БОЖЕ МОЙ, РАЗВЕ НЕ ДЛЯ ЭТОГО МЫ ДЕРЖИМ СЛУГ? 6 глава

«Подумайте, ведь у многих состоятельных людей дома разбросаны по всему миру, - сказала Кэнди, объясняя, зачем двум людям столько места, - а у нас только этот».

Иногда дома разрушают, едва успев построить. Так, несколько лет назад в Аспене владелец сети ресторанов купил у застройщика новый дом площадью 20 тысяч квадратных футов и тут же заменил его более роскошным. Затем он разошелся со своей «второй половиной» и продал новую недвижимость, в которой никто и ночи не провел. Но даже на этом фоне то, что произошло в Бленеме, выглядит одним из самых скандальных сносов в истории.

Однажды утром я подошел к Бленему, укрытому густым, как вата, туманом. Было холодно. Молоды© листья каштана клонились к земле, мягкие и нежные, словно крылья только что вылупившейся стрекозы. В ветвях тихо ворковали голуби, стайка вяхирей вдруг поднялась в воздух, глухо захлопав крыльями. В тумане дворец казался размытой глыбой. Я прошел под его стенами, а затем по огромному мосту к дальней стороне озера. Здесь когда- то стоял королевский охотничий домик, а еще раньше, возможно, римская усадьба. Английские короли со времен Этельреда Нерешительного приезжали сюда, чтобы поохотиться или заняться другими, менее пристойными делами. Принимая во внимание время суток и туман, я думал, что смогу заметить их тени. Звонили колокола. Солнце начинало прожигать белую дыру в небе. Высокомерный силуэт Бленема, к счастью, все еще был скрыт в тумане. Я стоял под большим старым дубом, ствол которого достигал восьми футов в диаметре. Возможно, он был еще ростком в 1550-х годах, когда здесь томилась будущая королева Елизавета, а тогда - пленница своей сестры королевы Марии. История Англии часто рождает такие чувства. Но в Бленеме я чувствовал, будто все призраки королей погребены под толстым ковром травы и забыты.

Старый королевский охотничий домик, стоявший на этом месте, был, по словам архитектора Черчиллей Джона Ванбру, «одним из самых приятных предметов, какие только могли изобразить лучшие художники». Тем не менее Сара Черчилль пожелала, чтобы его снесли.

«Имея дома произведения искусства и любуясь ими», можно было, по мнению Федерико Зери (арт-консультан- та Гетти), почувствовать ссбя родовитым аристократом. Но суета тщеславия мимолетна, а долгосрочная польза состоит в том, что и обычные трудяги теперь могут посетить Музей Гетти в Лос-Анджелесе и бесплатно полюбоваться на его коллекцию. Результатом все того же врожденного человеческого стремления к демонстрации самих себя была и удивительно масштабная благотворительная деятельность Джона Д. Рокфеллера-младшего. Так сын, решивший избавиться от дьявольской репутации отца, проявлял добродетель. Но общество получило огромную пользу от устройства национальных парков Гранд-Тетон, Акадия, Редвуд, а также Вильямсбурга, Клойстерса⁵, Музея современного искусства и других учреждений.

То, что проявление филантропии приносит пользу об- ществу, неудивительно, хотя это и не аксиома. Но даже ужасно расточительная показуха, без какого-либо намека на служение общему благу, может иногда быть чем-то большим, чем пресловутая сексуальная демонстрация. На это есть хорошо знакомое рациональное объясне- ние: 500-долларовый ужин в Alain Ducasse³ сулит чаевые помощнику официанта, камень стоимостью в миллион долларов делает счастливым Рождество тружеников алмазных шахт в Сьерра-Леоне, а 45-миллионный самолет Gulfstream V доставляет радость парню, который закачивает 20 тонн авиационного керосина в аэропорту

домик, а камни использовала, чтобы выровнять землю вокруг моста, выложив, в сущности, дорогу славы Черчиллей костями покойных королей.

ВЫСТАВКА ТРОФЕЕВ

Когда вы идете по дворам сегодняшнего Бленема, легко принять сложные орнаменты здания за барочные излишества или увидеть за ними попытку произвести театральный эффект, как следствие привлечения в качестве архитектора Ванбру, бывшего драматурга. Но Бленем никогда не был просто огромным домом или шикарной театральной декорацией. Было бы правильнее рассматривать его как крупнейшую в мире выставку трофеев, прославляющую многочисленные успешные охоты Джона Черчилля, устроенные во славу королевы Анны (не хватает висящей на стене головы французского короля Людовика XIV).

«Посмотрите на сводчатый проход, - сказал мой гид, когда мы стояли перед дворцом. - Видите статую петушка, расправившего крылья и пытающегося взлететь? Это эмблема Франции. Но британский лев прижал его к земле и методично разрывает на куски». А пылающие шары на башнях дворца? «Это ручные гранаты», - ответил гид- Пламя наверху также символизирует корону герцога Мальборо, над каменной сферой, символизирующей его власть. То и другое опирается на три «перевернутых в знак поражения» листа лилий - символа Людовика XIV. «На каждой из четырех башен четыре шара-флерона, так что образ герцога Мальборо, наносящего поражение Франции, повторяется шестнадцать раз», - подсчитал гид. Как и многие другие витрины с трофеями, эта не оставляет места воображению.

Как ни странно, Бленем был также знаком почтения перед Людовиком XIV. В 1674 году молодой Черчилль вел армию англичан под командованием Людовика XIV против голландцев. Le bel Anglais (так звали его французы до того, как он превратился в чудовищного Мальбрука) был одним из первых иностранцев, принятых Людовиком в Большом зале еще недостроенного тогда Версаля. Этот визит и последующее пребывание в Версале дали Чер- чиллю представление о том, что такое настоящее великолепие. Таким образом, Бленем, кажется, стал первой из бесчисленных копий Версаля, которые создаются по всей планете с тех пор, как богачи захотели жить так же роскошно, как и «король-солнце». Среди них замок Лин* дерхоф Людвига II в Баварии, замок Эстерхази в Венгрии, летний дворец династии Цин в Китае и стоящий 50 миллионов долларов дворец Майкла Сейлора * из Microstrategy, строительство которого началось на берегу реки Потомак еще до того, как Сейлор потерял 6 миллиардов долларов за один день во время краха рынка акций интернет-компаний в 1999 году.

Но Бленем стал своего рода памятником побежденному «королю-солнцу». Даже сейчас знамя с ирисом французского короля висит над мраморным камином в парадном зале дворца, словно скальп. И каждый год, когда празднуется годовщина битвы, служащий из Бленема садится в машину и едет к виндзорскому дворцу, чтобы доставить копию этого знамени чиновнику королевы в качестве ренты семьи Черчилль за земли вокруг дворца Бленем.

Если Бленем - витрина, набитая трофеями, то она была создана, чтобы прославлять победы не только на военном, но и на интимном фронте. Это храм Марса и Венеры, шимпанзе и бонобо. На потолке огромного холла высотой 65 футов изображен Джон Черчилль в доспехах воина, преподносящего дары победы Британии. Там также висели девять картин, авторство которых приписывается Тициану. На полотне «Любовь богов» изображены «взволнованный Плутон... обнимающий Прозерпину, жадный Аполлон, схвативший Дафну, опьяненный Бахус, щекочущий купидона; все они пышные, розовые и сладострастные» (так описывает это историк Мариан Фоулер). Когда Уильям Хэзлитт посетил дворец в 1820-х годах, его тронули (не меньше, возможно, чем Стречи после него) «пурпурный свет любви, густой румянец, восхищенные взгляды, поцелуи неувядаемой сладости», а особенно купидон, «который вполне мог бы перевернуть мир». Фоулер пишет:

«Как и воинственного вида крыши Бленема, Тициан отражал грубые страсти века, в который был построен дворец: жестокого века сокса и насилия, когда не стоснялись проявлять животные инстинкты».

Огромный зал с лестницей олицетворял торжество «распутства и войны». К сожалению, в эпоху королевы Виктории благонравный герцог приказал снять картины и спрятать их в хранилище, где они сгорели при пожаре вместе с «Похищением Прозерпины» Рубенса. Прежде же они висели на стенах как своего рода поощрение разврата (и продолжения рода) будущих поколений,

Дома богачей обычно расположены так, чтобы возвышаться над пейзажем, и так было задолго до Бленема. Масада, большой холм посреди иудейской пустыни, знаменит тем, что там в 66 году горстка повстанцев-иудеев сражалась насмерть с римской армией, но это место вошло в историю еще раньше как образцовое убежище богатого человека. Король Ирод, ненавистный своим подданным иностранец, более двух тысяч лет назад построил здесь свой дворец, который удивительно хорошо сохранился. В старину, чтобы добраться до него, приходилось взбираться по узкой опасной тропе на четырехсотметровый утес, рискуя соскользнуть в пропасть или подвергнуться прицельному обстрелу сверху. Затем нужно было пройти через хорошо укрепленные ворота на огороженную вершину утеса. Но и тогда до Ирода оставалось еще приличное расстояние. Его дом был защищен обширной зоной складов, представлявшей собой многочисленные ряды сосудов с маслом, зерном и другими продуктами. Под землей в скале были сделаны огромные ниши-цистерны на случай осады, также снабжавшие водой баню Ирода. Сам дворец, уходивший натри этажа под землю, был вырублен в северном склоне утеса, словно капитанский мостик громадного корабля. С него было видно всю пустыню до Мертвого моря, и по дороге от Иерусалима сюда не проскользнула бы незамеченной и мышь. Стоя на балконе и наблюдая за парящими в восходящих потоках в оронами, Ирод, должно быть, чувствовал себя если и но во главе своего вздорного народа, то, по крайней мере, в безопасности от него.

Богатые любят жить на вершинах холмов, утесах над заливом или в пентхаузах с видом на Центральный парк. Они также любят иметь запасной выход или подземное убежище на тот случай, если мир сойдет с ума. Современные технологии упростили задачу создания новых Масад в уединенных местах. Один архитектор показал мне построенный им замок на продуваемой всеми ветрами вершине в Скалистых горах, куда его клиент добирается на вертолете, а пропан для малошумных генераторов доставляется на грузовиках ПО двадцатикилометровой грунтовой дороге. Хозяин другого владения, глава горнодобывающей компании, распорядился вырезать на стропилах в гостиной строки из стихотворения Роберта Фроста: «Two roads diverged in a wood, and I, I took the one less traveled by». Особая притягательность таких домов заключается в том, что они дают ощущение безопасности вместе с приятным видом на многие мили вокруг.

Согласно «теории панорамы и убежища», которую развил английский географ Джей Эплтон в своей книге «Переживание ландшафта» (1975), люди биологически предрасположены к выбору таких мест, где они оказываются способны «видеть и оставаться незамеченными». Чем дороже дом, тем больше вероятность присутствия в нем архитектурных черт, сочетающих панораму с убежищем: балконы, балюстрады, эркеры, застекленные террасы, купола, башни, веранды, увитые виноградными лозами беседки, решетки, бельведеры. Между Масадой и «Домом над водопадом», построенным Фрэнком Ллойдом Райтом³ в 1939 году для владельца магазина в Питтсбурге в качестве убежища на выходные, огромная дистанция. Но и в последнем есть масса укромных уголков, где можно спрятаться, а с расположенных над водопадом веранд открывается захватывающая панорама. Сара Черчилль придерживалась той же великой традиции, когда в молодости делала карьеру в Лондоне. Она взяла себе за правило «внимательно наблюдать за всем, оставаясь в тени» и оставалась верной этой привычке позднее, уже достигнув жизненного триумфа. Первое, о чем она попросила в Бленеме, была уютная комната с эркером.

Находиться в таком месте, считает Эплтон, - это все равно что стоять на опушке леса, хотя правильнее было бы говорить об африканской саванне, где примерно 100 тысяч лет назад занимались охотой и собирательством наши предки. Я бывал в таких местах, последний раз это было, когда я, погостив в Бленеме, отправился в дельту реки Окованго в северной Ботсване. Как и многие другие, я почувствовал себя там как дома. (Я имею в виду Ботсвану, к Бленему это относится в меньшей степени.) На небе мерцали созвездия, а я лежал в палатке и прислушивался к отдаленному рычанию львов и жалобным причитаниям шакалов. Утром я стоял, спрятавшись за деревьями, смотрел на заливной луг и пасущихся на нем антилоп и чувствовал себя прекрасно. Однако действительно ли такие древние пейзажи до сих пор влияют на выбор современными богачами места для строительства дома?

которая выработалась у нас в процессе эволюции, продемонстрировать сравнительно просто: ядовитые змеи или пауки никогда не были естественной частью жизни большинства горожан. В регионах с умеренным климатом они не представляют угрозы уже сотни или даже тысячи лет. Но примитивные страхи нас не покидают. Ученые проводят эксперименты, подобные тем, что делал Павлов для изучения условных рефлексов. Добровольцам несколько раз подряд показывают пугающие картинки. Страх перед привычными современными опасностями вроде пистолетов или оголенных проводов быстро притупляется. Но боязнь змей и пауков, как показывает частота сердечного пульса и другие показатели вегетативной нервной системы, не пропадает еще долгое время. Она заложена в наших генах.

Есть волнующие свидетельства того, что мы биологически предрасположены положительно откликаться на природный ландшафт. Так, ученый из университета Texas А&М Роджер Ульрих продемонстрировал, что у людей, смотревших после стрессовых событий видеозапись с успокаивающими видами дикой природы в течение хотя бы пяти - семи минут, отмечаются как значи- тельно менее высокие мышечное напряжение и частота пульса, так и повышенное электрическое сопротивление кожи. Это приносит ощутимую с медицинской точки зрения пользу. Ульрих наблюдал за пациентами, перенесшими операцию на желчном пузыре, и обнаружил, что тем из них, кого поместили в комнату с видом на доревья, требовались гораздо меньшие дозы обезболивающих препаратов, по сравнению с пациентами, находившимися в комнате с видом на кирпичную стену. Пациенты, перенесшие операцию на сердце, имели менее высокое кровяное давление и быстрее поправлялись, если в их па^а Предпочтительно ландшафтов с открытыми пейзажами, водой и яркими цветами -- чертами окружающей среды, которые сулят пропитание и безопасность.

^[1] Национальный парк в Танзании.

ЖИЗНЬ НА ШИРОКУЮ НОГУ

латах были пейзажи, а не голые стоны или абстрактные картины

Наблюдения и эксперименты, проведенные биологами, показывают, что люди разных культур положительно откликаются на одни и те же элементы пейзажа. Им нравятся открытые луга, расположенные на расстоянии друг от друга скопления ветвистых деревьев, вода, перепады высот, извилистые тропы и ярко освещенные поляны, особенно частично скрытые листвой на заднем плано. Такой пейзаж зовет к открытиям, обещая ресурсы и одновременно убежище. Перепады высот (например, горы на горизонте) помогают наблюдателю ориентироваться в пространстве, как и скалы, усеивающие бескрайние просторы Серенгети.

Новые свидетельства влияния эволюции на наши представления о среде обитания заставили биолога Гордона Орианса из Университета Вашингтона развить теорию панорамы и убежища. Он назвал ее «гипотезой саванны». Она гласит, что сигналы наличия подходящей среды обитания, жизненно важные в те времена, когда волосатые руки Люси волочились по земле Олдувайско- го ущелья, сохраняются по сей день как генетическая основа для наших эстетических предпочтений, например, когда Марта Стюарт аккуратно подрезает розовые кусты у своего дома на побережье штата Мэн.

Самая лучшая панорама, согласно гипотезе о саванне, - та, что обещает сытный обед. Это должен быть не просто водопой, а водопой с крупными млекопитающими, театрально пасущимися вокруг него. Чтобы оградить аристократов от их живописного скота, английские архитекторы изобрели остроумное приспособление, которое называется ha-ha и представляет собой низкую изгородь, проходящую по канаве. Оно позволяло животным пастись на полях столь же бескрайних и открытых, как Се- ренгети. Сторонники гипотезы о саванне утверждают, что мы ценим цветы не только за их красоту, но также потому, что они сулят фрукты и мед. Всякий, кто хоть раз видел великолепные орнаментальные вазы на благотворительных вечерах или на страницах Town and Country, знает, что мы предпочитаем большие и асимметричные цветы, так как именно они содержат больше всего нектара. Цветы и стада пасущихся животных - это в буквальном смысле слова хорошее лекарство. Как голые ивовые стебли для желтых славок, они успокаивают нас, обещая благоприятное будущее.

Орианс даже утверждал, что знаменитый ландшафт английского загородного дома, эта квинтэссенция имения богача, есть подсознательное стремление воссоздать пейзаж африканской саванны. Более того, он представил любопытные свидетельства «саваннификации» ландшафта. Так, Орианс вместе с соавтором Джуди Хеерваген сравнили сделанные с натуры наброски с полотнами, завершенными затем в студии Джоном Констеблем. Они обнаружили, что живописец постоянно вносил в реальность элементы саванны: расчищал горизонт, делал более заметной воду, добавлял пасущихся крупных млекопитающих и удалял листву, чтобы обнажить ветви деревьев. Иначе говоря, он усиливал «жилищные сигналы», приятные примату. Таким образом, естественной эстетической реакцией на пейзажи Констебля будет довольное уханье.

Как и Констебль, ландшафтный дизайнер Хамфри Рептон (1752-1818) рисовал английскую сельскую местность «до» и «после». Но Рептон вкладывал оба рисунка вместе с пояснительным текстом в красный кожаный переплет и дарил эти «красные книги» богатым землевладельцам. Целью (которая часто достигалась) было убедить их нанять его, чтобы внести предложенные изменения в пейзаж земельных участков. Рептон был последователем великих ландшафтных дизайнеров XVII! века - Уильяма Кента и Капабилити Брауна, - которые популяризовали «природный» стиль английских поместий. Это был отход от строгой геометрии классических парков в сторону идеализированной криволинейной первозданности. Когда Орианс и Хеерваген изучили восемнадцать пар рисунков «до» и «после», то обнаружили, что Рептон, подобно Констеблю, убирал некоторые деревья, чтобы открыть горизонт, увеличивал зеркало водоемов и добавлял пасущихся млекопитающих (не менее двухсот особей), хотя они, вероятно, не являлись частью его проекта. Рептон также облагоро- дил изображения людей на территории имений, видимо, чтобы богатым людям не приходилось смотреть на всякий сброд. В одном случае крестьянин с мотыгой в руках уступил место художнику, рисующему новый живописный пейзаж.

Одним из имений, которые запечатлел Рептон, была родина герцогов Бедфордских Уобурн-Эбби. Итак, я позвонил теперешней владелице, леди Генриетте Тавис* ток, чтобы проверить предположение Орианса о том, что Рептон создал там эдакую маленькую Танзанию. «Нет! -

по сей день пасутся на его просторных лужайках, а посаженные с равными промежутками декоративные буковые деревья раскинули низкие удобные ветви, словно постоянно готовое убежище на случай, если кого-нибудь из Черчиллей напугает толпа туристов.

БЛУДНЫЙ БОНОБО

Политический климат, в котором жили Джон и Сара, был чрезвычайно неблагоприятным, и по мере того как война и строительство Бленема затягивались. Черчилли имели возможность в этом убедиться. Например, один критик, ранее ужо высмеивавший пресловутое сребролюбие Черчилля, обвинил его еще и в том, что он отправлял офицеров на верную смерть, чтобы нажиться на продаже их должностей. (Критик взял свои слова назад, когда обычно хладнокровный Черчилль справедливо посчитал это основанием для дуэли.) Даже на этом фоне выделяется агрессивность Сары. Она поссорилась почти со всеми и с растущей деспотичностью требовала от королевы Анны удовлетворять политические амбиции Черчиллей. Когда королева заупрямилась и в конце концов избрала себе другую приближенную, Сара распустила сплетни о том, что ее соперница «шлюха» и «грязная служанка», добивавшаяся расположения королевы, «творя темные дела под пологом ночи». С этой целью она даже сложила куплеты, причем, как это ни странно, на мотив «Прекрасной Розамунды».

Неудивительно, что Черчилли попали в немилость. В 1710 году к власти пришли их политические противники. Финансирование строительства Бленема прекратилось, рабочим перестали платить. В итоге Черчилли

КОГДА ОН ДОМА

Люди со скромным достатком часто недоумевают, что заставляет богачей строить огромные дома, да еще в таком большом количестве. Они редко селятся в них, как вымышленный Куртом Воннегутом миллионер Уинстон Найлс Рамфорд, особняк которого не уступал в размерах великой пирамиде Хеопса. Но летавший в космосе «бывший хозяин, за исключением одного часа каждые пятьдесят девять дней, был не материальное луча лунного света».

Хотя богачи редко к этому стремятся, их дома часто служат лишь перевалочными пунктами на пути, ведущем прочь из реального мира. Первичны здесь соображения удобства. В конце концов, возможность уйти от рутины обыденной жизни - это одна из причин, по которой люди хотят разбогатеть. Например, в отеле Bel-Air часто останавливается пара, все десять чемоданов которой упакованы и обклеены этикетками FedEx со всех сторон. Даже если бы обстоятельства заставили их лететь коммерческим рейсом, им не пришлось бы видеть, как таможенники роются в их белье, и сносить прочие унижения, коим люди подвергаются в аэропортах. Это дорого. Но если бы мы могли себе это позволить, то кто бы отказался?

«Возможность ускользнуть от мира людей очень заманчива, к этому быстро привыкаешь, - говорит Питер Уайт из Citibank. - Изолируясь от людей, вы стремитесь отдалиться от них все больше и больше. Когда я работал адвокатом, то дошло до того, что я но мог ездить вторым классом. Вы привыкаете к вещам, которые изменяют ваш образ жизни и резко сокращают взаимодействие с другими людьми, и вы становитесь миром в самом себе».

Уединение в больших охраняемых домах за закрытыми дверями, внутри привилегированного общества может быть вполне разумным. У Уайта было три клиента, в семьях которых кого-то похищали, а одного (в Латинской Америке) даже убили. Но если физическая опасность и маловероятна, богатые люди испытывают неловкость или дискомфорт при общении с теми, чье финансовое положение намного ниже их собственного. Иногда неприязнь к богачам прячется за вздернутыми бровями, а иногда ее и не скрывают. Одна горемычная дама вспоминала своего парня-«левака», у которого было довольно странное представление о пролетарской революции: «Когда он трахал меня, то чувствовал, что трахает весь правящий класс». Становясь богатым, человек привыкает к лести и послушанию внутри его собственного мира, отчего дерзость чужаков может быть невыносимой. В маленьком аэропорту, который постоянно обслуживает богачей, один пассажир был возмущен тем, что его рейс задержали из'За нелетной погоды. Выразив недовольство всеми возможными способами и приведя себя в исступление, он наконец завопил: «Да вы знаете, кто я?» Клерк взял микрофон, включил громкоговоритель и сказал: «Джентльмен у кассы не знает, кто он. Если кто-то может ему помочь, пожалуйста, подойдите».

В своей работе «Опыт унаследованного богатства» психолог Джоани Бронфман цитирует одну состоятельную женщину:

«Теперь я понимаю, почему богачи отгораживаются от остального человечества, посещают закрытые клубы и селятся в модных местах... Я думаю, это происходит потому, что богатые люди ощущают культурные и другие опасности, исходящие от внешнего мира. Народ их недолюблипает, даже ненавидит. Депо не только в том, что богачи - снобы. Они чувствуют непонимание и дискриминацию СО стороны остального мира».

Поэтому богатые путешествуют по не многим знакомым курортам, таким как Лифорд-Кей, Палм-Бич, Санкт-Мориц или Майорка. Им нравится чувство безопасности и владения ситуацией, возникающее в компании тех, кого они знают и кто знает их. Когда одна светская львица прилетает на собственном самолете из родного Техаса в другой свой дом, у трапа ее должны встречать горничная в униформе и шофер с машиной. Вероятность того, что на пути от одной до другой двери ее встретит человек, не ведающий, кто она такая, очень невелика.

Ее слуга говорит, что она никогда не улыбается, Должно быть, приберегает улыбку для фотографов.

У одного миллиардера, которому перевалило за пятьдесят, живет по любовнице в каждом из трех его домов.

друг дельца так говорит о его жене: «Думаю, ей наплевать. У нее своя программа - политическая, - а он способен ее осуществить».

Богатые хотят иметь дома на привычных путях миграции, причем как можно больше, чтобы комфортно чувствовать себя на своей территории.

Их дома становятся целым миром. Несколько лет назад я побывал в убежище одного ньюйоркца в Коннектикуте, где он проводит выходные. Я открыл невзрачную дверь холла, поднялся по длинной лестнице и оказался на Тайм- сквер конца 1920-х годов. Там был театральный киоск, весь в огнях, и касса с покрытыми 24-каратным золотом пилястрами, внутри которой сидела билетерша- манекен ручной работы. Я вошел в вестибюль через стеклянные двери, на которых были медные таблички со старомодным курсивным логотипом Paramount Pictures, когда-то висевшие на подлинном кинотеатре 20-х годов. За буфетом с автоматом для поп-корна и афишами к фильмам «Пожалуйста, не ешьте маргаритки» и «Король джунглей» находилось фойе с отделанным резным красным деревом камином и креслами, обтянутыми кожей. Далее был еще один вестибюль и лишь затем сам кинозал - фантастическое помещение в духе изящного искусства: шестиметровый потолок с кессонами, пилястры с каннелюрами и стены, обитые гобеленами. Огни рампы освещали кисточки занавеса. Свет погас, занавес поднялся, и шоу началось. Я то и дело замечал, как мерцает луч проектора, отражаясь от золотой фольги на рампе. Под полом располагались четыре сабвуфера Bose, каждый три с лишним метра в длину. Качество звучания гарантировало, что ro время просмотра «Аполлона-13» возникнет ощущение, будто держишься за стабилизатор ракеты при старте. К сожалению, мы

скрыта спиральная водяная горка, ведущая в бассейн. По соседству другой домовладелец работал над проектом домашнего развлекательного комплекса, устроенного наподобие городской площади. В дополнение к стандартному набору (театр, похожий на парижскую оперу, пиццерия с печью на дровах, бассейн олимпийской длины) он собирался построить собственный ночной клуб и римские бани с фригидарием, тепидарием и калидари- ем. Возникает естественный вопрос, который задал сам владелец, разворачивая свои чертежи: может ли семья, живущая с таким размахом и в такой изоляции, оставаться нормальной?

ОСМОТР ЛИЧНЫХ ПОКОЕВ

«Личные покои сегодня открыты?» - спросил гид своего коллегу, когда мы пришли в Бленем, чтобы осмотреть личные апартаменты семьи Черчилль. Посетители могут пройти по ним с экскурсией за дополнительную плату, если герцога нет дома. «Точно не скажу. Герцог прибыл, но сейчас его здесь нет», - объяснил коллега. Покои оказались открыты.

«Поскольку это частные помещения, - начал гид, когда мы собрались в длинном коридоре со сводчатым потолком, - здесь много личных вещей. Нравятся они вам или нет, руками не трогайте». Под стеклом лежала гостевая книга, открытая на странице, датированной 27- 28 июня 1936 года. Тогда уик-энд в загородном доме все еще был непременным атрибутом жизни аристократов. На левой странице красовалась единственная роспись - Эдуард R. I. (Rex Imperator), а на правой - имена при- мерно дюжины других гостей, в том числе Уоллис Симпсон и ее мужа Эрнста, а также Уинстона и Клементины Черчилль. Серьезная компания.

Личные покои, конечно же, важное жилое пространство, однако, как и остальная часть дворца, они казались удивительно безликими. Книги в гостиной были вполне обычными, из числа тех, что можно встретить на кофейных столиках: «Эдвардианские портреты», «Фовисты», «Импрессионизм». Все они лежали на тех же местах, что и во время моего прошлого визита год или два назад. На кровати герцогини лежало несколько подушек, вышитых ее дочерью, и опять-таки на прежних местах. Казалось, даже сами хозяева старались не торогать экспонаты в своей витрине.

А вот следы Джона и Сары до сих пор видны повсюду. В курительной комнате рядом с телевизором стояли кассеты, среди которых одна называлась «История герцога Мальборо». Другая, «Франция против Англии», могла быть либо записью футбольного матча, либо фильмом о войне. В се- мейной столовой внимание привлекали три гобелена под названием «Искусство войны», подаренные первому герцогу жителями Брюсселя. За завтраком члены семьи могли посмотреть в одну сторону и увидеть упавшего с лошади солдата XVIII века, из пробитой головы которого хлещет кровь. «Здесь, - указал гид на картину с другой стороны, - сверху на нас взирает герцог Мальборо». Мне стало почти жаль здешних обитателей.

Неудивительно, что обитатели Бленема нередко вырастали неудачниками и негодяями. Если, как предположил один историк, Бленем был «неприятным местом, населенным неприятными людьми», то эта непривлекательность вполне могла быть результатом воздействия самого дома на поколения людей, обреченных в нем жить. Четвертый герцог Мальборо первым стал жить в Бленеме постоянно (с 1762 года), и его большая семья, казалось, была счастлива, по крайней мере поначалу. Но со временем герцог превратился в ипохондрика и затворника. Он бродил по огромным комнатам Бленема и молчал, За три года он не проронил ни слова, пока ему не сообщили о предстоящем визите французского писателя, в ответ на что он взвыл: «Увезите меня отсюда!» Пятый герцог был мотом и фактически банкротом, шестой заключил фиктивный брак, чтобы соблазнить и обрюхатить невинную девушку (и все бы ничего, да только его уличили), седьмой, которого А. Л. Роуз назвал «законченным викторианским хлыщом», распродавал фамильные сокровища, а восьмой женился на толстой американке сусами и состоянием 5 миллионов долларов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: