ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ 5 глава

Повального обмана и убийств ...

Повсюду разольются реки крови.

И хор рыдающих по жертвам заглушит

Шум шагов, бегущих от расправы!

Со всех сторон грохочет гром войны гражданской.

Добро гонимо, и, суд верша над ним,

Все голосуют: Смерть, Смерть, Смерть.

Великий Боже! Кто ответит тем кровавым судьям?

Не меч ль мне чудится, занесенный над царственной главой?

Каких уродов чествуют и славят как героев?

Победный марш и стоны побежденных. Власть и бессилие ...

От бури пет спасенья людям, вручивших жизнь свою дырявой лодке.

Вихрь зла, разврата, преступлений тяжких

Грозит вовлечь в свой танец смерти

Всех подданных, имущих власть иль нищих.

И будут властью наслаждаться все новые и новые тираны,

И множество сердец заблудших найдут покой в раскаяньи.

В конце концов сомкнётся бездна,

И, возносясь из темноты могилы,

Воспрянет к лучшей доле прекрасной лилии цветок.

Эти пророческие стихи, вышедшие из-под пера, уже хорошо мне знакомого, изумили меня. Я терялась в догадках об истинном их значении. Ибо откуда я могла знать, что они не скрывают в себе тайны, а весь их смысл лежит на поверхности!? Как я могла представить, например, что короля и королеву ждет ужасная смерть в результате чудовищно несправедливого приговора!? Я не могла знать всего этого в 1788 году, это было просто невозможно.

Когда я вернулась к королеве, и мы остались наедине, она сказала мне:

— Ну и как Вы находите эти грозные стихи?

— Они весьма и весьма тревожны! Однако, это не должно беспокоить Ваше Величество. Людям свойственно преувеличивать всякие домыслы. Если это все же и пророческие стихи, то все события, описанные в них, вероятно произойдут в далеком будущем.

— Молю Небеса, чтобы Ваши слова оказались правдой, госпожа д'Адемар, — сказала королева. — Однако, описания несчастий и бед в этих стихах очень сильны и впечатляющи. Кто же это лицо, которое так заботилось обо мне на протяжении стольких лет, не называя своего имени, не требуя вознаграждения и, вместе с тем, открывая мне действительное положение вещей? Теперь он предупреждает меня о крахе всего, и если в послании его содержится хотя бы малый проблеск надежды, то можно поверить в то, что нас эта, хочется думать, дальняя беда минует.

Я попыталась успокоить королеву. Прежде всего, я посоветовала ей принудить своих друзей найти согласие между собой, ибо не должны личные их распри становиться достоянием салонных скептиков. Мария-Антуанетта ответила мне следующими памятными словами:

— Вы, видимо, полагаете, что я обладаю хоть каким-то кредитом доверия в наших салонах. Вы ошибаетесь. Я имела несчастие верить в то, что королеве позволено обзаводиться друзьями. В результате же все они пытаются оказывать на меня давление, добиваясь исполнения своих личных планов. Я нахожусь в самой гуще интриг, из которой мне с большим трудом подчас удается выйти. Всякий уже жалуется на мою неблагодарность. Это не достойно роли королевы Франции. Существует одно хорошее выражение, которое в измененном виде очень соответствует моему положению. Оно гласит: "Короли обречены на величие". В моем же положении я с большим основанием могу сказать: "Короли обречены на одиночество".

Если бы я знала об этом раньше, то многое бы в своей жизни сделала иначе."⁴

⁴ D'Adhemar, там же, IV, pp. 74-97. Здесь упомянута дата 1788 год.

Госпожа д'Адемар не везде в своем дневнике указывает точные даты, и только благодаря историческим эпизодам, которые привели к окончательному краху, мы имеем возможность восстановить истинную канву событий. Отступая несколько от естественной хронологии истории, самой по себе очень интересной, но не имеющей никаких свидетельств о графе Сен-Жермене, мы приближаемся к объявлению вне закона роялистов, происшедшему в 1789 году. Несчастная королева тем временем получила еще одно предупреждение от своего неизвестного советчика, довериться которому в полной мере ей оказалось не по силам. Услышав о судебных процессах, начатых против Полиньяков, Мария-Антуанетта шлет послание герцогине, предупреждая ее о надвигающейся опале. Госпожа д'Адемар в следующих словах излагает эту историю:

"'Я встала и, всем своим видом показав, что это поручение является для меня очень нелегким и болезненным, отправилась к госпоже Полиньяк. Я думала застать се одну, однако, нашла ее в присутствии герцога (ее супруга), золовки, графа Водреля и аббата Баливьера. По моему сосредоточенному виду и красным еще от слез глазам они поняли, что я явилась с трагическими известиями:

— Что Вы хотите мне сообщить? — спросила герцогиня. — Я готова к любым неприятностям.

— Но к такому удару, — сказала я, — не готовы даже Вы. Увы! Добрый мой друг, приготовьтесь выслушать это со смирением и отвагой...

Последние слова замерли у меня на устах, и графиня поспешила вставить замечание, сказав:

— Своими тягостными отступлениями и паузами, мадам, Вы заставляете нас теряться в тысячах догадок. Попрошу Вас высказаться пояснее и поскорее. В чем, собственно, дело?

— Королева, — сказала я, — в своем стремлении помочь Вам избежать проскрипции, которая грозит Вам и Вашим близким, желает, чтобы Вы немедленно отправлялись в Вену на несколько месяцев.

— Так, королева отсылает меня вон с глаз своих, а Вы имеете дерзость заявиться ко мне с подобным сообщением! — приподнимаясь вскричала герцогиня.

— Неблагодарный друг, — отвечала я, — позвольте мне поведать Вам всё остальное.

Вслед за этим я повторила слово в слово всё, что просила меня передать Мария-Антуанетта.

Что тут началось. Крики, слезы, отчаяние. Господин Водрель продемонстрировал не больше хладнокровия, чем сами Полиньяки.

— Увы! — сказала герцогиня. — Подчиниться — моя обязанность. Придется ехать, если на то воля королевы. Однако, не будет ли мне позволено лично засвидетельствовать ей мою бесконечную признательность за оказанные мне поистине неисчерпаемые милости?

— Королева, безусловно, хотела бы, — сказала я, — переговорить с Вами перед Вашим отъездом. Отправляйтесь немедленно к ней. Аудиенция, возможно, исправит Ваше неприятное ощущение от кажущейся немилости.

Герцогиня попросила меня проводить ее, и я согласилась. Сердце мое разрывалось при виде грустной встречи этих горячо любящих друг друга приятельниц. Это был сплошной поток слез, укоризн, воздыханий. Они обнялись на прощание так крепко, что, казалось, их ничто не сможет разлучить. На них нельзя было смотреть без чувства истинного сострадания.

В этот момент королеве доставили письмо, курьезно запечатанное. Она мельком взглянула на него, вздроигула и, посмотрев на меня, сказала:

— Это от нашего незнакомца.

— Признаться, — сказала я, — трудно себе представить, чтобы он мог оставаться равнодушным в таких обстоятельствах, как эти. С другой стороны, он ограничивается всего лишь предупреждениями.

Госпожа Полиньяк всем своим видом изъявила искреннюю готовность узнать то, что мне было уже известно.

Я подала знак королеве. Ее Величество объяснила:

— Со времени моего появления во Франции и при каждом важном событии, я получаю от своего таинственного покровителя послания, открывающие то, чего мне следует остерегаться. Вот и сейчас он, вне всякого сомнения, подскажет, как поступить мне в уже сложившейся ситуации.

— Госпожа д'Адемар, — обратилась она ко мне, — прочтите, пожалуйста это письмо. Ваши глаза менее устали, чем наши с госпожой Полиньяк.

Увы! Королева имела в виду слезы, которые она не переставала проливать. Я взяла письмо и, разорвав конверт, приступила к чтению:

"Мадам, я был Кассандрой. Однако, слова мои пали на бесплодную почву, и ныне Вы оказались в таком положении, о котором я Вас предупреждал. Вопрос теперь стоит уже не в том, чтобы предотвратить бурю, а как встретить ее с подобающим для этого мужеством. Чтобы противостоять этой слепой стихии, Вам необходимо расстаться с самыми дорогими для Вас людьми — это избавит Вас от злобных нападок мятежной толпы. Более того, всем этим людям угрожает смертельная опасность. Полиньяки и все их друзья обречены на гибель, ибо за ними уже охотятся злодеи, которые только что убили служителей Бастилии и городского Главу. Графу д'Артуа уготована такая же участь. Они жаждут его крови. Если есть еще время, предупредите его. На этом заканчиваю свое послание. Более подробное ожидайте в ближайшем будущем."

Мы все, буквально, онемели услышав о беспочвенных, как нам тогда казалось, угрозах в адрес такого человека, как граф д'Артуа. Мы не знали что и сказать, да и сам он был весьма встревожен. На наши расспросы, и будучи не в силах хранить молчание, он рассказал нам, что герцог Лианкурский и король сообщили ему о том, что революционеры с целью укрепления своих завоеваний решили лишить его (графа д'Артуа), герцога и герцогиню Полиньяк, господина Водреля, господина Вермона, господина Гише, герцога Бролинского, господина Вопойона, господина Гастри, барона Бретеля, господина Вследюля, господина Амекура и господина Полястрона жизни — словом, реальная проскрипция..."⁵

⁵ D'Adhemar, там же, IV, р. 189-193.

Когда я вернулась домой, мне вручили записку следующего содержания:

"Все потеряно графиня! Это солнце — последнее, которое взойдет над монархией. Завтра ее не будет. Повсюду воцарится хаос и ни с чем не сравнимая анархия. Вам известно о моих стараниях, предпринимавшихся с целью изменить ход событий. Меня осмеяли. Ныне же — слишком поздно.

...Не покидайте своего дома, я постараюсь охранить Вас. Будьте благоразумны, и Вы переживете эту бурю. Я не вижу необходимости в нашей встрече. Что можем мы сказать друг другу? Вы будете просить у меня невозможного. Я ничего не смогу сделать ни для короля, ни для королевы, ни для их семьи и даже для герцога Орлеанского, который завтра будет праздновать победу и, тем не менее, взойдя на Капитолий, будет сброшен с Тарпейской Скалы. Однако, если Вам не терпится встретить старого друга, приходите к восьмичасовой мессе в Реколлет во вторую справа молельню и ждите меня там. До встречи...

Граф Сен-Жермен."

Прочтя это имя, хотя и предполагала ранее его авторство, я все же невольно вздрогнула. Так значит он жив — тот, о котором говорили, что он умер в 1784 году и о котором я не имела никаких сведений долгие-долгие годы — он вновь неожиданно появился — и в такой момент, в такую эпоху! Зачем он вернулся во Францию? Как удается ему так долго жить, не старея? Ведь я знала пожилых людей, которые видели его сорока-пятидесятилетним в самом начале XVIII века.

Было уже заполночь, когда я закончила читать его письмо. Рандеву было назначено на утро, и я отправилась спать. Спала я мало, ужасные сны совершенно измучили меня, и в их отвратительной причудливости мне, вероятно, привиделось будущее, хотя я и не осознавала этого в достаточной мере. На рассвете я проснулась совсем разбитой. Я приказала своему слуге приготовить мне крепкого кофе и, выпив две чашки, немного взбодрилась. К половине восьмого утра я распорядилась подать паланкин и в сопровождении своего старого доверенного слуги отправилась в Реколлет.

Церковь была пуста. Оставив моего Ляроша на страже, я вошла в указанную часовню. Вскоре (я даже не успела собраться с мыслями и обратиться к Господу) я заметила приближающегося мужчину... Это был он, собственной персоной...

Да! Он выглядел так же, как и в 1760 году, а моего лица время не пощадило... Я была поражена этим. Улыбаясь, он подошел ко мне и, взяв мою руку, галантно поцеловал ее. Я была столь смущена, что позволила ему это, несмотря на святость места, в котором мы находились.

— Так это Вы? — проговорила я. — И откуда Вы на сей раз?

— Из Китая и Японии.

— Или, скорее, с того света!

— Да, в самом деле. Вы почти угадали! Ах! Мадам. Там(я подчеркиваю выражение) не случается таких странностей, как здесь. Как устранили монархию Людовика XIV? Вам, не видевшей этого, трудно, вероятно, уловить сравнение, но мне...

— Я понимаю Вас, человек прошлого!

— Кто знает об истории этого великого царствования? И кардинал Ришелье, родившись вновь, наверное, сошел бы с ума. Это бесправие! Что говорил я Вам и королеве? Я говорил, что господин Морепа, в силу своей чрезмерной уступчивости, упустит власть из своих рук, и страна покатится в пропасть. Я был Кассандрой, или же пророком бедствий. Как же теперь Вы устоите?

— Ах, граф. Ваша мудрость ныне будет бесполезной.

— Мадам. Сеющий ветер пожинает бурю. Так говорит Иисус в Евангелии. Этим выражением люди обязаны именно мне, хотя Священное Писание и записало его со слов Иисуса.

— Неужели, — сказала я, постаравшись улыбнуться.

Он же, не обратив внимание на мое восклицание, продолжил свою речь:

— Я писал Вам уже о том, что я не могу ничего сделать, ибо руки мои связаны более сильным, нежели я сам. Существуют времена, когда укрытия найти совершенно невозможно, ибо Он приказал, и воля Его должна быть исполнена. Сейчас именно и настали такие времена⁶.

⁶Выделено в оригинале. — прим авт.

— Вы увидитесь с королевой?

— Нет. Она обречена.

— Обречена? На что?

— На смерть.

— О! — на этот раз я не удержалась от вскрика и, протянув к графу свои дрожащие руки, пробормотала. — И Вы тоже! Вы! Вы!

— Да, я. Я, как и Казот!

— Вы знаете...

— Я знаю то, о чем Вы даже и не догадываетесь. Возвращайтесь во дворец, разыщите королеву и предупредите ее об опасности, ибо этот день может оказаться последним для нее. Существует заговор против Ее Величества. Убийство тщательно спланировано.

— Вы наводите на меня ужас. Однако граф д'Эстен обещал свою помощь.

— Он струсит и попытается скрыться.

— Но господин Лафайет...

— Дутый мыльный пузырь! Именно сейчас решается его судьба. Либо он будет марионеткой, либо трупом. К полудню, я думаю, все уже будет решено.

— Монсеньор, — сказала я, — Вы могли бы оказать величайшую услугу монархии, если бы пожелали того!

— А если это не в моих силах?

— Разве...?

— Да-да. А если это не в моих силах? Видите ли, я думаю, ко мне уже не прислушаются. Час, когда возможно было еще что-то изменить, далеко позади, и приговор Провидения должен быть приведен в исполнение.

— Если яснее, чего они хотят?

— Окончательного ниспровержения Бурбонов. Они сбросят их со всех тронов, которые занимает эта династия, и менее чем через столетие бывшие властители превратятся в заурядных обывателей, разбросанных по всему свету.

— А Франция?

— Королевство, Республика, Империя, смешанное Правительство, — замученная, взбудораженная, растерзанная. От разумных тиранов власть над страной перейдет к другим, более амбициозным, но менее сметливым. Она будет разделена, раскрошена, разрезана. В моих устах это не плеоназмы, ибо грядущие времена готовят именно такую судьбу Империи. Гордыня устранит или уничтожит все привилегии и неравенства, не по добродетели своей, а по зависти и суетности, и ради тщеславия эти различия вновь восстановит. Француз, подобно ребенку, развлекающемуся наручниками и удавкой, забряцает радостно титулами, честью, медальками. Все для него станет вожделенной игрушкой, даже аксельбант национальной гвардии. Жадность поглотит все финансы. Дефицит бюджета составляет сейчас около пятидесяти миллионов, во имя чего и происходит эта революция. Хорошо! При диктатуре же филантропов и болтунов государственный долг возрастет до нескольких миллиардов.

— Вы — ужасный пророк! Увижу ли я Вас когда-нибудь вновь?

— Нас ожидает еще пять встреч, не более.

Признаюсь, что беседа столь торжественная, столь устрашающая, столь мрачная не вызвала во мне большого желания продолжать ее. Ужас поселился в моем сердце после этого разговора. Очень и очень странно то, как мы с годами меняемся и смотрим с равнодушием и даже с неприязнью на тех, чье присутствие еще совсем недавно очаровывало нас. В данном случае я почувствовала себя именно так. Кроме того, ощущение близкой опасности для жизни королевы охватило меня. Я не слишком упрашивала графа, хотя, может быть, мне и удалось бы уговорить его встретиться с королевой. Образовалась небольшая заминка. А затем разговор стал закругляться:

— Не смею более Вас задерживать, — сказал он, — в городе уже начались беспорядки. Я уподобляюсь Аталии — я хотел увидеть, и я увидел. Теперь же позвольте распрощаться и покинуть Вас. Я собираюсь направиться в Швецию. Там готовится великое преступление, возможно, мне удастся его предотвратить. Его Величество Густав III весьма мне любопытен, а его достоинства превышают его славу.

— Ему угрожают?

— Да. Не скоро еще будут говорить: "Счастлив, как король", а пока можно сказать: "Несчастен, как королева".

— Что ж, поезжайте, граф. Уж лучше бы я не выслушивала Вас.

— Вот так всегда отвечают тем, кто говорит правду. Обманщики почитаются больше. А пророков всегда стыдятся. Прощайте, мадам, о'ревуар.

Он удалился, а я осталась, погруженная в глубокое раздумье о том, следует ли мне сообщать королеве об этой встрече или нет. Я решила отложить этот рассказ до конца недели и хранить молчание, чтобы не усугублять и без того полную несчастий жизнь Ее Величества. Я наконец вышла и, когда нашла Ляроша, спросила его, не видал ли он выходящего графа Сен-Жермена?

— Министра, Мадам?

— Нет. Давно умершего. Другого.

— А! Мудрого волшебника? Нет, Мадам. А что Мадам графиня повстречала его?

— Он только что вышел. Он прошел мимо тебя.

— Может я сошел с ума, но я не заметил его.

— Этого не может быть, Лярош, ты шутишь.

— Я как никогда серьезен с моей госпожой.

— Что же, он прошел сквозь тебя?

— Я этого не могу отрицать, хотя на глаза он мне не попадался.

Итак, он исчез. Я была сильно поражена произошедшим."⁷

⁷ D'Adhemar. там же, IV, р. 254-261.

Таковы последние слова графини д'Адемар о графе Сен-Жермене, друге, который тщетно пытался спасти их от бушевавшей повсюду стихии. Одно очень важное замечание, ранее правда уже упомянутое нами, следует, вероятно, процитировать вновь. Появившиеся из-под пера биографа строки выглядят следующим образом:

"Начертанная собственной рукой графини заметка от 12 мая 1821 года прикреплена булавкой к рукописи. Умерла графиня в 1822 году.

“Я виделась с Сен-Жерменом еще не раз, и каждая встреча сопровождалась обстоятельствами, которые повергали меня в крайнее удивление: в день убийства королевы; накануне 18 Брюмера; день спустя после кончины герцога Энгиенского (1804 г.); в январе месяце 1813 года; и в канун убийства герцога Беррииского (1820 г.). Жду с нетерпением шестой встречи, если на то будет Воля Божия.”"

Воистину, такие свидетельства, дошедшие до нас уже после смерти автора, опровергают злобные нападки на этого Учителя и отметают необоснованные утверждения доктора Бистера из Берлина о его смерти в 1784 году. Возможно, самыми интересными местами в дневнике графини д'Адемар являются как раз те, в которых запечатлена речь графа Сен-Жермена о будущем Франции. Прошло вот уже 130 лет с тех пор, как были произнесены эти слова, и мы можем убедиться в том, что они полностью, до мельчайших деталей, соответствуют происшедшему. Бурбоны ныне — вполне обычное семейство. Часть Франции была разорена теми, кто нагло присвоил себе дворянские титулы, под бременем которых и рассыпался в прах их моральный облик. Мистический Посланец ушедшего столетия вполне мог бы изречь из уст своих слова пророка-предтечи: "Аз есмь глас вопиющего в пустыне".⁸ Но увы, Франция не прислушалась к его пророчествам. Медленно и грустно повернулось колесо ее истории, доказав правдивость и точность предсказаний пророка, посланного для того, чтобы предупредить о надвигающейся катастрофе.

⁸ Исайя, XI.3.

Глава пятая

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Наиболее ранние и точные упоминания о политической деятельности графа Сен-Жермена принадлежат перу госпожи д'Адемар.¹ Давая краткую портретную характеристику тем лицам, которые пользовались доверием Людовика XV в Версале, она говорит:

"Король был также весьма привязан к герцогине де Шуазель, урожденной Кроза. Несмотря на свое невысокое происхождение, ей удалось, благодаря искренности и простодушию, добиться определенного успеха в Версале, и ее довольно часто приглашали на званные обеды в малые апартаменты дворца. Подобной же благосклонностью со стороны монарха долго пользовался знаменитый и таинственный граф Сен-Жермен, мой, не оцененный еще по достоинству, друг, о котором мы непременно поговорим, когда речь зайдет о Калиостро. С 1749 года король неоднократно поручал ему выполнение различного рода дипломатических миссий и оставался им весьма доволен."

¹ D'Adhemar (La Comtesse), Souvenirs sur Marie Antoinette. I. p. 8.

Этот отрывок, на первый взгляд, может показаться непонятным. Однако, совершив исторический экскурс в тот период, мы многое сможем понять. Мрачна и безрадостна атмосфера, в которой находилась Европа того времени. Очень трудно разобраться в хитросплетениях европейской политики, в которой были задействованы многие державы. Австрия и Франция в 1756 году заключили между собой военный союз, направленный главным образом против Англии и Пруссии. Россия их поддержала. За время Семилетней войны прусский трон не раз мог рухнуть, пока австрийцы не потерпели поражение при Торгау в 1760 году. Польша, эта всеевропейская Ниоба, с тревогой взирала на тучи, медленно сгущавшиеся над ней. Раздираемая внутренними беспорядками, спровоцированными Россией, она безуспешно боролась против более сильного противника. Дни ее были сочтены. Англия, еще одно средоточие раздоров, увязнув в войне с Америкой и Францией, продолжала вести захватническую политику и в Индии. Вся Европа погрузилась в хаос войн и распрей.

На эту-то арену борьбы по повелению короля Франции и выступил граф Сен-Жермен, чтобы заключить необходимый стране мир, который министры, руководствовавшиеся только личными, корыстными интересами, не могли или не хотели заключать.

Людовик XV явился, по существу, создателем всей системы тайной дипломатии, открывшей в XVIII веке новую страницу в истории внешней политики. Гордиев узел, который невозможно было развязать, Людовик XV попытался разрубить. Вследствие этого мы обнаруживаем на службе у короля Франции множество тайных агентов — людей, которым доверялось проведение деликатнейших миссий, людей, обреченных на позор в случае неудачи, людей, которых судьба никогда не баловала лаврами победителей.

Официальная хроника и даже секретные архивы скупы на подробности, связанные с деятельностью графа Сен-Жермена. Во многих описаниях и мемуарах нет даже и намека на эту часть его жизни. Поэтому возникает необходимость сослаться на авторов, кто был свидетелем тех событий.

Среди них можно выделить и Вольтера, прославленного скептика, который вел обширную переписку с Фридрихом прусским. Обращаясь к последнему в своем письме за 15 апреля 1758 года, он пишет:

"У Ваших министров, несомненно, будут лучшие перспективы в Бреде, чем у меня. Господа Шуазель, Кауниц и Питг не поведали мне о своем секрете. Говорят, его знает только господин Сен-Жермен, приглашенный некогда отобедать в Тренто тамошним Синедрионом. В ближайшие пятьдесят лет, вероятно, он будет иметь возможность встречаться с Вашим Величеством, ибо, по слухам, он вечен и знает все на свете."²

² Voltaire, Oeuvres. Lettre CXVIII. éd. Beuchot. LVIII, p. 360.

Намек на "обед в Тренто" своим происхождением обязан сплетне, пущенной в оборот уже известным нам лордом Гауэром, который выдавал себя за Сен-Жермена. Важным в этом письме является то, какой акцент делает Вольтер, упоминая о политической деятельности Сен-Жермена, связавшей его с премьер-министрами Англии, Франции и Австрии. Из этого нетрудно сделать вывод, что он был равным среди равных. Барон де Гляйхен в своих мемуарах приводит ряд подробностей по этому поводу, и, так как позднее он глубоко проникся мистической деятельностью графа Сен-Жермена, его версия тех событий представляется весьма ценной, поскольку она делает понятными некоторые неясные места этой истории. Он пишет:

"Маршал (Белл-Изль) погряз в бесконечных интригах, стараясь заключить сепаратный договор с Пруссией и разбить тем самым альянс между Францией и Австрией, который покоился на авторитете герцога Шуазельского. Людовик XV и госпожа Помпадур страстно желали этого сепаратного мирного договора... Маршал приготовил все необходимые рекомендации. Король лично вручил их вместе с шифром господину Сен-Жермену."³

Таким образом, миссия была подготовлена по инициативе короля, но, как мы увидим, даже высочайшее покровительство не смогло уберечь от подозрений и недоверия, которые несомненно должны были возникнуть в ходе операции. И, прибыв в Гаагу, Сен-Жермен тут же столкнулся с подозрениями со стороны полномочного посла Франции господина д'Аффри.⁴

³ Gleihen (E. H. Baron de) Souvenirs, Paris, 1868, XV, p. 130.

⁴ Людвиг Августин д'Аффри — швейцарец, родился в 1715 году в Версале. Посол в Гааге в 1755 году, в 1780 году стал полковником Швейцарской Гвардии, умер в 1793 году в своем замке Бартелеми в Ваадте. — прим. авт.

Прежде чем мы обратимся к дипломатической почте нам необходимо привести несколько слов господина фон Бартольда, содержащих в себе прелюбопытное сообщение об этой миссии. После несколько суровой, но неизбежной критики необоснованных утверждений о нашем философе со стороны маркизы дс Креки и маркграфини Ансбахской, он сообщает:

"Она, однако, не упоминает о таинственной миссии адепта как финансиста короны и дипломатического агента, в которую он был посвящен не в официальных аппартаментах, а в лаборатории Шамбора⁵. Не стоит объяснять, в каком состоянии находилась тогда казна Франции. Приблизительно в это время граф Сен-Жермен находится в Гааге, вероятно, по частным делам. Французским послом в этом городе был граф д'Аффри, однако, никаких отношений с Сен-Жерменом он не поддерживал. Вольтер, по общему убеждению, исправный докладчик, приписывает появлению графа успех Тайного Мирного Договора."⁶

⁵ Данное предложение для перевода может иметь и другой вполне вероятный, но отличающийся от уже приведенного, смысл, который за неимением доказательств мы приводим здесь в виде сноски: "Она, однако, не упоминает о таинственной миссии адепта как финансиста короны и дипломатического агента, средства для которых он почерпнул не в королевской казне, а в лаборатории Шамбора". — прим. перев.

⁶ Barthold (F.W. von) Die Geschichtlichenpersönlichkeiten. Berlin, 1846, II, p. 81.

Впрочем, дата, упомянутая этим автором, не совсем точна, как мы увидим позднее.

Весьма понятен гнев, охвативший герцога Шуа-зельского, когда до него дошла эта информация. Взлелеянные им махинации были в опасности, его интриги против Англии должны были вот-вот расстроиться. Д'Аффри "...горько упрекнул Шуазеля за предательство старого друга своего отца и подрыв авторитета Посла в угоду подписания мирного договора за его спиной. Герцог Шуазель-ский немедленно отправил гонца назад с приказом господину д'Аффри потребовать у статс-генерала ареста Сен-Жермена, чтобы затем доставить его, связанного по рукам и ногам, в Бастилию. На следующий день герцог Шуазельский представил в Совете депешу господина д'Аффри, а затем прочитал свой ответ. Он бросил уничтожающий взгляд на своих коллег и, переведя его на короля и маршала Белл-Изля, добавил:

"Если я не нашел времени для того, чтобы лично исполнить распоряжение короля, то причиной тому моя уверенность в том, что ни один из вас не осмелится, в достаточной степени, проявить желание к подписанию мирного договора без ведома на то королевского Министра Иностранных Дел!"

Ему был ведом принцип, установленный раз и навсегда королем, согласно которому министр одного департамента не должен был вмешиваться в дела другого. Все обернулось так, как он и предвидел. Король, словно провинившийся ребенок, потупил взор. Маршал не осмелился вставить ни слова. Действия герцога Шуазельского были, таким образом, одобрены. Но Сен-Жермен ускользнул от него. Их Высочества, всячески выразив свое согласие с представленным выше планом, выслали огромное количество конвоиров для ареста Сен-Жермена, который, будучи предупрежден частным образом, благополучно бежал в Англию. У меня есть некоторые основания верить в то, что он вскоре вновь ее покинул и отправился в Санкт- Петербург. "⁷

Нечего и добавить к сказанному одним из свидетелей заседания Совета о том, как Людовик XV, беспомощный и нерешительный, позволил перечеркнуть свои замыслы. Возвращаясь к событиям в Гааге, мы хотели бы процитировать по этому поводу несколько интересных сообщений господина Каудербаха, министра саксонского двора в Гааге, где он подробно излагает суть описанных уже нами событий, превознося заслуги графа Сен-Жермена, его энергию и эрудицию. Вот что он заявляет в связи с этим:

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: