От этих слов лицо дружка передернулось как от зубной боли.

- Зачем спрашиваешь? Разве ты сам не знаешь, только ли от меня все зависит.

- Н-да… Опять расписку будешь давать?

- Что расписка! – печально усмехнулся товарищ. – Если бы дело было только в расписке! Семь разрядок прошел. Ужаснейших, скажу тебе. Конечно, как вырвусь на свободу, голова закружится от удовольствия. А насчет водочки – надо завязывать. Накрепко. Иначе – амба.

С радостью я вышел за ворота больницы. Сегодня отличный воскресный денек. На улице многолюдно, как летом. Даже старики вышли погулять. На углу продавщицы мороженого и пирожков бойко предлагают свои товары. Я остановился, зажмурился от яркого зимнего солнца, невольно думая о тех несчастных, которые остались за глухими стенами огромного, мрачного здания. Мой приятель, можно сказать, отделался легким испугом. А ведь мог из поднадзорки попасть не в общую палату, а в седьмую! Из нее уже только один выход – на кладбище. Притом, в этой седьмой, страшной палате, куда помещают неизлечимых, можно пробыть эдак годиков десяток, а то и больше.

Иду по улице к метро, смотрю на людей, думаю: «Счастливые вы! Наверное, даже не знаете, что происходит вон там, за теми стенами, как там завершают некоторые свой жизненный путь».

И в метро меня все еще кружит водоворот нахлынувших чувств: радости за спокойных, крепких, добрых людей, заполняющих вагоны, печали за тех, кто остался там, за стенами…

Дома меня ждет «сюрприз». Открываю дверь, а за столом сидят два старых приятеля по «шелковнику», перед ними бутылки и закуски.

- А-а, трезвенник! – поднимаются оба, протягивая руки. – А мы тебя заждались… Садись, шарни стаканчик.

Жена смущенно смотрит мне в глаза.

«Кто будет агитировать вас выпить, - слышу голос доктора, - гоните прочь. Это не друзья ваши, а враги».

- Ты что, в самом деле завязал?.. Молодец! Однако одну рюмаху с нами опрокинешь… Что, не будешь? Брось ломаться. Одна стопка для тебя ерунда, что слону дробина!

Бой длится долго. Они прикладываются к стопкам, крякают, морщатся. Каждый раз, наполняя их, помутневшими глазами вопросительно смотрят на меня. Лица у них из благодушных стали обидчиво-кичливыми. Наконец сдаются. Потому сдаются, что опорожнены все бутылки, а денег больше нет. Пристают с просьбой к Вере, она категорически отказывает.

- Ладно, мы уходим. Больше угощать тебя не будем. Живи как ангел!..

Погуляли по комнате, бессмысленно поводя глазами.

- Ага, не будем! – бормочет один.

- Он сам к нам прикатит, и сам попросит, - говорит другой.

- Ага, прикатит и скажет: «Братцы, ну их, медиков, к хрену! Давайте вздрогнем!» И выхватит из кармана полбанку!..

Эта мысль приводит обоих в неописуемый пьяный восторг.

- Га-га-га!.. Ха-ха-ха!..

Весело-злобный смех еще долго звучит в моих ушах, как будто слышится с улицы. Я вроде бы спокоен и все-таки расстроен. Жена, смотрит на меня настороженно и немножечко грустно. Она еще не уверена, что я одержу победу. А я преисполнен решимости победить. В противном случае – смерть. Третьего пути нет.

Между прочим, сегодня у меня особая дата: месяц трезвой жизни!

Конечно, если похвастаться перед каким-нибудь непьющим человеком, он не поймет. Другое дело – «шелковник». Там поняли бы.

Клятва, данная самому себе, - не риторика. Одно воспоминание о кошмарах бросает в дрожь. Я теперь все чаще всматриваюсь в людей. Очень много встречается молодых парней, как принято сейчас говорить, «слегка поддавших». Так хочется объяснить им, что их ждет в будущем, если не перестанут шутить с этим делом. Но как это сделаешь?

Клятва, данная самому себе, - не риторика.

Попробуй подойди вот к тому лохматому незнакомцу с пудовыми кулачищами и заговори с ним о вреде алкоголя. Рыжий, взъерошенный, с отвисшей нижней челюстью и мутными глазами, он качается у дверей магазина, рычит на встречных:

- Не будите во мне зве-ря…

И люди от него шарахаются.

Глядя на пьяных, все чаще думаю, что мало у нас произведений искусства, направленных на борьбу с алкоголизмом.

На моей книжной полке лежат две книги: роман Шошмина «Возвращение в жизнь» и брошюра Алексеева «Великий обманщик». Есть еще сугубо медицинские книги, тираж их ничтожен. Широкая публика их не читает. Эти книги – для специалистов. Не помню ни одной кинокартины, в которой не вскользь, а прямо в лоб критиковалось бы и осуждалось пьянство, его ужасные, зачастую трагические последствия, - скорее показывается обратное. Стало этаким эталоном моды, что ли, в каждом фильме давать сценки выпивок, причем пьют люди разные: дипломаты, ученые, разведчики, герои, красивые женщины. Глядя на них, молодые люди тоже, по мере своих финансовых возможностей, начинают пить. И вовсе не подозревают, что начало общения с алкоголем это и есть начало пути к трагедии. Ведь людей, пьющих всю жизнь и умирающих в конце концов своею смертью, очень мало. Пьющих непременно ждет трагический конец.

Начало общения с алкоголем это и есть начало пути к трагедии.

Развилась болезнь. Попал под трамвай. В состоянии сильного опьянения подрался, нанес противнику увечья, угодил в тюрьму. И так далее, и тому подобное. Сотни, тысячи случаев и вариантов…

Трезвый видит пьяного как бы с высоты. Теперь я трезвый и вижу пьяных повсюду. Возле пустыря, что перед моим домом, часто курсирует милицейская машина. Подбирает лежачих, транспортирует в медвытрезвитель. Иногда вижу, как не стоящий на ногах человек пытается оказать милиционерам сопротивление. Картина жалкая и мерзкая. Между прочим, кто-то рассказывал мне, что в Мексике или в Канаде распространен такой способ урезонивать пьяниц: если человека подобрали на улице и отправили в вытрезвитель, вся эта процедура тут же в подробностях запечатлевается на киноленте – как валялся, как поднимали полицейские, как ругался мерзкими словами. Создается своего рода хроникальный мини-фильм. Потом «герою» на экране показывают его похождения. Протрезвившийся должен смотреть на экран, видеть себя и, наверное, испытывать тяжелейшие угрызения совести, если, конечно, совесть у него еще есть. Повторная демонстрация фильма производится, если человек попадает в вытрезвитель вторично. Тогда фильм получит дополнение при новых съемках, иногда с более гнусными сценами, и на просмотр теперь уже приглашают всех родственников и знакомых пьяницы. Если же рецидив случается в третий раз, бывший мини-фильм становится полнометражным киножурналом, который затем показывается во всех кинотеатрах перед демонстрацией основной картины, причем все расходы по созданию такого фильма, конечно, относят за счет главного героя. Разве не мудрая постановка дела? Хорошо бы этот опыт взять на вооружение в наших медвытрезвителях! Кое-где у нас еще живет боязнь, нежелание назвать алкоголизм своим именем. А между тем пьянство не утихает, оно разгорается все шире и опасней. В газетах, правда, часто и настойчиво стали писать об этом.

А вот на киностудиях, в издательствах, редакциях журналов кокетливо отворачиваются. Но ведь фактам надо смотреть в глаза, как бы неприглядны они не были.

Слух о моем выздоровлении дошел и до Юрь-Палыча. Решив в этом удостовериться, он неожиданно приехал вечером, когда мы только что вернулись с Верой из кинотеатра. Вошел в квартиру он как-то нерешительно, по обыкновению своему, как бы чего-то стесняясь. Вид у него робкий, улыбка виноватая. Я смотрю на Юрь-Палыча. Он жутко обносился. На голове старая-престарая шапка – вида такого, будто эту шапку, играючи, терзали собаки, а потом про нее забыли, бросили, а Юрь-Палыч подобрал. На дворе зима, а это какая-никакая, но шапка. Из головных уборов у него, насколько мне известно, еще имеется берет, тоже весь жеванный какой-то и давно потерявший свой цвет. Чудом сохранившийся габардиновый китайский плащ совсем не греет когда-то ладную, а теперь дряхлую фигуру. На ногах – допотопные, чиненые-перечиненые ботинки.

- Заехал повидаться, - протягивает руку Юрь-Палыч.

Мы давненько не виделись. Пожалуй, с того дождливого дня, когда хоронили Китаезу. Тогда, помнится, на лестнице мы раздавили «малыша» (поминки по Нине не справлялись) и печальные разошлись по домам.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: