Страничка из исчезнувших папок Анжелики Андреевны 4 глава

– Косит под дурку, что ли? – недоуменно переспросил Алекс.

– Да не то чтобы косит, – Боян явно подбирал слова. – Но уж как-то он очень быстро… вписался…

– Алекс, он же в лесу жил, – перебил старика Тимоти. – А теперь наверстывает, развивается…

Кешка переводил взгляд с одного собеседника на другого, не меняя положения головы. Чем меньше движений, тем меньше нежелательного внимания. Он чувствовал, что Тимоти вроде бы защищает его. Но от кого? От Алекса?

– Пусть завтра придет ко мне, на Разъезжую. В четыре. Тимоти, ты его приведешь. И чтоб без фокусов. Понятно? – Тимоти кивнул.

Уже уходя, Алекс, не оборачиваясь, кинул через плечо:

– Ничего с ним не сделается. Даром я его кормлю, что ли? – снова наткнулся взглядом на притихшую Дуру, передернулся от отвращения. – А вот эту падаль… – оборвал себя на полуслове и вышел, аккуратно, без стука, прикрыв за собой дверь.

Кешка вышел на кухню. Когда думал или делал что-нибудь, он, как и большинство диких зверей, не выносил чужого участия. Даже пристальный взгляд мог расхолодить его и чуть не вполовину уменьшить выход готового продукта, будь то дела или мысли. На кухне он зажег маленький голубоватый огонечек конфорки, сосредоточил взгляд на его бесконечно текучем и все же остающемся на месте пламени, присел у стола и задумался.

Впервые уловил Кешка то, чего раньше по умолчанию не понимал, или не допускал себя понять: именно Алекс зачем-то кормит и содержит его. Зачем ему это нужно? И второе: Алекс ненавидит Дуру. И это странное распоряжение Тимоти – привести Кешку. Почему сам Алекс не взял его с собой? О чем, собственно, он спрашивал насельников? Какой ответ получил? И, наконец, самое главное – не пора ли ему, Кешке, прихватив Дуру, бежать из гостеприимной каморы? Пока неопределенная неизвестность не обернулась определенным худом? – так или приблизительно так думал Кешка и не находил ответа на свои вопросы. Как всегда, не хватало информации. Сами мысли представлялись ему похожими на газовый огонек: постоянно бегут и все же не могут сдвинуться с места. Голову разломила знакомая трескучая боль, которая приходила всегда, когда он изо всех сил старался что-то понять или вспомнить. Кешка сжал виски руками и подавил стон, готовый сорваться с вмиг потрескавшихся губ.

И решил в конце концов тоже как всегда: посмотрим, как дело обернется. Узнать – всегда интересно, а сбежать… сбежать можно и от Алекса – в этом Кешка почему-то был уверен.

Глава 12. Гуттиэре

(Кешка, 1994 год)

Свет дня уже почти угас, когда Тимоти провел Кешку сумрачными, похожими на трещины в камне улицами, и молча указал на широкий, настежь распахнутый рот подъезда. Кешка изготовился подниматься, но Тимоти, также не говоря ни слова, распахнул неожиданно опрятную дверь в подвал, тускло блеснувшую в полутьме латунной ручкой и неясной для Кешки вывеской, и ввел мальчика в светлый, дочиста отмытый, нежилой коридор.

– Иди, – буркнул Тимоти и несильно толкнул Кешку между лопатками. – Спросишь Алекса. Дальше он сам скажет.

Немногословность обычно разговорчивого Тимоти насторожила Кешку больше, чем само место, в которое он попал. Такие места он уже видел и нюхал. Он ходил в них вместе с Поляком и именно там не слишком ясные для Кешки люди зачем-то ворочали всякие железные штуки, махали руками и ногами и бежали на месте. Все эти люди характеризовались сильным звериным запахом и умеренной опасностью, которую, впрочем, они явно оставляли за порогом набитого железяками зала.

В зале, куда привел Кешку Алекс, никаких железяк не было. Были шершавые стены, на одной из которых почти под потолком висело овальное зеркало (Кто ж в него смотрится? – мимолетно удивился Кешка), приятно пружинящий под ногами пол и запах электричества, который Кешка выучил уже в городе. Запах исходил от невидимых ламп, прятавшихся где-то в стенах и потолке. Само электричество представлялось Кешке большим желтым кошачьим зверем, с огромными когтистыми лапами и мягкой неслышной походкой. В том, что когти электрического зверя весьма остры, хотя и не оставляют следов, он уже успел убедиться. Когда Кешка как-то спросил насчет электричества у «близнецов» и рассказал про зверя, Валек, отличавшийся своеобразным остроумием, сначала долго смеялся, а потом заверил Кешку, что, если сунуть в розетку какой-нибудь металлический предмет, например, гвоздь, то потревоженный электрический зверь тут же выскочит и предстанет перед изумленными наблюдателями во всей красе. Кешка отыскал гвоздь, вооружился на всякий случай ножом и попробовал…

Пока Кешка оглядывал помещение и прикидывал, чем же в нем можно заниматься, в комнате, кроме него и Алекса, появился еще один человек. К своему крайнему изумлению, Кешка его узнал, и тут же напрягся, в секунды проверив, прощупав и ощутив готовность к действию всех мышц своего худощавого, но жилистого тела.

Человек был одним из тех, кого он «выключил» возле Детеныша. Тогда их было двое: высокий и квадратный. Сейчас перед ним стоял квадратный. В комнате царило молчание, которое явно генерировал Алекс. Кешка знал о том, что Алексу кажется, будто он управляет ситуацией. Ну и пусть, ему вовсе не обязательно знать, что Кешка с ним не согласен. Никто не догадывался, что молчание и перерыв в действии Кешка, в отличии от городских людей, воспринимает без напряжения. Пауза любой длительности не действовала ему на нервы. Он спокойно пользовался ею для того, чтобы разглядеть противника (а в том, что это – противник, Кешка не сомневался).

Квадратное, слегка сплюснутое со лба и подбородка, а также с висков лицо, желтоватые, ощутимо косящие к переносью глаза. Такие бывают у матерых волков, эта косина ничуть не портит зрение. И даже не уродует лицо стоящего напротив человека. Что же он чувствует? Кешка слегка прищурил глаза и, едва заметно повертев головой, резко втянул воздух раздувшимися ноздрями – принюхался. Страха нет. Недоумение, удивление, старая обида, злость, медленно разгорающаяся от неопределенности ситуации. Чего же хочет Алекс? Кешка очень хорошо помнил звериных и птичьих самок, которые подначивали на драку самцов, чтобы выбрать потом более сильного. Но здесь же явно что-то другое…

– Алекс, чего ты хочет от мне? Что я делать? – сдержанно спросил Кешка.

В конце концов, здесь Город, место людей, а у людей есть слова, чтобы разрешать возникшие непонятности.

Алекс молчал и чуть заметно улыбался. Кешка улыбнулся в ответ и это почему-то привело в ярость квадратного.

– Убью, гад, падла! – грозно пообещал он и ринулся на Кешку.

Атака была столь нелепа и неспровоцирована, что Кешка от удивления чуть замешкался и кулак квадратного просвистел буквально в сантиметре от его скулы. Квадратный крутнулся на месте, взревел и снова бросился вперед. На этот раз Кешка ушел задолго до того, как он приблизился вплотную, оказался за спиной противника и стоял там, расслабленно опустив длинные руки и взирая на происходящее с откровенным изумлением. Алекс негромко рассмеялся. Вышеописанный эпизод повторился практически без изменения еще раз пятнадцать. Бессильная ярость квадратного достигла той точки кипения, за которой неизбежно следует срыв.

– Не уходи. Ну чего ты все время прячешься? – иронично и вполне доброжелательно сказал Алекс, обращаясь к Кешке.

– Зачем? – Кешка очередной раз увернулся от атаки квадратного и, удерживая его боковым полем зрения, обернулся к Алексу.

– Ну должно же это чем-то кончиться, – Алекс пожал плечами. – Не дашь же ты ему себя убить.

– Не дашь, – непонятно с чем согласился Кешка, по-рысьи прыгнул квадратному на плечи и, вопреки всем правилам всех рукопашных боев, опрокинул на себя втрое превосходящего его весом противника. Алекс тревожно шевельнул бровью, опрокинутый на спину квадратный никак не мог подняться и елозил изо всех сил, напоминая перевернутую жужелицу, а что делала его юркая подстилка, оставалось загадкой для наблюдателя.

Внезапно квадратный перестал дергаться и застыл в неестественной, но на удивление спокойной позе. Глаза его продолжали оставаться открытыми, с угла полураскрытых губ по расслабленной, чисто выбритой щеке стекло несколько капель пенистой слюны.

Кешка вылез из-под поверженного противника, как ящерица из-под камня. В его серо-голубых глазах не было ни страха, ни любопытства. Верхняя губа чуть вздернута, дыхание не сбито. Алекс, поколебавшись, отвел взгляд.

Приоткрыв дверь на угол, не превышающий 30 градусов, в комнату втек еще один человек, в черном халате, перетянутом поясом где-то в районе бедер. Алекс взглянул на него, вопросительно подняв брови.

– Я буду его учить, – сказал человек голосом, неожиданно низким для его щуплой, коротконогой фигуры. – Но я ничего не понял.

– Как это? Поясни, – в голосе Алекса ясно послышалось раздражение.

– Ты говорил: Маугли, Тарзан. Мальчик из леса. Координация, быстрота – да. Но его кто-то учил – или я ничего не смыслю в драке. Он умеет говорить?

– Да, в некотором смысле. Боян сказал, что он очень быстро учится.

– Кто учил тебя драться, мальчик? – спросил человек в черном халате, обращаясь прямо к Кешке.

– Не учил, – твердо сказал Кешка, но, подумав, добавил. – Учил – Друг.

– Кто это – друг? – вкрадчиво спросил черный халат.

– У вас – волк, – пояснил Кешка.

Алекс насмешливо присвистнул, а черный халат недоверчиво покачал головой.

– Уж не знаю, как там с волками, но явно был кто-то еще. Вполне человечьей породы.

Все время с начала разговора Кешка тревожно озирался, и, наконец, спросил, обращаясь к черному халату:

– Как ты видел? Тебя не было – я знать.

– Вон, видишь зеркало? Через него можно смотреть. С той стороны. Я сидел там и все видел, – пояснил смуглый, коротконогий человек и неожиданно представился. – Виталий. Будем с тобой работать.

– Работать, – повторил Кешка и светло улыбнулся. – Да. Зеркало. Я сам так думать.

– Вот и хорошо, вот и договорились, – сказал Алекс и довольно потер руки. Где-то в глубине его глаз пряталась тревога. Ее видели оба: и Виталий, и Кешка. На упругом полу ворочался и глухо постанывал медленно приходящий в себя Квадратный.

* * *

После встречи с Виталием и поединка с Квадратным жизнь Кешки весьма существенно изменилась, и стала до такой степени непохожей на предидущую, что все приобретенные до сих пор навыки городской жизни практически потеряли свое значение. Такое положение вещей Кешку слегка обижало – учился-учился, постигал-постигал, и вот, получается – все напрасно. Боян Кешку утешал:

– Жизнь в городе, Придурок, вроде пирожного «наполеон»: много тоненьких слоев, а между ними намазано. Где крем сладкий намазан, а где и дерьмо. И чем больше слоев ты знаешь, тем больше у тебя шансов в дерьмо не вляпаться, а сладенького покушать. Так что учись, Кешенька, и будь Алексу благодарен, что он тебя жизни учит.

Может быть, Алекс и вправду учил Кешку жизни, но делал он это как-то своеобразно. Иногда Кешке казалось, что Алекс специально сбивает его с толку, делает так, чтобы наплыв и многообразие поступающих сведений и связей между ними были так велики, что Кешка попросту захлебывался в них, исчерпывая весьма неглубокие аналитические резервы собственного мозга и теряя надежду когда-нибудь разобраться во всем этом. Мерещилось временами, что именно это и нужно Алексу: чтобы Кешка потерял надежду разобраться. Но зачем? И что: Алексу больше делать нечего?

В каморе Кешка теперь почти не жил. Так, заглядывал иногда проведать насельников и, в основном, – Дуру. В отсутствие Кешки за Дурой присматривал Млыга. Кормил, выпускал гулять, забирал со двора, вытаскивал забившиеся в шерсть между пальцами ледышки. Васек и Валек сначала ржали над неожиданной Млыгиной любовью, а потом вдруг притихли и, когда Млыга по вечерам чесал отросшую бурую шерсть, а Дура, привалившись к его коленям, блаженно повизгивала, «близнецы» взирали на эту картину с какой-то неясной и печальной завистью. Их самих Дура откровенно боялась и избегала.

Днем Кешка почти постоянно был занят, а ночевал в одной из квартир Алекса. Занятия с Виталием проходили практически каждый день и занимали от двух до четырех часов, не считая разминки с железяками, душа и плавания в бассейне, который, к удивлению Кешки, тоже каким-то невероятным образом помещался в уже знакомом подвале.

Виталий Кешке нравился. Он никогда не делал ни одного лишнего движения и не произносил ни одного лишнего слова. Кешке, который так и не смог окончательно привыкнуть к истерической избыточности Города, это очень импонировало. Но в Виталиеву науку Кешка вникал с трудом. То есть сами движения, похожие на диковинный танец, давались Кешке легко. Под одобрительные отрывистые покрикивания Виталия он выполнял их в нужном порядке и нужное число раз. Тяжелее было со смыслом. Когда Виталий объяснял Кешке, что все это нужно для того, чтобы на кого-то нападать или от кого-то защищаться, Кешка лишь смеялся своим странноватым, почти беззвучным смехом. Он очень ценил звериную легкость и точность движений Виталия, но даже от него при случае легко смог бы увернуться, а затем попросту убежать. Зачем же все эти танцы? Кешка, используя все доступные ему слова, попытался осторожно выяснить, не является ли наука, преподаваемая ему Виталием и очень напоминающая брачные танцы некоторых известных Кешке птиц, верным средством, с помощью которого человеческие самцы завоевывают внимание своих самок? Может быть, Алекс хочет подобрать ему, Кешке, пару? Или даже желает, чтобы Кешка станцевал за него? Но почему тогда он не попросит Виталия?

Когда Виталий понял, что именно Кешка имел в виду, он молча согнулся в поясе, и некоторое время мелко трясся, глядя на большие пальцы своих босых ног. Потом разогнулся, совершенно серьезно посмотрел на Кешку черными узкими глазами и сказал, что Кешка в чем-то по-своему прав, но значение боевого искусства все же не исчерпывается привлечением внимания особей противоположного пола. Кешка ничего не понял и только подумал, что глубокие узкие глаза Виталия похожи на трещины в весеннем льду.

* * *

– Не трать время, не трать деньги – учи его стрелять, – раздраженно и обескуражено сказал Виталий Алексу при следующей встрече. – Мое искусство без философии все равно, что песня без души. А ему философию объяснять, что березовому пню сонеты читать.

– Придет время, и стрелять научим, – спокойно отозвался Алекс. – Сейчас ему еще рано пушку давать – диковат. Сейчас ему твоя наука в самый раз. Сам знаешь – иногда на пушку времени не хватает.

– Твое дело, твои деньги, – проворчал Вадим. – А только есть в нем что-то, закавыка какая-то, которую я понять не могу. Некоторые движения он словно бы изначально знает… или вспоминает. Ну не мог он таким вещам у себя на Севере, в лесу научиться. Разве что у снежных людей жил. А те каратэ баловались…

– Ну тебе же легче учить, – вроде бы беззаботно откликнулся Алекс, но едва заметная морщина между бровями показала Виталию, что его слова угодили в какую-то уже имеющуюся в мозгу Алекса мишень.

* * *

Приблизительно в это же время Кешка подслушал и почти полностью понял разговор насельников, непосредственно касающийся его самого.

– Ты, Тимоти, вроде бы что-то знаешь, и за что-то на Алекса злишься. Так объясни мне, старику, на кой хрен ему Придурок-то сдался? Что он из него готовит? Подставу какую-нибудь? Я попервоначалу думал – для какого-нибудь дела дурка нужен, чтобы потом все концы на него спихнуть. Так ведь не похоже. Учит он его, таскает везде с собой, поселил у себя, чуть не у кровати на коврике спать кладет. Что за чудеса! Выгоды с него никакой, интересу тоже. Если бы не знал Алекса, сказал бы: пожалел сироту, полюбил. Так ведь Алексу полюбить, что мне в балете белого лебедя станцевать. Органов таких у него не имеется, чтобы любить или жалеть там кого. Не такой человек… – так говорил Боян, присев на продавленном диване, и аккуратно сложив на тощих коленях костистые руки. Жилистая шея его любопытно тянулась в сторону хмурого Тимоти.

Под столом нерешительно постукивала хвостом Дура. Она чуяла хоронившегося в коридоре Кешку, но вылезти не решалась, боясь, что явно напряженная атмосфера комнаты разрядится на ее, едва начавшей отрастать шкуре. Она знала, что Млыги, ее главного опекуна и защитника, в каморе не было. А Кешка, что ж, он придет и уйдет – Дура вовсе не была глупа и за свою не слишком длинную и не слишком счастливую жизнь на отлично выучила бродячую собачью философию: хозяин – это тот, кто сейчас рядом с тобой, кто готов кормить и защищать.

– Ты, Боян, хоть и немало на свете пожил, и умом тебя бог не обидел, однако образования систематического не получил, и это тебя подводит, – желчно процедил Тимоти.

– Да уж, мы гимназиев не кончали, – сокрушенно развел руки Боян.

В глубине его старчески-пестрых глаз пряталась вполне заметная и ясная для Тимоти хитринка. Он давно знал старика, и по-своему даже был привязан к нему. В отличие от всех остальных насельников каморы, ему было известно, какой причудливый узор сплела судьба из жизни Бояна, и это вызывало его собственное любопытство и удивление перед неисчерпаемым разнообразием мира.

– А если бы учил ты, Боян, науку историю, – вполне мирно продолжил Тимоти. – То наверняка знал бы, что все уважающие себя правители, как западные, так и, особенно, восточные, свою личную охрану вовсе не нанимали за деньги, как это теперь принято в мире презренного чистогана, а совсем даже наоборот – выращивали с самого нежного возраста, как воины кочевники лично выращивали лошадей, на которых они потом шли в бой, а настоящий охотник сам отбирал у суки и выпаивал молоком щенка-сосунка охотничьей породы. Потому что истинную преданность, Боян, ни за какие деньги не купишь…

– Так ты хочешь сказать… – Боян не то удивленно, не то сокрушенно помотал головой. – Ты хочешь сказать, что Алекс растит из Придурка такого щенка… или там жеребенка…

– Конечно! Удивительно, что это раньше никому из нас не пришло в голову. Впрочем, – Тимоти нехорошо хихикнул. – Тут только мы с тобой и можем мозги по назначению использовать. У Поляка все в мышцы ушло, у Млыги – в злобу, а у Васька с Вальком и сроду ничего не было…

– А ведь Придурок умен, Тимоти, – вдруг задумчиво сказал Боян. – Чертовски умен, поверь моим словам. Меня не гимназии, меня жизнь учила, я ум за версту чую. Как его там жизнь трепала, это другое дело, но весь его ум при нем…

– Да в том-то и дело! – воскликнул Тимоти и с досадой стукнул кулаком по узкой, красивой формы ладони. – Я отчего и злюсь-то! Он бы нормальным человеком мог стать, попади он в другие руки. Свое дело мог бы иметь, свою жизнь. Такой, понимаешь ли, научный даже феномен – Маугли становится человеком! Ты чего лыбишься? Был такой парнишка – Каспар Гаузер, вроде нашего Придурка, людей не видел, в подземелье жил.

Потом вытащили его оттуда, говорить научили… Так на него вся наука до сих пор ссылается, хоть и прошло уже лет триста. Так ведь Алекс же этого не допустит, он же его так полудурком и оставит!

– Чего не допустит? Чтобы Придурка наука изучала? – пробормотал несколько сбитый с толку Боян. – И почему полудурком оставит? Ты же сам только что говорил… Да и учит он его…

– Логики тебе не хватает, Боян, логики, – сокрушенно вздохнул Тимоти. – Подумай сам. Сейчас Придурок кто? Существо без роду, без племени, без документов, без памяти, ни в одном из имеющихся циркуляров ни одной загогулиной не зафиксированное. А значит и отвечает за него кто? Правильно – никто! Ни в какой больнице он не лежал, ни в какой детприемник или детдом не попадал. На родине его только волки по нему и тоскуют. То есть есть наш Придурок единица, совершенно не учтенная разлюбезнейшей государственной машиной, и совершенно ей не подотчетная и неподконтрольная. И тут появляется наш Алекс. И забирает нашего Придурка себе. Кормит его, поит, одевает, учит говорить, бить, стрелять… и все. И все, разлюбезнейший мой Боян. Потому что всему остальному ему Придурка учить невыгодно. Пусть он ничего не понимает в этом мире, пусть не умеет читать, писать, обращаться с деньгами, общаться с людьми. Пусть не имеет абсолютно никаких документов. Пусть во всем этом зависит от Алекса, пусть всегда стоит за его спиной, готовый в случае необходимости эту спину прикрыть. Потому что Алекс – это его благодетель, его жизнь, его солнце, податель всех благ и милостей…

Ведь подумай – в чем-то это гениально: вырастить собственную тень, получеловека, преданного тебе и в силу обстоятельств, и на более глубоком, рефлекторном уровне…

– Идея славная, только с Придурком не выгорит, – решительно сказал Боян, прихлопнув ладонями по тощим коленям. – Ошибся тут Алекс, просчитался.

– Просчитался? Ты так думаешь? – живо переспросил Тимоти. – Почему?

– Не знаю, как сказать. Чувствую. Если бы он его из подземелья взял, как того парнишку, про которого ты говорил, тогда, может и прошло бы. А сейчас – нет. Придурок не помнит ничего – тут я ему верю, но за ним стоит что-то. Не пустой он лист, и жизнь его лесная, и то, что до этого было, все это в нем есть. Опоздал Алекс, не выйдет у него ничего.

– Да, Придурок это не tabula rasa, – согласился Тимоти. – Но сейчас он живет здесь, в городе, с Алексом, а все эти его знания и навыки, о которых ты говоришь, они даже не в уме у него, а где-то в подкорке. Откуда ты знаешь…

– Не знаю – чувствую, – перебил Тимоти Боян.

В коридоре Кешка старательно налетел на стул, уронил его и, тщательно подбирая слова, выругался матом.

– Опять меня нет – лампочка гореть нет! – весело сказал он, входя в комнату.

Дура из под стола с визгом метнулась ему навстречу и заскребла лапами по новым, необмявшимся еще джинсам.

* * *

Новая жизнь, как это принято у людей Города, началась с новой одежды. Но еще раньше Кешку ждало другое, более суровое испытание. Ему предстояло научиться ездить в железных коробках – машинах. Когда в первый раз скрючился он на плюшевом сиденье, и причудливой формы дверца захлопнулась за ним, Кешка испытал почти непреодолимое желание шибануть одновременно локтем и внешней поверхностью ступни, как учил его Виталий, по обитой чем-то мягким стенке, выбить что ни попадя и выскочить из этой ловушки на колесах наружу, на свежий воздух. Ну, конечно, переборол себя, закусил чуть не до крови губу, усидел. А как тронулись с места, так просто глаза зажмурил и не открывал, пока не привык.

Вскоре пообвык, отказывался только пристегиваться ремнями, которые вовсе лишали свободы и надежды выбраться, ездил только на заднем сиденье. Алекс не возражал.

Научился мыться шампунем – разноцветной, остропахнущей, ленивой водой, и сразу понял – теперь он тоже принадлежит к чистым и опасным. Ездит в железных коробках, пахнет обманными запахами.

Одежду подобрали быстро. Алекс привез в магазин, подозвал щелчком пальцев приглянувшуюся ему девушку.

– Вот, – кивнул на Кешку. – Полный гардероб. У него ничего нет. Одеть его так, чтобы на все случаи жизни. И на земле валяться, и на прием с депутатами. И сложить все в сумку. Я в машине подожду, как будет все готово, меня позовете, я расплачусь.

Алекс ушел, девушка проводила его непонятно-испуганным взглядом. Потом перевела взгляд на Кешку.

– Какой у вас размер обуви? – неуверенно спросила она.

– Не знаю, – подумав, ответил Кешка.

Что такое обувь, он знал. Сапоги, ботинки. А вот размер?..

– Хорошо, – робко-покорно вздохнула девушка. – Пойдемте мерить.

– Да, – согласился Кешка и огляделся, пытаясь прояснить для себя ситуацию.

Ему не нравилось, как вела себя девушка. Она как будто боялась чего-то. Но чего? Ни Алекс, ни тем более он, Кешка, не сделали ей ничего плохого. Сам магазин выглядел хоть и изрядно захламленным, но тоже вполне безопасным местом. Кешка еще немножко подумал, собрался и решил, что если здесь и есть какие-то еще, неучтенные им опасности, то он, скорее всего, сумеет справиться с ними и даже, при необходимости, вытащить отсюда девушку. Хотя жители Города совершенно не умеют бегать – это он понял уже давно, наблюдая за тем, как люди Города дышат и ставят ноги, когда бегут за уходящими большими железными коробками.

Единственным исключением был Виталий. Кешка никогда не видел его бегущим, но предполагал, что с ним было бы интересно побегать наперегонки, так, как они с Другом бегали по весне, специально выбирая самые буреломные участки леса (на непересеченной местности тягаться с Другом было бесполезно).

Через некоторое время Кешка, да вроде бы и девушка тоже, забыли о предполагаемой опасности, полностью углубившись в нелегкое дело составления Кешкиного гардероба. Кешка испытывал странное, похожее на щекотку, чувство, когда девушка оглядывала, поворачивала его в той или иной обнове, отпускала какие-то малопонятные замечания.

– Нет, вот тут морщит, пожалуй… Вырез маловат, высоковата пройма у рукава. Вот это в самый раз будет по росту, а бедра надо на размер меньше брать…

Сам Кешка во всех обновах чувствовал себя одинаково неудобно. По вкусу пришлись ему только огромные на вид, но чрезвычайно легкие на вес кроссовки. Нога в них нога лежала удобно и покойно, как во мху.

Задача, поставленная Алексом перед девушкой, была не из легких. Кешка для своего возраста был очень высок ростом, широк в кости, но мясо на этих костях еще не наросло, а имевшиеся, похожие на веревки мышцы, хотя и служили исправно своему хозяину, но вовсе не создавали необходимого рельефа. Все без исключения костюмы, соответствующие Кешкиному росту и ширине, висели на нем точно также, как до того – на вешалке. В конце концов остановились на одном – песочного цвета, в тон Кешкиным волосам, как сказала девушка. Остальное, менее официальное, подобралось проще. Переодетый по джинсовой моде Кешка, ослепительно сиявший зимними бело-черными кроссовками, выглядел сумрачным и озадаченным. Действительно песочные, отросшие в Городе кудри стояли торчком.

– В парикмахерскую, – решил Алекс, заводя мотор, и уже перед самым залом, сиявшим чистотой и металлом, счел нужным ободрить и успокоить. – Не бойся. Никто тебя здесь не зарежет. Просто лохмы твои пообстригут… Рая, вот клиента тебе привел, – обратился он к вышедшей навстречу тоненькой, чернявой девушке. – Обработай его скоренько, чтоб на человека был похож. И не заигрывай с ним, не трать время, он речь человеческую с пятого на десятое понимает.

– За кого ты меня держишь, Алекс! – хрипловато рассмеялась Рая, однако взглянула на Кешку с нескрываемым любопытством. – Я на малолеток глаз не кладу… А сам-то освежиться не хочешь?

– В следующий раз, – буркнул Алекс, повалился в низкое кресло и потянул с прозрачного столика какой-то красочный журнал.

Рая усадила Кешку в кресло и дробной беличьей походкой засновала вокруг, хищновато пощелкивая ножницами.

– Ну взгляни, как, нравится тебе? – не удержалась она после окончания стрижки.

Кешка взглянул в большое дымчатое зеркало. Он уже привык к зеркалам, к тому, что, глядя в них, видишь там самого себя, только как бы перевернутого. В магазине он почему-то избегал смотреть в зеркала, тупил взгляд, опасаясь взглянуть и на обновы, и на выбирающую их девушку. В машинном зеркальце видел только свое лицо. А сейчас подчинился раиному хрипловатому голосу и обомлел. Кешки в зеркале не было. Кокетливо улыбающаяся Рая в голубом халатике – была, а Кешки – не было.

Звериная Кешкина часть запаниковала было, заподозрив какую-то хитрую ловушку, но человечья составляющая вовремя заметила подмену. В зеркале отражалась не одна Рая. Рядом с ней стоял ясноглазый, высокий юноша в сером свитере и джинсовой куртке, с веселым ежиком на крупной, красивой формы голове.

– Вот же он – я! – догадался Кешка, и задумался над тем, нравится ему увиденное или не нравится.

– Смотри, какой красавец! – весело крикнула Рая углубившемуся в чтение Алексу.

Алекс поднял голову и внимательно поглядел на Кешку. Слишком внимательно – подумал Кешка и окончательно решил, что свершившиеся с его обликом перемены ему не по нутру. Словно оборвалась еще одна ниточка, связывающая его с лесом и морем.

– Кто я?! – снова мучительно застучало в висках. Привычным уже ментальным усилием Кешка загасил мысль и сопровождавшую ее боль. Еще раз поглядел в зеркало, нахмурил брови, растянул губы, обнажив крупные ровные зубы, едва заметно переменил позу, ощутив сопротивление необмявшихся еще швов.

– Алекс, кто он у тебя? Откуда ты такого взял? – с тревожным любопытством воскликнула Рая. – Он же у тебя как зверь лесной зубы скалит…

– Где взял, там больше нет, – отшутился Алекс, расплатился и махнул Кешке рукой: пошли, мол.

* * *

Дни и ночи снова, как и в первые городские дни, слились для Кешки в одну сплошную круговерть впечатлений, ощущений, звуков, зрелищ, запахов, и бездумного темного звериного отдыха. На обдумывание происходящего не хватало ни времени, ни сил.

Алекс давал минимальные пояснения, необходимые для того, чтобы не потеряться в круговерти событий, не сделать чего-нибудь недолжного, или наоборот, не пропустить того, что сделать очень даже желательно. Повинуясь не инструкциям, но своим собственным инстинктам, Кешка всегда оставался в тени, подальше от ярких ламп и светильников, ходил вдоль стен, все время держал в поле зрения все возможные выходы из помещения, на вопросы отвечал утвердительным или отрицательным кивком, общаясь же с кем-то, не подпускал собеседника слишком близко к себе, оценивал направление сквозняков и неизменно вставал с наветренной стороны.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: