К чему призывают нас святые? 10 глава

Заручившись поддержкой европейских держав, что интересно, находящихся между собой во враждебных отношениях, Порта начала действовать более решительно. 14 апреля в Черное море вышла турецкая эскадра под командованием 35-летнего Челеби-капитана, чтобы доставить войска и припасы в Очаков. Но по причине противных ветров ему пришлось встать на якорь в Каварне. Измотанные изнуряющей качкой воины Ислама, завидев берег, ринулись к шлюпкам. Командующий эскадрой попытался этому воспрепятствовать, но чуть не лишился головы и принужден был сам перейти на другой корабль.

К этому времени обстановка в Очакове была уже накалена до предела. Перед прибытием Екатерины II в Новороссию кинбурнский комендант полковник Е. А. Тунцельман доносил, что «в Очакове читают фирман, по которому народу объявлено, что хотя между Россией и Оттоманскою Портою ныне существует мир, но быть к военному действию. Во всякой готовности крепостная там работа продолжается, для которой прибыли на судах турецких под французскими флагами французские же инженеры... Чернь по улицам вслух говорит о войне с Россией и не оставляет с суровостию обходиться с нашими»[195]. По городу пополз слух о том, что войска, направляемые в Очаков, собираются высадиться десантом на Кинбурн, но медлят с решительными действиями из-за недостатка мелких судов.

Следом за первой эскадрой, 1 мая, к выходу из канала потянулась и вторая под командованием Хассан-бея, сделанного по случаю отсутствия капудан-паши его поверенным. Эта эскадра состояла из восьми линейных кораблей, четырех фрегатов, шебеки, трех бомбардирских галиотов, брига, пяти галер, шести канонерских шлюпок, двух кирлангичей и четырех купеческих вооруженных судов[196].

К счастью, без капудан-паши Порта не решилась отправить в Черное море вторую эскадру. В очередной раз ему в Египет было послано повеление прибыть в Константинополь. А пока вместо него флотом, назначенным в Черное море, стал командовать трехбунчужный паша Бекир-бей, отец которого в свое время тоже был капудан-пашою. По этому случаю новопожалованный Бекир-паша приезжал с церемониальным визитом к визирю, «который при отпуске почтил его обыкновенной лошадью с убором» и повелел несколько судов под начальством Хассан-бея отправить в Буюк-Дере (местечко на выходе из Босфора), а ему самому направиться в Черное море.

Тем временем обстановка продолжала накаляться. В народе только и говорили, что о войне. Приближенные реиз-эфенди постоянно твердили Порте о необходимости иметь Крым в прежней своей зависимости, «дабы единожды избавить себя от бедствий и притязаний со стороны России». Но, зная склонность султана к миролюбию, они публично своего мнения не высказывали. Турецкая знать пытались его уверить в том, «что посредством приуготовлений... войны они избегут, но когда оная воспоследует, бояться нечего, ибо другие державы в нее включатся и, между прочим, Швеция соединится с Портою, даст при сем случае отобрать земли свои, завладевшие Россиею и между иными Петербургом, который принадлежал прежде Швеции»[197].

Умные люди в Турции, однако, замечали, что Всевышний совершенно лишил разума министерство, ибо Порта в нынешних замешательствах и скудости в деньгах не в состоянии была вести войну. Но до Бога далеко, а капля камень точит. Агрессивные устремления и антирусская пропаганда дали свои результаты: почти вся турецкая «подлость» единодушно уже желала или войны, или свержения султана.

Российскому полномочному министру Я. И. Булгакову на конференции (переговорах), состоявшейся 16 июля, реиз-эфенди, при уверении о намерении Порты сохранять мир, предъявил абсолютно неприемлемые требования:

«1. Непременно выдать господаря молдавского.

2. Сменить вице-консула Селунского.

3. Обязать трактовать турецких подданных в России точно так, как российские трактуются в Турции.

4. Жителям Очакова не воспрещать брать соль из кинбурнских солончаков, как гласит Конвенция.

5. Не вывозить на российских судах подданных Порты; вывезенных возвратить; не принимать и не отсылать невольников, прибегающих в дом российского министра, и для пресечения сего позволить осматривать российские купеческие суда, отъезжающие на Черное море.

6. Не вывозить из областей Порты съестного, как то, масла, пшена, кофий, мыла и проч. и для сей причины чинить осмотр грузам всех кораблей.

7. Для защищения и покровительства в России турецким подданным позволить Порте содержать там, и на первый случай в Крыму, своих консулов.

8. Отступиться от царя Ираклия, яко подданного Порты и нарушающего тишину в Грузии и Адербежане»[198].

Закончив читать, реиз-эфенди потребовал от Булгакова ответа и, «не видя успеха в своем сумасбродстве», реиз-эфенди велел записать то, что он скажет. Однако Булгаков отвечать отказался, вызвав неприкрытую ярость турецкого министра.

Отпустив российского посланника, реиз-эфенди, не скрывая, заявил своему кабинету, что Булгакова надо заточить в Едикуль, купцов российских повесить, также «тирански» поступить и с остальными россиянами.

Выйдя от реиз-эфенди, Яков Иванович понял, что Порта ищет только предлог к началу войны и что теперь от турок можно ждать чего угодно.

17 июля был держан совет у муфтия, на котором вообще никто не мог даже раскрыть рта под суровым взглядом визиря. Потому присутствовавшие лишь отвечали на вопросы, стараясь ему угодить. Было совершенно очевидно, что если бы все зависело только от визиря и реиз-эфенди, то война бы уже началась. Но их натиску противился султан. Тем не менее, визирь продолжал стоять на своем.

Абдул-Гамид отказал визирю, поручив ему лишь продолжать военные приготовления. Визирь же настаивал на своем и задумал учинить провокацию на границе, чтобы, «заведя около Очакова какую шалость или драку, уверить его (султана. – Авт.), что оная начата со стороны России и, следовательно, войну объявила не Порта, а Россия». В подобной провокации визирь нуждался для того, чтобы с трудом собранное войско к зиме не разбежалось и чтобы «по меньшей мере показать отвагу и дать почувствовать неприятелю войну».

26 июля при Порте был созван очередной совет в присутствии министерства, духовенства и военных чинов. Султан, недовольный тем, что на прошедшем совете никто не смел говорить, отдав все на волю визирю, предварительно разослал к главным членам совета письма с уверениями, что они могут без опасения высказывать свои мнения. На совете визирь первый раз встретил отпор и не только от муфтия, но даже и от улемов. Подводя итог совету, султан «повелительным образом» объявил свою волю, чтобы Порта ни под каким видом не помышляла доводить дело до разрыва с Россией[199].

Несмотря на это, дальнейшие события разворачивались по непредсказуемому сценарию. Визирь, видя, что почва у него уходит из-под ног, пустился на крайность и, взяв у банкира крупную сумму денег для подкупа, 2 августа собрал совет, на котором добился желаемого постановления. На следующий день он склонил и султана к разрыву с Россией, а 4 августа призвал Булгакова на публичную аудиенцию.

Ранним утром 5 августа российский посланник, посоветовавшись с австрийским послом, со всей своей свитой направился к Порте. До Топханской пристани шли пешком. Дойдя до берега, Яков Иванович, к удивлению, заметил, что против обыкновения его ожидала 14-весельная шлюпка, на которой он вместе с переводчиком Пизанием переехал на константинопольский берег.

После встречи с чауш-башием (начальник адмиралтейства) и церемониймейстером все сели на коней и верхом продолжили путь к Порте, где Булгаков был принят драгоманом (переводчиком). Затем члены российской делегации были приглашены в Диван для угощения. Но как только кофе был выпит, всех присутствующих вывели, за исключением Булгакова, Пизания и Яковлева.

Беседа с визирем продолжалась всего 20 минут, после чего Яков Иванович вышел в приемную и сел на софу, обхватив голову руками. Следом вышел драгоман Порты. Он опустился перед Булгаковым на пол и стал уговаривать российского посланника согласиться на предлагаемые Портой требования, на что Яков Иванович беспрестанно отвечал: «Нет! Нельзя! И тому быть не может!»[200].

А произошло следующее. После того как свита была удалена с совета, верховный визирь ультимативно потребовал от Булгакова согласия на возвращение Крыма и заключение нового трактата. Яков Иванович вошел было в рассуждение о существе имеемого трактата, но был прерван визирем:

– Трактатов больше нет, а потому еще раз требую вашего согласия на уступку Крыма и заключение нового трактата, иначе все старики и малолетние от семи лет пойдут на войну!

– Да кто ж тогда останется стеречь столицу и султана? – Подумал про себя Булгаков[201].

Делать было нечего, следовало отвечать по существу, хотя все прекрасно понимали, что Булгаков неполномочен решать подобные вопросы. Выбора не оставалось. Яков Иванович ответил отказом и в двенадцатом часу был препровожден в Семибашенный замок Едикуль.

Воззвание (хати-хуманм) к правоверным о начале новой войны с Россией был опубликован 11 августа 1787 года. На военных чиновников по этому поводу были надеты дорогие кафтаны, а верховному визирю вручена сабля, осыпанная алмазами; его же назначили главным сераскиром (главнокомандующим). 13 августа, манифест был объявлен и всем иностранным министрам. Руки Турции оказались развязаны.

2. КИНБУРН

Началась война, к которой в России готовились, но которую не ждали так скоро. Она таила в себе много опасностей, внезапных ударов, разочарований, но и – радость побед. Она дала нам множество новых героев, чьи имена до того были мало кому известны. Появилось не мало военачальников – умных, храбрых, удачливых, но гениальных только двое – Суворов и Ушаков. Именно их гением с Божьей помощью враг будет повержен.

Но что есть гениальность? Ведь военный гений не появляется случайно, как бы ни откуда. Господь проводит человека через испытания, в которых тот получает знания, приобретает навыки, набирается опыта: формируется личность, способная достичь вершин военного искусства. Не каждому, однако, дано стать гением. Без Бога в душе все знания, умения и опыт обратятся в ничто. Лишь человек, отмеченный искрой Божьей, может, по заслугам, наречен таковым современниками и потомками.

К этому времени Федор Федорович Ушаков, имея за плечами хорошую школу флотской службы, подошел к тому этапу своего земного пути, когда весь его интеллектуальный и духовный потенциал выводил его на качественно новый уровень. Начавшаяся война была для него суровым экзаменом. Лишь две «подсказки» получил он перед тем – это бой на Кинбурнской косе и сражения в Лимане, где русские воины и, вместе с ними, противник показали, на что они способны.

Силы сторон были явно не равными. Черноморский флот состоял всего из шести линейных кораблей (одного 80-пушечного и пяти 66-пушечных), 19 фрегатов и нескольких десятков более мелких судов. Они были сведены в два соединения: корабельную эскадру (корабельный флот), базировавшуюся в Севастополе под командованием контр-адмирала М. И. Войновича, и Лиманскую эскадру, находившуюся в Херсоне, под общим начальством контр-адмирала Н. С. Мордвинова.

Не имея известий об объявлении войны, русские моряки занимались своим обычным делом. Севастопольская эскадра вышла в море в составе 13 вымпелов и курсировала в районе Евпатории, откуда капитан бригадирского ранга Ф. Ф. Ушаков был отправлен с двумя фрегатами для встречи судов, вышедших из Таганрога. Все это время турецкие купеческие суда свободно входили и выходили из таврических и херсонских пристаней, собирая сведения о составе российского флота и примечая все его движения. При этом князь Потемкин своим ордером от 15 августа предписывал Мордвинову, что командиры русских кораблей «во всех случаях старались оказывать туркам дружбу и благоприятство, удаляясь от всякого повода к неудовольствию».

Наконец 21 августа турецкая эскадра, состоявшая из 11 канонерских шлюпок и бомбарды, неожиданно атаковала российский фрегат «Скорый» и 12-пушечный бот «Битюг». В это время они стояли на якоре у Кинбурна в ожидании спущенных в Херсоне линейного корабля «Св. Александр» и фрегата «Св. Владимир». Фрегат «Скорый», после двухчасового боя, имея повреждения в рангоуте и такелаже, сумел поднять паруса и вместе с ботом пошел на неприятеля. Турки, думая, что корабли идут сдаваться, прекратили стрельбу. Но, подойдя ближе, командир фрегата капитан-лейтенант А. А. Обольянинов отдал приказ открыть огонь и, не дав туркам возможности перезарядить пушки, вырвался на чистую воду и ушел в Херсон, по пути обменявшись залпами с очаковской береговой батареей[202]. Так начались военные действия в очередной русско-турецкой войне.

В общих чертах турецкий план военной кампании сводился к тому, чтобы запереть русские суда в Лимане, не допустив их соединения с Севастопольской эскадрой; разбить Черноморский флот по частям и, завоевав, таким образом, господство на море, захватить сначала Херсон, а затем Крым силами десантных отрядов.

Первая проба сил обескуражила турецкое войско. Очаковский сераскир срочно послал депешу в Константинополь с настойчивой просьбой об отправке к крепости эскадры Бекир-паши, не рассчитывая на свои морские силы, состоявшие из трех линейных кораблей, четырех фрегатов, трех каравелл и 20 мелких судов[203].

Тревожные вести поступили в Порту и со стороны Гаджибея. Двое прибывших туда чаушей сообщили, что российские фрегаты, подойдя к очаковской крепости, начали обстрел кораблей. Визирь прервал их рассказ и велел повесить. Та же участь постигла и трех янычарских офицеров, которые заявили, что они и их товарищи не намерены воевать. После чего 7 сентября последовал указ всем янычарам от 14 до 60 лет идти в поход[204].

В России манифест о начале войны с Турцией был подписан императрицей 9 сентября 1787 года и обнародован во всех церквах. «Мы полагаем НАШУ твердую надежду на правосудие и помощь Господню, – с глубоким чувством оглашали его священники, – и на мужество полководцев и войск НАШИХ, что пойдут следами своих недавних побед, коих свет хранит память, а неприятель носит свежие раны»[205]. Патриотический пафос манифеста, несомненно, благотворно подействовал на моральный дух всего русского народа и его воинства. Однако общая расстановка сил на предстоящем театре военных действий складывалась не в пользу России.

Весной и летом 1787 года основная часть сил русской армии на Юге была сосредоточена сообразно маршруту движения императрицы в ее поездке в «полуденный край». В первой линии обороны, на границах с турецкими владениями, располагалась Екатеринославская армия под командованием самого генерал-фельдмаршала Г. А. Потемкина-Таврического, а у нее в тылу, в резерве – Украинская армия генерал-фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского. Дислокация и состояние армий не позволяла немедленно начать активные наступательные действия, поэтому на первое время им предписывалось лишь охранять свои границы и только Севастопольскому флоту велено действовать решительно, чтобы громкой победой на море, подобной Чесме, вырвать у турок инициативу.

31 августа Черноморский корабельный флот по настоятельному требованию Потемкина («...хотя б всем пропасть») вышел в море к румелийским берегам для поиска неприятельского флота. Ф. Ф. Ушаков в этом походе командовал «Св. Павлом» и авангардом.

На переходе было пленено торговое турецкое судно, экипаж которого сняли, а само судно с товарами потопили. К несчастью, на подходе к Варне флот, застигнутый жесточайшим штормом, был рассеян по морю. Фрегат «Крым» пропал без вести и, скорее всего, погиб; другие суда получили большие повреждения и едва смогли вернуться к своим берегам.

«Св. Павла», потерявшего две мачты, отнесло к Абхазии. В критическую минуту, обращаясь к команде, Ушаков сказал: «Дети мои! Лучше будем в море погибать, нежели у варвара быть в руках». И только благодаря высокой морской выучке команды и личной опытности командира корабль удалось спасти. На «Св. Павле» были поставлены «фальшивые» паруса и 21 сентября он смог вернуться в Севастополь.

Контр-адмирал Войнович докладывая 24 сентября Мордвинову о застигнувшей флот стихии, писал: «Это чудо, Николай Семенович, как мы спаслись, поверить не можете нашему несчастью, и как все манкировало в один час: корабли и фрегаты сделались как решето, течь преужасная и чуть мой корабль не потонул. Этакого страха и опасности никогда не предвидел»[206].

Узнав о разбитии всего флота, князь Потемкин на два дня в отчаяние. «Бог бьет, а не турки», –писал он императрице.

Больше всех не повезло 66-пушечному линейному кораблю «Мария Магдалина». Потеряв из виду другие суда, он остался один на один со стихией. На нем были сломаны все мачты, бушприт, поврежден руль, а в интрюме на несколько футов налилась вода. Командир корабля капитан 1 ранга Бенжамин Тиздель пытался зайти в Варну и бросить там якорь, чтобы спасти людей, но безуспешно. Тогда он решил выбросить корабль на берег, однако пленный турецкий лаз (матрос) убедил его в том, что берег весьма крут и каменист и спасения никому не будет. Пленному турку удалось уговорить командира удалиться от этого места и войти в течение константинопольского канала. Когда же на рассвете все увидели маяк в его устье, то с гневом набросились на пленного матроса с вопросом: «Куда ты нас привел?» Но было поздно. Российский корабль окружили турецкие военные суда. Тиздель решил было взорвать свой корабль, но команда тому воспротивилась, и он стал добычей оттоманов.

«Марию Магдалину» взяли на буксир и потянули в Терсану с опущенным флагом, что вызвало бурю ликования у местной черни.

Турецкого же лаза, стараниями которого был пленен российский корабль, одели с ног до головы и назначили ему вечную пенсию. Несчастную «Марию Магдалину» переименовали в «Худа Верды», что означает «Данный Богом»[207]. Команда российского корабля числом 326 человек бала арестована. Пленный корабль стали разгружать и готовить к ремонту. Корабельному мастеру Лероа приказано было в течение месяца его восстановить и вывести в море.

Среди выгруженной амуниции на «Марии Магдалине» было найдено несколько «ядер, наполненных горючими материями» (брандскугелей), которые нельзя было погасить даже водой. Обрадованный такой находкой визирь приказал изготовить 12 тысяч подобных ядер[208].

Несмотря на несчастье российского флота, храбрости у турок не прибавилось. Флотские начальники и матросы продолжали противиться выходу в море, ссылаясь на осенние бури. Лишь благодаря личному приезду верховного визиря, несмотря на сильный зюйдовый ветер, турецкому командованию удалось в буквальном смысле выпихнуть в Черное море пять линейных кораблей.

Поднять боевой дух турецкого воинства решили французские дипломаты, правда сделали это достаточно оригинальным способом. Французский драгоман был послан от своего посла к Порте с картой, в которой изображалось, как находившийся в Очакове Шевалье Лафит (некогда сообщивший российской стороне сведения об укреплениях Босфора), с 10 канонерскими лодками якобы атаковал построенные в Херсоне три российских корабля, потопив линейный «Иосиф II», а остальные два фрегата, «Св. Павел» (фрегата с таким названием не было) и «Св. Владимир», принуждены были вернуться к Глубокой пристани[209].

А тем временем над Кинбурном сгущались тучи...

Согласно принятому Потемкиным плану обороны генерал-аншефу А. В. Суворову предписывалось прикрывать Херсон и оборонять побережье от Буга до Перекопа. Поставленная задача для Суворова была не новой и Александр Васильевич, со знанием дела, приступил к ее решению.

К моменту объявления войны вверенные ему войска располагались в районе Херсона по обоим берегам Днепра. Они только что получили рекрутское пополнение, но, несмотря на это, их численность была на одну треть менее штатного состава. Ситуация осложнялась тем, что до принятия над ними командования Суворовым, они в основном были заняты на хозяйственных работах и несением гарнизонной и караульной службой. Кроме того, подавляющее большинство из них страдало расстройством желудка.

Получив над ними команду, А. В. Суворов с присущей ему энергией взялся за укрепление вверенного ему района, разделив его на несколько участков. Первым из них был сама Кинбурнская коса, где располагались небольшая крепость с 49 орудиями и шесть редутов под общим командованием генерал-майора И. Г. Река. Сюда же Суворовым было назначено еще три пехотных и два казачьих полков. Вторым участком стало устье Буга. Третьим – северный берег Лимана от устья Буга до Херсона. И четвертым – собственно сам Херсон с ближайшими окрестностями. Для усиления района к Суворову были направлены егерская бригада генерал-майора М. И. Кутузова (к устью Буга), драгунский и два легко конных полка (к Колончаку и Старооскольскому редуту).

К концу августа А. В. Суворов усилил Кинбурн еще одним пехотным полком, считая, что этими силами можно будет противостоять 5-тысячному или даже 10-тысячному десанту[210].

12 сентября от стоящего под Очаковом турецкого флота, отделились 11 канонерских шлюпок и бомбарда. Подойдя к Кинбурнской косе, они открыли огонь по береговым укреплениям, в результате чего было повреждено несколько строений, убито пять и ранено 10 человек. Через полчаса в ответ заговорили крепостные орудия, ядрами которых на неприятельских судах перебили много народу и повредили один фрегат.

Перестрелка продолжалась всю ночь, а наутро следующего дня началась высадка турецких войск в количестве 600–700 человек. Первыми неприятеля встретили донские казаки, приведшие турок в смятение, а завершила дело пехота под командованием генерал-майора Река. Бой был ожесточенный и кровопролитный.

Русский гарнизон выдержал атаку, не дав уйти с берега ни одному турку. Много их погибло и на взорвавшемся к концу дня турецком корабле. Лишь наступившее безветрие спасло турецкую эскадру от пожара.

14 сентября на Кинбурн прибыл сам Суворов, лично возглавивший оборону. Он потребовал прислать из Глубокой пристани суда для защиты крепости, обстрел которой с моря продолжался все это время. Однако контр-адмирал Мордвинов занял выжидательную позицию. Между тем 15 сентября неприятельская флотилия, состоявшая из 38 судов, приблизилась к Кинбурну и вновь начала его обстрел. Но наши два фрегата и четыре галеры, стоявшие в Лимане, так и не получили приказа атаковать турецкие суда. Тогда командир одной из галер, под названием «Десна», мичман Джулиано Ломбард на свой страх и риск направил свое судно, вооруженное всего одной мортирой и 16 трехфунтовыми пушками, прямо на турок.

Приняв российскую галеру за брандер, неприятель повел себя настороженно и, помня урок Чесмы, начал отходить под защиту очаковской батареи. Ломбард стал преследовать противника и, подойдя к нему на дистанцию ружейного выстрела, атаковал.

Но попытки турок овладеть Кинбурном не прекратились. 30 сентября весь турецкий флот вытянулся в линию вдоль Кинбурнской косы и начал обстрел русских укреплений. 1 октября последовал очередной штурм крепости. Утром около 12 тысяч отборного турецкого войска высадились на кинбурнский берег и, закрепившись на нем, не встречая сопротивления, начали свой марш к замку, отстоявшему от места высадки в двух верстах.

Еще в самом начале высадки Суворову доложили о происходящем в ожидании немедленных распоряжений. Но, к удивлению присутствующих, Александр Васильевич пошел к обедне, по пути заявив:

– Пусть все вылезут.

Чувствуя близкую победу, турки, по воспоминаниям очевидца, «чуть было не кричали викторию», как вдруг оказались с двух сторон в ужасном огне.

Суворов, предвидя замыслы неприятеля, разделил свои войска на несколько частей, одну из которых во главе с генерал-майором И. Г. Реком оставил в крепости, вторую – в 1 500человек пехоты и донских казаков – определил в засаду, а остальные силы выделил в резерв.

Первым, выйдя из крепости, в атаку пошел генерал-майор Рек. Ему на помощь подоспели резервные эскадроны Павлоградского и Мариупольского полков, а также донские казаки и Козловский полк. Несмолкаемая канонада, ружейный огонь, крики, стоны умиравших слились в один страшный гул. Ядра и бомбы с турецких кораблей, подошедших к самому берегу, буквально сыпались на головы защитников Кинбурна.

Генерал Рек, пренебрегая опасностью, продолжал рваться вперед и захватил 10 ложементов противника. Но вражеская пуля, пробившая ему ногу, остановила храброго генерала. В то же время был убит полковник Е. Булгаков и ранены несколько офицеров.

Турки, воспользовавшись безначалием русского войска, врезались с ятаганами в его гущу и заставили отступить, захватив несколько орудий.

Тогда Суворов лично повел своих «орлов» в атаку, воодушевляя передние ряды. Рядом с ним храбро бился гренадер Степан Новиков. Он заколол одного турка, застрелил другого и бросился на третьего. Задние ряды поднял в атаку сержант Рымников. Наступление продолжилось, и удалось взять еще несколько окопов. Это произошло уже в 6 часов вечера.

В бой вступила и стоявшая под Кинбурном галера «Десна» под командованием храброго мичмана Ломбарда, который отразил атаку восьми неприятельских судов; береговая батарея уничтожила две канонерские лодки и одну шебеку, вторую зажгла.

Врезавшись в турецкие порядки, русские полки начали редеть, а неприятель продолжал усиливаться с десантных кораблей. Защитникам Кинбурна вновь пришлось отступить, обороняясь холодным оружием. В ходе боя А. В. Суворов был легко ранен картечью в левый бок. Вот как о нем он впоследствии доносил: «...с такими еще я не дрался; летят больше на холодное ружье. Нас особливо жестоко... били; мне лицо все засыпало песком, и под сердцем рана картечная ж... ежели бы не ударили на ад, клянусь Богом, ад бы нас здесь поглотил»[211].

Под стенами крепости Суворова подкрепили три резервные роты, Муромский батальон и легкоконная бригада. Турки не выдержали натиска свежих сил и обратились в бегство.

Солнце садилось, а наступление русских войск возобновилось в третий раз. При этом донские казаки сломили передовые порядки турок и отбили потерянные пушки. Преследуемый противник слабо защищал свои окопы и к ночи был отброшен на угол косы. Оставалось завладеть этой узкой полоской да сотней саженей на мысу, где скопились янычары, морской десант и «неверные» запорожцы.

Огонь по остаткам неприятельских войск открыла батарея Шлиссельбургского полка, а ротмистр Д. В. Шуханов повел свои эскадроны по грудам вражеских тел, загоняя уцелевших турок в воду. Умолкший турецкий флот отошел от берега, не став спасать утопавших в море соотечественников.

Победа была совершенной. Но «сие кровопролитное сражение, где действовало более холодное ружье, стоило русским 138 человек убитыми и 300 ранеными (А. В. Суворов был вторично ранен пулей навылет в левую руку. – Авт.). Турки потеряли до пяти тысяч человек, из числа сброшенных в воду спаслись не более 500»[212]. Множество тел было выброшено морем на берег на следующий день.

Впоследствии в память о сем знаменательном событии на Кинбурне был поставлен скромный памятник в виде четырехугольной каменной пирамиды, увенчанной железным решетчатым крестом. На одной из граней памятника под стеклом была вмонтирована картина, изображающая А. В. Суворова на молитве. По простоте своего замысла он был особенно дорог русскому солдату, который смотрел на обожаемого им полководца, учившего своих «чудо-богатырей»: «Молитесь Богу! От Него победа! Бог вас водит. Он ваш генерал!»[213].

3. СРАЖЕНИЯ В ЛИМАНЕ

Весть о сокрушительном поражении турецких войск под Кинбурном мгновенно долетела до Константинополя. Русский агент доносил из турецкой столицы, что на берегу канала «многие женщины воют и плачут кто о сыне, кто о муже, другая о брате своем, которые, как они говорят, с Бекир-пашинскою эскадрою все пропали»[214]. Приехавший из Очакова купец донес Порте, что «в воскресенье (3 октября. – Авт.) турки возвратились в Очаков в самом малом числе, тотчас жители в той долине над морем с детьми и женами с великим плачем в крепость убежали»[215].

Озабоченный состоянием своего флота в Черном море верховный визирь каждый день ездил к устью канала. Он потребовал от французского посла обещанных 12 линейных кораблей и 12 фрегатов со всем вооружением, а также корабельных строителей, подобных Лероа. В то же время он отправил своего чиновника на Черное море за головой Бекир-паши.

Боясь очередного антивоенного бунта, Порта всячески старалась скрыть сведения о поражении своих войск и флота под Кинбурном. А для поднятия боевого духа распускались слухи, что якобы Кинбурн и Тамань уже взяты, а в Синопе потоплено четыре русских корабля.

Противник, особенно в Очакове, был потрясен своим поражением. Но, к удивлению А. В. Суворова, который справедливо считал, что настало время для разгрома и турецкого флота, командующий Лиманской эскадрой контр-адмирал Мордвинов действовал весьма нерешительно. Только под вечер 3 октября он вышел в море с линейным кораблем, четырьмя фрегатами, пятью галерами, двумя брандерами и двумя плавучими батареями и в шестом часу встал на якорь в расстоянии трех с половиной верст от Очакова.

Турецкий флот, состоявший из трех линейных кораблей, пяти фрегатов и 60 разного рода судов, стоял на якоре на западной стороне от города по линии ветра к юго-востоку. Мордвинов, оценив обстановку, решил, что если зажечь крайний корабль на южном крыле, то весь турецкий флот будет ветром воспламенен, как то уже было при Чесме. Для приведения в действие своего плана он выделил плавбатарею капитана 2 ранга А. Е. Веревкина, на которой «охотником» был и храбрый мичман Ломбард.

Под покровом темноты Веревкин в сопровождении двух галер направился в сторону неприятельского флота и, незаметно подойдя к нему, встал на якорь в твердой уверенности, что и галеры находятся за ним. Галеры же, сбившись с курса в тумане, ушли в сторону. На рассвете оказалось, что плавбатарея одна стояла на крыле всего турецкого флота, и в нее полетел град ядер с кораблей и береговых батарей. Веревкин срочно послал 10-весельную шлюпку к галерам, чтобы она с ним соединилась, но их командиры отказались подчиниться.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: