Действие незаурядной духовной силы. Цивилизация, культура и образование

6. Вторжение духовной силы, исходящее из ее глубины и полноты, в ход мировых событий есть подлинное творящее начало в том скрытом и как бы таинственном поступательном развитии человечества, о котором я говорил выше, противопоставляя его развитию явному, скрепленному видимыми причинно-следственными связями. Исклю­чительная самобытность духа, раздвигающая наши представления о человеческом интеллекте, выступает всегда неожиданно и в самой глубине своего действия необъяснимо. Ее отличает то, что все ее создания становятся не просто фундаментом, на котором можно продолжать строительство, но несут в себе еще и породившее их вдохновение. Они сеют вокруг себя жизнь, потому что сами выраста­ют из полноты жизни. Творящая сила, породившая их, действует со всей напряженностью и в полном внутреннем единстве, но вместе с тем и поистине творчески, то есть воспринимая собственную порож­дающую способность как для себя самой необъяснимую природу; здесь не просто случайно улавливается что-то новое и не просто рас­ширяется круг уже известного. Таково возникновение египетского пластического искусства, которому удалось создать облик человека из органического средоточия его пропорций и произведения которого были поэтому впервые отмечены печатью подлинного искусства. Столь же непредвиденным образом индийская поэзия и философия, с одной стороны, и классическая античность — с другой, обнаружи­ли при всем их близком родстве различие в своем характере; а в классической античности почти столь же различными оказались гре­ческий и римский образ мысли и способ художественного изображе­ния. Таким же образом в более позднее время основы современной нам культуры и образованности сложились на почве романской поэ­зии и той духовной жизни, которая с закатом латинского языка внезапно развилась на европейском Западе, обретшем самостоятель­ность. Где подобных явлений не происходило или где они были за­давлены неблагоприятными обстоятельствами, там благороднейшие порывы, однажды стесненные в своем естественном развитии, уже не в силах были снова создать ничего великого, как мы это видим на примере греческого языка и огромного древнегреческого художе­ственного наследия, увядших в Греции после того, как она не по своей воле на долгие века погрузилась в варварство. Прежняя фор-

ма языка в подобных условиях дробится и смешивается с чужерод­ными элементами, ее природный организм распадается, а теснящие его силы не могут направить его но пути перестройки и вдохнуть в него новое зажигающее жизненное начало.

Объясняя подобные феномены, можно указывать на благоприят­ные и противодействующие, ускоряющие и замедляющие обстоятель­ства. Человек всегда опирается на то, что уже есть в наличии. Взяв любую идею, чье открытие или осуществление придает человеческим порывам новый размах, вдумчивое и кропотливое исследование спо­собно показать, что она уже и раньше, постепенно укореняясь, при­сутствовала в умах. Но если индивиду или народу не хватает живи­тельных способностей гения, то жар этих мерцающих углей никогда не разгорится ярким пламенем. Как ни мешает непостижимая природа творческих сил заглянуть в их существо, мы все-таки можем понять, что господствующую роль здесь всегда играет способность овладеть изнутри всяким заданным материалом, превратить его в идею или подчинить его идее. Уже на самых ранних стадиях своего развития человек выходит за пределы текущего момента и не успокаивается на чисто чувственных наслаждениях. У самых неразвитых племен­ных орд мы находим не только любовь к нарядам, пляске, музыке и пению, но и предощущения загробного будущего, связанные с этим надежды и заботы, предания и сказки, уходящие обычно в глубь времен вплоть до эпохи возникновения человека и места его обита­ния. Чем сильней и ярче самодеятельная духовная сила, следуя собственным законам и формам созерцания, проливает свой свет на этот мир прошедшего и будущего, каким человек обволакивает не­посредственный момент своего существования, тем чище и вместе с тем разнообразнее формируется вся масса человеческих представ­лений. Так возникают наука и искусство, и постоянной целью про­грессивного саморазвития человечества становится слияние того, что самодеятельно порождено им изнутри, с внешней данностью, при­чем и то и другое должно быть взято в своей чистоте и полноте и под­чинено такому порядку, какого требует по своей природе каждое человеческое стремление.

И все-таки, изобразив здесь духовную индивидуальность как нечто выдающееся и исключительное, мы вместе с тем можем и долж­ны рассматривать ее, даже когда она достигает высшей ступени, как известное ограничение общей природы, как определенный путь, на который так или иначе вынужден вступить человек, ведь любое своеобразие может стать таковым только благодаря перевесу како­го-то одного, а значит, исключающего все прочие начала. Но именно благодаря такой концентрации сила возрастает и напрягается, а ис­ключение всех других возможностей может руководствоваться прин­ципом цельности таким образом, что несколько самобытных инди­видуальностей потом опять образуют единство. На этом покоится в своих сокровеннейших основах всякое возвышенное единение людей в дружбе, «любви или великодушном сотрудничестве, посвя­щенном благу родины и человечества. Не вдаваясь в дальнейшее рас­смотрение того, каким образом именно ограничение, присущее ин-

дивидуальности, открывает человеку единственно возможный для него путь неуклонного приближения к недостижимой целостности, я удовлетворяюсь здесь лишь указанием на то, что сила, делающая человека действительно человеком и являющаяся поэтому простой дефиницией его сущности, соприкасаясь с миром,— действуя, так сказать, в недрах вегетативной жизни человеческого рода, раз­вертывающейся как бы механически по заданной колее,— обнаружи­вает¹ себя в отдельных проявлениях, а свои многообразные стрем­ления— в новых формах, расширяющих ее смысл. Одной из та­ких новых форм в математической сфере человеческого духа было, например, изобретение алгебры, и подобные примеры можно указать в каждой науке и в каждом искусстве. Ниже мы будем с большей детальностью отыскивать их в сфере языка.

Действие незаурядной духовной силы не ограничивается областью мысли и художественного изображения, оно совершенно исключи­тельным образом сказывается на формировании характера. В самом деле, то, что исходит от цельности человеческого духа, не удовлетво­ряется, ничем, пока не возвратится снова к цельности, и характер, то есть вся совокупность внутреннего опыта, чувственности и душев­ного настроя, пронизывающая своими лучами внешний мир и свя­занная с ним через внешний опыт и ощущение, должен становиться все более явственным откровением всей полноты человеческой при­роды по мере того, как усиливается влияние пронизывающих его единичных устремлений. Именно в этой возрастающей близости меж­ду характером и человеческой природой вообще источник его обще­значимой действенности, всего более способной возвысить человече­ский род до его наивысшего достоинства. И именно язык, это средо­стение, в котором, сообщая друг другу свои внешние замыслы и вну­тренние переживания, сближаются разнообразнейшие индиви­дуальности, состоит с характером в теснейшем и оживленнейшем взаимодействии. Души самые могучие и всего легче ранимые, самые глубокие и самые богатые в своей внутренней жизни, насыщают язык своей силой и нежностью, глубиной и сердечностью, и он возвращает из своего лона родственные звучания, способные воссоздавать в других те же настроения. Облагораживаясь и утончаясь, характер выравнивает и объединяет разрозненные стороны человеческого духа, придавая им, подобно тому как это делает изобразительное искусство, цельный образ, предстающий уму законченным единством и вмес­те с тем каждый раз все яснее вырисовывающийся из сокровенной глубины всеми своими чертами. И именно языку с его тонкой гар­монией, в деталях часто неуловимой, но пронизывающей собою всю его удивительную символическую ткань, дано воплотить в себе этот цельный образ. Действие сформировавшегося характера, правда, несравненно трудней оценить, чем плоды чисто интеллектуальных достижений, потому что оно опирается на те загадочные влияния, которые связывают одно поколение с другим.

7. Итак, в поступательном движении человеческого рода многие успехи достигаются только благодаря тому, что незаурядная сила неожиданно взлетает к новым вершинам, и в таких случаях вместо

привычных причинно-следственных объяснений мы должны допус­тить принцип внутренней силы, которая ищет себе соответствующего выражения. Вообще все духовные сдвиги могут совершаться лишь как проявления внутренней силы, и поэтому их причина всегда не­видима и ввиду своей спонтанности необъяснима. Впрочем, когда эта внутренняя сила внезапно и сама собой прорывается к могу­чему творчеству, которое никак не вытекает из предшествующего развития, возможность каких бы то ни было объяснений пресекает­ся сама собой. Хочу довести эти положения до убедительной яснос­ти, потому что для нас очень важно их практическое применение. В самом деле, отсюда следует, что, когда мы наблюдаем выдающиеся проявления единонаправленной воли, нам нет никакой необходимос­ти предполагать здесь действие постепенного прогресса, если того не требуют неопровержимые факты, потому что вообще всякий зна­чительный рост, скорее всего, восходит к самобытной творящей силе. Примером может служить строй китайского языка по сравнению с санскритом. Пожалуй, здесь тоже можно вообразить какой-то посте­пенный переход от одного к другому. Но если мы по-настоящему прочувствуем существо языка вообще и этих двух языков в частности, если проникнем вплоть до точки сплавления мысли со звуком в том и другом языке, то обнаружим, что в них действуют изнутри разные творческие начала. Тогда, отказавшись от гипотезы о постепенном развитии одного языка из другого, мы должны будем приписать каж­дому из них свой источник в душе народа, а ступенями более или менее удачного языкового строя считать их лишь внутри всеобщего движения языкового развития, то есть с точки зрения близости к идеалу. Пренебрегая описанным здесь строгим отмежеванием зако­номерного, постепенного движения от непредсказуемого, непосред­ственно творческого поступательного движения человеческого духа, исследователь, по сути дела, совершенно изгоняет из исторического процесса фактор гениальности, проявляемой в отдельные моменты как народами, так и индивидами.

Существует также опасность неправильной оценки разных состо­яний человеческого общества. Цивилизации и культуре часто при­писывают то, что никак не может быть их порождением, но произво­дится силой, которой они сами обязаны своим существованием. Очень распространено представление, что своими достоинствами и своим развитием языки обязаны цивилизации и культуре, как если бы дело шло только о различии языков высокоразвитых и малораз­витых народов. Но если справиться у истории, то подобная власть цивилизации н культуры над языком никоим образом не подтвердит­ся. Ява несомненно получила от Индии более высокую цивилиза­цию и культуру, причем то и другое в значительной степени, однако туземный язык не изменил от этого свою менее совершенную форму, мало отвечающую потребностям мысли; наоборот, он лишил несрав­ненно более благородный санскрит его формы, навязав ему свою. Да и сама Индия, какою бы ранней и независимой от чуждых влия­ний ни была ее цивилизация, обязана своим языком не этой послед­ней — жизненное начало индийского языка, коренящееся в самом

верном языковом чувстве, как и сама индийская цивилизация, про-истекает из гениальной духовной направленности народа. Не слу­чайно язык и цивилизация вовсе не всегда находятся в одинаковом соотношении друг с другом. Перу, какую бы ветвь его учреждений при инках ни рассматривать, было, пожалуй, самой цивилизован­ной страной в Америке; но ни один знаток языков никогда не ста­нет приписывать общеперуанскому языку, который перуанцы пыта­лись распространить путем войн и покорения земель, такого же преимущества перед другими языками новой части света. По моему убеждению, этот язык заметно уступает многим, и прежде всего мек­сиканскому. С другой стороны, так называемые примитивные и не­культурные языки могут иметь в своем устройстве выдающиеся до­стоинства, и действительно имеют их, и не будет ничего удивитель­ного, если окажется, что они превосходят в этом отношении языки более культурных народов. Краткое сравнение бирманского, в кото­рый пали бесспорно внес струю индийской культуры, с языком де-лаварских индейцев, не говоря уже о мексиканском, способно из­гнать всякие сомнения в превосходстве двух последних.

Вопрос достаточно важен, чтобы разобрать его подробнее, исхо­дя из его внутренних оснований. В той мере, в какой цивилизация и культура приносят извне или развертывают из глубин народной жизни прежде неизвестные понятия, мнение о зависимости языка от культуры безусловно верно.

Потребность в понятии и обусловленное этим стремление к его уяснению должны предшествовать слову, которое есть выражение полной ясности понятия. Но если исходить только из этого взгляда и различия и преимущества отдельных языков искать только на этом пути, то можно впасть в роковую ошибку и не постичь истинной сущности языка. Неправильна и сама по себе попытка определять круг понятий данного народа в данный период его истории, исходя из его словаря. Не говоря уже о неполноте и случайности состава тех словарей неевропейских народов, которыми мы располагаем, мы обнаруживаем, что большое количество понятий, особенно нема­териального характера, которые обычно охотно принимаются в рас­чет при подобных сопоставлениях, может выражаться посредством необычных, а потому не замечаемых нами метафор или же описа-тельно. Но, кроме того,— и это более решающее обстоятельство — в кругу понятий в языке каждого, даже нецивилизованного, народа наличествует некая совокупность идей, соответствующая безгра­ничным возможностям способности человека к развитию и отсюда без всякой помощи извне можно черпать все, в чем испытывает по-требность человек, то есть любые понятия, которые входят в объем человеческой мысли. В связи с этим нельзя называть чуждым для языка то, что хотя бы в начальном состоянии обнаруживается в его недрах. Фактическим подтверждением этого служат языки неразви­тых народов, которые, подобно филиппинским и американским язы­кам, уже давно обрабатываются миссионерами. В них без исполь­зования чужих выражений находят обозначение даже чрезвычайно абстрактные понятия. Было бы, впрочем, интересно выяснить, как

понимают сами местные жители эти слова. Поскольку эти слова образованы из элементов их же языка, то они обязательно должны быть связаны между собой какой-то смысловой общностью.

Но главная ошибка тех, кто придерживается высказанной точки
зрения, заключается в том, что они представляют себе язык в виде
некоей области, пространства которой постепенно расширяются
как бы путем своеобразных, чисто внешних завоеваний; тем самым
упускаются из виду подлинная природа языка и его существенные
особенности. Дело вовсе не в том, какое количество понятий обозна-­
чает язык своими словами. Это происходит само собой, если только
язык следует тем путем, какой определила для него природа, и не
с этой стороны о нем надо прежде всего судить. Главное воздействие
языка на человека обусловливается его мыслящей и в мышлении
творящей силой; эта деятельность имманентна и конструктивна для
языка.

Помогает ли язык прояснению и правильному упорядочению понятий или нагромождает трудности на этом пути? В какой мере он сохраняет в представлениях, почерпнутых из наблюдений, присущую им чувственную образность? Насколько гармонично и умиротворя­юще, насколько энергически и возвышающе благозвучие его тонов воздействует на чувство и мысль? Способность этими и многими дру­гими способами придать особое расположение всему строю мысли и чувств составляет подлинное достоинство языка и определяет его влияние на духовное развитие. А эта способность в свою очередь опи­рается на всю совокупность исконно заложенных в языке начал, на органичность его строя, на развитость его индивидуальной формы. Поздние плоды цивилизации и культуры тоже не проходят для языка бесследно: привлекаемый для выражения обогатившихся и облаго­роженных идей, он обретает отчетливость и точность выражений, образность высветляется работой воображения, поднявшегося на более высокую ступень, а благозвучие выигрывает от разборчивости и придирчивых требований утонченного слуха. Но все эти успехи языка на высоких ступенях его развития возможны только внутри границ, очерченных изначально присущими ему задатками. Народ может и несовершенный язык сделать инструментом порождения таких идей, к каким первоначально не было никаких исходных импульсов, но народ не в силах устранить когда-то глубоко укоренив­шихся в языке внутренних ограничений: Здесь и самое высокое про­свещение не дает плодов. Даже все то, что привносят извне последую­щие эпохи, исконный язык приспосабливает к себе и модифицирует по собственным законам.

С точки зрения внутреннего достоинства духа цивилизацию и культуру нельзя считать вершиной всего, до чего может подняться человеческая духовность. Мы видим, что обе они разрослись в но­вейшее время до высшего предела, до величайшей общезначимости. А наблюдаем ли мы теперь столь же частые и мощные, не говорю уж — более высокие проявления внутренней человеческой природы, какие были присущи некоторым эпохам античности? Это мы едва ли решимся утверждать с той же уверенностью, с какой говорим об

успехах цивилизации; и еще меньше оснований считать, что взлеты гениальности чаще всего бывали у народов, которым цивилизация и культура больше всего обязаны своим распространением.

Цивилизация есть очеловечение народов в их внешних учрежде­ниях, обычаях и в относящейся сюда части внутреннего духовного склада. Культура к этому облагороженному состоянию добавляет науку и искусство. Но когда, не пользуясь заимствованиями из ла­тыни, мы говорим об образовании, то подразумеваем нечто более высо­кое и вместе с тем более интимное, а именно строй мысли, который, питаясь знанием и пониманием всех доступных человеку интеллекту­альных и нравственных устремлений, гармонически преображает восприятие и характер отдельной личности или целого народа.

Цивилизация может вырасти из недр народа, и тогда она свиде­тельствует о духовном подъеме, который, как мы говорили выше, не всегда поддается объяснению. Когда ее насаждают в той или иной стране извне, она распространяется быстрее, чем исконная, может более свободно проникать во все разветвления общественного орга­низма, но будет с меньшей интенсивностью оказывать воздействие на дух и характер. Новейшему времени дарована прекрасная привилегия нести цивилизацию в отдаленнейшие части земли, сочетая эту рабо­ту со всеми своими начинаниями и затрачивая на нее силы и средства даже тогда, когда не ставятся другие цели. Это торжество всечелове­ческого начала есть шаг вперед, на который впервые по-настоящему отважилось только наше время, и все великие открытия последних столетий служат осуществлению гуманной идеи единого человечест­ва. Колонии греков и римлян были в этом отношении гораздо менее действенными. Дело, конечно, в том, что у древних не было такого множества внешних средств сообщения, какими обладаем мы, и не было столь развитой цивилизации. Недоставало им и того внутрен­него Начала, которое только и было способно наполнить истинной жизнью идеал всечеловечества. Они обладали ясным понятием высо­ты и благородства человеческой индивидуальности, и это понятие глубоко внедрилось в их чувственность и строй ума; но в их сознании так и не укоренилась идея уважения к человеку просто за то, что он человек, не говоря уж о понимании вытекающих отсюда прав и обя­занностей. Этот важный момент человеческой нравственности остался чужд ходу их сугубо национального развития. Даже основывая ко­лонии, они не столько смешивались с коренным населением, сколько просто вытесняли его из своих пределов; зато переселившиеся части их народностей по-разному формировались в изменившемся окруже­нии, и, как мы видим на примере великой Греции, Сицилии и Иберии, в отдаленных краях возникали национальные образования, новые по характеру, политическому укладу и интеллектуальному развитию. Индийцы совершенно исключительным образом умели разжечь и обогатить духовные силы народов, с которыми вступали в общение. Индийский архипелаг, особенно Ява, показывает нам замечательное тому свидетельство: наталкиваясь на следы индийского влияния, мы обычно видим здесь, что местная стихия овладела индийским эле­ментом и продолжала строить на нем что-то новое свое. Вместе с более

5У

совершенными внешними учреждениями, вместе с большим богатст-_;
вом средств для утонченного наслаждения жизнью, вместе со своими
искусством и наукой индийские колонисты несли в чужие страны и
животворное веяние духа, благодаря окрыляющей силе которого все
это некогда сложилось и у них самих. Отдельные социальные пред­-
приятия у древних еще не были так дифференцированы, как у нас;
древние в гораздо меньшей мере, чем мы, умели передавать свои до-­
стижения в отрыве от породившего их духа. Теперь у нас все обстоит
совершенно по-другому, и та власть, которой обладает над нами нами
же созданная цивилизация, все определенней толкает нас в направ-­
лении универсализма, народы под нашим влиянием приобретают на-­
много более единообразный облик, и формирование оригинальной на-­
циональной самобытности удушается в зародыше даже там, где оно,
пожалуй, могло бы иметь место.

Ч '»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: