Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 4 глава

— Два месяца назад, когда она гуляла по парку, ее посетило видение, — доверительно сообщила Магдален. — Ей явились ангел и нищенка. Ангел был очень красивый, в сияющей хламиде и с нимбом, и он сказал Кэтрин, что она должна посвятить себя служению сирым и убогим, и показал при этом на нищенку. И когда Кэтрин очнулась — а она была как бы во сне, хотя и стояла на ногах — она совершенно преобразилась.

— Понятно, — религиозная исступленность в девочках такого возраста не была для Гая чем-то новым или необычным, но хорошо, что он узнал о намерениях Кэтрин. Де Жерве уже заводил издалека разговор о браке между Кэтрин и сыном Роже де Моруа, но если кузина и в самом деле выбрала стезю монахини, едва ли стоит препятствовать ей. Настоятельница Кэрнборнского монастыря — родственница де Жерве, и она будет счастлива принять в его лоно юную послушницу с ее богатым приданым. А сына де Моруа можно сосватать для Элис; той скоро девять, а там и до венчания рукой подать.

Магдален продолжала весело болтать, пока они не достигли городских ворот. Тут она вдруг замолкла на середине фразы, и разинув рот, уставилась вверх. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что там выставлены на всеобщее обозрение отрубленные головы; кожа на них почти истлела, но грязные пряди волос слабо шевелились от легкого ветерка. Магдален еще ни разу не была в городе и впервые сталкивалась с таким зрелищем.

Они уже проехали ворота и скакали по улицам, а Магдален по-прежнему пребывала в благоговейном молчании. Но впереди ее ждали новые впечатления, и она забыла о том, что только что видела. Она никогда не думала, что где-либо бывает столько людей, собравшихся вместе. А что это были за люди! Они бродили с видом гордым и независимым, словно обитатели града небесного. Бюргеры и мастера с золотыми цепями поверх богатых мантий, ученики и подмастерья в кожаных передниках, пестро одетые купцы — кого тут только не было! Гул не прекращался ни на секунду — пронзительные крики, рев животных, удары хлыста, смех сливались в беспорядочный шум. Уличные разносчики нахваливали свой товар, а дети носились, пробегая прямо между ног ломовых лошадей, волочивших тяжелые повозки. На площади Магдален заметила человека, закованного в колодки. Не Бог весть что такое, но все же занимательно! Кто-то из толпы подвесил узнику на шею полуразложившийся труп кошки, и публика ревела от восторга, видя, как тот безуспешно пытается отвернуть голову от невыносимого смрада и дергается от укуса паразитов. Магдален смеялась от всей души, пока вдруг не поймала взгляд преступника. В нем было столько беспредельного страдания, что от ее веселости не осталось и следа. На левой щеке у человека был выжжен знак — буква "F", значит, это был беглый раб-виллан; и Магдален очень захотелось узнать, кто он, от кого бежал. Но они уже выехали с площади, и девочка тут же забыла о клейменом преступнике.

Ее кобыла гарцевала по горбатой мостовой, края которой были затоплены грязью и завалены нечистотами. Старуху, согнувшуюся вдвое под вязанкой хвороста, буквально смел с мостовой дюжий молодец с корзиной рыбы, и она вынуждена была продолжить путь, шлепая по вонючей жиже обочины. Сверху донесся предостерегающий крик, и секундой позже местный житель выплеснул из слухового окна ночной горшок; содержимое полетело в канаву, обрызгивая все вокруг.

Лорд де Жерве негромко чертыхнулся — зловонные брызги попали на ковровый чепрак его лошади. Постановлением муниципалитета запрещалось выплескивать содержимое ночных горшков из верхних этажей, но что поделать с жителями Лондона, на которых нет управы? Они сами себе были господами: милиция, магистраты и уличная толпа не позволяли вмешиваться в свои дела никому — даже королю.

Только выехав из центра города на дорогу, ведущую к Вестминстеру — а до него оставалось примерно две мили, — они смогли облегченно вздохнуть. Вдали показались внушительные стены замка и вскоре они подъехали к великолепному каменному зданию — Савойскому дворцу, резиденции герцога Ланкастерского. Высоко в небе реял флаг Ланкастеров, а белые башни по углам сияли, как небесные врата на картинке из книжки, которую так часто читал Магдален отец Бенедикт.

Герольд Гая де Жерве протрубил в рог, возвещая о том, что прибыл лорд де Жерве, вассал дома Ланкастеров по поручению своего сеньора!

Большие ворота распахнулись, и всадники проскакали во внешний двор, запруженный народом. А тут уже со всех сторон к ним спешили слуги герцога, чтобы принять их со всеми полагающимися церемониями. Магдален помогли слезть с кобылы. Девочка переминалась с ноги на ногу, ожидая, когда Гай закончит разговаривать с камергером герцога. Судя по тому, что камергер то и дело бросал на нее быстрые взгляды, именно она и была предметом их разговора. Наконец Гай поманил ее к себе.

— Ступай! Тебя устроят в женской половине, там ты сможешь отдохнуть от поездки. — Заметив, каким грустным стало ее личико, он взял девочку за руку. — Не беспокойся, все будет в порядке.

— Но вы собираетесь оставить меня одну.

— Ну, только временно! Скоро тебя позовут, и там мы увидимся.

Оставалось только подчиниться. Через квадратный двор ее провели в огромное здание. Паж-провожатый хранил высокомерное молчание, словно она не стоила его драгоценного внимания; он даже не поприветствовал ее. Они шли по бесконечным запутанным коридорам, то вверх, то вниз по лестницам, пока не оказались в длинной галерее. Мягкий свет пробивался через высокие узкие окна, сквозь которые была видна сверкающая на солнце река. Отовсюду слышались высокие женские голоса и звуки лютни. На низких скамейках с мягкими диванными подушками сидели, склонив завитые головы над пяльцами, знатные леди в богатых, изысканных нарядах, расшитых жемчугом и золотыми и серебряными нитями. Они шептались между собой и, казалось, жили в своем собственном, таком далеком от Магдален мире!

Паж ушел, оставив ее у двери, и девочка застыла на месте, чувствуя себя неловко: эти знатные леди как будто не замечали ее. Ей хотелось в уборную и нестерпимо мучила жажда, но она никак не могла решиться обратиться к женщинам, потому что не понимала, кто же из них — хозяйка дома. Слезы обиды и негодования на Гая, бросившего ее, выступили на глазах Магдален.

Все еще не решаясь заговорить, она прошла в глубь галереи. Все леди были просто великолепны и роскошно одеты, но внимание девочки привлекла группа женщин у дальнего окна, одна из которых играла на лютне и пела очень приятную, но незнакомую Магдален песню. Собравшись с духом, девочка отчаянно шагнула вперед и громко выпалила:

— Простите, сударыни, могу ли я видеть хозяйку дома, чтобы выразить ей свое почтение?

— Святые небеса? Откуда здесь это дитя? — девушка в темно-красном платье с кружевной накидкой засмеялась, но в голосе ее не было злобы, и Магдален приободрилась.

— Мне сказали, чтобы я ждала здесь, пока меня не позовут, — сообщила она. — Я прибыла с лордом де Жерве.

На минуту воцарилось молчание, затем пожилая женщина, стоявшая в центре круга, сказала со странным, но, как показалось Магдален, приятным акцентом:

— Подойди ко мне, дитя, я Констанца, герцогиня Ланкастерская.

Магдален шагнула к ней. Леди была большой и смуглой, с черными глазками, затерявшимися в складках жира, и черными волосами, упрятанными под чепец, украшенный сапфирами. На ее платье, тоже сплошь усыпанное драгоценными камнями, больно было смотреть. Магдален сделала реверанс, и стала ждать, пока эта большая леди ее наконец рассмотрит.

— Как тебя зовут?

— Магдален, миледи. Я дочь лорда Беллера, что из семейства Марчеров.

Легкий ропот пробежал по комнате, но герцогиня одним движением головы восстановила тишину.

— Вам пришлось проделать большой путь из вашего пограничного края, Магдален Беллер.

— О да, миледи. Дело в том, что я помолвлена с Эдмундом де Брессом, подопечным лорда де Жерве, — добавила девочка в официальной, церемонной манере, перенятой ею от взрослых, — то есть опустив глаза и сложив на груди руки. По ее наблюдениям, дом де Жерве был единственным местом, где не проводили строгого разграничения между ребенком и взрослым, но за его пределами всегда приходилось быть настороже и использовать разные уловки, чтобы произвести хорошее впечатление.

— Итак, вы прибыли с лордом де Жерве? — хозяйка дома в раздумье машинально дотронулась до своего подбородка, и тут Магдален к своему изумлению и восхищению заметила, что из него торчат несколько длинных черных волосков.

— Да, миледи, чтобы быть представленной его светлости, миледи. Дело в том, что он питает интерес к судьбе милорда де Жерве.

Между тем Магдален заприметила, что на столе стоят хрустальный кувшин и несколько кубков, и жадно вперилась в них глазами, на какой-то момент забыв о другой своей настоятельной потребности.

Констанца поймала ее взгляд.

— Тебе хочется пить, дитя?

— Да, миледи, но еще больше мне хочется в уборную, — выпалила Магдален, чтобы как можно скорее избавиться от неприятного признания.

— Ты можешь пройти туда, — герцогиня указала на занавеску в углу галереи, и Магдален, позабыв о всяких церемониях, стремглав кинулась в латрину; та была устроена в стене и соединялась со сточной канавой длинной каменной трубой.

Когда она вернулась, ее заставили полить руки медом и усадили на скамеечку возле герцогини. В галерее вновь установилась атмосфера тихой сосредоточенной деятельности, и никто как будто больше не проявлял открытого интереса ко вновь прибывшей, но Магдален казалось, что все перешептывания и переглядывания, которыми обменивались леди, относятся к ней и ни к кому другому.

Тем временем лорд де Жерве, сопровождаемый камергером, прошел в приемный покой герцога. Здесь находилось множество людей, жаждущих получить аудиенцию — просители, придворные, торговцы. Но лорд де Жерве ждал всего несколько минут, затем дверь кабинета герцога распахнулась и камергер предложил благородному лорду войти.

В дальнем конце комнаты, в резном дубовом кресле, на помосте сидел Ланкастер. На нем было просторное одеяние с прорезями для рук, надетое поверх красно-золотой рубахи. Рыжеватые волосы Джона Гонтского уже начинали седеть, но сила и энергичность походки, острота и живость голубых глаз оставались прежними.

Де Жерве прошел по мягкому темно-красному ковру и преклонил колено, чтобы поцеловать руку своего сюзерена.

— Ты вовремя прибыл, Гай, — шутливо-фамильярно сказал герцог и жестом велел де Жерве встать с колен. — Мне до смерти надоела эта толпа. Теперь у меня будет повод уйти и побеседовать с тобой наедине.

Гордой походкой Ланкастер прошел к двери, скрытой в панели стены и незаметной постороннему. Как только дверь за ними захлопнулась, Ланкастер произнес:

— Итак, все, что надо, сделано. Три дня назад папский указ прибыл.

Они уселись за столом, стоявшим в центре этой потайной без окон комнаты, стены которой были увешены гобеленами, а пол покрыт толстым ворсистым ковром. Комнату озаряли одни только восковые свечи, горевшие здесь в любое время суток и бросавшие мрачные тени на темную резную мебель. Как пройти в эту комнату, знали лишь немногие; она соединялась с приемной и со спальней герцога, где тоже была хитроумно замаскированная дверь, выходившая на винтовую лестницу. Оба прохода постоянно охранялись, ибо в комнате в потайных шкафах, было слишком много таких документов Ланкастера, которые отнюдь не предназначались для посторонних глаз.

Герцог протянул Гаю пергамент с папской печатью, встал и начал мерить комнату шагами; по чувству удовлетворения, проскользнувшему в его голосе можно было догадаться, что Джона Гонтского распирает торжество.

— С браком моей дочери и заложника короля Эдмунда де Бресса я получу в союзники дома де Гизов и де Брессов. Имея таких вассалов, мы можем заполучить в свое распоряжение Пикардию и Анжу.

Гай кивнул, не отрывая глаз от пергамента. После смерти отца Эдмунда их владения находились под управлением регента, назначенного королем Франции. Предполагалось, что по достижению Эдмундом совершеннолетия он будет выкуплен у англичан и вступит в права наследования. Но, оставаясь заложником Англии, Эдмунд находился под влиянием короля, а значит, сохранялась угроза перехода его в вассальную зависимость от враждебного Франции государя. Это могло произойти путем брака юного де Бресса с представительницей дома Ланкастеров. Вступив после этого брака в права наследства своими громадными владениями во Франции, он поставил бы в зависимость от англичан де Брессов — по отцовской, и де Гизов — по материнской линиям. Поддержка двух столь могущественных семейств невероятно укрепила бы позиции английского короля в его давней тяжбе за французский престол, и в случае рождения у Эдмунда де Бресса наследников, его обширный лен переходил бы в сферу прямого влияния английской королевской династии Плантагенетов.

"Правда, в такой ситуации мальчугану придется с оружием в руках отвоевывать свои права на управление наследством, — раздумывал Гай. — Едва ли Карл Французский просто так отдаст права наследования вассалу английского короля. Но законность его притязаний — безукоризненна, и в предстоящей кампании юному Эдмунду предоставится блестящая возможность заслужить и надеть рыцарские шпоры. Кроме того, за его спиной — могущественная поддержка Ланкастера, получающего безусловные права поддерживать мужа своей дочери. Это блестящий дипломатический трюк и сорвать его может только либо какая-то случайность, либо смерть дочери Джона Гонтского. Де Боргары, потерпевшие от Ланкастера одиннадцать лет назад поражение при Каркассоне, вполне способны на такого рода месть; от этой клики можно ждать чего угодно."

— Какая она?

Этот вопрос молчавшего до сих пор герцога, вопрос, заданный необъяснимо злобным тоном, прервал невеселые размышления де Жерве.

— Живая. Нетерпимая к насилию над собой. С характером, но в то же время мягкая, жаждущая ласки и нежная в ответ. Легко схватывает все то, что кажется ей интересным, но учебе предпочитает развлечения.

— Как она сложена? И как вообще выглядит?

— Ясные серые глаза, темно-каштановые волосы, худенькая, еще подросток, но обещает стать очень красивой.

Гай де Жерве понимал, о чем хочет знать Ланкастер: готова ли его дочь стать матерью? Но, поскольку герцог прямо об этом не спросил, Гай не решился обсуждать эту тему.

— Я хочу сам взглянуть на нее, — сказал Джон Гонтский, как бы уловив ход мыслей собеседника. Подойдя к левой стене, он откинул край шелкового полога, и глазам де Жерве представилась потайная дверь. Герцог открыл ее и отдал распоряжение часовому, охранявшему вход в комнату со стороны винтовой лестницы.

Магдален с облегчением вздохнула, когда за ней наконец пришли. Присев в реверансе перед герцогиней, она поблагодарила ее за радушие и последовала за стражником, заранее радуясь, что сейчас снова увидит де Жерве. По коридорам сновали слуги, прохаживались рыцари в боевом снаряжении, пажи и оруженосцы в одеждах самых различных цветов сопровождали придворных и прихлебателей двора герцога Ланкастерского. Если кто-то из них и взглянул на маленькую девочку, семенившую за стражником, то разве что мельком и непременно с усмешкой. Дальше, однако, они пошли не в прихожую, как она думала, а вверх по широкой винтовой лестнице, откуда попали в спальню, стены которой были обиты красной парчой, а на балдахине, занавесках, на ковре, на обивке стульев — везде была выткана красная роза Ланкастеров.

— Сюда, — стражник нажал какую-то ручку в стене и Магдален с удивлением увидела, как стена раздвинулась и открылся проход к узкой винтовой лестнице, ведущей куда-то вниз. Стражник снял со стены факел, поднял его над головой и освещая путь, стал спускаться по ступенькам.

Совершенно ошеломленная, девочка последовала за ним. Внизу они уперлись в почти незаметный в каменной кладке стены дверной проем. Стражник ударил в дверь деревянной колотушкой, которая висела у него на ремне, и звук от этого удара эхом разнесся по подземелью. Через минуту в ответ послышался чей-то голос изнутри и дверь открылась. Девочка увидела часового, который сделал ей знак, что она может войти.

Магдален шагнула в тусклую темную духоту. Дверь за ее спиной тут же захлопнулась. Часовой открыл еще одну дверь и откинул полог. За длинным столом с кубками в руках сидели де Жерве и еще кто-то. Этот человек при ее появлении поставил кубок на стол, и по стене пробежала гигантская тень от его руки. У девочки волосы встали дыбом от страха, а по спине забегали мурашки. Почему де Жерве не скажет ни слова? Почему он сидит здесь такой безучастный и неподвижный?

— Подойди сюда, — мрачно сказал незнакомец, вставая из-за стола и выходя на более освещенное место около жарко полыхающего, несмотря на майскую теплынь, камина.

Магдален неуверенно пересекла комнату и подошла к нему. Она искоса кидала умоляющие взгляды на де Жерве, но лицо Гая оставалось бесстрастным: не имея права слова в этой сцене, он, и сам, преисполнившись беспричинного страха, даже отвернулся.

Герцог двумя руками обхватил голову дочери и повернул ее лицом к свету. Его пальцы были мозолистыми, как у всякого, кому приходится фехтовать, и горячими, но от прикосновения к щеке холодного перстня-печатки девочка вздрогнула. И все же она решилась взглянуть на него и увидела лишенное всякого выражения лицо с глазами, пристально изучающими ее.

— Господи святый! — он вдруг резко оттолкнул ее от себя, вернулся к столу, схватил кубок и осушил его до дна. — Боже! Никогда не предполагал, что когда-нибудь вновь увижу эти глаза!

Магдален, не понимая, в чем дело, в чем она виновата, задрожала от ужаса. Но тут к ней подошел де Жерве.

— Подожди снаружи, — шепнул он ей ласково, подталкивая ее между тем к выходу.

— Но что я сделала? — захныкала она. Я не понимаю, что плохого я сделала?

— Абсолютно ничего, — успокоил он ее, выпроводив за дверь и передав часовому. — Поднимись по лестнице и жди!

Де Жерве вернулся к герцогу: голос его звучал глухо, когда он осмелился заговорить с Ланкастером:

— Нехорошо получилось, милорд. Она же всего лишь ребенок!

— Ребенок Изольды! — брызгая слюной, прошипел тот. — Ребенок вероломной шлюхи-убийцы! Да будет проклята ее душа! Или вы полагаете, что результат мог быть иным? Нет, милорд, шлюхи рождают шлюх!

— Нельзя грехи матери возлагать на ребенка, тем более, девочка в глаза ее не видела, — упорно настаивал Гай. — Думать иначе, значит противоречить учению церкви.

— Тебе известно, при каких обстоятельствах родилась эта девчонка. — Герцог трясущейся рукой снова налил вина в кубок, и судорога страдания обезобразила его лицо. — Я своими руками помог этой девчонке покинуть проклятое чрево матери, когда та билась в предсмертной агонии, приняв яд, приготовленный для меня. И после этого вы будете мне говорить о безгреховности рождения?

— Зачем же в таком случае вы обременили себя ответственностью за этого младенца? Пусть бы росла всеми забытым бастардом.

Ланкастер покачал головой.

— Я признал в этом ребенке свое дитя, — произнес он глухим от отвращения к себе голосом. — К тому же комната, где она родилась, и без того пережила слишком много смертей.

Оцепенев, он как будто наяву увидел освещенную тусклым светом келью в Каркассонском монастыре: на пороге — труп зарезанного монаха, на полу — юного оруженосца с кинжалом в груди, и устремленные на него мертвые глаза Изольды де Боргар. Он вновь почувствовал сладкий тошнотворный запах смерти, вспомнил кровь умирающих, смешавшуюся с кровью только народившегося младенца, услышал крики и стоны агонизирующей женщины, которую некогда любил больше жизни и которую убил ее же собственным оружием.

— Я увидел в этих глазах ее мать, — сказал он, тупо глядя в стену, потом, как бы стряхнув с себя воспоминания, обернулся и спросил: — Какие черты она переняла от меня, де Жерве?

— Очертания рта, милорд, — немедленно отозвался де Жерве, чувствуя, что кризис миновал. — И в какой-то степени вашу надменность, да простит меня ваша светлость.

Губы герцога скривились в довольной усмешке.

— Пусть у нее глаза матери, но она отмечена также и знаком Плантагенетов, — он опрокинул содержимое кубка в рот. — О законности ее рождения будет объявлено по всей стране, после чего в Вестминстерском аббатстве состоится бракосочетание. Мы при всем свете бросим Франции перчатку! Сразу после свадьбы ее муж отправится в Пикардию и предъявит свои права на поместья.

— А что будет с Магдален? Ведь после разглашения тайны ее отцовства она едва ли сможет чувствовать себя в безопасности.

— До замужества о ее безопасности позаботитесь вы. Затем она вернется в Беллер и до завершения военной кампании будет находиться там. Под надзором лорда Беллера она будет как за семью замками.

Гаю де Жерве стало больно при мысли, что девочке, вывезенной из ненавистного ей замка, вновь придется вернуться в эту глушь на неопределенное время, и все потому, что герцог Ланкастерский отвел ей такую роль в своей игре. Но Гай не мог не признать, что там Магдален действительно будет в наибольшей безопасности, чем где-либо. Ведь сам он не смог бы ей предложить ничего другого: ему с Эдмундом предстояло взяться за оружие и покинуть свое имение. И до тех пор, пока отец девочки сам не пожелает взять на себя защиту дочери, некому будет защитить ее, кроме лорда Беллера.

— Но не могли бы вы сказать ей хоть несколько ласковых слов, милорд? — попросил Гай. — Она до смерти напугана, считает себя виноватой, но не понимает почему.

Ланкастер затряс головой.

— Нет, не желаю больше видеть ее сегодня. Заверьте ее, что ничего плохого она не сделала, и объясните все так, как сочтете нужным.

"Каких только услуг не приходится оказывать своему сеньору, если хочешь остаться верным вассалом!" — саркастически подумал де Жерве. Он с радостью бы отказался от поручения, которое только что дал ему Ланкастер, но...

Привычный мир вокруг Магдален рухнул. После визита к Ланкастеру ее уверенность в себе оказалась подорванной. Ей сказали, что этот человек — ее отец, но как она ни старалась, в голове никак не укладывалось, что она — дочь герцога; чтобы ей ни говорили де Жерве и Гвендолин, она не хотела этому верить. Это было невозможно, потому что невозможно, и сознание отказывалось принимать новую реальность. Той, кем она была, по их словам, больше не существовало. Но потеряв себя прежнюю, она не могла обрести себя нынешнюю, а потому пребывала в полном замешательстве. Постоянный надзор, под которым она ныне находилась, превратил в общем-то счастливую, веселую и по-детски упрямую девочку в неистовую бунтовщицу, подчас переходящую из состояния мятежа в состояние полной прострации. Охрана, не оставлявшая ее ни на минуту, стала для нее ненавистной. Теперь она ни с кем не могла поговорить наедине. Не могла вместе с девочками побегать по окрестностям, сходить к речке и набрать цветов. Ее бунт вылился в то, что она отказывалась посещать уроки и играть со сверстниками. Все ее духовные и физические силы были теперь направлены на одну цель: как бы обмануть охранников и убежать. Не единожды ей удавалось своими побегами и неистовыми выходками довести до состояния, близкого к тихому помешательству, своего покровителя — лорда де Жерве.

Гай убеждал себя, что поведение девочки нельзя назвать чем-то неожиданным: оказавшись в центре всеобщего внимания в соответствии с замыслом Джона Гонтского, Магдален испугалась и почувствовала себя неуверенно. Она была допущена ко двору, ее замучили визитами; где бы она не появилась, сразу же начинались переглядывания и перешептывания, и она, чувствуя это, всюду оставалась скованной и безучастной. Глядя на ее бледное личико, всматриваясь в эти холодно-серые глаза, Гай никак не мог понять о чем она думает. А она всего лишь продумывала свой следующий ход в бесконечной игре в кошки-мышки со стражниками. Она спускалась из окна по старой яблоне, пряталась в клетках с охотничьими соколами, пришпорив лошадь, перепрыгивала через речку, и все это — чтобы убежать от охраны.

Гвендолин тем временем слабела день ото дня, и Гай с отчаянием взирал, как она увядает у него на глазах. Но остаток сил, всю свою любовь и нежность она дарила Магдален, пытаясь помочь девочке примириться с ее нынешним положением и принять его, остановить в ней разрушительную бурю неповиновения.

Застав однажды вечером жену плачущей после очередной выходки Магдален, Гай вышел из себя. Он нашел девочку и наотмашь ударил ее по лицу, затем приказал служанке не давать ей ужина и отправить в постель. Результат оказался ужасающим. Магдален, охваченная безудержной яростью, проплакала всю ночь, а к утру впала в беспамятство. Испугавшись белой горячки, Гай послал за аптекарем... Преодолевая слабые попытки девочки отбиваться, тот поставил ей банки и промыл желудок, но рыдания продолжали безудержно сотрясать слабое тельце. В конце концов обезумевшая от горя Гвендолин потребовала, чтобы Гай пришел в спальню и успокоил ребенка. Подсев к девочке на постель, Гай убрал у нее со лба слипшиеся прядки волос. Глаза ее настолько распухли, что казались закрытыми. Гай почувствовал, как все у него внутри переворачивается от жалости к этому несчастному созданию.

— Ну, ну! — сказал он нежно. — Успокойся, сердечко мое. Хватит плакать.

Он поднял ее с кровати и усадил к себе на колени. Сквозь затихающие мало-помалу всхлипывания он наконец услышал первые членораздельные слова ребенка.

— Давай простим друг друга, — ласково перебил он ее, разобрав, что девочка просит у него прощения. — Понимаешь, у меня просто лопнуло терпение, и я погорячился, но я не мог перенести того, что ты довела леди Гвендолин до слез.

Всхлипывания прекратились, и скоро слова потекли все так же неудержимо, как только что — слезы. Все ее страхи, отчаяние, злоба вылились в душераздирающий монолог. Сев рядом с мужем, Гвендолин взяла горячую, влажную ручку девочки и поцеловала.

— Он меня совсем не любит, — всхлипнув в последний раз, сказала Магдален. — Если он мой отец, почему он смотрит на меня с такой ненавистью? Зачем ему надо было посылать меня к Беллеру и заставлять того притворяться, будто он и есть мой отец? Где моя мать, наконец?

— Твоя мать умерла, — объяснил Гай, — и мы тебе об этом уже говорили.

— Да, — скрипя зубами от очередного приступа боли, сказала Гвендолин и еще раз повторила рассказ, придуманный ими для девочки, неестественность которого была очевидна даже ребенку. — Но она какое-то время была женой его сиятельства и умерла при родах.

— Твое существование держалось в секрете потому, что этого требовали интересы политики, — заверил Гай. — И охрана выставлена не для того, чтобы злить тебя, а для твоей же безопасности. Да что я говорю? Тебе все это давно уже известно!

Ребенок затих в его руках, о безутешности прежних рыданий напоминала лишь судорога, пробегавшая по телу девочки. Голос у нее сел, но был спокоен, когда, утерев остатки слез, она сказала:

— Чему быть, того не миновать.

Лорд де Жерве и леди Гвендолин посмотрели друг другу в глаза и с облегчением вздохнули.

За две недели до того, как леди Магдален Ланкастерская должна была торжественно обвенчаться с Эдмундом де Брессом в Вестминстерском аббатстве, леди Гвендолин скончалась. Она умерла у мужа на руках, и тому оставалось лишь поблагодарить Бога, за то, что он забрал ее к себе и тем милосердно положил конец ее невыносимым страданиям. В этот момент Гай не думал о себе, хотя его собственная душа была пуста, обрушившееся горе иссушило ее. Он, казалось, утратил способность чувствовать. Выйдя на галерею, он посмотрел на небо, и солнце показалось ему холодным туманным кругом в пасмурном небе.

Вскоре он потерял интерес ко всему: аромат свежескошенного сена, который он так любил, перестал для него существовать, свежесть лаванды стала неотличимой от других запахов, корица с ее острым привкусом была пресной, как мякина.

Смерть любимой хозяйки дома наполнила горем все сердца, в то же время обитатели замка благодарили Бога, что кончились ее страдания, а в том, что душа Гвендолин непременно попадет на небеса, не сомневался никто. Двойное горе было у Магдален. Она тяжело переживала смерть Гвендолин, которая — единственная из всех людей на свете — любила и жалела ее. Но еще более непереносимыми оказались для нее страдания Гая. От сознания, что ничем не может помочь ему, девочка извелась сама.

Венчание предполагалось провести в установленные сроки — для государства и его политики смерть благородной леди была фактом второстепенной важности. Жених Магдален тем временем со всей присущей ему энергией занимался военными упражнениями в преддверии грандиозной военной кампании, в которой он рассчитывал обрести рыцарские шпоры и права на обладание замком Бресс. Ни о чем другом, кроме будущей войны и предстоящей женитьбы, он и думать не мог. Все его прежние попытки ухаживаний за Магдален, разбившись о ее каменное равнодушие, отбили в нем охоту сентиментальничать, и он вернулся к исполнению воинских обязанностей — главных для всякого рыцаря.

Магдален старалась ни на шаг не отходить от Гая. Она усаживалась рядом с ним за длинным обеденным столом и выбирала для него из выставленных на столе блюд самые лакомые куски. Она прокрадывалась в его рабочие покои, садилась в углу и тихо наблюдала, как он машинально занимается своими повседневными делами или подолгу сидит без движения, уставившись в пустоту. Если ему приходилось уезжать по делам, она ждала там его возвращения, критически посматривая, как паж занимается приготовлениями к возвращению хозяина.

Гай, однако, казалось, не замечал ее присутствия. Так продолжалось до вечера накануне ее венчания. Выйдя в сумерках в садик — мучительное для него место, ибо каждый листик, каждый шорох ветерка напоминал ему о прогулках с Гвендолин, — Гай сорвал несколько стебельков лаванды, проверил ванночку с кормом для птиц, и нагнулся нарвать табака с нетронутых грядок.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: