Звуковая система языков. Распределение звуков между понятиями

17. Под словами следует понимать знаки отдельных понятий. Слог образует звуковое единство, но становится словом только тогда, когда получает значение, для чего часто необходимо соединение нескольких слогов. Таким образом, в слове всегда наличествует двоякое единство — звука и понятия. Посредством этого слова превращаются в подлинные элементы речи, поскольку слоги, ли­шенные значения, нельзя назвать таковыми. Если язык представлять в виде особого и объективировавшегося самого по себе мира, кото­рый человек создает из впечатлений, получаемых от внешней дейст­вительности, то слова образуют в этом мире отдельные предметы, отличающиеся индивидуальным характером также и в отношении формы. Речь течет непрерывным потоком, и говорящий, прежде чем задуматься над языком, имеет дело только с совокупностью под­лежащих выражению мыслей. Нельзя себе представить, чтобы со­здание языка начиналось с обозначения словами предметов, а за­тем уже происходило соединение слов. В действительности речь строится не из предшествующих ей слов, а, наоборот, слова возни­кают из речи. Но слова оказывается возможным выделить уже в самой грубой и неупорядоченной речи, так как словообразование составляет существенную потребность речи. Слово образует гра­ницу, вплоть до которой язык в своем созидательном процессе дейст­вует самостоятельно. Простое слово подобно совершенному и воз­никшему из языка цветку. Словом язык завершает свое созидание. Для предложения и речи язык устанавливает только регулирующие схемы, предоставляя их индивидуальное оформление произволу говорящего. Хотя слова даже в речи часто выступают изолирован­но, однако правильное их извлечение из речевого континуума под силу лишь остроте развитого языкового чутья; это именно тот момент, в котором явственно обнаруживаются все преимущества и изъяны отдельных языков.

Поскольку слова всегда противопоставлены понятиям, вполне естественно обозначать родственные понятия при помощи родствен­ных звуков. Если человек более или менее отчетливо воспринимает разумом истоки производности понятий, то им должны соответство­вать и истоки производности в звуках, с тем чтобы не нарушать

родства понятий и звуков. Звуковое родство, которое, однако, не должно приводить к обезличенности звуков, проявляется лишь в том, что одна часть слова подвергается изменениям согласно опре­деленным правилам, тогда как другая часть остается либо совершен­но неизменной, либо изменяется настолько незначительно, что ее легко можно распознать. Такие устойчивые части слов и словоформ называются корневыми, а в том случае, когда они представляются в самостоятельном виде,— корнями языка. В одних языках корни изредка появляются в самостоятельной форме в связной речи, дру­гие языки вообще этого не допускают. При строгом разграничении понятий оказывается, что последний случай является единственно возможным. Войдя в состав речи, корни и в сознании принимают ту категорию, которая соответствует характеру их связи, и, следова­тельно, перестают содержать одно только обнаженное и бесформенное корневое понятие. С другой стороны, корни нельзя рассматривать во всех без исключения языках только как продукт чистой рефлексии и результат анализа слов, то есть представлять их лишь как резуль­тат работы грамматистов. В языках с определенными законами деривации, использующими большое количество разнообразных звуков и выражений, корневые звуки должны легко отыскиваться в памяти и воображении говорящих как действительно изначально присущие, а при многократном их употреблении с разнообразней­шими понятийными оттенками — как общезначимые. Если, обла­дая такими качествами, звуки глубоко запечатлеваются в сознании, то они легко и без изменений войдут в связную речь и в виде под­линных словоформ станут достоянием языка. Но и в древнейшую эпоху, в период обретения формы, звуки могли употребляться в виде корней и, следовательно, предшествовали деривации и представ­ляли собой фрагменты развившегося впоследствии и принявшего новый облик языка. Таким образом, можно было бы объяснить, почему, например, в санскрите, если проследить это по известным нам текстам, в речи обычно употребляются в безаффиксальном виде только немногие корни. Дело в том, что и эти стороны языка, ес­тественно, подвержены случайности; и когда индийские грамматисты пишут, что любой из приведенных ими корней может употребляться в таком виде, то здесь мы наблюдаем не действительный факт языка, а скорее навязанный ему произвольно закон. По-видимому, также и при перечислении форм грамматисты не просто собирали самые употребительные из них, но старались снабдить каждый корень всеми формами. На эту систему обобщений следует обращать особое внимание и при изучении других частей санскритской грамматики. Индийских грамматистов занимало преимущественно перечисление корней, и систематический перечень этих корней, без сомнения, создан ими 1. Вместе с тем встречаются языки, по существу не имею-

¹ Этим, кстати, объясняется, почему в формах санскритских корней не учте-

ны законы благозвучия. Дошедшие до нас списки корней во всех своих чертах

отражают работу грамматистов, и целый ряд корней обязан своим существова-

ием их абстрактным рассуждениям. Замечательные исследования Потта

("Этимологические исследования", 1833) уже очень многое прояснили в этой об-

щие корней в нашем понимании, так как в них отсутствуют законы деривации и изменение звуковых форм простейших звукосочетаний. В таких языках, как, например, китайский, слова и корни совпа­дают, поскольку слова в нем не разделяются на формы и не расши­ряют своих границ, то есть язык этот имеет только корни.

Можно было бы предположить, что из подобных языков возник­ли другие, допускающие звуковую модификацию слов, так что чис­тые корни языков второго типа составляют словарный запас более древних, полностью или частично вышедших из речевого употребле­ния, языков. Но это всего лишь возможность: происходило ли нечто подобное с каким-либо языком, в состоянии подтвердить или опро­вергнуть лишь историческое исследование.

Продвигаясь от сложного к более простому, мы в данном слу­чае отделили слова от корней; можно пойти в обратном направлении и отделить слова от подлинных грамматических форм. Чтобы войти , в состав речи, слова должны выражать различные состояния, и обозначение этих состояний происходит с помощью средств самих слов. Таким образом, возникает третья, как правило распространен­ная, звуковая форма. Если предложенное нами разделение прово­дится в языке четко и последовательно, то слова не могут избежать обозначения таких состояний, а поскольку состояния эти обозна­чаются при помощи звуковых различий, слова не могут включиться в речь без всякого изменения; в лучшем случае они проникают в речь как элементы других, несущих на себе эти обозначения слов. Когда подобное явление происходит в языке, такие слова получают название слов-основ. Язык располагает в этом случае, звуковой формой, развертывающейся на трех различных стадиях; наступает такое состояние, когда звуковая система языка достигает макси­мального объема.

18. Достоинства языка с точки зрения его звуковой системы, помимо точного устройства органов речи и слуха и помимо стремле­ния придать звуку наибольшее разнообразие и совершенство, осо­бенным образом основаны на отношении звука и значения. Представ­ление внешних предметов, воздействующих одновременно на все наши органы чувств, и внутренних движений души при помощи одних слуховых впечатлений есть операция, не поддающаяся под­робному исчерпывающему объяснению. Кажется совершенно оче­видным, что существует связь между звуком и его значением; но характер этой связи редко удается описать достаточно полно, часто о нем можно лишь догадываться, а в большинстве случаев мы не имеем о нем никакого представления. Не имея возможности рас­смотреть сложные слова, мы остановимся подробней на простых словах и обнаружим три причины, в связи с которыми определенные звуки связаны с определенными понятиями, хотя причины эти как можно убедиться на практике, далеко не единственные. Исходя из этого, можно различать три способа обозначения понятий:

ласти, и имеются все основания ожидать от продолжения этих исследований зна­чительно большего.

1. Первый способ заключается в непосредственном подражании,
когда звук, издаваемый предметом, имитируется в слове настолько,
насколько членораздельные звуки в состоянии передать нечлено­
раздельные. Этот способ обозначения как бы живописный: подобно
картине, изображающей зрительный образ предмета, язык воссозда­
ет его слуховой образ. Подражать при этом всегда приходится не­
членораздельным звукам, поэтому артикуляция как бы вступает
в противоречие со способом обозначения понятий, и в зависимости
от того, насколько энергично вмешивается в этот спор природа ар­
тикуляции, в звуке либо остается слишком много нечленораздель­
ного, либо же он изменяется до неузнаваемости. Поэтому, если
этот способ и находит какое-то применение в языке, то он всегда
не лишен некоторой грубости; он редко бывает представлен при на­
личии сильного и правильного языкового сознания и постепенно
утрачивается в ходе развития и совершенствования языка.

2. Второй способ основывается на подражании не непосредствен­
но звуку или предмету, а некоему внутреннему свойству присуще­
му им обоим. Можно назвать этот способ обозначения понятий
символическим, хотя понятие символа в языке, несомненно, шире.
Для обозначения предметов этот способ избирает звуки, которые
отчасти сами по себе, отчасти в сравнении с другими звуками рож­
дают для слуха образ, подобный тому, который возникает в глуби­
не души под впечатлением от предмета. Таковы, например, слова:
stehen, statig, starr ('стоять', 'постоянный', 'неподвижный'), вызы­
вающие ощущение стабильности; далее, санскритское li 'плавиться,
растекаться', пробуждающее мысль о текучести; nicht, nagen,
Neid ('не', 'глодать', 'зависть'), напоминающие быстрое и точное
отсечение. Таким образом, предметы, производящие сходные впе­
чатления, обозначаются преимущественно словами со сходными зву­
ками; ср. wehen, Wind, Wolke, wirren, Wunsch ('веять', 'ветер',
'облако', 'спутывать', 'желание'), в каждом из которых отзывается
неустойчивое, беспокойное, неясно предстающее перед органами
чувств движение, выражаемое звуком w, то есть более твердым ва­
риантом звука и, который уже сам по себе гулок и глух. Этот способ
обозначения, основанный на определенном значении, заключенном
в каждой отдельной букве и в целых разрядах букв, несомненно,
оказал огромное и, может быть, исключительное воздействие на
примитивные способы словообразования. Необходимым следствием
отсюда должно было быть определенное сходство обозначений во
всех языках человеческого рода, так как впечатления, производимые
предметами, связаны повсюду более или менее одинаково с одними
и теми же звуками. Многие из этих явлений еще и в настоящее время

можно обнаружить в различных языках, что вполне обоснованно не позволяет считать все встречающиеся сходства звуков и значе­ний проявлением общности происхождения. Но если считать, что здесь мы имеем не только принцип, ограничивающий установление исторических связей или предостерегающий против скороспелых выводов, но, напротив, конститутивный принцип, и что данный спо­соб обозначения в равной степени присущ всем языкам,, то это чре-

вато большими опасностямии может увести в сторону от правиль­ного пути. Помимо всего прочего, никак нельзя сказать определен­но, каковы в языках были изначальные звуки и изначальное значе­ние; а к этому-то и сводится вся проблема. Очень часто лишь из-за неправильного выговора или просто случайно вместо одной буквы употребляется другая, например n вместо l,d вместо г," и не всегда удается установить, в каких конкретных случаях это имело место. Поскольку один и тот же результат можно приписывать различным причинам, подобный способ объяснения не исключает весьма зна-чительной произвольности.

З. Третий способ строится на сходстве звуков в соответствии с
родством обозначаемых понятий. Словам со сходными значениями
присуще также сходство звуков, но при этом, в отличие от рассмот­
ренного ранее способа обозначения, не принимается во внимание
присущий самим этим звукам характер. Для того чтобы четко проя­
виться, этот третий способ предполагает наличие в звуковой систе-
ме словесных единств определенной протяженности или по меньшей
мере может получить широкое распространение только в подобной
системе. Этот способ, тем не менее, является наиболее плодотворным
из всех известных и позволяет с наибольшей ясностью выразить
результат работы мысли во всей его целостности при помощи такой
же целостности языка. Этот способ обозначения понятий, в котором
аналогия понятий и звуков в их собственных сферах проводится
так, что достигается их полная гармония, можно назвать аналоги-
ческим. *

Звуковая система языков. Обозначение общих отношений

19. Из всего многообразия феноменов, обозначаемых языком, вы­деляются два существенным образом отличающихся друг от друга класса: это, с одной стороны, отдельные предметы или понятия и, с другой стороны,— общие отношения, которые устанавливаются со многими из предметов или понятий, выделенных в первый класс, частично с целью обозначения новых предметов или. понятий, час­тично для поддержания связности речи. Общие отношения большей частью принадлежат непосредственно формам мышления, они выво­дятся из первоначального принципа и образуют закрытые системы. В рамках этих систем как отношения отдельных элементов между собой, так и их отношение к мыслительной форме, объединяющей все элементы в одну совокупность, определяются интеллектуальной необходимостью. Если язык обладает к тому же разветвленной зву­ковой системой, то понятия этого класса выступают в устойчивой аналогии со звуками. Из трех способов обозначения, перечисленных нами выше, применительно к данным отношениям в основном ис­пользуются символический и аналогический способы, что можно на самом деле наблюдать во многих языках. Если в арабском языке, например, весьма обычным способом образования собирательных

имен является вставка долгого гласного, то это значит, что собран­ное воедино множество символически выражается долготой звука. Это можно, однако, уже рассматривать как следствие более высоко­развитой артикуляционной способности. Некоторые менее развитые 'языки обозначают аналогичные явления при помощи настоящей паузы между слогами слова или способом, близким по характеру жесту, что придает данному выражению еще большую телесную наглядность¹. Аналогичный характер имеет прямое повторение одного и того же слога в различных целях, в частности также для обозначения множественности и для обозначения прошедшего вре­мени. Интересно наблюдать в санскрите, а также частично в язы­ках малайской семьи, как отличающиеся благородством строения языки, приспосабливая удвоение слогов к своей звуковой системе, преобразуют его по законам благозвучия, в результате чего обла­гораживается необработанное, связанное с символическим уподоб­лением звучание слов. Весьма искусно и рационально обозначение непереходных глаголов в арабском языке при помощи ослабленно­го, но вместе с тем отчетливо воспринимающегося звука i, противо­поставляющегося звуку а как показателю активных глаголов; в не­которых языках малайской семьи для этой цели употребляется глу­хой, идущий в некотором роде изнутри носовой звук. Носовому зву­ку в данном случае должен предшествовать гласный. Но выбор этого гласного опять-таки следует аналогии способа обозначения: за исключением редких случаев, когда, повинуясь власти звука над значением, этот гласный ассимилируется гласному следующего слога, перед m произносится глухой глубокий звук и. В результа­те добавляемый к слову слог um становится показателем непере­ходности.

Поскольку образование языка оказывается в данном случае всецело в области мысли, здесь замечательнейшим образом развива­ется еще один принцип более высокого порядка, а именно — чистое и, если будет позволено такое выражение, как бы голое артикуля­ционное сознание. Подобно тому как стремление придать звуку значение составляет природу членораздельного звука и его исклю­чительную сущность, это стремление воздействует теперь на опре­деленное значение. Определенность значения тем больше, чем де­ятельнее предстает перед духом область подлежащего обозначе­нию, создающегося самим духом,— пусть даже сознание не всегда может полностью охватить эту область. Поэтому языкотворчество наполняется здесь потребностью различать черты подобия и различия понятий путем отбора и классификации звуков. Чем определенней выражена мыслительная сторона обозначаемой области, тем в боль-.шей степени язык оказывается вынужденным следовать данному принципу. Установление полного и зримого господства этого прин­ципа свидетельствует о полной победе языкотворчества в этой сфере Деятельности. Если первым преимуществом народов с развитыми

Некоторые, особенно показательные примеры этого содержатся в моей работе „О возникновении грамматических форм".— „Труды Берлинской Акаде-

наук , 1822, 1823. „Историко-филологическая серия", с, 413.

языками является тонкое устройство органов речи и слуха, а также точное ощущение благозвучия, то второе преимущество заключается в силе и чистоте артикуляционного сознания. Важнейшей задачей языка поэтому является установление истинной связи звука и значения, с тем чтобы слух, воспринимающий речь, извлекал из звука только его значение и чтобы в связи с этим звук был опре­делен непосредственно для значения, и только для него. Это, естест­венно, предполагает четкое разграничение отношений, коль скоро мы ведем речь в основном о них, а также такую же четкость в оформ­лении звуков. Чем определенней звуки и чем меньше в них материального, тем резче они отличаются друг от друга. Благодаря гос­подству артикуляционного сознания восприимчивость и самостоя­тельная деятельность языкотворческой силы не просто укрепляют­ся, но также обретают единственно верную направленность. По­скольку, как я уже отметил выше (см. стр. 88), эта языкотворческая сила относится к отдельным элементам языка так, как будто ей ин­стинктивно была открыта вся ткань, нитями которой являются эти элементы, в данной сфере этот инстинкт ощутимо воздействует на силу и чистоту артикуляционного чувства.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: