Сделай Сам Свою Работу на 5

Замечаю: Юрь-Палыч ссутулился, и очень побелела его голова. Лоб изборожден морщинами, под глазами водянистые мешки.





Он тоже рассматривает меня. Улыбаясь, показывая свой беззубый рот, произносит знакомые слова:

- Ты подозрительно хорошо выглядишь!

Мы оба смеемся. «Подозрительно хорошо!» Когда-то в «шелковнике» у пьяных это выражение вызывало сущий восторг. Катя – Мамонт в шубе даже в ладоши хлопала, когда входил кто-нибудь в коридорообразную комнатенку и хозяин встречал гостя этими словами.

- А ты, приятель, выглядишь подозрительно плохо, - говорю я уже без улыбки.

Лицо Юрь-Палыча как бы потемнело и сразу постарело от моих слов.

- Да, знаю.

- Не работаешь?

- Не берут.

- Все-таки как же ты существуешь?

Юрь-Палыч щерит черный, беззубый рот:

- Ныне, как известно, хлеб в иных столовых не прячут, ешь сколько хочешь! Даже с горчицей можешь и с солью. Ну а щей захочется – иду в распивочную. Пару пустых бутылок подкараулить можно, если, конечно, работает тетя Паша. Если же убирает Алевтина – лучше носа не кажи: шваброй, стерва, дерется…

«Разве это жизнь?» - мрачно размышляю я.

- Надо что-то придумать, Юрий Павлович! – говорю резко.

Он устало усмехается:

- Ничего не придумаешь!

Вера собирает на стол. И когда появляется селедка с колечками лука, филе морского окуня, соленые грибы – преддверие к борщу и плову, Юрь-Палыч вскакивает: «Ах и закусь!.. Ты уж меня извини, я сбегаю за четвертинкой. Осталось еще от пенсии…» С этими словами он поспешно отправляется в гастроном. Из окна мне виден стеклянный наш магазин и человечек в смешной шапке, смешно, по-стариковски, семенящий к нему. В руке у него нелепо болтается пустая сетка. Ее пришлось взять потому, что карманы брюк и плаща давно порвались, и Юрь-Палыч зашил их наглухо.



- А ведь умный человек был! – вздыхает Вера. – Если бы не водка, мог бы занимать крупную должность.

Мне неприятны эти ее разговоры о «крупных должностях». Она знает это, но забыла и сейчас спохватилась, взглянула на меня тревожно. Такие ее взгляды тоже меня не радуют. Она все еще боится, как бы я не вышел из себя и не начал снова пить. Так ведь всегда бывало раньше: любой повод к досаде, раздражению – и затем как бы закономерный исход: бутылка!

Успокаиваю жену:

- Не бойся, пить не тянет. Нисколько.



Возвращается Юрь-Палыч. Осторожно поругивает власти за подорожание водки.

Я достаю горбатый стакан, ставлю его перед Юрь-Палычем. Вначале он изумлен. Потом глаза его наполняются слезами.

- У тебя сохранился?.. – полушепотом спрашивает он. Спрашивает как бы испуганно и в то же время восхищенно.

- Как видишь!

- А Пека Ендовский говорил, что ты выбросил этот стакан. И сам он винит стакан в своих бедах, однажды вернул его, да я нечаянно разбил… А теперь Пека все равно глушит водку.

Юрь-Палыч поспешно наполняет горбатый стакан, кладет в тарелку закуски.

Он быстро пьянеет, в глазах исчезает голодный блеск, на лице появляется добрая улыбка. Он сидит с таким выражением некоторое время, потом, как бы вспомнив обо мне, тяжело поворачивается, спрашивает:

- Ты Ревекку помнишь?

- Ревекку?

- Ну да. В прошлом году она у тебя от бандита-мужа на даче пряталась.

- А-а, как же! А что?

- Скверная штука!.. – Юрь-Палыч опускает голову.

Прошлой осенью в «шелковнике» я встретил маленькую, худенькую, черненькую женщину. Она редко появлялась в «шелковнике». Пила много. Была задумчива и печальна, мало разговаривала. Много курила. В тот день пожаловалась, что муж грозится задушить ее.

- Как Отелло свою Дездемону? – пошутил кто-то.

Но Ревекке было не до шуток. Мы узнали, что она вышла замуж за инвалида, прописала его. Оказалось, он вернулся с Севера не из обычной командировки. Безногий уголовник вскоре принялся за свое.

Он уже не раз напивался и избивал Ревекку, а теперь угрожал расправой.

- Я домой не пойду, буду ночевать на вокзале…

Тогда мы и решили на время спрятать Ревекку на моей даче. Было еще не холодно, и кое-какой запас продуктов оставался в пустом доме. Особенно много было яблок. Я как-то находил еще время между попойками и больницами немного заниматься своим любимым делом – садом и пчелами. Это, как говорят ныне, мое хобби. Ревекка прожила на даче больше месяца. Она подружилась с нашей соседкой тетей Клавой, которая живет там круглый год и держит корову. Тетя Клава вдоволь снабжала Ревекку парным молоком. И маленькая, худенькая женщина ожила, поправилась. Но дни становились все короче, длиннее вечера, шли проливные осенние дожди. Дачный поселок совсем опустел, разъехались последние пенсионеры, и жить одной в доме стало тягостно. Ревекка заскучала и вернулась в город. Она оставила мне на столе благодарственное письмо – писала, что никогда не забудет моей доброты. Больше я ее не видел. Теперь, услышав от Юрь-Палыча ее имя, я, естественно, рад был узнать, как она поживает, и насторожился, когда он произнес: «Скверная штука».



- … Так вот, он все-таки ее убил.

- То есть, как – убил?!

- А так… Когда она вернулась с твоей дачи. Зарезал, гад.

Я замер, не находя слов. Вера растерянно смотрела на Юрь-Палыча.

- Как же так? – спросила она.

- А так, - повторил Юрь-Палыч. – Зарезал, и все. Он же бандит! Напился и зарезал… И зачем она выходила за него, вот это непонятно. Пьяная, что ли, тоже была? Жила бы одна…

Юрь-Палыч тяжело вздохнул, поднялся, собираясь уходить.

Я все еще был ошеломлен, сообщением о гибели Ревекки.

- Ну, я пойду. Спасибо за угощение!

- Слушай, ты хотел бы бросить пить?

У меня мелькнула мысль уговорить как-нибудь доктора Георгия Ивановича полечить моего приятеля.

- Нет, - ответил Юрь-Палыч. – Зачем?

- Как зачем?

- Чтоб прожить лишний пяток лет? Для чего? У меня нет никаких целей, нет жены, нет детей. И мне ничего не надо. Хочу лишь одного: чтобы ко мне ни кто не приставал, не интересовался, как я живу. И, в общем-то, остается уже немного. Совсем немного.

Я удрученно выслушал его. Пожалуй, впервые я видел такого стойкого алкоголика. Другие еще как-то барахтаются, что-то пытаются доказывать, как-то лечатся. Вот я, например. Вылезаю из страшного болота, бегу от смерти. Может быть, мне тоже не надо этого делать?.. Нет, надо! У меня есть еще тяга к жизни, желание делать что-то полезное. Ну, на большие дела я уже, наверное, не гожусь. Потеряны лучшие годы, отданы водке. А кое-что я еще могу, ну хотя бы разводить пчел и учить этому искусству других – например, ребятишек.

У меня есть еще тяга к жизни.

Они так иной раз ко мне льнут! Все-то их интересует, все они хотят знать.

А вот Юрь-Палыч уже ничего не хочет. Мне стало страшно.

- Возьмите вот это, - подает ему Вера увесистый сверток. Она собрала колбасу, рыбу, упаковала в целлофан селедку. – Дома сделаете бутерброды.

- Конечно, конечно. Спасибо! – Юрь-Палыч поспешно взял пакет.

- Все-таки ты подумай, - напомнил я. – И если хочешь лечиться, сразу приезжай ко мне, вместе отправимся к Георгию Ивановичу.

- Нет-нет, незачем. Поздно… Кстати, я как-то не верю, что тебя не потянет иной раз выпить. Интересно, а что случится, если ты выпьешь?.. – Он лукаво засмеялся.

Встреча с Юрь-Палычем, его нежеланием и слушать о каком-либо лечении, рассказ о Ревекке долго не давали мне покоя. Я уснул далеко за полночь – все думал и думал о судьбах многих неплохих людей, которых погубила водка.

Я сочувствую алкоголикам: это тяжелые больные с незавидными, иногда просто мрачными перспективами.

Среди них встречаются люди талантливые, а в пору трезвости даже приятные в общении, если только спирт не успел еще окончательно убить их способности, иссушить знания, не испортил характер и не уничтожил какие бы то ни было понятия о морали. Но я думаю о том, что никакие относительные человеческие способности и заслуги, пусть еще и дремлющие в больном, не помешают мне считать пьяницу преступником, достойным серьезного наказания, если он занимается алкогольной «агитацией», соблазняя людей (особенно – лечащихся или излечившихся от пристрастия к спиртному) на выпивку.

К сожалению, подобного рода добровольные «агитаторы» у нас очень распространены (неоднократно приходилось выдерживать их «штурм» и журналисту). По вине таких субъектов, как старые приятели журналиста по «шелковнику», рушатся последние надежды семьи больного, даром пропадают труд медиков и материальные затраты общества (один курс наркологического лечения в стационаре стоит немало: в среднем – 200 рублей).

Юрь-Палыч спросил на прощанье журналиста: «Что случится, если ты выпьешь?» Этот вопрос заинтересовал и самого больного. Можно предсказать почти наверняка: случится запой – и тяжелый. Один мой пациент за уступку старым дружкам-алкоголикам заплатил двадцатидневным запоем, едва не убившим его. Между тем у этого человека – он только начал лечение – потребность в алкоголе была подавлена, соблазна выпить он не испытывал и до первой рюмки чувствовал себя хорошо. Этот больной, как и журналист, почти не поддавался антиалкогольному внушению: у таких людей выработать с помощью внушения резко отрицательную реакцию на алкоголь не удается.

Есть другие, хорошо внушаемые пациенты: после выработки соответствующей реакции они расплачиваются за "дегустацию" спиртного физическими и психическими страданиями - тошнотой, плохим настроением и т.п. Помню, как-то пришел ко мне на прием больной, которого последний раз мы видели около полугода назад. Оказалось, что, почувствовав значительное улучшение после первых сеансов гипнозосуггестии, он «признал себя вполне здоровым» и решил прервать лечение. Затем на каком-то торжестве он поддался уговорам друзей - и логичный финал: едва отойдя через день от мук, он, похудевший, с печатью страданий на лице, прибежал в клинику с просьбой избавить его от болезненного самочувствия и продолжить лечение…

Те, кто уговаривает бывшего или лечащегося алкоголика вновь причаститься к выпивке, независимо от их образования, служебного положения, ученых титулов, чинов и рангов – являются людьми дефектными в культурном и моральном отношениях, людьми, склонными к самодурству и насилию (разве навязывание человеку спиртного напитка, который ему вреден, опасен – не есть самодурство и насилие!). Алкогольные «агитаторы» достойны презрения и ненависти: если таковой окажется с вами за одним столом и попробует проводить свою пагубную пропаганду – поставьте его на место или просто выдворите вон, не обращая внимания на его возраст, пол или заслуги. С такими субъектами церемониться нельзя! Споенные ими люди совершили не одно преступление, многие стали калеками, многие – матерыми алкоголиками, а иные обрели гибель…

И вот прошел еще месяц. Жизнь моя изменилась неузнаваемо. Как будто я вылез из какой-то жуткой трясины или проснулся после долгого кошмарного сна. Недавно зашел в спортивный магазин, увидел в продаже капроновые сети. Вспомнилась рыбалка, даже повеяло на меня запахом реки, ароматом кувшинок и белых лилий. Счастливые ведь бывали деньки! И все это я как-то незаметно потерял… Дороговата сеть, но купил. Деньги мало-помалу стали появляться в моем кармане. Почти ликвидирован длинный список мелких долгов: пришлось покататься по городу из конца в конец, возвращая кредиторам трешки, пятерки, десятки. Некоторые уже и забыли об этих деньгах, потому что знали: получить долг с пьяницы – дело немыслимое. Поэтому многие встречали меня с удивлением. У всех единодушное мнение, что я здорово изменился «с тех пор». Говорят, что на лице у меня хороший румянец, исчезла одутловатость и опухлость, стали ясными глаза. И сам я весь, по их словам, стал другой…

За этот минувший месяц, второй месяц новой жизни, раза три ездил на дачу. Одна такая поездка случилась в теплый, совсем не зимний день. Температура повысилась до четырех градусов. Этим моментом я и воспользовался – купил сахарного песку, сделал сироп, открыл ульи и удачно подкормил пчел. Ведь они были мной почти заброшены. Да если бы только заброшены! Хуже. Ограблены! Я не преувеличиваю. А произошло это так. В погожий июльский денек лежал я в саду и загорал.

Но зверь, сидящий во мне, дремал неспокойно – уже несколько раз лениво напоминал, что неплохо бы сейчас выпить, хотя бы «маленькую». Я как бы возражал ему: жарко, мол, и нет ничего противней теплой водки. А он спорил, находил веские аргументы – мол, для чего же колодец на участке? И в самом деле, на участке колодец с отменной водой. Обычно, когда собиралась компания, мы наполняли сетку-авоську бутылками, привязывали веревочку и опускали на самое дно колодца. Потом доставали. «До чего же приятно сидеть под деревцем в тени и пить холодную водочку. Вокруг жарища, а от водки ледком веет. Ах, как хорошо!» – поддразнивал меня этот зверь. И я сдался, чуть ли не бегом бежал в магазин, боясь, что водки вдруг в продаже не окажется. К счастью, или, точнее, к несчастью, водка в магазине была. Все было сделано как по заказу. Пока авоська плавала на дне колодца, я готовил закуску. На дачу я приехал один, никто не мешал, не торопил, не уговаривал и не отговаривал. Настроение было хорошее, хотя и немного тревожное. После прошлогоднего инфаркта было чего бояться. Решил выпить только «маленькую» – так сказать, быть умным, знать меру. Стопку – до осмотра пчел. Две – после.

Давно не заглядывал в ульи. Пора узнать, что там делается, в пчелином царстве-государстве. Когда-то пчел у меня было много – четырнадцать семей. Теперь остались только две. Покойная мама как-то сказала, буквально перед смертью: «Пчелы, сынок, у пьяниц не водятся. Бросишь пить, и наладится все на твоей пасеке. Не бросишь – всех пчел изведешь». Меня тогда разозлили ее слова. Я знаю много народных примет и слышал народную молву насчет пчел, совсем другую. Не у пьяниц они не водятся, а у плохих людей! Сказал об этом матери. Она печально посмотрела на меня: «А разве пьяницы – хорошие люди?»

Мама, мама… Теперь хожу я по дачным дорожкам-тропкам, по которым ходила ты. Думаю о тебе, и сердце сжимается болью. Как я порой грубил тебе и мучил тебя! Почти ни разу не приласкал. Недавно нашел в кусте жасмина твою палку – ты опиралась на нее и, должно быть, однажды забыла, когда рвала цветы, или кто-нибудь забросил ее туда. Пьяные компании вытворяли на даче всякое, устраивали настоящие «концерты» – на потеху соседям, на срам моей семье… Сейчас ты тоже посмотрела бы на меня с грустью: собрался осматривать пчел, а сам пью. Но прости, я только стопку. Только одну.

Но прости, я только стопку. Только одну.

Я положил в дымарь кусочек бересты, поджег ее, сверху на потрескивающий огонек набросал мелких сухих гнилушек. Надел сетку, открыл улей. Стараясь не дышать в пчелиное гнездо, стал вынимать сотовые рамки. Пчелы не терпят запаха водки, так же как запаха лошадиного пота. Рамки были тяжелые, соты полны меда. В некоторых рамках – килограмма по четыре. Отлично поработали мои букахи! Надо приехать с женой и откачать мед. По ведру с каждой семьи наберется.

После осмотра допил «маленькую», походил по саду. И, как это бывало почти всегда, захотелось выпить еще. Так захотелось, хоть плачь! А денег нет. Осталась мелочь на обратный билет. Где разжиться? Спрашивать у соседей? Не дадут. Знают, для чего мне деньги нужны.

Но прости, я только стопку. Только одну.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.