Дверь распахивается. Стремительно входит хирург, за ним Василий Субботин. Все, кроме Береста, вскакивают.

Хирург (оборачиваясь и строго). Сестра, ну что же медлишь ты? Неси раствор и принадлежность.

Гусев (в сторону). Сейчас нам клизму будут ставить.

Щербина (прячась за спину Гусева). Как хорошо, что дырочку для клизмы имеют наши организмы, а то б без скальпеля не обойтись.

Хирург (строго). Привет, гвардейцы!

Все (дружно). Здравия желаем, товарищ майор!

Хирург. И хорошо, что вы собрались вместе, не мог я этот случай упустить. Поэтому я пригласил поэта. Субботин, он же и Аринин. Из первых уст желает знать о взятии Рейхстага, и прошу вас ему услугу в этом оказать. А магарыч, герои, за хирургом.

Гусев (к Субботину). Василий?! Ба! Негаданно-нежданно! (хирургу) Так мы знакомы с ним давно.

Хирург. Тем лучше. Я вас оставляю,– Рейхстаг работой завалил. (зовёт) Сестра!

Входит сестра с подносом. На нём графин с прозрачной жидкостью и снедь.

Герои, это магарыч. Не обессудьте. Что могу. Комбат, порядок за тобою, а через полчаса – отбой.

Неустроев (почти весело). Слушаюсь, товарищ майор!

Сестра ставит поднос на стол и уходит вслед за хирургом, затем возвращается со стулом, ставит его и уходит.

Все, кроме Щербины рассаживаются. Щербина хлопочет, накрывая стол.

Неустроев (к Бересту). Листы наградные на марше, их ждать придётся целый год. Там ты и ассистенты тоже, там Сьянов, Гусев и Щербина, и я, покорный ваш слуга.

Берест. Степан Андреевич, спасибо. (пауза) За прямоту прости меня.

Неустроев. Лист наградной писал полковник, а я лишь рапорт подавал. За что прощать? За прямоту? Глаза начальству прямота, увы, не сразу открывает, но прямота твой злейший враг, и этот враг с тобой по жизни, как тень, в погожий летний день.

Щербина (закончив приготовление и наполнив стаканы). Пора, товарищи, пора, а то прокиснут бутерброды и водка высохнет до дна.

Все подвигаются к столу, берут стаканы и встают.

Неустроев (поднимая стакан). Короткий тост, друзья, он будет, как ротного жизнь, на войне. За нашу Победу! За вдохновителя и организатора всех наших побед товарища Сталина!

Выпивают, садятся и закусывают.

Субботин. Поэму «Знамя над Рейхстагом» решил я написать, друзья. С чего начать, пока не знаю, но думаю, что эта встреча даст импульс первому стиху. Его подхватят вдохновенье и долг пред правдою святой. Священная война народа священной правдою сильна. В боях, рыбалке и охоте, где поражает стресс умы, фантазий много. Рыбак-любитель и охотник потешат вымыслом друзей, да и солдаты, на досуге, дружны с гиперболой своей. Они вреда тем не приносят и в государственных архивах они ячейку не найдут. От исторических событий архивы только правду ждут. Поэтому в свою поэму лишь правде я открою дверь. Но юмор и сарказм впущу я, они ещё с времён Гомера рассказ умели оживить. Оставим право командирам сухие рапорты писать; литоты[1] и гиперболы там в моде, и в этом состязаются они.

Неустроев. Там, где идёт соревнованье, а конкуренты все равны, малейший промах конкурента из мухи делает слона. И если ты слона желаешь обратно в муху превратить, то этот слон тебя, как муху…

Субботин (перебивает). Увы, знакомая картина. Поэты бренны, как и все, но их творениям бессмертным слоны из мухи не страшны. Так как прошли соревнованья? Известно, победили вы.

Гусев. Соревнованье, состязанье, чемпионат скорей всего. Война не спорт, хоть и нагрузки любой вид спорта превзойдут. А судьи кто? (пауза) Сам Ангел смерти и Фортуна; они законы не блюдут. Когда б повесили штабисты знаменосцам номера, как это делают спортсменам, тогда б затея умной не казалась.

Неустроев. Начну рассказ я первый, что ли? И пусть товарищи сраженья дополнят краткий мой рассказ. (задумался) Нет, лучше ты начни, Алёша, ты лучше сможешь изложить.

Пауза.

Берест. Фашисты мост чрез реку Шпрее взорвали. Им не повезло. Моста остатки позволяли пехоте нашей наступать. Не тут-то было, и солдаты прижаты вражеским огнём. Мы с Гусевым бежим на помощь, но взрыв нас тут же разметал. Я взрывом был слегка контужен, а где же Гусев? Он пропал. Подавлен огневой поддержкой огонь фашистских баррикад. На левый берег мы рванулись, там белый дом на нас рычит. Летят гранаты прямо в зубы, и белый дом поджал свой хвост. Посольство. В нём остаток немцев подняли дружно руки вверх.

Успех в бою – внезапный натиск, а быстрота его сестра. Но нас тут ждали! Оставалось удвоить скорость наших ног.

Субботин. А ходят слухи, лейтенант, что вы в том беленьком посольстве, то ли швейцарку, толь японку…

Берест (сквозь смех). Так это в переносном смысле мы натянули белый дом (делает жест двумя руками, как футболист, забивший гол). Письмо турецкому султану читали вы? Кишки порвёшь! Богат язык малороссийский.

Щербина. И я кажу – богат. Отож. Нас жёны дипломатов поджидали; они надеялись героев задержать, пока мужья пересекут границу.

Смех.

Берест. Мы отвлеклись от главной темы. Дом Гиммлера пред нами встал. Он потрепал солдат изрядно, нас задержал тот чёртов дом. Нужна поддержка. Дом огромный бойцам измотанным не взять.

Гусев. Тут мы явились с подкрепленьем и пал ещё один рубеж.

Берест. Я рад что из воды сухим ты…, но как ты вышел из воды?

Гусев. Меня взрывной волной, как щепку, швырнуло в реку. Я поплыл совсем в обратном направленье. Башка, как гиря, но плыву.

Щербина. Да, мудрено с такой фамильёй в немецкой речке утонуть.

Неустроев. Сержант Щербина, помолчи.

Гусев. Крутой в бетоне правый берег; карабкаюсь и стал тонуть. Подполз ефрейтор по-пластунски, успел мне руку протянуть. Осколки плоть бойцов искали с ужасным воем и в реке, не встретив цель, топили злобу. Дрожал от страха мой спаситель, когда же вытащил меня, он вскрикнул, сморща нос от боли – раненье получил в бедро. Ему награду обещал я, узнав фамилию и полк. 713-й стрелковый, Иоанн Гольдмн – креститель мой. Он отказался от награды.

Неустроев (удивлённо). Как отказался? Почему?

Гусев (с еврейским акцентом). Как будет выглядеть ваш рапорт?– сказал он, закатив глаза. – И, получив раненье в зад, он спас геройски офицера? Изохен вэй!

Хохот.

Неустроев. А впереди тот Кенигс-Плац, с водою ров и монстр угрюмый, и каждый метр врагом пристрелен, и Бранденбургские ворота прикрыли монстра левый фланг, а с тыла здание театра нам смерти оперу поёт. Как снег под очень ярким солнцем, ударный дает батальон, с той разницей, что не водица ручьём текла по мостовой.

Берест. Атаки наши две отбиты, при свете нам Рейхстаг не взять. Апрель с последним днём прощался. До встречи с маем 100 минут и 300 метров до Рейхстага. Не все сверкающие точки смог погасить наш бог войны. А бог был слаб – сорокопятки, около десятка, такое же количество ЭР ЭС.

Субботин. Депеша в ставку полетела, что взят Рейхстаг и поднят флаг. Число – 30-е апреля, вторая половина дня. И Жуков тут же вас поздравил, и отличившимся солдатам вручить Героя посулил. Внимательно рассказ я слушал и понял, что в дневное время вы даже ров не перешли, и все попытки ваши тщетны.

Неустроев. Поздравил Жуков нас авансом. Верховному он обещал на Первомай закончить битву и флаг Победы водрузить. Аванс четыре батальона в срок отработать не смогли, ведь срок штабной был нереальным, потери мы реальные несли. Да, по мосту пехота проскочила, а пушкам там и танкам не пройти. Артиллеристы по частям сорокопятки протащили. Но стены древнего Рейхстага покрепче, чем броня «Пантер».

Щербина. И хорошо, что Жуков не поздравил наш батальон со взятием Луны. Пришлось бы флаг на ней поспешно водрузить.

Неустроев (строго). Сержант Щербина, прекратить!

Щербина. Молчу, молчу, товарищ капытан.

Неустроев. Вот веера раскрыли взрывы, пошли, сверкая, на Рейхстаг, и мы за ними, пригибаясь. Вот Кенигс-Плац остался сзади, вот ров с водой зарозовел, вот Пятницкий с каким-то флагом, пал на ступенях у колонн. Рванулись мы к дверям Рейхстага, сломали их ко всем чертям. Щербина Пятницкого знамя поднял и привязал к колонне у входа главного в Рейхстаг. Под гулким, высоченным сводом загрохотал вечерний бой. То там, то здесь звездоподобно огонь сверкает автоматный, и артиллерия ручная к победе расчищает путь. Матвеев, Маков, Берест, Гусев в составе авангардных групп. Четвёрка славных офицеров, руководя жестоким боем, нам обеспечили успех. Вот полночь, бой гремит повсюду, а тут и помощь подошла. А через три часа полковник, когда сражение уснуло, КП свой перенёс в рейхстаг и приступил тот час же к делу. Он приказал, чтоб ассистенты – Кантария и Пётр Егоров – сюда со знаменем явились, покинув срочно штаб полка. Полковник Бересту сурово: Победы Знамя армии ударной тебе я доверяю, замполит. Ведь так и предусмотрено Генштабом, чтоб этот акт возглавил коммунист. Его немедленно на крышу водрузи, да понадёжней, чтобы не упало, иначе отвечаешь головой, а многие лишатся партбилетов.

Субботин (удивлённо). А я-то думал, что сержанты сражались тоже в авангарде, с победным знаменем в руках.

Гусев (Субботину, поучительно). Чтоб водрузить на купол знамя, его беречь нам до поры, а не совать в горнило битвы; оно там сразу и сгорит. А что тогда мы водрузили б? свидетелей иль что иное? За глупость нашу, как вороны, слетели б звёздные погоны. Летели вражие гранаты навстречу ротам смельчаков, огонь тяжёлых пулемётов растерзывал тела бойцов. Пошли вперёд знаменоносца, он не прошёл бы трёх шагов.

Щербина (рассудительно). Я пораскинул тут умишком, к такому выводу пришёл: когда замолкнет звук фанфарный, должны остаться налицо Берлин, Победы Знамя, три героя, что это Знамя водрузили. И выпади хоть что из них, иль кто из них, и вся затея – на смех курам, а это на руку кому? Врагам народа!

Гусев. Сержант, ты прав. На этот раз не в бровь попал, а прямо в глаз.

Субботин. А главный ваш знаменоносец (поворачивается к Бересту) погибнуть мог, тогда же как? (пауза) Кто б Знамя водрузил тогда?

Неустроев. Номенклатурных ассистентов, как Знамя, велено беречь, а замполита… Он обязан бойцов на подвиг вдохновлять примером личным, а погибнет… то после боя найдётся много смельчаков.

Субботин. Ну хорошо, а что же дальше?

Берест. Приказ нам ясен и, вперёд! Мы на второй этаж поднялись. Щербина с группой впереди, за ним два ассистента с флагом, я с пистолетом и гранатой замкнул наш небольшой отряд. Темно, фонарь включаем редко. Мелькнёт лишь что-то, мы стреляем, на этаже том наших нет. Гранату бросили в проём, на крышу влезли вчетвером. Сначала я, потом Щербина…

Щербина (перебивает). Не скромничай, по мере сил, он нас на крышу затащил, а Мелитон тогда сказал, что ты у нас подъёмный кран.

Берест. Спасибо Сьянову, вчера старшой сержант с отважной ротой повсюду успевал, как тот небесный громовержец, вселяя панику и ужас в элитные ряды эс-эс. Второй этаж Илья зачистил, и мы поэтому на крышу легко взобрались, без помех. И маковцы до нас там были, обезопасив наш маршрут.

Берлин во тьме и мы на крыше, и видим корпус МВД, там штаб полка расположился. Но здесь, над западным фронтоном, уж кто-то знамя водрузил. Ракеты крышу освещали и пули звякали о сталь. От купола летели стёкла – стреляли немцы с трёх сторон.

Субботин. Загибов, Минин (задумался), всех не помню, но это Макова бойцы. Они там знамя водрузили и были первыми они. Свидетель был при этом Маков; он в штаб тотчас же доложил. Но к водружению сам Маков не причастен, хоть героизм его неоспорим.

Берест. Так первый лыжник непричастен к победе шедших вслед за ним. Да, место занято, и мы бежим к восточному фронтону. Там тоже рыцарь на коне, но пули реже здесь свистели. К ноге коня приладив знамя, мы опустились быстро вниз, где нас поздравил сам комбат (кивает на Неустроева).

Субботин. А был соблазн то, маковское знамя, своим в потёмках заменить?

Берест (гневно). Давай вопросы посерьёзней, а не с сорочьего хвоста. Вот если б ты там был на крыше, соблазн в реальность воплотил. Я коммунист! И честь и совесть не потеряю в темноте.

Неустроев (поспешно). Друзья мои, я объявляю пятиминутный перерыв. Давайте выпьем по второй, споём, послушаем сержанта. В запасе у него историй, как…

Щербина (перебивает). Как блох у дворовых собак.

Смех.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: