Первый этап политогенеза Верхнего Поднепровья: конец IX - середина X вв.

В конце IX - начале X вв. в Верхнем Поднепровье начала формироваться археологически фиксируемая инфраструктура транзитных военно-торговых коммуникаций, которые входили в систему «волокового» участка пути «из варяг в греки». Несомненно, эта сеть коммуникаций складывалась на основе внутренних путей сообщения, существовавших в VIII-IX веках.

При реконструкции конкретных маршрутов водно-волоковых путей необходимо учитывать несколько признаков [30, c. 55-57]. Во-первых, маршруты должны быть органично вписаны в синхронную систему расселения, т. е. на них должны находиться археологические памятники конца I тыс., располо­женные не реже чем в 20-30 км друг от друга (расстояние, не превышающее дневного перехода). Не менее важно, когда населённые пункты маркируют наиболее трудные участки путей: концы сухопутных «волоков», порожистые участки рек и т.д. Во-вторых, археологические материалы поселений и могильников, расположенных на путях, должны содержать свидетельства участия жившего там населения в международной торговле и/или присутствие в его составе инокультурных компонентов. В-третьих, маршруты путей должны маркироваться не только археологическими, но и нумизматическими источниками - кладами и отдельными находками монет.

Учёт указанных признаков в их совокупности позволяет выделить три основных маршрута военно-торговых путей конца IX - начала XI вв. в Верхнем (прежде всего в Смоленском) Поднепровье и Подвинье: два в Днепро-Двинском междуречье и один на левобережье Днепра. Их описание отражено в приложении2.

Кроме перечисленных маршрутов, по территории Верхнего Поднепровья уже в X веке проходил Двинский путь, шедший в широтном направлении собственно по р. Западная Двина. Его существование выше г. Витебска недавно достаточно надёжно обосновал И. И. Еремеев [23, c. 348-352], хотя достоверные памятники конца I тысячелетия на этом участке реки единичны. Что же касается традиционно фигурирующих в литературе путей по р. Каспле (от озера Касплянское вниз по течению реки) и по Днепру ниже впадения в него р. Катынки, то их ста­бильное функционирование в конце I тысячелетия вызывает серьёзные сомнения по причине практически полного отсутствия на них памятников этого времени.

Незаселённость верхнего и среднего течения р. Каспли, а также бассейна р. Березины и примыкающего поречья р. Днепра в Смоленской области в VIII-X вв. объясняется на­личием там обширных водно-ледниковых равнин с неплодород­ными почвами, неблагоприятными для ранних форм пашенного земледелия. Ситуация осложнялась тем, что, например, среднее течение р. Каспли изобиловало различными препятствиями для судоходства - порогами, каменными грядами. Вместе с тем, несмотря на отсутствие археологически фиксируемой инфраструктуры обоих упомянутых маршрутов, они всё же могли эпизодически использоваться в качестве второстепенных транзитных коммуникаций. В частности, о наличии дороги, подходившей к Гнёздову с северо-востока, свидетельствует скопление памятников конца I тыс. в верховьях р. Дубровенки, включая археологический комплекс Новосёлки и клад у д. Дубровенки (954-961 гг.). Вероятно, они могут маркировать путь: р. Каспля - р. Жереспея - р. Лущенка - волок - р. Дубровенка - р. Днепр; вариант: р. Дубровенка - волок - Гнёздово. Именно на этом гипотетическом маршруте (на р. Жереспея) был найден упоминав­шийся клад IX в. у д. Кислая.

Судя по имеющимся данным, в процессе формирования инфраструктуры транзитных коммуникаций, начиная с конца IX - начала X в. в Верхнем Поднепровье и Подвинье постепенно сложилась особая раннегосударственная структура, которая имеет определённые археологические признаки.

Во-первых, система расселения в данном регионе уже в 1-й пол. X в. приобрела иерархическую структуру, содержащую как ми­нимум три или четыре уровня. Верхний уровень иерархии занимает древнерусское раннегородское поселение в восточной части Гнёздовского археологического комплекса - так называемый Цен­тральный комплекс памятников, представляющий собой остатки первоначального Смоленска. Именно с Центральным Гнёздовским городищем уместно связывать упоминание «крепости Милиниска» в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении империей» [10, c. 45]. На протяжении X - начала XI вв. это было единственное поселение городского типа в Смоленском Поднепровье и Подвинье. В системе основных путей сообщения и их инфраструктуры особая роль Гнёздовского комплекса заключалась в первую очередь в том, что он являлся главным узлом этих путей. Этим обстоятельством определялись не только важнейшее значение Гнёздова как главного регионального центра древнерусского населения, но и особенности его собственной структуры и топографии. Действительно, весь комплекс вытянут примерно на 6 км вдоль Днепра как главной коммуникационной артерии и одновременно вдоль сухопутной дороги, шедшей по его правому берегу. Входящее в состав комплекса Ольшанское поселение, по-видимому, контролировало переправу через Днепр к устью р. Лубня, по которой можно было легко попасть в бассейн р. Сож.

Следующий (второй) уровень представлен ранними древ­нерусскими торгово-ремесленными и военно-административными центрами меньшего масштаба, известными пока только в Днепро-Двинском междуречье. Это археологические комплексы Новосёлки, Рокот и Шишкино, каждый из которых состоит из го­родища, селища (в Рокоте это укреплённый «окольный город») и курганного могильника [49, c. 98-101]. Во всех трёх случаях городища возникли в более ранние эпохи, причём в Новосёлках и Шишкине, в отличие от Рокота, они использовались в конце I тысячелетия только как убежища и наблюдательные пункты, а населе­ние жило у их подножий в неукреплённых поселениях. Площадь селища в Новосёлках составляет около 0,5-0,6 га, городища Рокот и селища Шишкино - около 1,5 га. Материалы исследований этих археологических комплексов дают возможность охарактеризовать их население как полиэтничное, включавшее носителей КСДК и ярко выраженную военизированную скандинавскую элиту, а их культуру как очень близкую культуре раннего Гнёздова. Отсутствие на этих памятниках круговой керамики (при наличии в Новосёлках и Рокоте лепных подражаний ей) как будто не позволяет датировать прекращение их существования временем позднее середины - третьей четверти X в.

Возможно, удастся выделить третий уровень иерархии, который могут составлять такие комплексы памятников, как Заозерье, Кушлянщина и Березинка [32, c. 281]. Эти памятники, в отличие от упомянутых выше, возникли (в рамках последней четверти I тыс.) в VIII-IX вв. как поселения КСДК и продолжали существовать в этом качестве в X в. (про Заозерье и Кушлянщину это можно утверж­дать определённо). Но, вероятно, уже в 1-й половине X в. на них появляется древнерусское население, включая скандинавов, что получило отражение в материалах соответствующих некрополей. Можно предположить, что какое-то время в X в. кривичи и древнерусское население проживали там совместно. По-видимому, к этим археологическим комплексам могут быть отнесены не только селища и курганные могильники, но и городища-убежища 2-й половины I тыс. со слабо выраженным культурным слоем, расположенные неподалёку от неукреплённых поселений, но не вплотную к ним [9, с. 73-74, 113]. К сожалению, эти комплексы, за исключением входящих в них могильников, пока плохо изучены. Не исключено, что первоначально именно они являлись своего рода локальными центрами в системе расселения КСДК.

На нижнем уровне иерархии находятся рядовые сельские памятники, масштабы которых, впрочем, неодинаковы. Их можно разделить на три культурные группы, свидетельствующие о неоднородности славянского населения изучаемого региона в конце IX-X в. Во-первых, это селища КСДК и относящиеся к ним могильники, доживающие до X в. В их числе - Шугайлово, Михейково, Сельцо, Арефино, возможно, также Ковали, Слобода (Пржевальское). Ко второй группе, видимо, относятся наиболее ранние древнерусские сельские поселения, сопровождаемые так называемыми полусферическими курганами с трупосожжением. Появление «сельских» древнерусских курганов в Верхнем (Смоленском) Поднепровье принято датировать концом IX - началом X в. [11, c. 62; 21, с. 115], а к наиболее ранним обычно относят те, в которых найдена только лепная керамика - Вязовенька, Пилички, Колодня, Русаново, Боровая и др. Следует отметить, что лепная керамика в древнерусских курганах Могилёвщины и Смоленщины не может являться основанием для датировок в пределах десятилетий, однако наличие в этом регионе древнерусского сельского населения в первой половине - середине X в. следует считать весьма вероятным. Наконец, третья группа памятников представлена высокими насыпями, близкими по размерам и то­пографии новгородским сопкам. Они концентрируются в двух микрорегионах Смоленского Подвинья: в районе впадения р. Рутавечь в р. Каспля (Шарки, Силуяново, Боярщина и др.) и в междуречье Западной Двины и р. Половья, притока Каспли (Горяне, Смоленский Брод, Малый Оступ, Бакланово и др.) [41, c. 225-231; 22, с. 38]. К сожалению, раскопки этих курганов почти не производились, поэтому их невозможно датировать точнее, чем IX-X вв. Раскопки остатков сопковидного кургана у д. Горяне позволили И. И. Еремееву датировать его возведение IX - началом X в. [23, c. 346-347].

Важно подчеркнуть, что практически все эти населённые пункты в совокупности составляли инфраструктуру транзитных военно-торговых путей. Они синхронны в рамках периода от конца IX - начала X вв. до середины - третьей четверти X в., причём входящие в эту группу древнерусские памятники являются наиболее ранними на изучаемой территории, а памятники КСДК - самыми поздними. Наличие наблюдаемой в данном случае сложной иерархии населённых пунктов является одним из важнейших признаков потестарно-политической структуры типа сложного вождества или раннего государства [27, c. 40-41, 45].

Во-вторых, показательно распределение серебряной монеты и изделий из драгоценных металлов между поселениями, занимающими разные уровни иерархии. Всего в Смоленском Поднепровье и Подвинье известно 15 кладов 1-й половины - середины X в. и недатированных кладов восточных монет, как минимум часть которых, скорее всего, относится к тому же периоду. Из 21 клада 12 найдено в Гнёздове, ещё 3 (Верхне-Ясенная, Дубровенка, Смоленск) - в его ближайших окрестностях. Ещё более контрастна ситуация с находками отдельных арабских и византийских монет в погребениях и культурном слое поселений: кроме Гнёздова (по последним данным, там найдено около 380 экз. - см.: Пушкина, Стукалова, 2011, с. 96) они в настоящее время известны только на археологических комплексах второго иерархического уровня (Рокот - около 10, Новосёлки - 2, Шишкино – 1). Разумеется, эти ста­тистические данные не следует принимать буквально, поскольку масштабы раскопок в Гнёздове и на синхронных памятниках региона несопоставимы. Однако обращает на себя внимание тот факт, что раскопки «сельских» могильников конца I тыс., относящихся как к КСДК, так и к древнерусской культуре, пока совсем не дали нумизматических находок.

Серебряные украшения в Гнёздове весьма многочисленны (только в составе кладов их около 200), есть также несколько золотых изделий, в то время как на других памятниках конца I тыс. они представлены единичными находками. В частно­сти, среди инвентаря длинных курганов конца IX-X в. известно всего 5 серебряных украшений, в основном сделанных из низкопробного серебра, причём в древностях этой культуры их число не увеличилось по сравнению с VIII-IX вв.

Эти данные напрямую доказывают колоссальную степень концентрации материальных ценностей на поселениях высоких рангов, прежде всего в Гнёздове.

В - третьих, в этот период происходит разделение населения на раннегородское и сельское. Несомненно, сельские поселения, занимавшие нижний, базовый уровень иерархии, уже в силу своей относительной многочисленности играли важнейшую роль в обслуживании транзитных путей сообщения, от стабильного функционирования которых зависело благополучие, например, раннегородского центра в Гнёздове как крупнейшего «перевалочного пункта» на пути «из варяг в греки». Кроме того, гнёздовская раннегородская община, вряд ли могла прокормить себя самостоятельно - для сельскохозяйственных угодий необходимой площади вокруг Центрального поселения просто нет места [26, c. 176]. По-видимому, положение осложнялось ещё и тем, что постоянным жителям Гнёздова приходилось накапливать запасы продовольствия, значительно превышавшие их собственные потребности, чтобы прокормить не только себя, но и тех, кто прибывал в город извне. В связи с этим необходимо обратить внимание и на высокую вероятность сезонных колебаний численности населения Гнёздова [14, c. 12]. Следует подчеркнуть, что география и гидрография военно-торговых путей между средней Ловатью и верхним Днепром практически исключала их использование в летнюю межень и сильно затрудняла таковое даже в половодье (особенно учиты­вая, что из-за климатических причин и сильной облесенности берегов рек половодья в конце I тыс. были значительно ниже современных). Этот участок пути «из варяг в греки» мог активно функционировать только зимой как сухопутный и (с серьёзными трудностями) весной как водно-сухопутный. Следовательно, население Гнёздова резко возрастало приблизительно в декабре - апреле, т. е. в самое голодное время года, что делало его особенно зависимым от поставок продовольствия со стороны сельского населения региона. Интересен вопрос о том, насколько вся эта деятельность была выгодна самим сельским жителям и, в частности, носителям КСДК.

Как отмечалось выше, несмотря на резкое увеличение количества серебра в Верхнем (Смоленском) Поднепровье в первой половине - середине X в., в погребениях КСДК оно не стало встречаться чаще, чем в VIII-IX вв. Тем не менее, изделий древнерусского и сканди­навского происхождения в смоленских длинных курганах найдено довольно много, не менее 70, что указывает на активные связи кривичей с древнерусским населением [47, c. 75-76]. Подавляющее большинство этих находок составляют, во-первых, ножи группы IV, по классификации Р. С. Минасяна, и наборные односторонние гребни, во-вторых, такие украшения, как литые трёхдырчатые и ромбовидные подвески, а также плетёные цепочки, на которых носили ромбовидные подвески. Вторая группа из­делий составляет около 15 % всех определимых украшений скандинавского и древнерусского происхождения в смоленских длинных курганах конца IX-X в. На сегодняшний день известно два центра производства трёхдырчатых и ромбовидных подвесок: Гнёздово и Городок на Ловати [19, c. 212-215]. При этом в материалах Гнёздовского некрополя таких украшений нет, что определённо указывает на их производство специально для населения, сооружавшего смоленские длинные курганы.

Другим видом товара, которым Гнёздово торговало с носителями КСДК, по всей вероятности, является стеклянный бисер. При раскопках Центрального Гнёздовского поселения найдены тысячи бисерин, особенно много за последние годы, когда культурный слой стали полностью промывать. В то же время в Гнёздовских курганах бисера мало: по данным В. М. Поповой конца 1970-х гг., бисер присутствовал в 7 из 65 погребений с бусами (эти 7 комплексов отнесены к первой половине X в.), составляя в них несколько более 10% от общего количества бус [57, c. 51-52]. В смоленских длинных курганах ситуация иная: бисер присутствует почти во всех достоверных погребениях X в. с бусами, составляя в них от 50 до 99 % всех бус. Складывается впечатление, что бисер был нужен жителям Гнёздова в основном для торговли с сельским населением региона. При этом наиболее сложные в изготовлении и дорогие разновидности стеклянных бус (мозаичные, глазчатые, с металлической прокладкой), а также бусы из полудрагоценных камней, широко представленные в Гнёздове и на некоторых ранних древнерусских памятниках более низкого ранга, к носителям КСДК в X в. почти не поступали.

По-видимому, сельское население Верхнего Поднепровья в первой половине - середине X в. получало товары, кото­рые не могло произвести само, в основном через Гнёздово и менее крупные древнерусские центры региона, причём эти торговые операции, возможно, были каким-то образом регламентированы.

Судя по имеющимся данным, в окрестностях Гнёздова, на расстоянии около 40-50 км по прямой (одного-двух дневных переходов] от него, почти полностью отсутствуют могильники КСДК с погребениями X в., что свидетельствует если не об исчезновении, то о резком сокращении числа населённых пунктов этой археологической культуры вокруг Гнёздова уже в первой половине столетия [47, c. 77]. Этот процесс сопровождался древ­нерусским расселением в окрестностях раннегородского центра.

Интерпретировать приведённые факты можно двояко: с одной стороны, как начальный этап ассимиляции носителей КСДК древнерусским населением, с другой стороны, как следствие конфликтов, вызванных военно-административным давлением на местных жителей. В связи с этим примечательно, что на Центральном поселении Гнёздова к настоящему времени найдено около 100 женских украшений, характерных для КСДК. Хотя в это число входят несомненно бракованные и недоделанные предметы, произ­водившиеся в самом Гнёздове (преимущественно трёхдырчатые и ромбовидные подвески), а также привезённый из округи ювелирный лом, всё же не вызывает сомнений, что кривичи посто­янно посещали Гнёздово и даже жили там. Однако в Гнёздовском некрополе не только не найдено достоверных погребений КСДК, но и практически нет отдельных украшений этой культуры. Такая парадоксальная ситуация может объясняться тем, что носителей КСДК не хоронили в Гнёздове, поскольку они не обладали там полноправным статусом и не входили в состав раннегородской общины.

Приведённые данные косвенно подтверждают наличие на изучаемой территории в X в. монополии древнерусской, преимущественно скандинавской элиты, концентрировавшейся на верхних уровнях иерархии населённых пунктов, на внешнеторговые операции и позволяют предполагать наличие неэквивалентного обмена между нею и сельскими жителями. Такое положение могло существовать только в условиях использования военно-административного аппарата, направленного в том числе на принужде­ние зависимых групп населения.

В-четвёртых, материалы наиболее крупных древнерусских памятников (в отличие от памятников КСДК) демонстрируют хорошо выраженную социальную стратификацию. Особенно ярко она видна по материалам Гнёздовских курганов, что многократно отмечалось в литературе. В частности, в некрополе Гнёздова выделяется небольшая группа исключительно «богатых» и сложных по структуре сканди­навских погребальных комплексов середины - третьей четверти X в., известных как «большие курганы». С наибольшими основани­ями к этой группе относятся шесть курганов, четыре из которых расположены в Центральном могильнике (курган 20 (В. И. Сизов, 1885 г.), курган 74 (С. И. Сергеев, 1900 г.), курган Ц-2 (Д. А. Авдусин, 1950 г.), нераскопанный курган громадных размеров, ныне наполовину разрушенный), один - в Днепровском могильнике (курган 86 (С. И. Сергеев, 1901 г.)), один - в Ольшанском могильнике (курган 24/Оль-1 (В. И. Сизов, 1896 г. / И. С. Абрамов, 1905 г. / Д. А. Авдусин, 1950 г.)) [67, c. 8-11; 77, с. 105-107; 68, с. 46-48; 5, с. 158-164] Кроме необыкновенно больших размеров (высота от 3 до 8 м, диаметр от 25 до 37 м), они характеризуются определённым набором признаков, главные из которых: трупосожжение мужчины в дорогой парадной одежде вместе с одной или двумя женщинами, в том числе в ладье; помещение особенно престижных и сакрально значимых предметов, взятых с погребального костра, а также не бывших в огне, на краю кострища или рядом с ним (в одном случае - в яме под кострищем) в определённом порядке; в число этих предметов входят, во-первых, представительный набор оружия и доспехов (меч, щит, копьё, скрамасакс, шлем, кольчуга) или только часть его, во-вторых, ритуальная пиршественная посуда - медный котёл с костями и шкурой барана или козла, иногда также фаянсовое византийское блюдо, жертвенный нож. Со времён В. И. Сизова [67, c. 11] эти исключительные погребальные ком­плексы совершенно справедливо сопоставляют с аналогичными «большими курганами» Чернигова - Гульбищем и Чёрной Могилой.

Не вызывает сомнений, что в «больших курганах» Чернигова и Гнёздова похоронены люди, обладавшие огромной сакральной и военно-административной властью. Некоторые исследователи считают их русскими князьями или членами княжеского рода [53, c. 368]. Действительно, более престижных курганных погребений на Руси неизвестно. Видимо, к середине X в. в Гнёздове оформилась собственная княжеская власть, субъекты которой, как можно предполагать, входили в группу лиц, упомянутых в Повести временных лет под 907 г.: «по тем... городом седяху велиции князи, под Олгом суще» [51, c. 17], хотя в данном случае речь может идти скорее о времени правления Игоря и Ольги, а не Олега. Нельзя исключить, что кто- то из смоленских князей упомянут в преамбуле русско-византийского договора 944 г.

Археологические и нумизматические данные позволяют утверждать, что в Верхнем Поднепровье в первой половине - середине X в. сложилась раннегосударственная структура, обладавшая некоторой автономией внутри формирующегося Древнерусского государства. Вместе с тем гово­рить о независимом княжестве (наподобие Полоцка при Рогволоде) в данном случае нет оснований, поскольку это противоречит нашим представлениям об условиях стабильного функционирования пути «из варяг в греки» и о политическом единстве Северной и Южной Руси. Расцвет этого социально-политического организма с центром в Гнёздове, прообраза и территориального ядра будущей Смоленской земли, приходится на середину X в.

Остаётся неясным, контролировало ли Гнёздово и подчинённая ему поселенческая структура поречье Западной Двины и микрорегионы Смоленского Подвинья, которые были заселены людьми, возводившими сопковидные курганы. Относительно остальной рассматриваемой здесь территории (точнее, проходивших по ней транзитных военно-торговых путей) подобные сомне­ния представляются излишними.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: