К чему призывают нас святые? 14 глава

3. ТЕНДРА

Попытка Турции вновь перейти к решительным наступательным действиям на море была связана с выходом из войны союзницы России – Австрии. Отсутствие успехов в военных действиях привело ее к ослаблению своих позиций как на востоке, так и на западе Европы (Бельгии и Польше), где заметно усилилось влияние Пруссии. Для Австрии ситуация осложнялась и заключением союзного договора между Пруссией и Турцией (ратификация этого договора состоялась 14 августа. – Авт.)[276].

В этих условиях прусский король Фридрих-Вильгельм II, угрожая силой, потребовал от только что вступившего на австрийский престол императора Леопольда II немедленного заключения перемирия с Турцией. Австрийский император, не имея возможности вести войну на два фронта, 27 июля 1790 года в лагере прусских войск в Рейхенбахе подписал с Пруссией конвенцию, на основании которой обязался в короткое время выполнить требование прусского короля. В случае продолжения войны между Россией и Турцией Австрия обязалась соблюдать нейтралитет, сохраняя за собой крепость Хотин, до тех пор, пока в Бухаресте не будет подписан окончательный мир[277]. Султан согласился на мирные договоренности, но лишь с тем условием, «чтоб в трактате никак не было упомянуто о вольном плавании австрийских судов по Дунаю»[278].

Россия, стремясь избежать ведения боевых действий одновременно на двух фронтах, приняла меры к завершению войны со Швецией. Но и шведский король Густав III, потерпев серьезные поражения в кампанию 1790 года, уже не решался на новые сражения и принял предложения Екатерины II о начале мирных переговоров. Они завершились 3 августа заключением в Вереле мирного договора. По условиям договора было сохранено status quo и прежние границы[279].

После окончания войны со Швецией Россия могла высвободить значительные силы и средства и использовать их в войне с Турцией. Это, в свою очередь, вызвало серьезную озабоченность Оттоманской Порты. По выражению российского посланника в Венеции контр-адмирала А. С. Мордвинова (родного брата Н. С. Мордвинова), Верельский договор стал «смертельным ударом для Порты»[280].

Тем не менее, военно-политическая обстановка на юге и западе России продолжала оставаться достаточно напряженной, требующей от кабинета Екатерины II неординарных политических решений и дипломатических ходов. В этих условиях наиболее действенным инструментом в войне с Турцией оказался Черноморский флот. Исходя из этого, Г. А. Потемкин решил продолжить активные боевые действия на море.

Замысел русского командования сводился к тому, чтобы соединенными силами линейного и гребного флотов нанести сокрушительное поражение туркам, лишив их возможности продолжать войну на море, и, тем самым, создать угрозу турецкой столице.

В это время, 6 августа, Ф. Ф. Ушаков получил донесение из Балаклавы о появлении там 29 неприятельских судов. А 10 августа их обнаружили на траверзе Георгиевского монастыря, лежавшего недалеко от Севастополя. Федор Федорович немедленно распорядился о приготовлении флота. Он ждал случая для генерального сражения. И таковой вскоре представился.

С небольшим запозданием, 12 августа, Г. А. Потемкин извещал Ушакова о появлении 27 июля большого турецкого флота в районе устья Днестра. При этом он приказывал немедленно выйти в море, чтобы, соединившись с гребным флотом, чтобы совместными усилиями найти и атаковать неприятеля. «При сих случаях, – предписывал главнокомандующий, – не должно заниматься стрельбою издали, но подходить как можно ближе, чтобы заряды не терялись напрасно»[281].

16 августа повторил свое приказание и известил о своем намерении прибыть к Гаджибею, что лично наблюдать флот. Ордером от 18 августа перед Черноморским флотом была поставлена более конкретная задача: подойти к устью лимана, присоединить к себе 46-пушечный корабль «Наварахия Вознесение Господне» и три фрегата, сопровождаемые гребным флотом под командованием генерал-майора флота И. М. де Рибаса, после чего найти и разбить турецкий флот. При этом, в случае боя в прибрежном районе, гребному флоту надлежало оказывать содействие главным силам.

За день до отдачи этого приказа, 17 августа, весь турецкий флот в составе 17 трехмачтовых, 18 двухмачтовых и двух одномачтовых судов собрался около устья Днепровского лимана и встал на якорь[282].

Обнаружив с берега прибытие к Лиману крупных неприятельских сил, генерал-майор М. И. Кутузов выслал в море лансон № 3 под командованием прапорщика Кондогурия для ведения разведки, о результатах которой немедленно рапортовал князю Г. А. Потемкину и летучей почтой оповестил Ф. Ф. Ушакова.

Турки же, не наблюдая движения российских кораблей со стороны Севастополя, чувствовали себя достаточно спокойно. Утром 21 августа весь их флот снялся с якоря и под малыми парусами при северо-западном марсельном ветре стал отходить в сторону Очакова. Поздно вечером того же дня, миновав Гаджибейский фонарь (маяк), турецкий флот бросил якорь на самом фарватере по линии норд-зюйд.

Собрав в кулак все свои силы между Гаджибеем и островом Тендра, Гуссейн-паша жаждал реванша. Своей решимостью сразиться с неприятелем он сумел убедить султана в скором поражении российских морских сил на Черном море и тем заслужил его благосклонность. Селим III, для верности, дал в помощь своему другу и родственнику (Гуссейн был женат на сестре султана) опытного адмирала Саид-бея, намереваясь переломить ход событий на море в пользу Турции.

Но на пути к их заветной цели встал русский адмирал Ушаков. 25 августа он вышел из Севастополя и направился к Очакову, чтобы соединиться с гребным флотом и дать бой неприятелю. За десять дней до этого он обменялся с де Рибасом письмами. Кроме служебной информации, Иосиф Михайлович написал Ушакову и о тех наветах, которые ему довелось услышать о Федоре Федоровиче из уст неких общих знакомых. Удивительный ответ дал ему Ушаков:

«Что ж касается до объяснений Ваших о свойствах разного сорта людей, которые беспутствовали с каких-либо своих пустых неудовольствиев, желают нарушить дружбу между другими, прошу только покорнейше таковых, если случится, отвергнуть с презрением… Я поступаю также, и мне никто клеветать отнюдь не осмелится, ибо я в одну минуту выведу такового наружу. Не почитаю, чтоб не нашлись мне желающие разврату, но пусть они в том потрудятся и в свое время останутся за неправду обличены, а буду все таков же»[283].

Перед уходом из Севастополя Ф. Ф. Ушаков и на этот раз приказал ему особое попечение уделить охране порта, строительству госпиталя и сохранению здоровья больных служителей. Вышедший в море флот под его командованием состоял из 10 линейных кораблей, шести фрегатов, 17 крейсерских судов, бомбардирского корабля, репетичного судна и двух брандеров.

Утром 28 августа, не ожидая никаких неприятностей, турецкий флот, состоящий из 14 линейных кораблей, восьми фрегатов и 23 других судов, продолжал стоять на якоре. Его командующий как обычно направил в море несколько крейсеров. И вдруг со стороны Севастополя Гуссейн обнаружил Российский флот, идущий под всеми парусами в походном ордере трех колонн.

Российский флот заметил и прапорщик Кондогурий. Он тут же отправил в донесении М. И. Кутузову, что «видит он российский флот, расстоянием от турецкого только в 15 верстах. Российский... держится к ветру и выигрывает оный у неприятеля. Турецкий флот, хотя в полном своем числе, но в превеликом беспорядке от бывшего довольно крепкого ветра»[284].

Появление Севастопольского флота привело турок в замешательство. Несмотря на превосходство в силах, они спешно стали рубить канаты, в беспорядке отходить к Дунаю. Ушаков, справедливо полагая, что в нравственном отношении половина победы уже на его стороне, приказал нести все паруса и, оставаясь в походном ордере, стал спускаться на неприятеля.

В это же время Ушаков обнаружил гребной флот генерал-майора И. М. де Рибаса, находившийся между Гаджибеем и островом Ада. Чтобы предупредить о своем намерении атаковать турецкий флот, Федор Федорович отрядил к де Рибасу крейсерское судно. Командующий гребной флотилии также был намерен участвовать в сражении, но «за противным ветром и великим волнением флотилия ко оным вспомоществовать не могла».

Передовые турецкие корабли, наполнив паруса, удалились на значительное расстояние. Но, заметив опасность, нависшую над арьергардом, капудан-паша стал соединяться с ним и строить линию баталии правого галса.

Ушаков, продолжая сближение с неприятелем, также отдал приказ перестраиваться в боевую линию левого галса. Но затем сделал сигнал «поворотить через контр-марш и построить линию баталии на правый галс параллельно неприятельскому флоту». В результате русские корабли «весьма споро» выстроились в боевой порядок на ветре у турок.

Используя оправдавший себя в Керченском сражении тактический прием, Федор Федорович вывел из линии три фрегата «Иоанн Воинственник», «Иероним» и «Покров Богородицы» для обеспечения маневренного резерва на случай перемены ветра и возможной при этом атаки неприятеля с двух сторон.

В 15 часов, подойдя к противнику на дистанцию картечного выстрела, Ф. Ф. Ушаков принудил его к бою. И уже вскоре, под мощным огнем русской линии, турецкий флот начал уклоняться под ветер и приходить в расстройство. Подойдя ближе, русские корабли со всей силой обрушились на передовую часть турецкого флота. Флагманский корабль Ушакова «Рождество Христово» вел бой с тремя кораблями противника, заставив их выйти из линии.

Пораженный грандиозностью начавшегося сражения, прапорщик Кондогурий не переставал креститься и воссылать молитвы ко Всевышнему, прося его о помощи в сражении с иноплеменным врагом. Переведя дух, он стал писать рапорт Кутузову о происходящем на его глазах жарком бое. Но сделать это было непросто. Его утлое суденышко как скорлупку бросало на волнах, заливая борта. И все же донесение вскоре было готово и летучей почтой отправлено по назначению.

Михаил Илларионович всей душой переживал за своего старого товарища, с которым познакомился больше десяти лет назад на его фрегате «Св. Павел» во время перехода из Ливорно в Константинополь. Получив донесение от Кондогурия, Кутузов развернул свиток и жадно впился в него. Присутствующие при этом офицеры по выражению лица генерала поняли, что сражение складывается в пользу Ушакова.

Кутузов приказал подать ему бумагу и сам сел писать донесение князю Потемкину: «В 4 часа пополудни открылось сражение между турецким и Севастопольским флотом, расстоянием от Гаджибея к Севастопольской стороне верстах в пятидесяти, а потому с трудностию предметы рассматривать можно. Надеюсь, однако ж, что с помощью Всемогущего победе быть с нашей стороны. Первое по важному тому преимуществу, что флот наш на ветре и что в действительности в линии сражения неприятельского флоту только шесть линейных кораблей и пять или шесть небольших судов, прочие же все в большом беспорядке... при том немалую надежду подает то, что неприятельские корабли, будучи под ветром, все под полными парусами, а потому Кондогурий уповает на Бога, что они к побегу приуготавливаются»[285].

К 17 часам вся турецкая линия была окончательно разбита. Теснимые русскими передовые неприятельские корабли вынуждены были повернуть через фордевинд и пуститься в бегство. Их примеру последовали и остальные суда, ставшие в результате этого маневра передовыми. Но во время поворота по ним было сделано ряд мощных залпов, причинивших им большие разрушения. Особенно пострадали два флагманских турецких корабля, находившиеся против «Рождества Христова» и «Преображения Господня». На турецком флагмане были сбиты грот-марсель, перебиты реи, стеньги и разрушена кормовая часть.

Бой продолжался. Командиры русских кораблей храбро следовали примеру своего предводителя, продолжавшего преследование корабля реал-бея (контр-адмирала). Три турецких корабля были отрезаны от основных сил, а кормовая часть капудан-пашинского корабля была разнесена в щепки русскими ядрами.

Замешательство турок возрастало с каждой минутой. И, наконец, неприятель обратился в бегство в сторону Дуная. Ушаков преследовал его до тех пор, пока темнота и усилившийся ветер не вынудили прекратить погоню и встать на якорь.

На рассвете следующего дня оказалось, что турецкие корабли находятся в непосредственной близости от русских. А фрегат «Амвросий Медиоланский» и вовсе оказался среди турецкого флота. Но так как флаги еще не были подняты, то турки приняли его за своего. Находчивость капитана М. Н. Нелединского помогла ему выйти из столь сложного положения. Снявшись с якоря с прочими турецкими судами, он продолжал следовать за ними, не поднимая флага. Понемногу отставая, Нелединский дождался момента, когда опасность миновала, поднял Андреевский флаг и ушел к своему флоту.

Ушаков отдал команду поднять якоря и вступить под паруса для преследования противника, который, имея наветренное положение, стал рассеиваться в разные стороны. Однако от турецкого флота отстали два сильно поврежденных корабля, один из которых, 74-пушечный «Капудания», был флагманским Саид-бея. Другой был 66-пушечный «Мелеки Бахри» (Царь морей). Потеряв своего командира Кара-Али, убитого ядром, он сдался без боя. А «Капудания», пытаясь оторваться от преследования, направил свой курс к мелководью, отделявшему фарватер между Кинбурном и Гаджибеем. В погоню за ним был послан командир авангарда капитан бригадирского ранга Г. К. Голенкин с двумя кораблями и двумя фрегатами. Корабль «Св. Андрей» первым настиг «Капуданию» и открыл по нему огонь. Вскоре подоспел «Св. Георгий», а вслед за ним – «Преображение Господне» и еще несколько судов. Подходя из-под ветра и произведя залп, они сменяли друг друга.

В 12 часов при юго-западном ветре гребная и парусная флотилия по сигналу генерал-майора флота И. М. де Рибаса снялась с якоря и направилась в сторону, где была слышна пушечная канонада. Де Рибас намеревался присоединить к Севастопольскому флоту четыре своих фрегата.

К этому времени корабль Саид-бея был практически окружен, но, несмотря на свое незавидное положение, продолжал храбро защищаться. Ушаков, видя бесполезное упорство неприятеля, в 14 часов подошел к нему на расстояние 30 сажен, сбил с него все мачты и уступил место следовавшему за ним «Св. Георгию». Вскоре «Рождество Христово» снова встал бортом против носа турецкого флагмана, готовясь к очередному залпу. Но тут, видя свою безысходность, турецкий флагман спустил флаг.

«Люди неприятельского корабля, – доносил впоследствии Ушаков, – выбежав все наверх, на бак и на борта, поднимая руки кверху, кричали на мой корабль и просили пощады и своего спасения. Заметя оное, данным сигналом приказал я бой прекратить и послать вооруженные шлюпки для спасения командира и служителей, ибо во время бою храбрость и отчаянность турецкого адмирала трехбунчужного паши Саид-бея были столь беспредельны, что он не сдавал своего корабля до тех пор, пока не был весь разбит до крайности».

Русские моряки вступили на борт уже объятого пламенем неприятельского корабля, в первую очередь стараясь отобрать для посадки в шлюпки офицеров. Первым сошел с корабля его командир Мегмет-Таире-Заим-Мустафа-Ага и вместе с ним восемнадцать его офицеров и чиновников. Саид-бея никто не мог найти; каждый был занят своим спасением. И когда российские шлюпки отвалили от борта «Капудания», пленные русские моряки, находившиеся на нем, вытащили на верхнюю палубу раненого турецкого адмирала и закричали вслед отходящих шлюпок. При шквальном ветре и густом дыме последняя шлюпка с большим риском вновь подошла к борту и сняла Саид-бея, после чего корабль взлетел на воздух вместе с оставшимся экипажем и казной турецкого флота...

Взрыв большого адмиральского корабля на глазах у всего турецкого флота произвел на турок сильное впечатление и довершил моральную победу, добытую Ушаковым при Тендре.

Усиливавшийся ветер, повреждения в рангоуте и такелаже не позволили Ушакову продолжить преследование противника. Российский командующий отдал приказ прекратить погоню и соединиться с Лиманской. В половине пятого вечера флот встал на якорь, а крейсерские суда были разосланы для поиска остатков турецкого флота, потерпевшего сокрушительное поражение в двухдневном морском сражении, в котором, по словам историка Тульчина, «превосходство русских кораблей, быстрота эволюций не замедлили сказаться во всей своей полноте»[286]. На поле боя турки потеряли два линейных корабля, бригантину, лансон и плавбатарею.

31 августа русский флот пришел к Гаджибею, где на следующий день его посетил прибывший из Ясс Потемкин. От великой радости главнокомандующий благодарил всех подряд. А в своем письме к строителю Николаева М. Л. Фалееву написал: «Наши, благодаря Бога, такого перцу туркам задали, что любо. Спасибо Федору Федоровичу. Коли бы трус Войнович был, то он бы с...л у Тарханова Кута, либо в гавани». Отвечая Потемкину, Фадеев, в свою очередь, отмечал: «Я много слышал хорошего о неустрашимости духа Федора Федоровича. Спасибо ему, и дай Бог, чтоб он и всегда таков был и преуспевал»[287].

Тогда же ордером Потемкина Черноморскому адмиралтейскому правлению было объявлено: «Знаменитая победа, одержанная Черноморским Ее Императорскаго Величества силами под предводительством контр-адмирала Ушакова в 29 день минувшего августа над флотом турецким, который совершенно разбит, служит к особливой чести и славе флота Черноморского. Да впишется сие достопамятное происшествие в журналы Черноморского адмиралтейского правления ко всегдашнему воспоминанию храбрых флота Черноморского подвигов»[288].

Вскоре полетела депеша к императрице, в которой Потемкин с великой радостью сообщал: «Вот, матушка родная, Бог даровал победу и другую над флотом турецким, где он совершенно разбит... Едва исполнилось семь лет, как корабль «Слава Екатерины» сошел по Днепру в Понт (в Черное море). Флот уже размноженный торжествует и беспрерывно имеет, по благости Божией, поверхность... Будьте милостивы к контр-адмиралу Ушакову. Где сыскать такого охотника до драки: в одно лето – третье сражение, из которых то, что было у пролива Еникальского, наиупорнейшее. Офицеры рвутся один пред другим. С каким бы я адмиралом мог ввести правило драться на ближней дистанции, а у него – линия начинает бой в 120 саженях, а сам особенно с кораблем был против «Капитании» в двадцати саженях. Он достоин ордена 2-го класса Военного, но за ним тридцать душ, и то в Пошехонье (Пошехонье граничило с Романовским и Рыбинским уездами, где у него действительно было несколько небольших деревушек. – Авт.). Пожалуйте душ 500, хорошенькую деревеньку в Белоруссии, и тогда будет кавалер с хлебом»[289].

В Петербурге по случаю Тендровской победы был отпет благодарственный молебен при пушечной пальбе и дан праздничный обед, на котором, также при пушечной пальбе, пили за победоносный Черноморский флот.

Французский посол, присутствующий на торжествах, сообщал в Версаль: «Эта победа может быть оценена императрицей как средство, способное приблизить мир». Подобным образом выразился и министр иностранных дел Франции в беседе с российским послом И. М. Симолиным: «Эти события могли бы внушить Порте желание скорейшего заключения мира вне всякой зависимости от влияния и интриг иностранных дворов»[290].

Русская же императрица, оценивая победу при Тендре, писала Потемкину: «Я всегда отменным оком взирала на все флотские вообще дела. Успехи же оного меня всегда более обрадовали, нежели самые сухопутные, понеже к сим исстари Россия привыкла, а о морских Ея подвигах лишь в мое царствование прямо слышно стало, и до дней оного морская часть почиталась слабейшую. Черноморский же флот есть наше заведение собственное, следовательно, сердцу близко. Контр-адмиралу Ушакову посылаю по твоей просьбе орден Св. Егория второй степени и даю ему 500 душ в Белоруссии* за его храбрые и отличные дела»[291].

Сам же Федор Федорович ясно понимал, что победы ему дарует Господь, без помощи Коего все умение человеческое «Ничтоже есть». Знал он и то, что на берегу реки Мокши в Санаксарской обители возносит молитвы о нем старец Феодор. Поэтому, по приходу 8 сентября в Севастополь, он сразу же отдал приказ по эскадру: «Рекомендую завтрашний день для принесения Всевышнему за толь счастливо дарованную победу моления всем, кому возможно, с судов быть в церковь Николая Чудотворца; священникам со всего флота быть же во оную церковь в 10 часов пополуночи, и по отшествии благодарственного молебна выпалить выпалить с корабля Рождества Христова из 51 пушки»[292].

В век упадка христианского благочестия, когда Россия не только побеждала и прирастала окраинами, но и претерпевала затмение духовное, когда взрастали побеги западного вольнодумия, когда закрывались монастыри, праведный воин Федор Ушаков, не давая обетов, верой и правдой исполняя свой воинский долг, сохранял чистоту веры. В ответ встречал непонимание, зависть и наветы недоброжелателей. Но Господь послал ему в помощь не только молитвенника, но и земного заступника – князя Григория Потемкина-Таврического, который, ободряя своего флагмана, писал: «… я люблю отдавать справедливость. Никто у меня, конечно, ни белого очернить, ни черного обелить не в состоянии и приобретение всякого от меня добра и уважения единственно от прямых заслуг. Служите с усердием и ревностию и будте впрочем спокойны. Сие Вам советует пребывающий с почтением»[293]. И Федор Федорович с честью оправдывал доверие своего покровителя, нанося туркам поражение за поражением.

Лишь к середине сентября турецкий флот смог частично собраться вместе и пойти к Константинополю. На этот раз капудан-паша не говорил о своей победе, но, тем не менее, был благосклонно принят султаном. Доброжелательность турецкого правителя объяснялась, очевидно, тем, что 19 сентября в Журже между Австрией и Турцией было подписано перемирие на семь месяцев, что развязывало туркам руки для продолжения войны с Россией. Поэтому 24 сентября Селим III, вместе со всем своим двором, поехал к Киоску (местечко в Босфоре) для торжественной встречи капудан-паши. Похваляя его за храбрость, он наименовал Гуссейна победителем и приказал возложить на него соболью шубу, а на тюрбан пожаловал бриллиантовое перо. Прочим тринадцати его капитанам также раздал золотые перья.

Но на этом щедрые излияния Селима не закончились. За «храбрые поступки» Гуссейна в последнюю баталию, в которой, по его словам, дрались только он и шедший с ним рядом корабль, а «прочие при начале баталии ушли», султан подарил ему дом, ханжияр (большой нож), осыпанный алмазами, и он был объявлен «гази», то есть великим. Два англичанина, находившиеся на турецком флоте, получили кафтаны и по пять мешков пиастров каждый. Они также «превозносили храбрость и подвиги капитан-паши, уведомляя о победе, одержанной над Российским флотом». Но, несмотря на их красноречие и явный обман, «употребленный правительством для отвращения всякого в народе смущения и шаткости», им мало кто поверил, «ибо весь флот турецкий пришел в чрезвычайном повреждении»[294]. Он состоял из девяти линейных кораблей, четырех фрегатов, 10 кирлангичей, трех бомбард и двух бригов. «Находящиеся на оных морские служители по большей части переранены. Капудан-паша уверял, что остаток оного флота удалился в пристани Анапскую и Синопскую. Чернь вопреки его уверениям разгласила, что часть, которой не достает, разбита и погублена в последнем сражении и от претерпенных бурь»[295].

К 12 октября в Константинополь из Черного моря прибыли еще три линейных корабля и несколько мелких судов в таком же «дурном состоянии», как и прежние. Русский агент доносил: «Из возвратившихся 12 кораблей с двух сбиты мачты, а у прочих мачты должны быть поставлены новые. Из трех первых ранговых кораблей, в одном новом, в прошлом году построенном, на коем сам капитан-паша командовал, 160 пробоин. В капитанском корабле, так называемом, после пожара в последнем сражении, пробоин не много меньше. Корабль, называемой «Фермандей», пострадал также. Еще два корабля потрачены, у однаго отбит нос весь, а у другого оторвана половина каюты. Сверх того, у двух кораблей, кроме незначащих утрат, у руля ближе самой воды прошиблено большим ядром. Фрегаты не мало в боках потерпели, хотя мачты на оных все почти повреждены»[296].

В официальных донесениях к султану о сражении, произошедшем 28–29 августа, турецкие флагманы сообщали, что «число убитых и раненых простирается до пяти тысяч пяти сот (выделено мной. – Авт.) человек»[297]. И это против сорока шести человек убитых и раненых на эскадре Ушакова!

Победа Черноморского флота при Тендре внесла весомый вклад в кампанию 1790 года, оставив яркий след в боевой летописи отечественного флота. Красной строкой вписана она и в историю военно-морского искусства.

Главным героем сражения, несомненно, стал контр-адмирал Федор Ушаков. Активно участвуя во всех его эпизодах, он был на самых ответственных и опасных местах, являя подчиненным образец храбрости, личным примером побуждая их к действию. При этом Федор Федорович предоставлял им возможность поступить «каждому по способности случая», не сковывая инициативы.

В ходе сражения Ушаков, так же, как и при Керчи, в максимальной степени использовал огневую мощь своих кораблей, подходя к противнику на предельно короткие дистанции и нанося главный удар по флагманским кораблям. Со всей очевидностью сказалось преимущество в выучке русских моряков и особенно комендоров (артиллеристов). Их умение, удивительная стойкость и вера в своего предводителя дали исключительный результат. И все это при том, что в отличие от европейских флотов, имевших многовековую историю, российский флот, будучи сравнительно молодым, не имел еще практического опыта сражений в открытом море. Федор Ушаков, по существу, стал первым российским флагманом европейского уровня, признанным мастером вождения эскадр, новатором тактики морского боя, что рельефно проявилось в сражении у острова Тендра.

4. КАЛИАКРИЯ

Блистательные победы Ф. Ф. Ушакова, одержанные им над турецким флотом в Черном море, значительно осложнили общее положение Турции в войне с Россией и способствовали успешным действиям русских войск, ведущим наступление на Дунае, где узловым пунктом обороны противника стал Измаил. Екатерина II по этому поводу писала: «... сие доказывает, что в поле держаться не могут противу наших войск, а ищут нас остановить противу стен»[298].

Условия австро-турецкого перемирия ограничили полосу для наступления русской армии с запада рекой Серет и с востока – Черным морем. Кроме того, выбор этого направления был продиктован тем обстоятельством, что там находились и основные силы противника, уничтожение которых в корне изменяло бы всю военно-политическую обстановку и не только на театре военных действий. Поэтому овладение дунайскими крепостями стало основной задачей русской армии.

Для овладения дунайской твердыней Г. А. Потемкин намерен был вместе с войсками двинуть и гребную флотилию генерал-майора И. М. де Рибаса с лодками черноморских казаков. Для ее прикрытия назначался корабельный флот, которому, кроме этого, было предписано везде искать неприятеля и сразиться с ним, а также «наводить страх при устьях Босфора, препятствуя всякое сообщение из Дуная в Константинополь». В этой связи, князь Потемкин-Таврический писал Ф. Ф. Ушакову: «Я, с моей стороны, вам испрашиваю от Бога милость, от вас же требую согласия».

Любопытно заметить, что отправляя морские силы в экспедицию на Дунай, Потемкин дал рекомендацию Ушакову и тактического плана. Учитывая опыт проведенных Ушаковым сражений, 7 сентября он писал: «Уже из опытов Ваше превосходительство дознали, что, атакуя сильно флагманские турецкие суда, другие легко понуждаются к бою, а чтобы сие впредь с большою силою производить, то имейте при себе всегда «Наварахию», макроплию и «Григория Великия Армении», ежели он крепок. Сей небольшой фрегат при его хорошей артиллерии, особливо единорогов картаульных и полукартаульных, в ближней дистанции может с большою пользою служить, тем паче, что он способнее к изворотам. Определите на него искусного и храброго офицера. Великошапкин, уповаю, годится, но Вы поставьте кого лучше знаете и снабдите людьми, сии форзеили (передовые корабли эскадры. – Авт.) Вашего корабля составят эскадру, которую наименовать Кайзер-флаг-эскадра. С сими, при первом случае, с Божиею помощию, налегайте на капитан-пашинский или вице-адмиральский корабль, а другим кораблям прикажите занимать прочие их корабли»[299].

29 сентября, отправляя Черноморский флот к Дунаю, Г. А. Потемкин вновь напомнил Ушакову о своем замечании, снабдив его отеческим напутствием: «Известно вам мое замечание в прежнем предложении, что, когда во флоте турецком бывает сбит флагманский корабль, то все рассыпаются, я для сего приказал я Вам иметь при себе всегда «Наварахию», «Вознесение», макроплию «Святого Марка» и фрегат «Григорий Великия Армении» и наименовал эскадрою кейзер-флага. Всеми прочими кораблями, составляющими линию, занимайте другие корабли неприятельские, а с помянутою эскадрою пускайтесь на флагманский, обняв его огнем сильным и живым, разделите которое судно должно бить в такелаж, которое в корпус. И чтоб при пальбе ядрами некоторые орудия пускали бомбы и брандскугели. Что Бог даст в руки, то Его милость, но не занимайтесь брать, а старайтесь истреблять, ибо одно бывает скорее другого. Требуйте от всякого, чтобы дрались мужественно, или, лучше скажу, по-черноморски, чтоб были внимательны к исполнению повелений и не упускали полезных случаев. Подходить непременно меньше кабельтова. Бог с вами! Возлагайте твердую на Него надежду; ополчась Верою, конечно, победим. Я молю Создателя и поручаю Вас ходатайству Господа нашего Иисуса Христа!»[300].

С этим напутствием Ушаков 15 октября вышел из Севастополя, имея под своим началом 14 линейных кораблей, четыре фрегата и 20 крейсерских судов, и 22 октября подошел к устью Дуная. А де Рибас уже 19 октября был у Килийского устья, где на следующий день обстрелял береговые батареи. На борту его судов находилось 600 человек из Днепровского гренадерского корпуса под командованием родного брата подполковника Э. М. де Рибаса. Из-за отсутствия возможности близко подойти к берегу, смельчаки бросились в ледяную воду и, вплавь добравшись до берега, смело пошли в атаку, невзирая на перекрестный огонь с турецких лансонов и батарей. К утру 21 октября обе батареи были взяты, взорвано одно судно и захвачено семь транспортов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: