пятой авеню. Шикарный зал с обтянутыми плюшем креслами, с постоянно жующими, некрасивыми, на мой взгляд, в норковых манто американками. Под ногами — ковры, заваленные обертками от конфет. Прекрасный концерт в сопровождении двух джазов, работающих попеременно. Тема представления: от японских мотивов с чайными церемониями на фоне цветущей сакуры и ковбоев, осваивающих Америку, до «Маленького принца» Экзюпери. Все очень красиво и трогательно. В заключение сто девушек-балерин под джаз отгрохали великолепный степ. После небольшого антракта представление повторялось. Многие не хотели уходить.
По вечерам на Бродвее — ворох валяющихся газет при наличии урн. Идеальная чистота утром — уборщикам тоже нужна работа.
Раздолбанный Брайтон-Бич, где бывшие одесситы торгуются с покупателями за каждый цент. Мекка для нумизматов: на прилавках маленьких магазинов — советские ордена любого статута, значки, чудом сохранившиеся царские монеты. В воскресенье — длинный путь пешком через весь город на американскую барахолку «Яшкин-стрит», где за сэкономленные на питании деньги нужно было купить домой какую-нибудь вещественную память об Америке. Какой-то умник из нашей группы уговаривал нас поехать туда на метро. Выбрался к вечеру, измученный и голодный.
Речь у прилавков на всех языках и почему-то с одним акцентом. Недорого, за десять долларов, приобрел себе португальские полуботинки и что-то еще. С печальными лицами бродят переехавшие на ПМЖ молчаливые пожилые парочки. У них первая стадия капитализма.
Каждый день после групповых поездок предусматривалось свободное время. И никакого контроля со стороны нашего «куратора». Мы обошли все, что возможно. Все понимающий мужик! Спасибо ему за доверие. Да у нас, летчиков, и не было других пожеланий в Нью-Йорке кроме того, чтобы взлететь на скоростном лифте с пересадкой на семьдесят шестом на сто второй этаж небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг», взглянуть сверху на город небоскребов и выпить там пива с горячими сосисками. Грандиозное зрелище воплощения американской мечты. Действительно, мелкие идеи и мелкие люди — не для Америки. Спустившись на грешную землю, как матросы с корабля Колумба, мы почувствовали себя открывателями Америки.
Жена в Нью-Йорк полетела намного позже меня, в командировку от своего института. Одна. Вернулась через неделю с успешно подписанным договором о научном сотрудничестве, массой впечатлений и купленных для нас нехитрых сувениров.
Не тащите меня на аркане, даже в рай!
Снова на работе. Прекрасный экипаж и летный состав. Командиры кораблей — Юрий Суриков, Владимир Ливен-цов, Игорь Ильин, Владимир Королев, Григорий Шевцов, которым палец в рот не клади, если дело касается летной работы. Полное отсутствие приспособленческих комплексов, умение пользоваться собственным умом, способность высказать протест даже против землетрясения и опустить ниже плинтуса любого замполита.
Как-то после рейса меня пригласил в свой кабинет командир летного отряда и, не предложив раздеться, сразу приступил к делу. Расстегнув одну пуговицу своего мундира, что свидетельствовало о начале доверительных отношений, заявил:
— Хватит летать в свое удовольствие, пора и Родине послужить! — как ушат холодной воды на голову, объявил он, — есть решение назначить тебя на должность заместителя командира в международную эскадрилью к «Кальтенбруннеру». — Так между собой летчики называли очень высокого и сурового командира эскадрильи, у которого я проходил преддипломную практику и получил отличную оценку. Но он, как мне казалось, первым бы должен сделать мне подобное предложение.
— Будешь летать за границу с проверками, — добавил он на весы следующую гирю. — Понимая, во что мне все это обойдется, — я потеряю свой отлично сработанный экипаж и личное время — я лихорадочно искал аргументы для отказа.
— Я живу дальше всех, на другом конце города, моя дорога до штаба занимает больше двух часов, — выкинул я первый козырь.
Командир изобразил на лице гримасу и сразу стал похож на гоголевскую Солоху.
— Это не ответ командира, — категорично заявил он. Прикрывать высокими фразами свои интересы было его особым «коньком».
«Так, будут напрягать на "хурале", — прикинул я, — житья не жди».
— Мне нужно готовиться к получению первого класса, — заявил я.
— А я тебе не дам! — парировал он и застегнул свою золотую гербовую пуговицу. Такого расклада я не ожидал —ну прямо в душу плюнул.
— Я не знаю коллектив международной эскадрильи, — выкинул я последний аргумент.
— Хорошо, останешься в своей! — Чувствуя, что еще немного, и я вообще окажусь в унитазе — останется только нажать слив, я понял, что дальнейшее сопротивление себе дороже.
— Согласен, — выдавил я и вышел из кабинета. Состояние — хуже некуда. Всем экипажем, ошарашенные этой «новостью», мы прямиком отправились прощаться в первый попавшийся кабак...
Тот, кто вмешивается в чужую судьбу, никогда не пройдет свою собственную. Двойную пенсию Заслуженным пилотам вскоре отменили.
При прощании с экипажем, за разговорами, как всегда, перешли на воспоминания. Бортинженер поведал еще одну историю. Сидели они как-то по случаю первого самостоятельного вылета новоиспеченного командира корабля. Все было нормально, но штурман, сочинив по недосмотру экипажа коктейль из портвейна и водки — «красный следопыт», напился с быстротой, достойной удивления, и осел на стуле. Решили доставить его домой — таков незыблемый порядок. Он назвал свой адрес, взяли такси, приехали. Нажимают кнопку звонка. Выходит с недовольным видом мужик: «Что надо?» — «Забирай своего». — «Кто такой? Первый раз вижу!». — Мы к Толяну (тот уже никакой): «Ты где живешь? Тут тебя не поняли». — Толян называет уже другой адрес, а уже полночь. Везем туда. Снова мужик, но уже совсем в другом настроении. Следующего адреса Толян выговорить не смог. Что делать? И самим уже пора по домам. Бортинженер, видимо по уже имеющемуся опыту, предложил отвезти его до утра в приемный покой больницы Ко-стюшко — там оклемается. Приехали, затащили, после некоторых переговоров дежурный врач с санитаркой согласились его оставить. Положили его в холодке, для конспирации вместе с головой накрыли белой простыней. Поутру его командир был уже там. При виде командира штурман враз пришел в себя. — «Где же ты, наконец, живешь?» — «Да вот, напротив больницы», — ответил тот... Надо сказать, что в воздухе он никогда не терял ориентировки.
На следующий день я поплакался в жилетку командиру корабля Вячеславу Медноногову — бывшему штурмовику, Герою Советского Союза. Он прочитал мне краткий курс о роли дисциплины в истории Государства российского.
— Владимир Мономах, приняв христианство от Византии, прекратил распри российских князей, а заодно и зародыши демократии Новгородского вече, положив тем самым основы централизованной власти в России, — сказал он. — Тысячу лет россияне стоят в церкви только стоя, либо на коленях, а католики уже давно поставили в храмах скамейки. Их церковь, а не наша, готовила предпосылки для изменений в обществе. Наша, опираясь на историю и менталитет народа, все еще ведет службы на непонятном никому древнеславянском языке, ибо мудра и знает, что демократия в России наступит еще не скоро. Смирись. Приказ начальника — закон для подчиненного. Догоняешь? Знаешь «принцип Леонардо?» В Академии не проходили?
Я ответил, что не знаю о Леонардо ничего, кроме того, что он изобрел первый вертолет и, кажется, нарисовал Джоконду, что хранится в Лувре.
— Так вот, — продолжал он. — Леонардо из всех своих учеников-художников отбирал не тех, кто блестяще справлялся с натюрмортом или портретом, а тех, кто, пусть не блестяще, но владел всеми жанрами живописи. Вопрос, почему? Широта кругозора — вот что считал главным в человеке великий старец. Только эти люди стоили внимания мастера. Такие и выжили во время боев в нашем полку —не те, кто отлично знал технику, и только. Будешь подбирать людей по этому принципу, соберешь отличную команду. Будешь делать ставку на лучших, но узких специалистов, получишь выскочек.
— Ну, это что-то вроде: «Талантам надо помогать — бездарности пробьются сами», — пытался вмешаться я.
— Вот-вот. Догоняешь. Работай! — Утешил.
Мы все — заложники долга, ибо характер есть судьба. Иногда мы слишком рано узнаем, в чем смысл нашей жизни. Может быть поэтому, не веря в свои силы, мы столь же рано от него отказываемся. Как остаться человеком вопреки сложившимся обстоятельствам? Надо преодолеть и это, только так все, что ты покорил и прочувствовал на пути к цели, обретает смысл. Я понял, что чувство собственного достоинства надо держать при себе и не «оттопыриваться», где не надо, понял, почему в Академии отменили курс этики и эстетики... «Где теперь крикуны и печальники? Отшумели и сгинули смолоду. А молчальники вышли в начальники. Потому, что молчание — золото. Промолчи — попадешь в богачи. Промолчи, промолчи, промолчи», — пел Александр Галич. Видимо, он был прав.
В одночасье, потеряв отличный экипаж, я стал одним из тех, кто помимо всего прочего должен был научиться «ходить по стенам». Машины ремонтировать начальникам не научился, в охотники не гожусь. Основной принцип работы: «Делай с нами, делай как мы, делай вместо нас — и никаких предложений. Инициатива наказуема». Академические понятия об организации летной работы, к чему нас готовили четыре года, явно давали трещину. Нужно было прочными корнями врастать в реальность. Я понял, что стезя командно-руководящего состава требует чего-то большего и не каждый может ей соответствовать. Таким надо родиться, и никто, и ничто, никакие командные курсы повышения квалификации не смогут сделать твердого и принципиального командира летного подразделения любого ранга, ибо из сотни кошек не сделать одного льва, а от кривой палки прямой тени не бывает. Для одних летный состав — средство для достижения личных целей, для других — реализация данных природой возможностей. Они заботятся о профессиональном росте своих подчиненных, а не подставляют их при первом удобном случае, ибо летчика нельзя купить, но продать можно.
За многие годы работы в трех летных коллективах — ашхабадском, свердловском и ленинградском — я видел только трех самостоятельных, по моим понятиям, командиров летных отрядов, под началом которых мне довелось служить: Ивана Васильевича Донцова, которого быстро забрали в министерство, Николая Сергеевича Коношонка и Анатолия Сергеевича Самошина. Они стали Заслуженными пилотами СССР и России и пользовались уважением не только своего летного состава. Особую симпатию в отношении к делу и своим подчиненным вызывал командир летного отряда самолетов Ту-134 Александр Владимирович Кудрявцев, мастер спорта СССР по высшему пилотажу. Этот отряд всегда оставался кузницей летных и командных кадров для всех типов воздушных судов.
Период «перестройки», может быть, кого-то и задевал, но только не гражданскую авиацию. Здесь были свои, утрамбованные с военных времен устои, которые обеспечивали безопасность полетов на приемлемом уровне. Методы никого не волновали. Правила, запреты, указующие телеграммы доходили к исполнителю в форме наказуемых последствий и были заведомо адресованы нарушителю, а не профессионалу. Человек опасной профессии этого не приемлет, ибо себя, как профессионал, он ставит выше контролера. Министерство только и делало, что издавало новые приказы, изменения и дополнения к летным документам. Просто чудо, что они до сих пор не обошли все кругом и не пришли туда, откуда вышли. Тогда на этот счет ходила байка: «Американская разведка выкрала наше Руководство по летной эксплуатации самолета Ан-2. Читают, а как летать, не поймут. Оказывается, они не успели выкрасть последние изменения и дополнения к нему!». В античную эпоху на Капитолийском холме в Риме был воздвигнут и стоит до сего времени Табулярий, где на бронзовых табличках раз и навсегда были начертаны законы и директивы республики. И тот из сенаторов, кто пытался изменить закон, должен был выходить с веревкой на шее, чтобы, если это изменение не будет принято, быть удавленным тут же, на месте. А граждане Римской республики славились не богатством, а делами на пользу Отечества. И, хотя на подготовку командира с налетом в пятнадцать тысяч часов были затрачены эшелоны авиационного топлива, его пороли, как Сидорову козу, за каждую мелочь. Причины инцидентов квалифицировались как отсутствие дисциплины, знаний у экипажа, а не как умение пользоваться этими знаниями, и часто оказывались ложными. Дисциплинарный Устав работников гражданской авиации работал на полную катушку. За серьезный прокол в работе летчик мог лишиться даже части летной пенсии. «Кто видел небо наяву, не на конфетных фантиках, кого пороли и секут — тому не до романтики», — острили летчики.
Встреча с НЛО
Тренировка с правого пилотского сиденья, штамп инструктора в пилотском свидетельстве и первое задание: провозка экипажа на Владивосток. Вылет под вечер. Чистое небо. Солнце уже развернулось на запад. Набрали свой эшелон, все спокойно, и я решил выйти в пассажирский салон, посмотреть, как чувствуют себя наши пассажиры, проверить обстановку и работу бригады бортпроводников.
В первом салоне меня сразу же ухватил за руку пассажир, сидящий слева по полету. Я, как и положено, представился и спросил о его самочувствии. Но он, указывая рукой в сторону иллюминатора, попросил меня что-то объяснить. Ничего не подозревая, я наклонился и взглянул туда, куда показывал беспокойный пассажир. В ясном небе, точно под прямым углом к полету нашего самолета со стороны Мурманска, на нашей высоте, я увидел яркий серебристый шар с четко обозначенными границами. Первая мысль — сбившаяся с траектории баллистическая ракета, направляющаяся на наш самолет. Не дав объяснений любознательному пассажиру, я быстро вернулся в пилотскую кабину. Все, что я увидел, — это развернутые влево головы членов экипажа. В кабине стояла полная тишина. Быстро заняв свое правое кресло и, моментально вспомнив действия военного летчика, атакуемого ракетой под девяносто градусов к направлению полета, я выключил автопилот и приготовился к маневрированию. «Ракета» относительно нашего курса шла с небольшим углом упреждения. «Все по науке», — прикинул я. Докладываю на землю. Диспетчер нехотя отвечает, что по локатору ничего не видит и никаких предупреждений от военного сектора управления воздушным движением не получал. Вот тебе на! Разворачиваю резиновый тубус мощного самолетного радиолокатора «Гроза» на увеличивающуюся в размерах цель — пустота. То ли объект очень далеко, и наш мощный локатор, способный различать объекты на расстоянии около трехсот километров, его еще не видит, тогда каких же он огромных размеров, то ли этот объект имеет радиолокационную защиту. В 1976 году технология радиолокационной защиты «Стелс», которой позже будут покрыты самолеты, еще только разрабатывалась в недрах наших и американских секретных конструкторских бюро. По мере приближения ракеты командир корабля начинает проявлять нервозность и постоянно запрашивает диспетчера службы управления воздушным движением. Самолет вот-вот выйдет из зоны ответственности Ленинграда. По второй радиостанции штурман уже установил связь с диспетчером Кирова.
По визуальным оценкам экипажа, где-то на расстоянии около тридцати километров от нашего самолета серебристый шар начинает медленно разворачиваться параллельно курсу нашего самолета и, обгоняя нас, превращается в плоскую тарелку. Вогнутая сторона тарелки, теперь обращенная к солнцу, черного цвета. По всему контуру тарелки, как из сопел реактивных двигателей самолета, тянутся около сорока белых шлейфов выхлопных газов. Вопреки всем законам аэродинамики — плашмя к набегающему потоку воздуха — тарелка продолжает движение с двойной скоростью относительно скорости нашего самолета и удаляется вперед и чуть выше нас параллельно трассе. Все смотрят, как это НЛО медленно исчезает вдали. По рации слышим, как экипажи, идущие по трассе впереди нас, запрашивают диспетчера об обгоняющем их объекте. Никто не видит его на своих радиолокаторах. После прохода НЛО вся земная поверхность севернее трассы на многие километры приобрела яркий зеленый оттенок. То, что это было НЛО, никто из экипажа уже не сомневался. Жаль, что ни у кого не было с собой фотоаппарата — съемка в воздухе запрещалась. От вопросов ошеломленных пассажиров не было спасу до конца полета, пока их вместе с самолетом мы не передали следующему эстафетному экипажу.
Пилот первого класса, командир корабля Борис Николаевич Асташенко, с которым мы познакомились во время учебы на курсах полевых экспертов ИКАО при Академии, имел опыт полетов через «лужу» в Америку. Он рассказал нам, как в районе Саратова лично видел в ясную погоду огромный, величиной с айсберг, кристалл, висящий прямо на трассе полета. Диспетчер районного центра, обеспечивающий этот полет, на своем локаторе тоже видел это препятствие и разрешил проходящим его зону экипажам обход стороной. Что это было? Они не могли объяснить. Ни в каких срочных сообщениях и анализах по безопасности полетов это не было отражено.
Еще на Ил-14, и тоже в районе Саратова, однажды ночью наш экипаж видел, как во весь горизонт медленно встала и, продержавшись несколько минут, также медленно погасла багровая «луна». Словно кто-то решил подсветить Землю с обратной стороны.
Летчики гражданской авиации, как лунные стада, круглосуточно бороздят просторы Пятого океана и являются невольными свидетелями, а иногда и жертвами всевозможных катаклизмов, происходящих на земле и в воздухе: сильнейших струйных течений воздуха, при пересечении которых самолеты выходили на «срывные» режимы, извержений вулканов, землетрясений, пересечений линий разломов земной коры, с которыми связано возникновение не только различных заболеваний, но и функциональных расстройств, уменьшающих сопротивляемость организма человека.
Командир корабля Ту-134 Валерий Исаев, пересекая зону разлома земной коры над Уралом, над грозовым фронтом на большой высоте видел, как огромной мощности молнии, вырываясь из облачности, выстреливали вопреки всем законам физики не вниз, на землю, а вверх. Геофизики, создавая свои карты геопатогенных зон, отмечали, что если шоссе пересекает линию разлома, то в этом месте дорожно-транспортных происшествий происходит гораздо больше, чем по всей линии трассы (мой коллега также отмечал это на своей практике). А если воздушные суда за один рейс по нашей необъятной стране и за рубежом пересекают несколько таких зон, то еще неизвестно, где надо искать причины необъяснимого сбоя работы электронных и других систем авиалайнеров и неадекватных действий экипажей.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|