Второй этап политогенеза Верхнего Поднепровья: вторая половина X - первая половина XI в.

Материалы раскопок Центрального Гнёздовского поселения позволяют сделать вывод о том, что в третьей четверти X в. в раннегородском центре произошло катастрофическое событие. Исследования пойменной части Центрального селища с хорошо стратифицированным культурным слоем X - начала XI в., пере­крытым аллювиальными отложениями XVII-XX вв., позволили выделить на раскопе П-8 несколько строительных периодов (этапов). Сооружения этапа III погибли в пожаре, после которого, в начале следующего этапа IV, были произведены нивелировочная подсыпка и перепланировка исследованного участка. В сооруже­ниях и культурном слое этапа IV появляются керамика, детали поясной гарнитуры и пирофиллитовые (шиферные) пряслица среднеднепровского происхождения, отсутствующие в более ранних горизонтах [37, c. 47, 69-70]. Я. В. Френкель на основе анализа сочетаний бус, датированных по материалам Старой Ладоги и Рюрикова Городища, отнёс финал горизонта III к 950-м гг. [74, c. 97-99]. Приблизительно в это же время сгорели и затем были перестроены первоначальные деревоземляные укрепления Центрального городища, сооружённые вскоре после возникновения Гнёздова, т. е., вероятно, во второй четверти X в. [58, c. 7-8]. Эти данные указывают на то, что в третьей четверти X в. Гнёздово подверглось во­енному разгрому.

Датировку этого события можно немного скорректировать. С территории Гнёздовского археологического комплекса происходит 8 опубликованных кладов, содержащих восточные монеты. Т. А. Пушкина разделила эти клады (тогда их было найдено 7) по датам младших монет на три хронологические группы: 920-х, 940-950-х и 960-х гг. [60, c. 411-412]. В связи с этим более логично выделить две основные типохронологические группы: а] 3 монетных клада 924/925 - 936/937 гг. (находки 1966/75, 2010, 1973 гг.); б) 5 монетно-вещевых кладов 948/949 - 960/961 гг. (находки 1870, 1993, 1867, 1909, 1885 гг.). При этом, как доказала Т. А. Пушкина, первые гнёздовские клады, найденные в 1867 и 1870 г., являются наиме­нее достоверными по составу, в том числе с заведомо неполным или изменённым набором монет [59, c. 373-374]. Поэтому, в частности, в кладе 1870 г. с сохранившейся младшей монетой 948/949 г. могли содержаться дирхемы и последующих годов чеканки. Кроме того, отмечалось, что клад 1993 г. с младшей монетой 951/952 г. близок по составу и истории формирования его монетной части Звеничевскому кладу с младшей монетой 957 г. [75, c. 191-192]. Из этого следует, что клады второй группы хронологически очень компактны, период их окончательного формирования может охватывать менее десятилетия в 50-х - начале 60-х гг. X в. Более подробно расположение кладов и других археологических памятников Верхнего (Смоленского) Поднепровья и Подвинья второй половине X - первой половины XI в. изложено в приложении 3.

Таким образом, клады второй группы, содержавшие литые и филигранные серебряные украшения скандинавского и южно­русского происхождения и, в отличие от кладов первой группы, представляющие собой сокровища высшей гнёздовской аристократии, могли быть сокрыты (точнее, не изъяты из-за гибели их владельцев) в результате одного и того же события. Это катастрофическое событие, по-видимому, и следует понимать как военный разгром Гнёздова, который произошёл в первой половине 960-х гг. и сопровождался уничтожением высшего слоя гнёздовской элиты. Такая военно-политическая акция могла быть осу­ществлена только по инициативе киевского князя и, вероятно, имела целью прямое подчинение Гнёздова и его округи власти Киева.

Нетрудно заметить, что, согласно предложенной рекон­струкции, эта акция приходится на первые годы самостоятельного правления Святослава, не отмеченные в Повести временных лет какими-либо событиями. В связи со сказанным следует обратить внимание на гипотезу Н. И. Платоновой, в соответствии с которой 22 «князя» или «архонта» Руси, чьи представители упомянуты наряду с посла­ми Игоря, Ольги и Святослава в русско-византийском договоре 944 г. и протоколах приёмов Ольги в Константинополе в 946 или 957 г. и, напротив, не упомянутые в русско-византийском договоре 971 г., были устранены с политической сцены в 50-60-х гг. Х в. [55, c. 72-73] Думается, приведённые данные хорошо согласуются с этой гипотезой.

После разорения раннегородской центр в Гнёздове был немедленно восстановлен, на следующие десятилетия приходится (или продолжается) его расцвет, фиксируемый по археологическим данным. По-видимому, новая элита, управлявшая городом и его округой в период господства киевской администрации, представлена погребёнными в камерных могилах, которые в совокупности датируются второй половиной X в. По основаниям столбов из двух камерных погребений Гнёздовского некрополя получены дендродаты 975 и 979 г. [6, c. 203].

Вопрос о времени, причинах и обстоятельствах прекраще­ния существования Гнёздова как раннегородского центра оста­ётся пока трудноразрешимым. Впрочем, исследования поймен­ной части Центрального селища позволили немного уточнить датировку финала Гнёздова. На раскопе П-2 из нижнего горизонта культурного слоя (горизонт 5), представляющего собой заполнение естественной заболоченной ложбины, получена серия дендродат, самая поздняя (и самая надёжная) из которых - 1002 г. [36, c. 12-13, 26]. Выше залегало три стратиграфических горизонта общей мощностью до 0,5 м, двум верхним из которых (горизонты 3 и 2) соответствуют два строительных периода непосредственно на исследованном участке. Материалы из этих горизонтов типичны для «классического» Гнёздова и не указывают на какие-либо существенные изменения в культуре и характере поселения по сравнению со второй половиной X в. Постройки горизонта 2 погибли в пожаре, после которого активная деятельность в этом месте прекратилась [36, c. 17]. Приведённые данные, не позволяют датировать финал раннегородского периода истории Гнёздова временем ранее 20-30-х гг. XI в. Безусловно, прав был А. А. Спицын, когда относил его к эпохе Ярослава [68, c. 8].

В настоящее время нет оснований утверждать, что Центральное Гнёздовское поселение переживало на рубеже X-XI вв. и в начале XI в. период упадка. Имеющиеся данные свидетельствуют, скорее, об очень быстром, возможно, моментальном прекращении существовании Гнёздова как раннего древнерусского города. Вместе с тем остаётся неясным, как это произошло: в результате на­сильственного уничтожения или более-менее мирного «переноса» города на новое место. Финальный пожар, выявленный на раскопе П-2, как будто указывает на вероятность первого сценария, однако неизвестно, был ли этот пожар тотальным. Возможно, на этот вопрос помогут ответить результаты новых раскопок в пойменной части Центрального селища и на Центральном городище.

Исходя из высокой вероятности того, что финал Гнёздова был всё же событием, а не процессом, было бы заманчиво связать его с какими-то действиями в период междукняжеских войн 1015-1026 гг., тем более что один эпизод этих междоусобиц - убийство муромского князя Глеба в 1015 г. - прямо связывался в конце XI - начале XII в. со Смоленском [51, c. 60]. По-видимому, перво­начальный Смоленск перестал существовать после 1021 г., когда, согласно Софийской I летописи, Ярослав передал полоцкому князю Брячиславу города Витебск и Усвят [56, c. 134]. В результате сформировалась восточная граница Полоцкого княже­ства в Днепро-Двинском междуречье, т.е. к Полоцку отошёл ещё и Сураж вместе с нижним течением Каспли.

Возможно, из-за этого стабильное функционирование транзитного пути, проходившего по Усвяче и Каспле, с которым Гнёздово было связано наиболее тесно, оказалось под угрозой, хотя Брячислав с 1021 г. и до конца жизни честно выполнял наказ своего дяди: «Буди же со мною за один».

Нельзя исключать и того, что между исчезновением первоначального Смоленска и возникновением нового прошло довольно продолжительное время. На эту мысль наводит резкое несоответствие масштабов и политического значения первого и второго населённых пунктов. Действительно, после учреждения Смоленского княжества в 1054 г. на смоленский стол сажали одного за другим самых младших и быстро умиравших сыновей Ярослава - Вячеслава и Игоря, которые не могли быть самостоятельными политическими фигурами. После смерти Игоря (1060 г.) в Смоленске не менее 15 лет вообще не было князя [7, c. 195]. Несмотря на интенсивные раскопки в историческом центре современного города, Смоленск середины - 3-й четверти XI в. не удалось обнаружить ни к началу 1990-х гг. [1, c. 7], ни сегодня. Очевидно, город того времени (находившийся, надо полагать, уже на современном месте) был довольно скромным поселением, что заставляет сомневаться в его непосредственной преемственности по отношению к раннегородскому центру в Гнёздове.

Судя по всему, в первой половине XI в. система расселения и сложившаяся поселенческая структура Верхнем Поднепровье не претерпела существенных изменений, что составляет сильный контраст с ситуацией третьей четверти X в. В частности, ранние трупоположения, появившиеся в сельских курганных могильниках, находятся преимущественно на тех же памятниках, что и древнерусские курганы с трупосожжением (Катынь, Саки, Сельцо, и др.). Население продолжало концентрироваться к югу от Днепра и в восточной части Днепро-Двинского междуречья, что, возможно, подтверждает уменьшение роли касплянского пути во второй четверти XI в. Очевидно, к этому времени в целом сформировалась территориальная и демографическая основа центральных районов будущей Смоленской земли.

Таким образом, отчётливо фиксируемая по археологическим данным раннегосударственная структура в Верхнем Поднепровье сформировалась к середине X в. и интенсивно развивалась на протяжении последующего столетия.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: