РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ТЕНДЕРНЫХ ОТНОШЕНИЙ В КУЛЬТУРНЫХ НАРРАТИВАХ 5 глава

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

КЭРОЛ ПЭЙТМАН

ПОЛОВОЙ КОНТРАКТ¹

Участники контракта

Рассказывание всевозможных историй - основной способ, с помощью которого человеческие существа стараются придать смысл самим себе и своему социальному миру. Наиболее знаме­нитое и влиятельное политическое повествование о современнос­ти можно найти в трудах теоретиков социального контракта. Это повествование, или предположительная история, рассказывает нам о том, как новое гражданское общество и новая форма политичес­кого права создается на базе первоначального контракта. Объяс­нение всеохватной власти государства и гражданского закона, а также легитимности современного гражданского управления сле­дует из представления о нашем обществе как основанном на кон­тракте. Привлекательность идеи изначального контракта и теории контракта в более общем смысле, предполагающей, что свобод­ные социальные отношения принимают контрактную форму, сей­час, вероятно, велика, как никогда, начиная с XVII - XVIII вв., когда писатели-классики сочиняли свои истории. Но сегодня неиз-

Из работы: Pateman С. The Sexual Contract. Cambridge: Polity Press, 1988. Глава 1. P. 1 -18. В этом переводе я сознательно отхожу от традиции, соглас­но которой термин 'contract' в данном контексте устойчиво переводится как «договор» (например, «общественный договор» из текстов Руссо). Я иду на этот шаг по целому ряду причин: во-первых, помимо традиции перевода классических текстов существует уже и собственная традиция российской тендерной социологии, в которой устоялся термин «гендер-ный контракт», имеющий прямое отношение к описываемому Пейтман конструкту. Вообще, выражение «половой договор» не кажется осмыс­ленным на русском языке, и это не случайно. Во-вторых, само слово «кон­тракт», уже ставшее вполне родным для русского языка представляется мне гораздо более релевантным по своим смысловых оттенкам, чем слово «до­говор»: договор по корню своему является тем, что возникает в результате

Хрестоматия по курсу

менно рассказывается только одна половина истории. Мы неверо­ятно много слышим о социальном контракте, но глубоким молча­нием обходится половой контракт.

Изначальный контракт является социально-половым пактом, но история полового контракта замалчивается. Стандартные под­ходы к теории социального контракта не обсуждают историю це­ликом, и современные теоретики контракта никак не указывают на то, что половина соглашения отсутствует в их объяснениях. История полового контракта также относится к генезису полити­ческого права и объясняет, почему применение права является ле­гитимным - но это история о политическом праве как патриар-хатном праве или половом праве, власти мужчин, применяемой к женщинам. Пропущенная половина истории говорит о том, как утверждалась специфическая современная форма патриархата. Новое гражданское общество, созданное на базе первоначального контракта, было патриархатным социальным порядком.

Теория социального контракта конвенционально считается историей о свободе. Одна из интерпретаций первоначального кон­тракта говорит о том, как люди, жившие в естественном состоя­нии, обменяли ненадежность естественной свободы на равную, гражданскую свободу, защищенную государством. В гражданс­ком обществе свобода универсальна; все взрослые наслаждаются

разговора, диалога, договоренности, а такой разговор и такая догово­ренность далеко не всегда имеют место (как это и показывает Пейтман). Контракт, напротив, восходит к латинскому корню contra, обозначаю­щему противопоставление, разнесение по разным сторонам. Поэтому он больше вяжется с идеей отношений между полами, как они освещаются в данном тексте. В переводе будут встречаться и некоторые другие неболь­шие расхождения с имеющейся переводческой традицией, потому что тот перевод, который был более адекватен текстам классической философии, не всегда адекватен текстам феминистской теории, находящимся с ними в напряженном диалоге. Поэтому данный перевод является своего рода компромиссом между имеющейся традицией, попыткой наиболее точным образом представить взгляды переводимого автора и логикой самого рус­ского языка. Притом я разделяю сформирулированный моими коллегами подход, предполагающий, что «всякий перевод дискурсивно ситуативен» (Е.Здравомысловва, А.Темкина «Введение. Феминистский перевод: текст, автор, дискурс» // Хрестоматия феминистских текстов. Переводы. Под ред.Е.Здравомысловой и А.Темкиной. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С.24.

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

одинаковым социальным положением и могут проявлять свою свободу, воспроизводя первоначальный контракт, например, в форме контракта о найме на работу или брачного контракта. Дру­гая интерпретация, которая основана на предположительных ис­ториях естественного государства, изложенных в классических текстах, заключается в том, что свобода была завоевана сыновья­ми, которые отвергли естественное подчинение своим отцам и заменили отцовское патриархальное право гражданским управ­лением. Политическое право как патриархальное несовместимо с современным гражданским обществом. В этой версии истории гражданское общество создается на базе первоначального кон­тракта, заключенного после преодоления отцовского права, или патриархата. Таким образом, новый социальный порядок пред­ставляется анти-патриархальным или пост-патриархальным. Гражданское общество создается с помощью контракта, который решительно противостоит патриархату.

Эти знакомые прочтения классических историй забывают упомянуть, что на карте стояло нечто значительно большее, чем свобода. Доминирование мужчин над женщинами, равное пра­во мужчин наслаждаться сексуальным доступом к женщинам -вот о чем был заключен первоначальный пакт. Социальный кон­тракт - история о свободе, половой контракт - история о подчине­нии. Свобода мужчин и подчинение женщин созданы первона­чальным контрактом - и характер гражданской свободы не может быть понят, пока опускается половина истории, которая открыва­ет, как на этом контракте основывается патриархатное право муж­чин по отношению к женщинам. Гражданская свобода не универ­сальна. Гражданская свобода является маскулинным атрибутом и зависит от патриархатного права. Сыновья ниспровергли отцовс­кое управление не только для того, чтобы завоевать себе свободу, но и для того, чтобы сохранить женщин для самих себя. Успех этого их предприятия описывается в истории о половом контрак­те. Первоначальный контракт был половым в той же степени, что и социальным: он половой в том смысле, что он патриархатный -т.е. этот контракт утверждает политическую власть мужчин над женщинами - а также в том, что он учреждает порядок досту­па мужчин к женским телам. Первоначальный контракт создал то, что я, вслед за Адриенн Рич, назвала бы «законом мужского

Хрестоматия по курсу

полового права». Этот контракт далеко не противостоит патри­архату, он является средством утверждения современного пат­риархата.

Одна из причин, почему политические теоретики так редко замечают, что половина истории о первоначальном контракте опус­кается или о том, что гражданское общество является патриархат-ным, заключается в том, что «патриархат» обычно интерпретиру­ется как патриархальность, управление отца (буквальное значение термина). Так, например, при стандартном прочтении теоретичес­ких дебатов XVII века между «патриархалами» и теоретиками со­циального контракта, патриархат обычно относят только к отцов­скому праву. Сэр Роберт Филмер (Robert Filmer) заявлял, что политическая власть была отцовской властью, и прокреативная власть отца положила начало политическому праву. Локк и его со­ратники, защищавшие теорию социального контракта, настаива­ли на том, что отцовская и политическая власть были не одним и тем же, и генезис политической власти был основан на контракте. В этом пункте теоретики контракта победили - до сих пор стан­дартная интерпретация этих проблем зиждется на заложенном ими твердом основании. Но еще раз следует напомнить о том, что клю­чевой момент этой истории опускается. В этой интерпретации не просматривается истинное происхождение политического права; нет историй, который раскрывали бы его генезис... Политическое пра­во основано на половом или конъюгальном праве. Отцовская власть является только одним, причем не изначальным, фактором патри-архатной власти. Власть мужчины как отца наступает после того, как он применяет патриархатную власть мужчины (мужа) над жен­щиной (женой). Теоретики контракта, атакуя отцовское право, не имели желания бросать вызов первоначальному патриархатному контракту. Вместо этого, они инкорпорировали конъюгальное пра­во в свои теории и, таким образом, трансформировали закон муж­ского полового права в современную контрактную форму. Патри­архат давно перестал быть патриархальным. Современное гражданское общество не структурировано по принципу родства и власти отцов; в современном мире женщины подчинены муж­чинам как мужчинам, или братству мужчин. Первоначальный кон­тракт вступает в силу после политического поражения отцов и со­здает современный братский патриархат.

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

Другая причина для замалчивания истории о половом кон­тракте состоит в конвенциональном подходе к классическим тек­стам, свойственном как придерживающимся господствующих по­литологических тенденций теоретикам, так и их социалистическим критикам, который дает ложную картину ясных очертаний граж­данского общества, созданного на основании первоначального пак­та. Патриархатное гражданское общество разделяется на две сфе­ры, но все внимание направлено только на одну. История о социальном контракте рассматривается как свидетельство созда­ния публичной сферы гражданской свободы. Другая, приватная сфера не рассматривается как политически релевантная. Брак и брачный контракт, соответственно, также считаются политически иррелевантными. Игнорировать брачный контракт означает игно­рировать половину первоначального контракта. В классических текстах, как я собираюсь показать более детально, половой кон­тракт подменяется брачным контрактом. Эта подмена создает труд­ности при восстановлении и подробном изложении потерянной истории. Слишком легко может создаться впечатление, что половой контракт и социальный контракт совершенно разные, хотя и взаи­мосвязанные контракты, и что половой контракт относится к при­ватной сфере. Патриархат, таким образом, оказывается не относя­щимся к публичной сфере. Напротив, патриархатное право пронизывает все гражданское общество. Контракт о занятости и (как я бы выразилась) контракт о проституции, оба из которых зак­лючаются в публичной сфере, на капиталистическом рынке, за­щищают права мужчин также неукоснительно, как брачный кон­тракт. Две сферы гражданского общества являются одновременно отдельными и неотделимыми. Публичная сфера не может полнос­тью понята при отсутствии приватной, и, аналогично, значение первоначального контракта будет неверно интерпретировано, если не будут присутствовать обе взаимозависимые половины истории. Гражданская свобода зависит от патриархатного права.

Мой интерес к половому контракту связан в первую очередь не с интерпретацией текстов, хотя классические работы по соци­альному контракту часто присутствуют в моей аргументации. Я воскрешаю историю для того, чтобы пролить свет на современ­ную структуру большинства социальных институтов в Британии, Австралии и Соединенных Штатах — обществах, которые, как мы

Хрестоматия по курсу

привыкли слышать, на полном основании могут рассматриваться как базирующиеся на социальном контракте. Эти общества явля­ются патриархатными в смысле, который может прослеживаться через всю историю первоначального контракта; у них достаточно много общего в историческом и культурном отношении, чтобы они могли быть описаны одной историей (и многие из моих общих аргументов также будут относиться и к другим развитым запад­ным странам). Особенности, отличающие патриархатное домини­рование от других форм доминирования в конце XX века, стано­вятся намного более ясными, если извлечь половой контракт из забвения. Связь между патриархатом и контрактом мало исследо­вана даже феминистками, несмотря на тот факт, что в современ­ном гражданском обществе институты ключевой важности кон­ституируются и поддерживаются с помощью контракта.

Отношения между рабочим и работодателем являются кон­трактными, и для многих теоретиков контракта контракт о занято­сти является характерным примером контракта вообще. Брак тоже начинается как контракт. Феминистки проявляли большую заин­тересованность в проблеме брачного контракта, но их тексты и другая деятельность большей частью игнорировались даже боль­шинством социалистических критиков теории контракта вообще и контракта о занятости в частности, хотя они казалось бы, долж­ны быть кровно заинтересованы в их аргументах. (За исключени­ем специально указанных случаев, я буду использовать термин «социалисты» в самом широком смысле, включая сюда марксис­тов, социал-демократов, анархистов и т.п.)... Я не пишу о законах, регулирующих контракт. Мой интерес связан с контрактом как принципом социальной ассоциации и одним из наиболее важных средств создания социальных отношений, таких как отношения между мужем и женой или капиталистом и рабочим. Мои аргу­менты относительно собственности не следует понимать в смыс­ле, в котором «собственность» обычно фигурирует в дискуссиях о теории контракта. Сторонники и критики теории контракта име­ют тенденцию понимать собственность как материальные блага, землю и капитал, либо как тот интерес, который заставляет инди­видуумов стремиться к гражданской свободе. Субъектом же всех тех контрактов, которые меня интересуют, является весьма специфичес­кий вид собственности - собственности индивидуумов на самих себя.

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

Некоторые знания в области истории о половом контракте по­могут объяснить те странные проблемы, которые возникают с теми контрактами, участницами которых являются женщины. Эти про­блемы никогда не упоминаются в большинстве дискуссий, отра­женных в классических текстах или трудах современных теорети­ков контракта. Феминистки указывали на особенности брачного контракта, по крайней мере, на протяжении полутора столетий, но безо всякого результата. Стандартные комментарии к классичес­ким историям о первоначальном контракте обычно не упомина­ют, что женщины исключались из изначального пакта. Этот перво­начальный контракт заключался мужчинами. Конструкция «естественное состояние» употребляется для того, чтобы объяс­нить, почему его обитатели прибегли к заключению первоначаль­ного контракта как рациональному акту. Главный момент, кото­рый здесь опущен, заключается в том, что эти обитатели различаются по полу, а все классические авторы (за исключением Гоббса) полагали, что разница в уровне рациональности вытека­ет из естественных половых различий. Комментарии к этим тек­стам искажают тот факт, что классическая теория конструирует патриархатные представления о маскулинности и фемининнос-ти, о том, что значит быть мужчиной и женщиной. Только мужчи­ны наделяются атрибутами и способностями, необходимыми для участия в контрактах, наиболее важным из которых является лич­ная собственность, можно сказать, что только мужчины являются «индивидуумами».

В естественных условиях «все люди» (all men), т.е. «все муж­чины рождены свободными» и равными друг другу, они «индиви­дуумы». Эта исходная предпосылка доктрины контракта порож­дает фундаментальную проблему: как при таких условиях один человек вообще может управлять другим, как может существовать политическое право? Возможен только один ответ, не опроверга­ющий изначальную предпосылку о свободе и равенстве. Отноше­ния должны основываться на соглашении..., и контракт служит парадигмой этого соглашения. Но женщины не рождаются сво­бодными: у них отсутствует естественная свобода. Классические картины естественного состояния содержат также определенный порядок подчинения - подчинения женщин мужчинам. Предста­вители классической теории, за исключением Гоббса, утверждали,

Хрестоматия по курсу

что женщины от природы лишены атрибутов и способностей, при­сущих «индивидуумам». Половое различие является политическим различием; половое различие есть различие между свободой и под­чинением. Женщины не участвуют в первоначальном контракте, с помощью которого мужчины превращают свою естественную сво­боду в безопасность гражданской свободы. Женщины же не явля­ются субъектом контракта. (Половой) контракт служит двигателем, с помощью которого мужчины превращают свое естественное пра­во господствовать над женщинами в безопасность гражданского патриархатного права. Но если женщины не участвуют в первона­чальном контракте, если они могут в нем не участвовать, почему классические теоретики социального контракта (вновь за исключе­нием Гоббса) считают брак и брачный контракт частью естествен­ных условий? Как могут существа, у которых недостаточно способ­ностей, чтобы заключать контракты, тем не менее постоянно вступать в этот конкретный контракт? Более того, почему тогда теоретики классической философии (включая Гоббса) настаивают на том, что в гражданском обществе женщины не только могут, но и обязаны заключать брачный контракт?

Конструирование различия между полами как различия меж­ду свободой и подчинением является центральным не только в знаменитой политической истории. Структура нашего общества и нашей повседневной жизни инкорпорировала в себя патриар-хатный концепт о половом различии. Я собираюсь показать, как исключение женщин из центральной категории «индивидуума» находит социальное и юридическое воплощение, и как это исклю­чение структурирует контракты, которые являются предметом моего интереса. Несмотря на многочисленные недавние законо­дательные реформы и масштабные изменения в социальном по­ложении женщин, мы до сих пор не имеем такого же социального статуса, что и мужчины, хотя этот центральный политический факт, касающихся обществ, в которых мы живем, редко упомина­ется в современных дискуссиях по социальной теории и практи­ке контракта. Мужья больше не наслаждаются теми широчайши­ми правами на господство над своими женами, которыми они пользовались в середине XIX столетия, когда жены имели юри­дический статус имущества. Но и в середине 1980-х гг. этот ас­пект конъюгального подчинения сохраняется в законодательстве,

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

которое до сих пор отказывается признавать какие-либо ограниче­ния в доступе мужа к телу жены, и таким образом отрицает воз­можность изнасилования в браке. Общее мнение сводится к тому, чтобы опускать эти случаи, как не имеющие отношения к полити­ческой теории и политической деятельности. Возможность того, что статус женщин в браке может отражать гораздо более глубо­кие проблемы, касающиеся женщин и контракта, или того, что структура брачного контракта может быть аналогичной другим контрактам, точно так же не принимается во внимание. Отказ при­знать, что угнетение в браке является политически значимым фак­том, дает возможность уклониться от размышления о том, суще­ствует ли связь между брачным контрактом и другими контрактами, в которых участвуют женщины.

Удивительно мало внимания уделялось связи между перво­начальным контрактом - который общепринято считать поли­тической фикцией - и реальными контрактами. Социальный контракт, как повествует нам история, создает общество, в ко­тором индивидуумы могут безопасно заключать любые контрак­ты, зная, что их действия регулируются гражданским правом и что государство, если необходимо, поддержит эти соглашения. Та­ким образом, реальные контракты подтверждают примером ту сво­боду, которой пользовались индивидуумы, заключая первоначаль­ный пакт. Следуя современным сторонникам теории контракта, социальные условия таковы, что со стороны индивидуумов весь­ма разумно пользоваться своей свободой и вступать в брачный контракт, или контракт о занятости, или даже, следуя некоторым классическим и современным авторам, в (гражданский) контракт рабства. Другой вариант прочитывания этой истории (который продемонстрировал Руссо) заключается в том, что социальный контракт позволяет индивидуумам добровольно подчинить себя государству и гражданскому закону; свобода превращается в по­виновение, а в обмен обеспечивается защита. В этой интерпрета­ции реальные контракты повседневной жизни также являются зер­калом первоначального контракта, но теперь они подразумевают обмен повиновения на защиту; они создают то, что я бы назва­ла гражданским господством и гражданским подчинением.

Одна из причин того, почему патриархатному доминирова­нию и подчинению редко уделяется то внимание, которого они зас-

Хрестоматия по курсу

луживают, заключается в том, что подчинение вообще бывает вто­ростепенной темой для критиков контракта. Большая часть внима­ния уделялась условиям, при которых заключаются контракты и вопросу развития однажды заключенного контракта. Сторонники доктрины контракта заявляют, что контракты в повседневной жизни хорошо соответствуют модели первоначального контракта, кото­рая подразумевает, что равные участники свободно договаривают­ся об условиях; реальные контракты, таким образом, обеспечива­ют примеры индивидуальной свободы. Их критики, будь то социалисты, озабоченные контрактом занятости, или феминистки, озабоченные брачным контрактом или контрактом проституции, оспаривают это заявление, указывая на чрезвычайно неравные по­зиции участников соответствующих соглашений и на экономичес­кие и прочие ограничения, с которыми сталкиваются рабочие, жены и женщин вообще. Но концентрация внимания на степени вынуж­денности вступления в контракт, хотя и важная сама по себя, может отвлечь от весьма существенного вопроса: станут ли эти контракт сразу же привлекательными для феминисток или социалистов, если они станут заключаться вполне добровольно, без всякого принуж­дения?

Критика может быть также направлена против эксплуатации, как в техническом марксистском смысле присвоения прибавоч­ной стоимости, так и в более популярном смысле - что рабочим не оплачивают их труд справедливо и они вынуждены работать в тяжелых условиях, или что женам не платят за всю ту работу, ко­торую они делают дома, или что проститутки бывают жертвами оскорблений и физического насилия. И снова, вопрос об эксплуа­тации важен, но предположительная история происхождения пат­риархата, включенная в классическую теорию контракта, также направляет внимание лишь на происхождение отношений доми­нирования и подчинения. Начиная с XVII века, феминистки были озабочены тем, что жены подчинены своим мужьям, но их крити­ка (конъюгального) доминирования гораздо менее известна, чем социалистические аргументы, относящие подчинение к катего­рии эксплуатации. Однако эксплуатация стала возможной, как я собираюсь показать, именно благодаря имущественным контрак­там, которые дают право командовать только одной из заключаю­щих контракт сторон. Капиталисты могут эксплуатировать рабо-

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

чих и мужья могут эксплуатировать жен, потому что рабочие и жены конституированы как подчиненная сторона с помощью кон­тракта занятости и брачного контракта. Гениальность теоретиков контракта заключается в том, что они смогли представить и пер­воначальный контракт, и реальные контракты как примеры и га­ранты индивидуальной свободы. На самом деле, в контрактной теории как раз универсальная свобода всегда является лишь ги­потезой, историей, политической фикцией. Контракт всегда со­здает политическое право в форме отношений доминирования и подчинения.

В 1919 г. Г.Д.Х.Коул провозгласил, что на вопрос, что не так обстоит с капиталистической организацией производства, всегда дается неверный ответ: «отвечают: бедность (неравенство), когда им бы следовало ответить: рабство». Коул допускает полемичес­кое преувеличение. Когда индивидуумы юридически свободны и имеют равные гражданские права, проблема не является букваль­но проблемой рабства; никто не может быть одновременно чьей-то собственностью и гражданином. Тем не менее, позиция Коула ценна тем, что он обратил внимание на то, что критика капита­лизма - и контракта - фокусируется на эксплуатации (неравен­стве) и, таким образом, пропускает феномен подчинения, а так­же степень того, насколько институты, призванные обеспечивать свободные отношения, сводят их к отношениям хозяина и раба. Руссо критиковал первых теоретиков контракта за защиту перво­начального соглашения, которое было равноценно контракту раб­ства. (Я изучала вопрос об отчуждении политической власти в пользу специальных представителей и государства, которое явля­ется центральным пунктом социального контракта в «Об обще­ственном договоре»). Руссо был единственным классическим те­оретиком контракта, который категорически отвергал рабство и любой контракт - кроме полового - имевший черты родового сходства с контрактом рабства. Различия между классическими авторами становятся не столь важными, как их коллективная под­держка патриархата, но это очевидно лишь вне рамок господ­ствующих направлений политической теории. Патриархатное под­чинение является центральным стержнем теорий классических авторов, но почти полностью замалчивается радикальными по­литическими теоретиками и активистами (будь то либералами,

Хрестоматия по курсу

или социалистами, как Г.Д.Х.Коул); голоса же феминисток оста­ются неуслышанными.

Возрождение организованного феминистского движения в конце 1960-х гг. возродило также термин «патриархат». Не суще­ствует консенсуса по поводу его значения, и в следующей главе я попытаюсь показать противоречия современных феминистских подходов. Дебаты о патриархате неизбежно сопровождаются пат-риархатными же интерпретациями, среди которых наиболее важ­ными и настойчиво повторяющимися являются два взаимосвя­занных аргумента: что «патриархат» следует понимать буквально (как «патриархальность»), и что патриархат является реликтом ста­рого мира статусов, или естественного порядка подчинения; ко­роче говоря, пережитком старого мира отцовского права, кото­рый предшествовал новому гражданскому миру контрактов. Патриархат, таким образом, интерпретируется как синоним «ста­туса», как это сделано в знаменитой работе сэра Генри Мэйна, который охарактеризовал превращение старого мира в новый как «движение от Статуса к Контракту». Так смысл контракта свя­зывается со свободой в противоположность порядку статусного подчинения, или патриархата. Имя сэра Генри Мэйна и его зна­менитый афоризм чаще упоминаются в дискуссиях о контракте, чем подвергаются внимательному анализу. Аргументы Мэйна были сосредоточены на замещении статуса, понимаемого в смысле абсолютной патриархатной юрисдикции в патриархальной семье, контрактными отношениями, и замещении семьи индивидуумом как фундаментальной «единицей» общественных отношений. По­нимание Мэйном «статуса» совпадает с одним из двух смыслов, в которых этот термин употребляется в современных дискуссиях.

Термин «статус» иногда используется в более широком смыс­ле, обозначая то, что приписывается: люди от рождения занимают определенные социальные позиции в зависимости от приписанных им (аскриптивных) характеристик, таких как пол, цвет кожи, возраст и т.п. Критика Джоном Стюартом Миллем в «Порабощении жен­щин» недостаточно договорного характера брачного контракта, предполагавшего, что одна из сторон, а именно жена, рождена для того, чтобы быть помещенной в определенные условия, основана на подразумеваемом контрасте между контрактом и статусом, по­нимаемом в широком смысле. Современные теоретики права так-

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

же используют понятие «статус», но совершенно в другом контек­сте. Для правоведов термин «контракт» относится к экономическо­му режиму, основанному на невмешательстве, режиму «свобод­но заключаемых контрактов», при котором существенные индивидуальные характеристики и специфика субъектов соглаше­ния не имеют значения. Понимаемый в этом смысле контракт про­тивостоит «статусу» как объекту юридической (государственной) регуляции. Эта регуляция связывает контракт с ограничениями и определенными условиями, которые определяются именно тем, кто заключает контракт и при каких обстоятельствах. Развитие об­ширной системы такого рода регуляций привело Патрика Атийя (Atiyah) в работе «Взлет и падение свободы контракта» к следу­ющему выводу: «говорить о том, что произошел переворот от «кон­тракта» к «статусу», движение, противоположное осмысленному и описанному Мэйном в 1861 году, стало сейчас уже общеприня­тым клише». Однако рефлексии Мэйна и Атийя происходили в со­вершенно различном историческом контексте. «Статус» в 1980-х гг. очень сильно уже отличается отМэйновского «статуса». Я вернусь к вопросу о значении статуса и его многосторонних связях с патри­архатом и контрактом в своих дальнейших размышлениях.

Восприятие гражданского общества как пост-патриархатного социального порядка связано также с неопределенностью, прису­щей термину «гражданское общество». С одной точки зрения, граж­данское общество представляет собой регулируемый контрактами режим, который следует за до-модернистским режимом статусов, или гражданский режим конституционного, ограниченного в пол­номочиях правительства, пришедшей на смену политическому аб­солютизму. С другой точки зрения, гражданское общество заменяет собой царство природы; но понятие «гражданского» снова относит­ся лишь к одной из сфер жизни - публичной сфере, «гражданскому обществу». Большинство адвокатов и оппонентов контрактной тео­рии спекулируют на этой неопределенности понятия «гражданско­го». «Гражданское общество» отличается от других социальных режимов разграничением приватной и публичной сфер; граждан­ское общество разделено на два противоположных друг другу цар­ства, каждое из которых связано со своими определенно выражен­ными и контрастными ассоциациями. При этом все внимание фокусируется лишь на одной сфере, которая трактуется как един-

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: