XIX. Третий cон Веры Павловны 9 глава

- Так ты, значит, еще безнравственнее? - спрашивает меня проницательный

читатель, вылупив глаза от удивления тому, до какой непостижимой

безнравственности упало человечество в моем персонаже.

- Гораздо безнравственнее, - говорю я, неизвестно, вправду ли, насмех

ли над проницательным читателем.

Переписка продолжалась еще три-четыре месяца, - деятельно со стороны

Кирсановых, небрежно и скудно со стороны их корреспондента. Потом он и вовсе

перестал отвечать на их письма; по всему видно было, что он только хотел

передать Вере Павловне и ее мужу те мысли Лопухова, из которых составилось

такое длинное первое письмо его, а исполнив эту обязанность, почел

дальнейшую переписку излишнею. Оставшись раза два-три без ответа, Кирсановы

поняли это и перестали писать.

IV

Вера Павловна отдыхает на своей мягкой кушетке, дожидаясь мужа из его

гошпиталя к обеду. Ныне она мало хлопотала в кухне над сладкими прибавками к

обеду, ей хотелось поскорее прилечь, отдохнуть, потому что она досыта

наработалась в это утро, и уж давно так, и еще довольно долго будет так, что

она будет иметь досыта работы по утрам: ведь она устраивает другую швейную в

другом конце города. Вера Павловна Лопухова шила на Васильевском. Вера

Павловна Кирсанова живет в Сергиевской улице, потому что мужу нужно иметь

квартиру ближе к Выборгской стороне {125}. Мерцалова очень хорошо пришлась

по той швейной, которая была устроена на Васильевском, - да и натурально:

ведь она и мастерская были уж очень хорошо знакомы между собою. Вера

Павловна, возвратившись в Петербург, увидела, что если и нужно ей бывать в

этой швейной, то разве изредка, ненадолго; что если она продолжает бывать

там почти каждый день, то, собственно, потому только, что ее влечет туда ее

привязанность, и что там встречает ее привязанность; может быть, на

несколько времени еще и не вовсе бесполезны ее посещения, все-таки Мерцалова

еще находит иногда нужным советоваться с нею; но это берет так мало времени

и бывает все реже; а скоро Мерцалова приобретет столько опытности, что вовсе

перестанет нуждаться в Вере Павловне. Да, уж и в первое время по возвращении

в Петербург Вера Павловна бывала в швейной на Васильевском больше, как

любимая гостья, чем как необходимое лицо. Чем же заняться? - ясно, чем:

надобно основать другую швейную, в своем новом соседстве, в другом конце

города.

И вот основывается новая мастерская в одном из переулков, идущих между

Бассейною и Сергиевской. С нею гораздо меньше хлопот, чем с прежнею: пять

девушек, составившие основной штат, перешли сюда из прежней мастерской, где

места их были заняты новыми; остальной штат набрался из хороших знакомых тех

швей, которые работали в прежней мастерской. А это значит, что все было уже

приготовлено более, чем на половину: цель и порядок швейной были хорошо

известны всем членам компании, новые девушки прямо и поступали с тем

желанием, чтобы с первого же раза было введено то устройство, которого так

медленно достигала первая мастерская. О, теперь дело устройства идет в

десять раз быстрее, чем тогда, и хлопот с ним втрое меньше. Но все-таки

много работы, и Вера Павловна устала ныне, как уставала и вчера, и третьего

дня, как уставала уж месяца два, только еще два месяца, хотя уже больше

полгода прошло со времени второго замужества; что ж, надобно же было сделать

себе свадебный праздник, и она праздновала долго. Но теперь она уж принялась

за работу.

Да, ныне она наработалась и отдыхает, и думает о многом, о многом, все

больше о настоящем: оно так хорошо и полно! оно так полно жизни, что редко

остается время воспоминаньям; воспоминания будут после, о, гораздо после, и

даже не через десять лет, не через двадцать лет, а после: теперь еще не их

время и очень еще долго будет не их время. Но все-таки бывают они и теперь,

изредка, вот, например и ныне ей вспомнилось то, что чаще всего вспоминается

в этих нечастых воспоминаниях. Вот что ей вспоминается:

V

- Миленький! я еду с тобой!

- Да ведь с тобою нет твоих вещей.

- Миленький мой, завтра же поеду вслед за тобою, когда ты не хотел

взять меня с собою ныне.

- Подумай. Посмотри. Подожди моего письма. Оно будет завтра же.

Вот она возвращается домой; что она чувствовала, когда ехала с Машею

домой, что чувствовалось и думалось ей во всю эту длинную дорогу с

Московской станции за Средний проспект? Она сама не знает, так она потрясена

была быстрым оборотом дела: еще не прошло суток, да, только через два часа

будут сутки после того, как он нашел ее письмо у себя в комнате, и вот он уж

удалился, - как это скоро, как это внезапно! В два часа ночи она еще ничего

не предвидела, он выжидал, когда она, истомленная тревогою того утра, уж не

могла долго противиться сну, вошел, сказал несколько слов, и в этих немногих

словах почти все было только непонятное предисловие к тому, что он хотел

сказать, а что он хотел сказать, в каких коротких словах сказал он: "Я давно

не видел своих стариков, - съезжу к ним; они будут рады" - только, и тотчас

же ушел. Она бросилась вслед за ним, хоть он, вошедши, и брал с нее слово не

делать этого, бросилась за ним - где ж он? "Маша, где ж он, где ж он?" Маша,

еще убирающая чайные принадлежности после недавних гостей, говорит: "Дмитрий

Сергеич ушел; сказал, когда проходил: - я иду гулять". И она должна была

лечь спать: и странно, как могла она уснуть? Но ведь она не знала же, что

это будет в то же утро, которое уже светало; он говорил, что они еще успеют

переговорить обо всем. И едва она успела проснуться, уж пора ехать на

железную дорогу. Да, все это только мелькнуло перед ее глазами, как будто не

было это с нею, будто ей кто-то торопливо рассказывал, что это было с

кем-то. Только теперь, возвратившись домой с железной дороги, она очнулась и

стала думать что же теперь с нею, что же с ней будет?

Да, она пойдет в Рязань. Поедет. Иначе нельзя ей. Но это письмо? Что

будет в этом письме? Нет, что же ждать этого письма для того, чтобы

решиться? Она знает, что будет в нем. Но все-таки надобно отложить решение

до письма. К чему же отлагать? Она поедет. Да, она поедет. Это думается час,

это думается два, это думается три, четыре часа. Но Маша проголодалась и уж

в третий раз зовет ее обедать, и в этот раз больше велит ей, чем зовет. Что

ж, и это рассеяние. "Бедная Маша, как я заставила ее проголодаться". - "Да

что же вы ждали меня, Маша, - вы бы давно обедали, не дожидаясь меня". -

"Как это можно, Вера Павловна". И опять думается час, два: "Я поеду. Да,

завтра же поеду. Только дождусь письма, потому что он просил об этом. Но,

что бы ни было написано в нем, - да ведь я и знаю, что будет в нем, все

равно, что бы ни было написано в нем, я поеду". Это думается час, и два; -

да, час думается это; но два, думается ли это? Нет, хоть и думается все это

же, но думаются еще четыре слова, такие маленькие четыре слова: "он не хочет

этого", и все больше и больше думаются эти четыре маленькие слова, и вот уж

солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре маленькие слова; и вдруг

перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует, чтобы

Вера Павловна пила чай - перед самым этим временем, из этих четырех

маленьких слов вырастают пять других маленьких слов: "и мне не хочется

этого". Как хорошо сделала неотвязная Маша, что вошла! - она прогнала эти

новые пять маленьких слов.

Но и благодетельная Маша ненадолго прогнала эти пять маленьких слов,

сначала они сами не смели явиться, они вместо себя прислали опровержение

себе: "но я должна ехать", и только затем прислали, чтобы самим вернуться,

под прикрытием этого опровержения: в один миг с ним опять явились их

носители, четыре маленькие слова, "он не хочет этого", и в тот же миг эти

четыре маленькие слова опять превратились в пять маленьких слов: "и мне не

хочется этого". И думается это полчаса, а через полчаса эти четыре маленькие

слова, эти пять маленьких слов уже начинают переделывать по своей воле даже

прежние слова, самые главные прежние слова: и из двух самых главных слов "я

поеду" вырастают три слова: уж вовсе не такие, хоть и те же самые: "поеду ли

я?" - вот как растут и превращаются слова! Но вот опять Маша: "я ему, Вера

Павловна, уж отдала целковый, тут надписано: если до 9-ти часов принесет,

так целковый, позже - так полтинник. Это принес кондуктор, Вера Павловна,

приехал с вечерним поездом: говорит, как обещался, так и сделал, для

скорости взял извозчика". Письмо от него! - да! Она знает, что в этом

письме: "не езди", но она все-таки поедет, она не хочет слушать этого

письма, не послушает его, она все-таки поедет, поедет. Нет, в письме не то,

- вот что в нем, и чего нельзя не слушать: "Я еду в Рязань; но не прямо в

Рязань. У меня много заводских дел по дороге. Кроме Москвы, где, по

множеству дел, мне надобно прожить с неделю, я должен побывать в двух

городах перед Москвою, в трех местах за Москвою, прежде чем попаду в Рязань.

Сколько времени где я проживу, когда буду где, - этого нельзя определить, уж

и по одному тому, что в числе других дел мне надобно получить деньги с наших

торговых корреспондентов; а ты знаешь, милый друг мой" - да, это было в

письме: "милый мой друг", несколько раз было, чтоб я видела, что он все

попрежнему расположен ко мне, что в нем нет никакого неудовольствия на меня,

вспоминает Вера Павловна: я тогда целовала эти слова "милый мой друг", - да,

было так: - "милый мой друг, ты знаешь, что когда надобно получить деньги,

часто приходится ждать несколько дней там, где рассчитывал пробыть лишь

несколько часов. Поэтому я решительно не знаю, когда доберусь до Рязани; но

только, наверное, не очень скоро". Она почти слово в слово помнит это

письмо. Что ж это? Да, он совершенно отнял у нее возможность схватиться за

него, чтоб удержаться подле него. Что ж ей теперь делать? И прежние слова:

"я должна ехать к нему" превращаются в слова: "все-таки я не должна видеться

с ним", и этот "он" уж не тот, о котором думалось прежде. Эти слова заменяют

все прежние слова, и думается час, и думается два: "я не должна видеться с

ним"; и как, когда они успели измениться, только уже изменились в слова:

"неужели я захочу увидеться с ним? - нет"; и когда она засыпает, эти слова

сделались уже словами: "неужели же я увижусь с ним?" - только где ж ответ?

когда он исчез? И едва ли уж не выросли они, да, они выросли в слова:

"неужели ж я не увижусь с ним?" И когда она засыпает на заре, она засыпает

уж с этими словами: "неужели ж я не увижусь с ним?"

И когда она просыпается поздно поутру, уж вместо всех прежних слов все

только борются два слова с одним словом: "не увижусь" - "увижусь" - и так

идет все утро; забыто все, забыто все в этой борьбе, и то слово, которое

побольше, все хочет удержать при себе маленькое слово, так и хватается за

него, так и держит его: "не увижусь"; а маленькое слово все отбегает и

пропадает, все отбегает и пропадает: "увижусь"; забыто все, забыто все, в

усилиях большего слова удержать при себе маленькое, да, и оно удерживает

его, и зовет на помощь себе другое маленькое слово, чтобы некуда было

отбежать этому прежнему маленькому слову: "нет, не увижусь"... "нет, не

увижусь", - да, теперь два слова крепко держат между собою изменчивое самое

маленькое слово, некуда уйти ему от них, сжали они его между собою: "нет, не

увижусь" - "нет, не увижусь"... "Нет, не увижусь", - только что ж это делает

она? шляпа уж надета, и это она инстинктивно взглянула в зеркало: приглажены

ли волоса, да, в зеркале она увидела, что на ней шляпа, и из этих трех слов,

которые срослись было так твердо, осталось одно, и к нему прибавилось новое:

"нет возврата". Нет возврата, нет возврата. "Маша, вы не ждите меня обедать:

я не буду ныне обедать дома".

- Александр Матвеич еще не изволили возвращаться из гошпиталя, -

спокойно говорит Степан, да и как же не говорить ему спокойно, с флегмою? В

ее появлении нет ничего особенного: прежде, - еще недавно, она часто бывала

здесь. "Я и думала так; все равно, я посижу. Вы не говорите ему, что я

здесь". Она берет какой-то журнал - да, она может читать, она видит, что

может читать: да, как только "нет возврата", как только принято решение, она

чувствует себя очень спокойно. Конечно, она мало читала, она вовсе не

читала, она осмотрела комнату, она стала прибирать ее, будто хозяйка;

конечно, мало прибрала, вовсе не прибирала, но как она спокойна: и может

читать, и может заниматься делом, заметила, что из пепельницы не выброшен

пепел, да и суконную скатерть на столе надобно поправить, и этот стул

остался сдвинут с места. Она сидит и думает: "нет возврата, нет выбора;

начинается новая жизнь" - думает час, думает два: "начинается новая жизнь.

Как он удивится, как он будет счастлив. Начинается новая жизнь. Как мы

счастливы". Звонок; она немного покраснела и улыбнулась; шаги, дверь

отворяется. - "Вера Павловна!" - он пошатнулся, да, он пошатнулся, он

схватился за ручку двери; но она уж побежала к нему, обняла его: "милый мой,

милый мой! Как он благороден! как я люблю тебя! я не могла жить без тебя!" и

потом - что было потом? как они перешли через комнату? Она не помнит, она

помнит только, что подбежала к нему, поцеловала его, но как они перешли

через комнату, она не помнит, и он не помнит; они только помнят, когда они

уже обходили мимо кресел, около стола, а как они отошли от двери... Да, на

несколько секунд у обоих закружилась голова, потемнело в глазах от этого

поцелуя... - "Верочка, ангел мой!" - "Друг мой, я не могла жить без тебя.

Как долго ты любил меня, и молчал! Как ты благороден! Как он благороден,

Саша!" - "Расскажи же, Верочка, как это было?" - "Я сказала ему, что не могу

жить без тебя; на другой день, вчера, он уж уехал, я хотела ехать за ним,

весь день вчера думала, что поеду за ним, а теперь, видишь, я уж давно

сидела здесь". - "Но как ты похудела в эти две недели, Верочка, как бледны

твои руки!" Он целует ее руки. "Да, мой милый, это была тяжелая борьба!

Теперь я могу ценить, как много страдал ты, чтобы не нарушать моего покоя!

Как мог ты так владеть собою, что я ничего не видела? Как много ты должен

был страдать!" - "Да, Верочка, это было не легко", он все целует ее руки,

все смотрит на них, и вдруг, она хохочет: - "Ах, какая ж я невнимательная к

тебе! Ведь ты устал, Саша, ведь ты голоден!" Она вырывается от него и бежит.

"Куда ты, Верочка?" Но она ничего не отвечает, она уж в кухне и торопливо,

весело говорит Степану: - "Скорее давайте обед, на два прибора, - скорее!

где тарелки и все, давайте, я сама возьму и накрою стол, а вы несите

кушанье. Александр так устал в своем гошпитале, надобно скорее дать ему

обедать". Она идет с тарелками, на тарелках звенят ножи, вилки, ложки. -

"Ха, ха, ха, мой милый! Первая забота влюбленных при первом свиданьи -

поскорее пообедать! Ха, ха, ха!" И он смеется, помогает ей накрывать стол,

много помогает, но больше мешает, потому что все целует ей руки. "Ах,

Верочка, как бледны эти руки!" и все целует их. Они целуются и смеются. -

"Но, Саша, за столом сидеть смирно!" Степан подает суп. За обедом она

рассказывает, как все это было. "Ха, ха, мой милый, как мы едим, влюбленные!

Правда, я вчера ничего не ела". Входит Степан с последним блюдом. "Степан!

Кажется, вы останетесь без обеда от меня!" - "Да, Вера Павловна, придется

прикупить для себя что-нибудь в лавочке". - "Ничего, Степан, вперед вы уж

будете знать, что надобно готовить, кроме самих вас, на двоих. Саша, где ж

твоя сигарочница? Дай мне". Она сама обрезывает для него сигару, сама

закуривает. "Кури, мой милый, а я пока пойду готовить кофе, или ты хочешь

чаю? Нет, мой милый, наш обед должен быть лучше, вы с Степаном слишком мало

заботились об этом". Она возвращается через пять минут, Степан несет за нею

чайный прибор, и, возвратившись, она видит, что сигара Александра погасла. -

"Ха, ха, мой милый, как ты замечтался без меня!" и он смеется. - "Кури же",

- она опять закуривает ему сигару.

И, припоминая все это, Вера Павловна смеется и теперь: "Как же

прозаичен наш роман! Первое свидание - и суп, головы закружились от первого

поцелуя - и хороший аппетит, вот так сцена любви! Это презабавно! Да, как

сияли его глаза! Что ж, впрочем, они и теперь так же сияют. И сколько его

слез упало на мои руки, которые были тогда так бледны, - вот этою теперь уж,

конечно, нет; в самом деле, руки у меня хороши, он говорит правду". И Вера

Павловна, взглянув на свои руки, опускает их на колено, так что оно

обрисовывается под легким, пеньюаром, и она думает опять: "он говорит

правду", и улыбается, ее рука медленно скользит на грудь и плотно прилегает

к груди, и Вера Павловна думает: "правда".

"Ах, что ж это я вспоминаю, - продолжает думать Вера Павловна и

смеется, - что ж это я делаю? будто это соединено с этими воспоминаниями! О,

нет, это первое свидание, состоявшее из обеданья, целованья рук, моего и его

смеха, слез о моих бледных руках, оно было совершенно оригинальное. Я сажусь

разливать чай: "Степан, у вас нет сливок? можно где-нибудь достать хороших?

Да нет, некогда, и наверное нельзя достать. Так и быть; но завтра мы устроим

это. Кури же, мой милый: ты все забываешь курить".

Еще не допит чай, раздается страшный звон колокольчика, и в комнату

влетают два студента, и, в своей торопливости, даже не видят ее. -

"Александр Матвеич, интересный субъект! - говорят они, запыхавшись: - сейчас

привезли, чрезвычайно редкое осложнение". Бог знает, какой латинский термин,

обозначающий болезнь интересного субъекта. "Очень любопытно, Александр

Матвеич, и нужна немедленная помощь, каждые полчаса дороги, мы даже ехали на

извозчике". - "Скорее же, мой милый, спеши", говорит она. Только тут

студенты замечают ее и раскланиваются, и в тот же миг уводят с собою своего

профессора; его сборы были слишком недолги, он все еще оставался в своем

военном сюртуке, и она гонит его, - "оттуда ты ко мне?" говорит она,

прощаясь. - "Да". Долго ждет она вечером: вот и десять часов, его все нет,

вот и одиннадцать, - теперь уж нечего и ждать. Однако что это такое? Она,

конечно, нисколько не беспокоится, не могло же ничего случиться с ним; но,

значит, как же он долго был задержан интересным субъектом! и что этот бедный

интересный субъект, жив ли он теперь, удалось ли Саше спасти его? Да, Саша

был очень долго задержан. Он приехал на другое утро в девять часов, он до

четырех часов оставался в гошпитале: "Случай был очень трудный и интересный,

Верочка". - "Спасен?" - "Да". - "Как же ты встал так рано?" - "Я не

ложился". - "Не ложился? Чтобы не опоздать сюда, не спал ночь! Безбожник!

Изволь отправиться домой и спи до самого обеда, непременно, чтоб я застала

тебя еще непроснувшимся". В две минуты он был уже выпровожен.

Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет уже как

следует; они теперь уже с толком рассказывают друг другу свои истории, а

вчера бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют

друг друга; каждому из них кажется, что другой страдал еще больше... Через

полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются

на ней.

VI

Не очень часто вспоминает Вера Павловна прошлое своей нынешней любви;

да, в настоящем так много жизни, что остается мало времени для воспоминаний.

Но когда вспоминает она прошлое, то иногда, - сначала точно, только иногда,

а потом все постояннее, - при каждом воспоминании она чувствует

недовольство, сначала слабое, мимолетное, неопределенное, - кем? чем? - вот

уж ей становится видно, кем: она недовольна собою, за что же? Вот она уже

видит, из какой черты ее характера выходит недовольство, - да, она очень

горда. Но в одном ли прошедшем она недовольна собою? - сначала, да, но вот

она уж замечает, что недовольство собою относится в ней и к настоящему. И

какой странный характер стал заметен в этом чувстве, когда стал выясняться

его характер: будто это не она, Вера Павловна Кирсанова, лично чувствует

недовольство, а будто в ней отражается недовольство тысяч и миллионов; и

будто не лично собою она недовольна, а будто недовольны в ней собою эти

тысячи и миллионы. Кто ж эти тысячи и миллионы? за что они недовольны собою?

Если бы она попрежнему жила больше одна, думала одна, вероятно, не так скоро

прояснилось бы это; но ведь теперь она постоянно с мужем, они все думают

вместе, и мысль о нем примешана ко всем ее мыслям. Это много помогло ей

разгадать свое чувство. Прямо он сам нисколько не мог разъяснить эту

загадку: пока чувство было темно для нее, для него оно было еще темнее; ему

трудно было даже понять, как это возможно иметь недовольство, нисколько не

омрачающее личного довольства, нисколько не относящееся ни к чему личному.

Это было для него странностью, во сто раз более темною, чем для нее. Но

все-таки ей очень помогло то, что она постоянно думала о муже, постоянно

была с ним, смотрела на него, думала с ним. Она стала замечать, что, когда

приходит ей недовольство, оно всегда сопровождается сравниванием, оно в том

и состоит, что она сравнивает себя и мужа, - и вот блеснуло перед ее мыслью

настоящее слово: "разница, обидная разница". Теперь ей понятно.

VII

- Саша, какой милый этот NN (Вера Павловна назвала фамилию того

офицера, через которого хотела познакомиться с Тамберликом, в своем страшном

сне), - он мне привез одну новую поэму, которая еще не скоро будет

напечатана {126}, - говорила Вера Павловна за обедом. - Мы сейчас же после

обеда примемся читать, - да? Я ждала тебя, - все с тобою вместе, Саша. А

очень хотелось прочесть.

- Что ж это за поэма?

- А вот услышишь. Посмотрим, удалась ли ему эта вещь. NN говорит, что

сам он - я говорю про автора, - отчасти доволен ею.

Вот они располагаются в ее комнате, и она начинает читать:

Ой, полна, полна, коробушка.

Есть и ситцы и парча.

Пожалей, моя зазнобушка,

Молодецкого плеча...

- Теперь я вижу, - сказал Кирсанов, прослушав несколько десятков

стихов: - это у него в новом роде. Но видно, что это его, Некрасова, да?

Очень благодарен тебе, что ты подождала меня.

- Еще бы! - сказала Вера Павловна. Они прочли два раза маленькую поэму,

которая, благодаря их знакомству с одним из знакомых автора, попала им в

руки года за три раньше, чем была напечатана.

- Но знаешь, какие стихи всего больше подействовали на меня? - сказала

Вера Павловна, когда они с мужем перечитали еще по нескольку раз иные места

поэмы: - эти стихи не из главных мест в самой поэме, но они чрезвычайно

влекут к себе мои мысли. Когда Катя ждала возвращения жениха, она очень

тосковала:

Извелась бы, неутешная.

Кабы время горевать;

Да пора страдная, спешная -

Надо десять дел кончать.

Как ни часто приходилося

Молодице невтерпеж,

Под косой трава валилася,

Под серпом горела рожь.

Изо всей-то силы-моченьки

Молотила по утрам.

Лен стлала до темной ноченьки

По росистым по лугам...

Эти стихи не главные в своем эпизоде, они только предисловие к тому, как та

славная Катя мечтает о своей жизни с Ваней; но мои мысли привязались именно

к ним.

- Да, вся эта картина - одна из самых хороших в поэме, но они занимают

в ней не самое видное место. Значит, они слишком подошли к мыслям, которые

тебя занимали. Какие ж это мысли?

- Вот какие, Саша. Мы с тобою часто говорили, что организация женщины

едва ли не выше, чем мужчины, что поэтому женщина едва ли не оттеснит

мужчину на второй план в умственной жизни, когда пройдет господство грубого

насилия, мы оба с тобою выводили эту вероятность из наблюдения над жизнью; в

жизни больше встречается женщин, чем мужчин, умных от природы; так нам обоим

кажется. Ты подтверждал это разными подробностями из анатомии, физиологии.

- Какие оскорбительные вещи для мужчин ты говоришь, и ведь это больше

ты говоришь, Верочка, чем я: мне это обидно. Хорошо, что время, которое мы с

тобою предсказываем, еще так далеко. А то бы я совершенно отказался от

своего мнения, чтобы не отходить на второй план. Впрочем, Верочка, ведь это

только вероятность, наука еще не собрала столько сведений, чтобы решить

вопрос положительным образом.

- Конечно, мой милый. Мы говорили, отчего до сих пор факты истории так

противоречат выводу, который слишком вероятен по наблюдениям над частною

жизнью и над устройством организма. Женщина играла до сих пор такую

ничтожную роль в умственной жизни потому, что господство насилия отнимало у

ней и средства к развитию, и мотивы стремиться к развитию. Это объяснение

достаточное. Но вот другой такой же случай. По размеру физической силы,

организм женщины гораздо слабее; но ведь организм ее крепче, - да?

- Это уж гораздо несомненнее, чем вопрос о природном размере умственных

сил. Да, организм женщины крепче противится материальным разрушительным

силам, - климату, погоде, неудовлетворительной пище. Медицина и физиология

еще мало занимались подробным разбором этого; но статистика уже дала

бесспорный общий ответ: средняя продолжительность жизни женщин больше, чем

мужчин. Из этого видно, что женский организм крепче.

- Это тем резче видно, что образ жизни женщин вообще еще гораздо менее

здоров, чем у мужчин.

- Есть еще усиливающее соображение, которым увеличивается ясность

вывода, - его дает физиология. Полное совершеннолетие достигается женщиною

несколько раньше, чем мужчиною. Положим, возрастание женщины оканчивается в

20 лет, мужчины в 25, - приблизительно, в нашем климате, в нашем племени.

Положим, тоже приблизительно, что до 70 лет доживает такая же пропорция

женщин, какая из мужчин доживает до 65; если мы сообразим разность сроков

развития, перевес крепости организма женщины выставится гораздо сильнее, чем

предполагает статистик, не бравший в расчет разности лет совершеннолетия. 70

лет - это 3 с половиною раза 20 лет. 65 лет надобно делить на 20 лет,

сколько это будет? - да, в частном немного больше 2 с половиною - так, 2

целых и шесть десятых. Значит, женщина проживает три с половиною срока

своего полного развития так же легко, как мужчина почти только два с

половиною срока. А этою пропорциею измеряется крепость организма.

- В самом деле, разница выходит больше, чем я читала о ней.

- Да, но ведь я говорил только для примера, я брал круглые цифры,

напамять. Однако же характер заключения тот самый, как я говорю. Статистика

уже показала, что женский организм крепче, - ты читала выводы только из

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: