Общий взгляд на поступательное развитие человечества

3. Вглядываясь в современное состояние политики, искусства и науки, мы обнаруживаем длинную цепь попеременно обусловлива­ющих друг друга причин и следствий, протянувшуюся через долгие столетия. Перебирая ее звенья, мы вскоре замечаем, что в ней дей­ствуют главным образом две разнородные стихии, которые не в рав-; ной мере поддаются исследованию. В самом деле, мы можем удовлет-

ворительно объяснять друг через друга какую-то определенную часть причин и следствий в их последовательном развертывании, но, как показывают любые попытки описать историю человеческой культу­ры, временами мы наталкиваемся как бы на узлы, упорно не дающие себя распутать. Дело все в той же духовной силе, которая не позволя­ет вникнуть в свою сущность и предугадать образ своих действий. Казалось бы, она неотделима от исторической традиции и окружаю­щих условий, но она же перерабатывает и формирует их с присущим ей своеобразием. Взяв любую великую индивидуальность любой эпо­хи, можно показать, что она возникла на почве всемирно-историче­ского развития и что эту почву шаг за шагом создала работа предше­ствующих эпох. Однако как именно эта индивидуальность придала своей исторически обусловленной и подготовленной деятельности не-; повторимый отпечаток, это можно, пожалуй, показать и если не опи­сать, то почувствовать, но вывести в свою очередь следствием из чего-то другого нельзя. Такова неотъемлемая и повсеместная черта всякой человеческой деятельности. Первоначально все в ней скры-то—чувство, порыв, мысль, решение, речь и поступок. Но, соп­рикасаясь с миром, внутреннее начало деятельно развертывает себя вовне и оставляет свой особенный след на всей прочей внутрен­ней и внешней деятельности. С течением времени появляются сред­ства для закрепления этих вначале незаметных влияний; все меньше работа протекших столетий» проходит впустую для потомков. Вот она область, которую исследователь может изучать шаг за шагом:' Но эта же область пронизана действием новых, не поддающихся уче­ту глубинных сил. Материальность первой из этих двух стихий может получить такой перевес, что начнет грозить подавлением энергии другой. Но без правильного отграничения и оценки обеих мы не сможем отдать должное самому высокому из того, что способна нам показать история всех времен.

Чем глубже проникаем мы в древние эпохи, тем, естественно, заметнее сокращается масса материала, передаваемого от поколения к поколению. Зато мы сталкиваемся тут с другим феноменом, пере­носящим исследователя до известной степени в новую область. Ис­торически достоверные фигуры, чьи внешние жизненные обстоятель­ства известны, встречаются нам все реже, теряют отчетливость; их судьбы, даже их имена расплываются в неопределенности, и стано­вится неясно', только ли ими создано то, что им приписывают, или одно имя объединяет творения многих. Личности как бы исчезают, переходя в разряд туманных образов. Таковы Орфей и Гомер в Гре­ции, Ману, Вьяса, Вальмики в Индии и другие громкие имена древ-. ности. Но четкая индивидуальность стирается еще больше, если мы шагнем глубже в предысторию. Такую отточенную речь, как гоме­ровская, песенные волны должны были вынашивать уже давно, на протяжении целых эпох, от которых нам не осталось никаких изве­стий. Еще яснее это можно было бы пронаблюдать на первоначальной форме языков. Язык тесно переплетен с духовным развитием чело­вечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального про­гресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры. Но

есть такая древность, в которой мы не видим на месте культуры ниче­го, кроме языка, и вместо того чтобы просто сопутствовать духовно­му развитию, он целиком замещает его. Конечно, язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов. Ему присуще. очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятель­ное начало (Selbstthatigkeit), и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как они его построили. И все же язы­ки, по-видимому, всегда развиваются одновременно с расцветом народов — их носителей, сотканы из их духовной самобытности, на­кладывающей на языки некоторые ограничения. Когда мы говорим, что язык самодеятелен, самосоздан и божественно свободен, а языки скованы и зависимы от народов, которым принадлежат, то это не пустая игра слов. В самом деле, все частные языки стеснены опреде­ленными рамками 1. В изначально свободном потоке речи и пения язык складывался в меру воодушевления, свободы и мощи совокуп­но действующих духовных сил. Это воодушевление должно было охватывать всех индивидов сразу, каждый здесь нуждался в поддерж­ке других — ведь всякое вдохновение разгорается только в опоре на уверенность, что тебя понимают и чувствуют. Нам приоткрывают­ся здесь, пусть крайне туманно и мерцающе, очертания той эпохи, когда индивиды растворены для нас в народной массе и единствен­ным произведением интеллектуальной творческой силы предстает непосредственно сам язык.

4. При всяком обозрении всемирной истории выявляется какое-то движение вперед. Мы здесь тоже говорим о прогрессе. Но я вовсе не собираюсь постулировать некую систему целей или бесконечно продолжающегося совершенствования и встаю на совсем другой путь. Народы и индивиды, словно лесная поросль, вегетативно, на­подобие растений, распространяются по лицу земли, наслаждаясь своим бытием в счастье и деятельности. Эта жизнь, частицы кото­рой отмирают с каждым индивидом, безмятежно течет без заботы о последствиях для грядущих эпох. Исполняя предначертания при­роды, все живое проходит свой путь вплоть до последнего дыхания; отвечая целям всеупорядочивающей благости, каждое творение на­слаждается жизнью и каждое новое поколение пробегает один и тот же круг радостного или скорбного существования, более успеш­ной или менее удавшейся деятельности. Однако, где бы ни появился человек, он остается человеком: вступает в общение с себе подобны­ми, учреждает институты, предписывает себе законы, а где это ему плохо удается, там пришельцы или переселяющиеся племена на­саждают более совершенные достижения своих стран. С появлением человека закладываются и ростки нравственности, развивающиеся вместе с развитием его бытия. Это очеловечение, как мы замечаем, происходит с нарастающим успехом; больше того, отчасти сама

¹ См. ниже §§9, 10, 35.

природа такого процесса, отчасти размах, какой им уже достигнут, таковы, что дальнейшее совершенствование уже едва ли можно существенно задержать.

И в культурном, и в нравственном развитии человечества скрыта -несомненная планомерность; она обязательно обнаружится и в дру­гих областях, где она не так бросается в глаза. И все же нельзя по­стулировать ее априори, чтобы не отклоняться на ее поиски от пря­мого исследования фактов. Всего менее можно приписывать такую планомерность непосредственному предмету наших рассуждений. Проявление человеческой духовной силы в ее многоликом разнообра­зии не привязано к ходу времени и к накоплению материала. На­сколько необъясним ее источник, настолько же непредсказуемо и дей­ствие, и высшие достижения здесь совсем не обязательно должны быть последними по времени возникновения. Поэтому, если мы хотим подглядеть за созидательной работой творящей природы, мы не дол­жны навязывать ей тех или иных идей, а принимать ее такой, какою она себя являет. Создавая свои творения, она производит известное число форм, в которых находит себе воплощение то, что в каждом роде вещей созрело до совершенства и удовлетворяет полноте своей идеи. Нельзя спрашивать, почему форм не больше, почему они не другие; единственно уместным ответом на эти вопросы будет: да просто нет никаких других. В согласии с таким подходом, все, что живет в духовном и материальном мире, можно считать продуктом единой силы, лежащей в основании всего и развивающейся по неиз­вестным нам законам. В самом деле, если мы не хотим раз и навсегда отречься от поисков всякой связи между проявлениями человеческо­го бытия, то должны неустанно восходить к какой-то самостоятель­ной и исконной причине, которая сама по себе уже не оказывалась бы причинно обусловленной и преходящей. А такой путь самым ес­тественным образом ведет нас к внутреннему свободно развивающе­муся во всей своей полноте жизненному началу, причем его отдель­ные проявления еще не утрачивают своей связи из-за того, что их внешние формы предстают перед нами изолированными. Такой под­ход полностью отличен от телеологического, потому что ориентиру­ет нас не на какую-то заранее назначенную цель человеческой исто­рии, а на ее первопричину, которую мы признаем непостижимой. Но только так, по моему убеждению, и надо подходить к различию форм, создаваемых человеческой духовной силой, потому что — да поз­волят нам такое разграничение — если повседневные потребности человечества могут быть в достаточной мере удовлетворены за счет сил природы и как бы механического воспроизведения человеческих усилий, то рождение незаурядной индивидуальности в отдельных личностях и в народных массах, необъяснимое в свете одной лишь исторической преемственности, каждый раз снова и снова, причем внезапно и непредвиденно, вторгается в наблюдаемую цепь причин и следствий.

5. Тот же подход с равным успехом применим, разумеется, и к таким главным проявлениям духовной силы человека, как язык, на котором мы здесь и хотим остановиться. Причину различия языков

можно видеть в большем или меньшем успехе того порыва, с каким прокладывает себе путь общечеловеческая способность к созданию ре­чи, чему национальный духовный склад может благоприятствовать, но может и мешать.

В самом деле, если мы рассмотрим языки генетически, то есть как работу духа, направленную на определенную цель, то само собой бросится в глаза, что эта цель может быть достигнута как в меньшей, так и в большей степени; мало того, сразу обнаруживаются и глав­ные пункты, где дает о себе знать неодинаковость в приближении к цели. Залогом успеха здесь может считаться мощь воздействующего на язык духовного начала вообще, а также его особенная предрас­положенность к языкотворчеству — например, исключительная яр­кость и наглядность представлений, глубина проникновения в суть понятия, способность сразу схватить в нем самый характерный приз­нак, живость и творческая сила воображения, влечение к правильно понятой гармонии и ритму в звуках, что в свою очередь связано с подвижностью и гибкостью голосовых органов, а также с остротой и тонкостью слуха. Помимо этого надо учитывать еще и особенности традиции, и свойства момента, который переживается народом в эпоху важных языковых преобразований, когда он находится как бы посередине своего исторического пути, между прошлым, продол­жающим оказывать на него свое воздействие, и будущим, чьи ростки он в себе таит.

В языках есть вещи, которые реально нельзя наблюдать и о ко­торых можно судить только по направленности стремления, а не по результату этого стремления. В самом деле, языкам не всегда удается полностью осуществить даже уже совершенно явственно обозначив­шиеся в них тенденции. В свете этого обстоятельства надо рассмат­ривать, например, весь вопрос о флексии и агглютинации, в отноше­нии которых царило и продолжает возникать множество недоразуме­ний. Что народы более одаренные и находящиеся в более благопри­ятных условиях, чем другие, обладают и более совершенными язы­ками, это понятно само собой. Но мы приходим и к другой, только что нами затронутой, глубже лежащей причине языковых различий.

Создание языка обусловлено внутренней потребностью челове­чества. Язык — не просто внешнее средство общения людей, поддер­жания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования миро­воззрения, а этого человек только тогда сможет достичь, когда свое мышление поставит в связь с общественным мышлением.

Таким образом, если каждый язык, взятый в отдельности, мы рассмотрим как попытку, направленную на удовлетворение этой внутренней потребности, а целый ряд языков — как совокупность таких попыток, то можно констатировать, что языкотворческая сила в человечестве будет действовать до тех пор, пока — будь то в целом, будь то в частном — она не создаст таких форм, которые всего пол­нее и совершеннее смогут удовлетворить предъявляемым требовани­ям. В соответствии с этим положением даже и те языки и языковые семейства, которые не обнаруживают между собой никаких истори-

ческих связей, можно рассматривать как разные ступени единого процесса образования. А если это так, то эту связь внешне не объе-диненных между собой явлений следует объяснять только общей внутренней причиной, и этой причиной может быть лишь постепен­ное развитие действующей здесь силы.

Язык — одно из тех явлений, которые стимулируют человечес­кую духовную силу к постоянной деятельности. Выражаясь други­ми словами, в данном случае можно говорить о стремлении вопло­тить идею совершенного языка в жизнь. Проследить и описать это стремление есть задача исследователя языка в ее окончательной и вместе с тем простейшей сути 1.

В прочих своих частях языковедение совершенно не нуждается в этом тезисе, который выглядит, возможно, чересчур гипотетическим, Однако оно может и должно использовать его как стимул и опираться на него в своих попытках открыть в языках постепенное приближе­ние к совершенному строю. Действительно, могут существовать ряды языков как более простого, так и более сложного устройства, при сравнении которых друг с другом можно было бы заметить в принци­пах их организации последовательное восхождение к наиболее удач­ному строению языка. Можно было бы ожидать, что организм таких более совершенных языков при всей сложности форм явственней, чем это имеет место в других языках, обнаруживает последователь-, ное и прямолинейное стремление к совершенству. Признаками ус­пешного движения по этому пути оказались бы в более совершенных языках прежде всего четкость и совершенство фонетической арти­куляций; затем связанная с этим искусность в образовании слогов и чистота их расчленения на элементы, а также умелое устройство простейших слов; далее, оформление слов как звукового единства для достижения таким путем подлинного словесного единства, соот­ветствующего единству понятия; наконец, способность языка про­вести разграничение между своими самостоятельными единицами и тем, что в качестве формы должно лишь сопутствовать самостоятель­ным единицам, для чего, естественно, нужно, чтобы язык располагал каким-то приемом отличения простых нанизываний от сплавлений, символизирующих смысловую связь. Но в эти подробности я по вы­шеназванным причинам тоже пока не вдаюсь, а хочу только, чтобы читатель увидел, какими положениями я руководствовался в той работе над определением места кави в семье малайских языков, ко­торую я здесь предпринимаю.

Должен заметить, что я всегда отделяю то в языках, что возникло исторически в ходе их последовательных изменений, от их первич­ной — насколько она нам доступна,— исконной формы. Круг по­добных праформ, по-видимому, замкнулся, и на той стадии, какую сейчас проходит развитие человеческих сил, возврат исконного со­стояния невозможен. Ведь как ни укоренен язык в недрах человече-

¹ Ср. мою работу „О задаче историка", в „Трудах историко-филологиче­ского отделения Берлинской Академии наук" за 1820—1821 гг.

ой природы, он обладает еще и независимым, внешним бытием, ко-торое властно над самим человеком. Чтобы снова возникли исконные формы языка, народы должны были бы вернуться к своей прежней обособленности, которая теперь уже немыслима. Возможно также — и это еще более правдоподобно,— что для зарождения новых языков в жизни всего человечества, как и в жизни отдельного человека, вообще отведена только одна определенная эпоха.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: