Щербина наливает в стакан водку.

Неустроев (поднимает стакан). За победителей, ура!

Все (вполголоса). Ура, ура, ура!

Выпивают и закусывают.

Щербина (хитро поглядывая). Так, можно ль задом оголённым ежа живого задавить?

Пауза.

Ну что, слабо? Тогда отвечу на этот каверзный вопрос. В трёх случаях возможно это.

Вот первый случай: ежа намылить и побрить.

Хохот.

Второй: когда тот зад чужой.

Хохот.

И третий: если Родина велит!!!

Хохот.

Субботин (сквозь смех). Театр сатиры без тебя несёт огромные потери.

Гусев. Мы б тоже понесли потери, не будь сержанта. Как орёл!

Щербина. А вот ещё один прикол.

Укринец, грузин и русский молились Богу на заре. Вдруг Бог явился. «За молитву,– сказал он, как медаль сияя,– я вам исполню три желанья, но каждому по одному; с одним условием: в два раза больше получит ваш сосед, я уточню: сосед по дому. Кто начнёт?

Украинец: «Пусть мне жена подарит сына».

Бог: «Да будет так!»

Грузин: «Я сто друзей хочу иметь».

Бог: «Да будет так!»

Русский: «А мне ты выбей глаз один».

Пауза. Затем хохот.

Гусев. Всесильна зависть, Бог ты мой! Страдают многие за это.

Неустроев (к Гусеву). Давай-ка что-нибудь споём. В Рейхстаге было не до песен, а после боя, каждый знает, и сон, и песня не мешает. Споём любимую твою, тряхнём, гвардейцы, стариной, ведь в сумме нам 130 лет.

Гусев снимает со стены гитару, играет, начинает петь и все подхватывают.

Тёмная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают…

В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,

Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…

Тёмная ночь разделяет, любимая, нас,

И тревожная чёрная степь пролегла между нами.

Верю в тебя, дорогую подругу мою,

Эта вера от пули меня тёмной ночью хранила.

Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,

Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной не случилось.

Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи,

Вот и теперь надо мною она кружится…

Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,

И поэтому, знаю, со мной ничего не случится.

Пауза.

Гусев (задумчиво). Из многих песен о любви, что мне знакомы, эта песня, считаю я, сильнее всех.

(Обращаясь к Субботину) В газете нашей я читал стихи твои. Прочти, пожалуйста, они ведь злободневны.

Субботин (встаёт и, немного подумав, читает наизусть).

Не гремит колесница войны.

Что же вы не ушли от погони,

Наверху бранденбургской стены,

Боевые немецкие кони?

Вот и арка. Проходим под ней,

Суд свершив справедливый и строгий.

У надменных державных коней

Перебиты железные ноги.

Аплодисменты.

Берест встаёт, пожимает руку Субботину и затем обнимает его под аплодисменты.

Гусев (встаёт). Эмоций в том Рейхстаге по макушку. Они дают творениям толчок. Вчера я написал стихотворенье, явите моим опусам терпенье.

Читает из блокнота.

Три ночи мы в Рейхстаге ночевали,

Ни на минуту не смыкая глаз.

Там смерть фокстрот играла на рояле,

Заупокой играл нам контрабас.

И там, как взаперти у Полифема,

Не знаешь, когда кости захрустят.

Быть может окрылённая поэма

Прославит героических солдат.

Запомнилась бойцам улыбка смерти

И тени привидений на стене.

В огне, дыму, в потёмках, словно черти.

Нет жалоб. На войне, как на войне.

Аплодисменты.

Щербина. Читал я Уткина, поэта, но Гусев наш крупней его.

Одобрительный смех.

Неустроев. Ну всё, друзья, закончен перерыв. Пока свежи следы боёв, продолжим наши «мемуары».

Когда узнав, что знамя водружёно, полковник Зинченко вернулся в штаб полка, Егоров и Кантария, штабисты, ушли туда же. Вовремя ушли. С утра по правому крылу Рейхстага прошёл артиллерийский ураган. Знамёна все на западном фронтоне смешал огонь фашистов с кирпичом, а наше, на восточном, уцелело; там пятая стояла за рекой, Рейхстага замыкая окруженье, и знамя оказалось в мёртвой зоне, поэтому и выжило оно. Вы видели, во что был превращён весь правый фланг гиганта? Просто ужас! Не только по нему стреляли наши. А левый фланг не так уж разрушён.

Гусев. А тут ещё к мытарствам нашим, пожар на первом этаже. И бой в Рейхстаге с новой силой в дыму, в жаре загрохотал. тушить пожар, вести сраженье не просто, если мало сил. И не покинуть это пекло, со всех сторон грохочет смерть. Людей мы много потеряли, усталость нас валила с ног. Спасибо капитану Ярунову, ударив с тыла, спас наш батальон.

Неустроев. Вернее то, что от него осталось. Вот так мы Первомай встречали, и снова опускалась ночь.

Переговоры немцы запросили с условием, что с нашей стороны полковник будет и ничуть не ниже, ведь с ихней стороны, в переговорах, представлен будет знатный генерал. Полковник в штабе. До Рейхстага он не пробьётся под огнём, да и другие полководцы не захотели рисковать. Что делать?

Щербина. Нам, обречённые в подвале, как победители диктуют, и мы у них на поводу. Могли б и маршала затребовать они; где маршала фуражку взяли б мы? Не в каске ж на свидание идти.

Вершка на три наш Жуков ниже лейтенанта, да и постарше раза в два. Поэтому наш Берест не прошёл бы. Сверхнаглость! Впору им сдаваться, а им полковника на блюде подавай.

Смех.

Неустроев (с укором). Щербина…

Берест. Об этом намекнула нам сатира, где немец в луже крикнул: «Хенде хох!»

Смех.

Субботин. Могли б и вы условия поставить, на это вы имели больше прав. Пусть генерал немецкий или оберст прибудут на КП полка и там, без всякой спешки, все детали спокойно, по-хозяйски обсудить.

Неустроев. Мы так и поступили бы, однако Шатилов дал приказ: в полковника одеть кого-нибудь, проинструктировать и дать сопровожденье.

Искать недолго – есть кандидатура, во что одеть – пришлось помозговать.

Нашли мы кожанку огромного размера, полковничьи погоны на неё. Фуражка новая возвысила героя. Боялись мы, что кожаная куртка не вовремя разъедется по швам. Мы с переводчиком его сопровождали; в фуфаечках простых не выделялись мы.

На пять чинов наш лейтенант поднялся сразу, да жадь, что временно. Была бы моя власть, носил бы он теперь погоны капитана, и в академию его.

Берест. Степан Андреич, была бы твоя власть, мы б на рожон не лезли. Рейхстаг и так бы сдался, лишь узнав, что бункер – логово фашистов – капитулировал, и сдался гарнизон. Потом бы мы и знамя водрузили, без лишних жертв и лишней суеты.

Щербина. Не эффективно. Шума маловато. И от победной точки мало брызг.

Неустроев (грозит Щербине пальцем и прикладывает палец к губам). Нас встретил оберст, а затем в подвале нас принимал поджарый генерал.

И Берест жизнь им гарантировал, а наши висели на тончайшем волоске. Гиганта голос командирский уверенно под сводами гремел. Та речь, я видел, вес имела; задумался немецкий генерал. На лицах окружения его угрюмость облегчением сменилась.

Мы дали время им подумать и не спеша пошли назад; в заложниках остался переводчик.

Капитуляция Германии фашистской, и Берест ей начало положил.

Берест. Мы вышли из подвала в вестибюль и там, внезапно, группа немцев решила, очевидно, нас пленить, чтобы число заложников утроить. Не вышло. Но осколки от гранаты мне голени изрядно посекли. Спасибо сапогам, без ног бы мог остаться. К Рейхстагу новые отряды второго мая прорвались. капитулировал Рейхстаг, да и Берлин не задержался, а я отправлен в медсанбат. Потеря крови и усталость сломили наконец меня. Примерно через месяц выйду, так обещал вчера хирург.

Но мимолётные виденья, которые Берлин мне выдал, уверен, время не сотрёт. Я видел, как отец солдата беседовал с убитым сыном и ни слезинки на глазах, но сколько нежности отцовской! Словами трудно передать…

«Ты возмужал и стал мужчиной, – грузин в Рейхстаге говорил.– Я вижу проседь на висках, творение войны кровавой. Тебе погоны лейтенанта к лицу, кровиночка моя. Я получил письмо из дома, всё не дождутся нас с тобой, и мама пишет: всё в порядке, Тамара ждёт тебя, сынок…»

И у меня комочек горький внезапно к горлу подкатил.

Пауза.

Субботин. Твой подвиг, как в Рейхстаге эхо, пошло гулять по всем фронтам. Солдатам многим нашим и немецким речь лейтенанта подарила жизнь. И, как геройства образец, прописан будет подвиг в мемуарах. Союзники твой подвиг оценили, и немцам это тоже не забыть.

Гусев. Быть может наши тоже не забудут. Ведь сколько подвигов бессмертных утоплено в крови войны. Всем не хватило бы посмертно на звёзды злата всей страны.

Субботин. Но есть один нюанс, едва заметный. Я думаю, что этот парадокс, полковников на задний план подвинув, герою может навредить, и лишь Верховный, ставши на защиту, их приструнит, как школьных шалунов.

Гусев. Герою уровня такого чиновники штабные не страшны. Ведь если козни их до Сталина дойдут, то полетят не только ордена.

Субботин. Кузьма, с тобою я согласен. (Ко всем) Друзья мои, я вас благодарю за тёплую душевную беседую ваш яркий образный рассказ я окрылю поэзией летучей. Но время взятия Рейхстага сыграет с вами злую роль. Разоблачать во лжи начальство, чревато местью – постулат, как древний дуб, живуч доныне. Да, подвигам всегда есть место в жизни, во имя жизни подвиг не умрёт. (Обращается к Бересту) Уверен я, что ты Герой врождённый, и это не последний подвиг твой.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: