ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Юрий Долгорукий, шестой сын Владимира Мономаха, князь Ростовско-Суздальской земли, имел притязания к городам Переславль-Хмельницкому, Киеву, Новгороду, за что получил прозвище «Долгая рука». В 1147 году на берегу Москвы-реки во время охоты состоялась его встреча с Новгород-Северским князем Святославом Ольговичем. Первое летописное упоминание о Москове стало традиционной датой празднования ее основания. В 1149 году Юрий Долгорукий занял Киев, но потерпел поражение и ушел в Суздаль. В 1155 году вновь овладел Киевом, а 15 мая 1157 умер. Могила его в Киеве сохранилась.

После смерти Великого князя Ярослава Всеволодовича (1246) произошел раздел городов, и его сыну Михаилу, прозванному Храбрым, отошла южная часть Владимирской земли. Но Михаил был тяжело ранен в битве с литовцами на реке Поротве и завещал эту свою землю Александру Невскому. Невскому же было хорошо в Великом Новгороде, и он посадил на княжение своего младшего сына Даниила Александровича. С 1271 года князь Даниил становится первым полноправным князем основанного им Московского княжества. Невский вскоре умер, а Даниил княжил 33 года, создал и утвердил новую столицу княжества - «Град Москву» на бору (где сейчас Большой Кремлевский Дворец).

Долгое и плодотворное царствование Даниила оставило большой след в Москве: Свято-Данилов монастырь, Даниловская площадь, Даниловское кладбище, Большой Даниловский мост Цыне там новый - Автозаводский), Даниловская набережная, Даниловская мануфактура, Даниловский рынок, Даниловский вал, Даниловский тупик, не говоря уже о Даниловских банях и Даниловском мосторге.

Народ не обманешь. Он всегда помнит свою историю. А в память о Долгоруком не было в Москве ни переулка, ни даже тупичка.

Но было велено поставить памятник Долгорукому. И празднуем мы застолбленную ЦК КПСС дату. Пока так!

Надо заметить к слову, что само это место знаменательно. И не только возведением серии исторических памятников.

В 1820-е годы на этом месте был каземат, в подвалах которого находился известный русский композитор Александр Александрович Алябьев, обвиненный в убийстве. Дело это довольно известное: в карточной игре дома у Алябьева проигрался помещик Т.М. Времев, который отказался признать проигрыш. Алябьев его изрядно отколошматил и ударил стулом. Времев, как положено, оказался крепким гусаром. Смыли кровь, перевязали, и он уехал. Но в Чертанове (в 9 верстах от Москвы) на другой день Тимофей Времев умер от инфаркта. Вряд ли инфаркт имел отношение к драке, скорее к лихой гусарской жизни, но Алябьев был приговорен к ссылке в Сибирь с лишением всех прав и дворянского звания. Вот здесь, сидя в этом каземате в самом центре Москвы, он и написал знаменитый до сих пор романс «Соловей», известный во многих обработках и вариациях. Сестра Алябьева добилась, чтобы ему в камеру поставили фортепиано, на котором он и занимался композицией. В 1828 г. перед отправкой в Тобольск Александру Александровичу был устроен прощальный вечер, где он для присутствующих исполнил впервые своего «Соловья».

Вернулся Алябьев в Москву в 1843 году, но каземата на Тверской уже не было. Остался «Соловей», звучащий до сих пор.

Возвращаясь в наши дни к этому месту, необходимо напомнить, что князь Юрий Долгорукий из знаменитых Рюриковичей - фигура в истории России знаменательная. И история России продолжается.

И вот прямой потомок того, кто стоит в центре Москвы на пьедестале, - Павел Дмитриевич Долгоруков - после добровольного возвращения из эмиграции просидел почти целый год в тюрьме без суда и следствия. Так, до случая. И случай подвернулся -седьмого июня 1927 года произошло покушение на одного из участников убийства царской семьи ПЛ.Войкова. Последовал очередной красный террор. В ночь с 9 на 10 июня ПД.Долгорукова расстреляли в ОГПУ. Обвинений было предостаточно. Во-первых, - князь, во-вторых, уездный предводитель дворянства, в-третьих, статский советник и - чем дальше, тем больше: основатель «Союза Освобождения», руководитель Толстовского общества, Общества мира; пользовался огромным авторитетом в широких кругах страны... В общем, не большевистского поля ягода.

Нужно, конечно, время, чтобы историки разобрались, навели порядок и справедливость в сумбурной коммунистической истории, создаваемой «как надо», а не как было.

А первому московскому князю Даниилу Александровичу недавно был поставлен памятник на Даниловской площади.

Сейчас сравнительно новых памятников много, но за что и почему они поставлены -объяснить трудно. Памятники ставятся благодарными потомками на века тем, кто своей деятельностью внес неоценимый вклад в литературу, музыку, архитектуру, живопись, духовную культуру или экономику, преобразование страны и народа, подняв его жизненный уровень и богатство на новую, значительную ступень. Таких памятников в каждой стране имеется достаточно, и правомерность их неоспорима.

Но когда идея и ее реализация одним человеком или группой людей привели к полному обнищанию, к развалу в политической, экономической, социальной, культурной, духовной и экологической сферах, такую идею нелогично и неприлично отмечать памятниками. Конечно, эксперимент есть эксперимент. Но коль ничего не получилось, лучше о людях, проводивших его, не вспоминать. Если есть хоть капля уважения к ним, не надо этими памятниками беспрестанно напоминать об их неудачах.

Внешняя помпезность скрывала внутреннюю примитивность и убогость. Монументальная пропаганда, да еще в таком изобилии - не дань благодарности (благодарить чаще всего не за что), а принуждение к новому религиозному культу, основы которого замешаны на насилии, крови, беззаконии и произволе. Потому коммунизм даже как религия не может быть приемлем обществом.

Тогда, «вблизи», мы многого не понимали. Обычно в десять-четырнадцать лет к философии не обращаются. Мы были уверены, что по-другому быть не может. Нравственные идеалы не приходилось выбирать, нам их предлагали и навязывали в ультимативной форме, основанной на силе.

А в фильмах жизнь всегда была сказочно хороша. И мы, ребята, должны были видеть ее только такой. Например, фильм о пионерах «Концерт Бетховена» сопровождала песня «Эх, хорошо в стране советской жить». Она звучала не только с экрана, но и из радиоприемников - на весь двор, на всю школу, на весь пионерлагерь. Причем так часто, что никому из нас не могло прийти в голову, будто может быть что-то нехорошее в советской жизни. Возглас «Эх, хорошо!» врезался в память и затмевал в глазах детворы все происходящее. В общем хоре восхваления пели дети правительства и партаппарата, тюремной и лагерной обслуги, им вторили и дети арестованных, обобранных, разоренных, раскулаченных, сосланных, расстрелянных... «Эх, хорошо!» - и только.

Пропагандистская машина при сталинском режиме работала на полные обороты. Рассказывая с завидным успехом о счастье и радостях советских людей при социалистическом строе, эта огромная система, работающая безукоризненно, оказалась способной заморочить голову любому приехавшему из-за рубежа иностранцу. (Да что там иностранцу! Как известно, даже великому русскому писателю М.Горькому знавшему страну от корней народных масс.) Из разных стран приезжало много писателей, журналистов, артистов, политических, профсоюзных и общественных деятелей, и оболванивание их проводилось с необыкновенным блеском не только на выставках достижений, но и на собраниях, конференциях, концертах, встречах с трудящимися.

Конечно, были и такие, которые, узнав со временем, что многие из новых знакомых в стране Советов куда-то подевались или вдруг заклеймены партией большевиков, начинали понимать, в каком шоу они невольно участвовали и как ловко их одурачивали. Но были и особо наивные, которых удавалось одурачить сполна и надолго. Таким ярким примером может служить Поль Робсон.

На аэродроме его встретили на машине из правительственного гаража, поселили в гостинице «Москва», в лучшем номере с видом на Красную площадь. Стол ломился от черной и красной икры, семги, севрюги, цыплят табака... Все это в обрамлении армянского коньяка, грузинских вин и алмазных лучей рюмок с фирменной столичной русской водкой... И, наконец, главное. Добило заморского гостя то, что ему, единственному чернокожему, холопски прислуживали и в быту, и в политических действах те самые белые, которые в это время всячески унижали и преследовали негров в Америке. Ну как тут не ошалеть и не сломаться! Тут он твердо понял: сталинизм - это то, что необходимо неграм в Америке.

И он на концертах, примкнув к общему хору восхваления с очаровательной улыбкой и с открытой душой выводил своим неповторимым басом: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Если бы он это пел в его родной стране - Американских Штатах! Но он настойчиво утверждал это в нашем Советском Союзе, где восторг от его выступлений был особенно велик. Я не только бывал на таких концертах, но и участвовал в этом психозе. Это производило большое впечатление не только в Москве, но и в Вашингтоне. В Москве воспевание «родной страны» воспринималось взахлеб. За океаном, на его родине, за его выступлениями наблюдали настороженно. Когда он вернулся из одной «родной страны» в другую - Америку, его преклонение и восхваление сталинского режима было осуждено. Его лишили паспорта и на десять лет он стал «невыездным». Затем, когда ему удалось опять побывать в нашей стране, уже после смерти Сталина, страна оказалась не той «родной», в которую он ехал. Сталин и сталинизм были развенчаны. Поль Робсон осудил разоблачение своего кумира - великого Сталина. В свою очередь Хрущев, пораженный его офаниченностью и слепой преданностью Вождю всех народов, не захотел иметь с ним дело.

В США он потерял карьеру и признание. В СССР от былых признаний и восторгов ничего не осталось - его осудили как сталиниста. Для великого певца это была настолько большая трагедия, что он пытался себе перерезать вены. Политика была не его сфера.

Поль Робсон прекрасно исполнял роль Отелло. Он, не разобравшись в любовных интригах, с высоким пафосом и темпераментом задушил Дездемону. Общественный деятель Поль Робсон, не разобравшись в политических интригах и аферах, с не меньшим темпераментом придушил сам себя.

Но в Москве памятниками П.Робсону остались выпущенные грампластинки и фондовые записи на радио.

МЕТРО

В нашем дворе, как и в большинстве московских дворов, не имевших котельных, было много дров. Их складывали в основном вдоль забора и под окнами, в два ряда. Отопление в домах только печное: на кухне плита, в комнатах печь. Как украшали эти дрова двор, создавая особый, уютный колорит! И, главное, как здорово было укрываться под ними, играя каждый день в прятки, казаки-разбойники и прочие игры.

Виктор где-то достал старое издание Сергея Есенина. Выносил во двор, и мы читали целый месяц, потихоньку, за дровами. Стараниями Н.И. Бухарина Есенин был в опале. Но после Демьяна Бедного, Александра Жарова и В.И. Лебедева-Кумача есенинская лирика воспринималась нами как своя, близкая. Это был другой мир, поэтому его знать не полагалось. Никого это не удивляло - все было в традициях новой власти; впоследствии А.А.Жданов точно так же поступил с Анной Ахматовой. Но если бы дело упиралось лишь в Бухарина и Жданова... Травили не только писателей, но и выдающихся ученых - Вавилова, Тимофеева-Ресовского; музыкантов - Добровейна, Шостаковича; дипломатов - Раскольникова, Антонова-Овсеенко. .. Каждому популярному политическому деятелю хотелось приобщиться к чужому таланту. И не просто приобщиться, а парить над ним, критикуя, поучая, демонстрируя свое величие. Это величие Моськи из басни Крылова. Но проходит время, и мы все отчетливее видим и чувствуем величие облаянных и ничтожество тех, кто лаял на них из-за своего роскошного служебного стола.

Итак, среди поленниц происходили наши литературные встречи. Кроме дров и деревьев, двор наш украшали лавочки, крепкие, толстые, некрашеные, без спинок. Спинками служили доски забора, вдоль которого их вкапывали. Сидели на них все жильцы, но в основном старушки. Бабушки-старушки существовали во все века. Теперь они сидят возле парадных дверей домов, имеющих по 200 - 300 квартир, а тогда собирались в маленьких дворах обменяться новостями. Это сейчас они все читают газеты даже больше, чем молодые - тогда ни одна из тех, кто сидел на лавочках, газет в руки не брала. И не только потому, что не умела читать или читала с трудом - просто не в состоянии была понимать написанное, а того, что она хотела знать, не печатали. Это бабушки тех бабушек, которые сегодня знают все статьи, репортажи, доклады, выступления, все передачи телевидения и радио.

Тогда, в 1930-е годы, нас учили, что только большевики могли додуматься до такого чуда, как метро. В царской отсталой, закрепощенной России такое никому не могло прийти в голову. Но это очередная ложь, в которую мы тогда верили.

На самом деле, проект метро в России начали обсуждать еще в 1890-е годы. В 1893 году Санкт-Петербургский градоначальник получил проект по учреждению Общества для постройки метрополитена в столице. Автором проекта был инженер Петр Иванович Балинский. Семь лет он посвятил этой работе, и в 1898 году представил проект метрополитена для Санкт-Петербурга. Особая, Высочайше утвержденная комиссия нашла проект нужным, но в Министерстве финансов все средства в то время направлялись на военные нужды, и Балинскому было отказано. Он сумел получить в Англии субсидии, однако правительственная гарантия в России не была получена.

В 1900 году он выступил с новым грандиозным проектом построить метро в Санкт-Петербурге и в Москве. Первая линия должна была связать Сокольники с Павелецким вокзалом. Проект поддержали С.Ю.Витте и американские предприниматели. Но утверждения проект не получил. В 1902 году Балинский вновь выступил с большим докладом в Московской городской думе. Вокруг зала и в фойе были развешены проекты, планы, чертежи и эскизы. Проект получил высочайшую оценку, но и в этот раз нашлись влиятельные лица, которые понесли бы убытки, и проект был не принят. По Высочайшему повелению П.И.Балинскому было выдано 210 тысяч рублей за составление важных и нужных проектов. Балинский уехал и стал представителем знаменитых фирм «Виноре - Сыновья и Максим» в Англии и «Электрик Бой Компани» в Америке.

Но все-таки решение о строительстве метро в Санкт-Петербурге в 1913 году было принято. Отвлекла начавшаяся война.

В 1933 году в Москве начали строить метро. Фактически строительство началось несколько раньше, но первые годы велось в страшной тайне. Это теперь мы знаем, какие специалисты и из каких стран

принимали в строительстве активное участие. А тогда... Именно потому, что в этом деле замешаны были иностранцы, дело было особо секретное, особо охраняемое от вредителей и кровожадных иностранных врагов. Строго следили, чтобы они ничего не прикарманили, никуда не вывезли планы и чертежи расположенной под землей трассы. Для того, чтобы схему этой самой трассы невозможно было установить, выходы с платформ наружу делались замысловато, с эллипсоподобными, трудноопределяемыми углами и поворотами. В том, что мы сегодня ходим по длинным лестницам и запутанным коридорам, заслуга не иностранных специалистов - они и тогда недоумевали и возражали, - лавры принадлежат инженерам-маркшейдерам от НКВД, которых только хвалили за бдительность. Правда, потом, после открытия метро и отъезда всех зарубежных специалистов на родину, трасса, четко и точно обозначенная на карте Москвы, появилась во многих зарубежных газетах - с подробными данными о строительстве и эксплуатации. Так делалось во всех странах мира, и там не могли понять, почему у нас все наоборот. Вся эта мышиная возня взрослых и с виду серьезных людей выглядела как идиотизм, за который мы до сих пор расплачиваемся, блуждая по лабиринтам первых линий.

За год до открытия метро началась усиленная пропагандистская работа. Например, на Театральной площади водрузили большой действующий стенд-панораму. Открывался занавес, и выезжали желтые вагоны метро. Останавливались. В них одновременно раскрывались все двери. Затем двери закрывались, и вагоны уезжали. Эффект был огромный. Мы стояли, задрав головы, поражаясь увиденному. Тогда никому не могло прийти в голову, что где-либо, а тем более на транспорте, могут сами раскрываться и закрываться двери. «А ежели я не успею войти или выйти, так меня, значит, эти двери разрежут пополам или ногу-руку оттяпают? Нет уж, это придумали дураки какие-то», - часто слышалось в толпе. На лавочках во дворе рассуждения продолжались. Там разговоры были более обстоятельные. Доводилось слышать такие беседы бабушек:

- Слыхали? Молодежь-то нынче под землю забралась. Копают и копают, собираются там на поездах ездить. Вот до чего свихнулись.

- Богохульство пошло повсюду. Говорят, под кладбищем рыли, так на них покойники-то свалились и давай душить, а двоих гробами пришибло.

- А намедни рассказывали на рынке, что один опять пропал, домой не вернулся, оступился и в ад провалился. И земля обвалилась, и не нашли его, как ни искали.

- Нет уж, меня туда никакими калачами не заманишь. Все это дела сатанинские, от нечистого. Где это видано, чтобы живые под землей к аду пробирались...

Надо сказать, что шло строительство далеко не гладко. Были обвалы, прорывались плавуны, гибли люди, и не всех погибших находили. Все это - результат отсутствия опыта и оборудования, обилия фунтовых вод и комсомольской самодеятельности: пренебрежения техникой безопасности и стремления выполнить план любым путем...

И вот повсюду появились плакаты со счастливыми лицами метростроевцев. В кино перед каждым сеансом показывали проход первого поезда по всей линии. Следующий этап - выдача билетов на посещение метро в исполкомах, затем на крупных производствах - передовикам-стахановцам. Событие небывалое. Ведь до 1925 года единственным транспортом, даже в крупных городах, являлся трамвай, первые модели начала века с прицепными вагонами. Автобусов и троллейбусов даже в Москве были единицы. И вдруг - подземная железная дорога! Мы, ребята, по нескольку раз катались от «Парка культуры» до «Сокольников», выходили на станциях, внимательно осматривали каждую, потом от «Сокольников» ехали обратно до «Парка культуры» и отсюда шли пешком до нашего переулка. Так приняли метро молодежь и люди постарше, лет до сорока. Пожилые - за 60, за 70 - стойко держались своих позиций. Еще несколько лет старушки избегали пользоваться подземкой; на рынок, в гости, в церковь они ходили пешком или ехали на трамвае. Разговоры на лавочках во дворах были те же:

- Тут сестра моя младшая опустилась вниз по ступенькам, а дальше как увидела змею широкую, серую, а она-то шипит, шелестит и вниз людей затаскивает. На ее глазах на эту змею встали двое, а она-то их сразу вниз, вниз потащила. И скрылись они быстро из глаз ее... Господи! Вот страсти-то! Светопреставление! Перекрестилась она и скорее по ступенькам вверх вылезла, от греха подальше. Решила: под землю-то я еще успею. А воздух-то там, воздух, говорит, как есть точь-в-точь как в склепе, в подвале сыром, как есть - могила. (В первые годы, действительно, в метро было очень сыро.)

- Ох, матушка, - продолжала рассказчица, - к этой метре-то, прости Господи, лучше и не заглядывать. Чтобы добровольно на такое пойти, да Боже упаси и помилуй!

Да, для них метро было и исчадием ада, и очередной каверзой комсомольцев-безбожников, разрушавших всю духовную культуру: храмы, монастыри, соборы и церкви. А молодежь, задуренная лозунгами, издевалась над ними, над их бредовыми, но подчас и очень мудрыми высказываниями, объявляла их «отсталыми элементами», ничего не смыслящими в построении новой жизни. «Да пойми ты, бабка, чтобы построить новое, нужно до основания снести все старое!» Но бабки придерживались своих теорий: «Ломать, сынок - не делать, сердце не болит. Ты сперва построй, а сломать успеешь». У одних на сердце и душе было весело и спокойно, у других наоборот.

Много разговоров было и о том, что будет, если на последней остановке человек не успеет выйти. Правда, все видели, как милиция и дежурные проходили по вагонам, но вдруг все-таки кого-то просмотрят?

- Тут рассказали, что один пьяный заснул, а его и не заметили. Увезли в вагоне еще ниже в подземелье, а он там проснулся в темноте да в холоде, и его всю ночь трепали окаянные силы - он сам рассказывал, сколько страху натерпелся.

- А другой, такой старый интеллигентный человек, не успел выйти, и увезли его куда-то, вагон там и простоял неделю. И помер он, а когда его нашли, по нему черви ползали.

Все эти разговоры и слухи распространяли по дворам, разумеется, те, кто в метро не бывал и бывать не собирался.

Бабки панически боялись тоннелей и езды под землей. Но с них что взять: темные, неграмотные, богобоязненные, беспартийные, даже не комсомолки. Но в тоннелях было страшно и передовым, довольно грамотным, партийным, неверующим. А потому в метро была еще одна деталь, характерная для того времени - тоннели тщательно охранялись: с обеих сторон платформы, в начале каждого тоннеля, стояли милиционеры, как на посту, не шевелясь. Красиво, торжественно и безопасно. Считалось, что кто-нибудь из злого умысла или по глупости очень даже может взять и забежать в тоннель. Да, вот так просто забежать и взорвать все к чертовой матери. Диверсанты и шпионы мерещились всем и повсюду. Могучие властители жили в вечном страхе. Горела под ногами не только земля, но и подземелье. А жить хотелось! Потому-то, хоть они и были «воинствующими безбожниками», «коммунистами-атеистами», но придерживались старой заповеди: «Береженого и Бог бережет!» Считалось, что все и вся постоянно нужно охранять, всех подозревать, задерживать, сажать... А то все может рухнуть! Величайший, неотвязный, всеподавляющий, доводящий до безумных поступков страх - страх перед своим народом. И потому не только в центре города, на площади великого жандарма Дзержинского, вокруг «Большого дома», которому ничто не угрожало, круглые сутки ходили часовые с винтовками, а у дверей стояла вооруженная охрана, - но даже в нашем тихом переулке, рядом с нашим двором тоже ходили охранники в штатском (метко прозванные народом «зябликами»).

Дело в том, что следующие дома с такими же тихими двориками, № 8 и № 10, сломали и воздвигли на их месте большой мрачный дом с матовыми стеклами на первом этаже. Он стал называться «почтовый ящик». В отличие от почтовых ящиков Министерства связи, эти «ящики» были собственностью Министерства обороны, и изготовлялось в них то, от чего вполне можно было «сыграть в ящик» (именно это, очевидно, и явилось главным при поиске условного символа). Не дай бог остановиться возле такого дома! А чтобы этого не случилось вдруг, возле него и дежурили круглые сутки упомянутые «зяблики». Но это уже была не просто охрана, а символ нового строя.

Теперь понятно, почему и в открывшемся метро была организована повышенная охрана: как можно, чтобы под землей вдруг что-то не охранялось!

Вместе с тем, метро действовало четко, красиво и долгое время было гордостью не только столицы, но и всей страны. Много административного азарта при строительстве метро проявил Лазарь Моисеевич Каганович, который был главным партийным руководителем всего грандиозного для того времени строительства. И потому, естественно, первому столичному метро было присвоено его имя. Однако необходимого образования и специальных знаний он, конечно, не имел. А потому руководил по одному, принятому тогда его соратниками, коммунистическому принципу: «Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики», - за счет здоровья и жизни людей. Людей он никогда не жалел - такое ему просто не приходило в голову.

Спустя два десятилетия, когда архивы, ранее строго охраняемые, стали общим достоянием, оказалось, что этот государственный деятель еще более активно руководил массовыми репрессиями, именем Кагановича назвали станцию метро «Охотный ряд», а затем и вовсе убрали со схемы метрополитена, переименовав эту станцию в «Проспект Маркса». А метро присвоили имя Ленина - человека, который не имел и не мог иметь к нему никакого отношения, но считалось, что партия всегда поступает верно, и никто не возразил.

Да, это только на первый взгляд покажется, что Ленин и его соратники никакого отношения к метро не имеют. А ежели хорошенько подумать, да вспомнить мудрость бабушек, их твердую уверенность про связь подземного метро с адом и его обитателями... Связь, конечно, есть! Старые люди могучи своей интуицией!

Именно эту связь невольно признали партийные и государственные органы. Они закрепили ее материалистически в названиях станций именами тех, кто захлебывался в крови, а затем крепко занял уготовленные им в аду почетные места. Так появились: «Дзержинская», «Площадь Свердлова», «Кагановича», «Кировская», «Калининская», «Сталинская», «Войковская», «Ждановская», «Фрунзенская»... И тут вдруг заклинило на главном вдохновителе: «Ленино», «Ленинские горы», «Площадь Ильича», «Ленинский проспект»... Тогда решили ограничиться и обобщить эту дьявольскую свистопляску, назвав все метро - «Имени В.И. Ленина».

Кстати, партия вела пропаганду, воспевая своих героев не только в метро. Народ методично приучали упоминать их в названиях городов, областей, колхозов, заводов... Народ и Партия едины...

... как блоха и собака!

А если задуматься - почему метро должно носить чье-то имя? Ведь не имеют имен маршруты троллейбусов, автобусов, трамваев. Так, может, и здесь это ни к чему?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: