Карты века сданы, карта мира раскрашена 12 глава

Уже после неё кое-кто утверждал, что якобы был момент, когда позиция Англии могла бы повернуть Германию исключительно на Россию. И англосаксонские историки увлеченно обсасывают вопрос: «Что было бы, если бы немцы в 1914 году отправились на Восток, ограничившись обороной на Западе?».

Им мало того, что в реальности были-таки рассорены и разведены по разные стороны исторического ринга два великих народа, призванные дополнять один другой. Хотя бы в предположениях им хочется увидеть только наше взаимоуничтожение, только наше взаимное обессиливание.

Потом страх перед германо-русским союзом и ненависть к такой перспективе прорвутся в антисоветской политике Запада, в людоедских пожеланиях американца Трумэна и англичанина Черчилля-сына, во лжи о Германии.

4 августа император Германии Вильгельм II произносил тронную речь в рейхстаге: «Настоящее положение является следствием недоброжелательства, питаемого в течение долгих лет к мощи и процветанию Германской империи. Нас принудили защищаться, и мы беремся за меч с чистой совестью и незапятнанными руками».

Первая фраза была правдивой полностью, вторая – лишь отчасти. Никто из имевших власть в мире благодаря рождению, выборам, деньгам или собственной ловкости, о чистой совести не мог и заикаться. Но все же за Германией была тог да, пожалуй, действительно немалая доля правоты. Недаром же нобелевский лауреат, норвежский писатель и политический деятель Бьернстьерне Бьернсон, которого называли «норвежским Вольтером» и «норвежским Гюго», за несколько лет до войны писал о немцах: «Это великий народ, счастливый своей непоколебимой верой в неоспоримость своих прав».

Личность незаурядная, Бьернсон знал, что такое патриотизм и национальное право. И он же размышлял о «германской» Европе. Можно ли было предполагать холуйские мотивы у человека, который всю жизнь боролся за независимость Норвегии от Швеции и за демократизацию общества, был автором слов национального норвежского гимна?

Приведу и ещё одно мнение ныне не цитируемого, хотя и двуличного, но несомненно умного Карла Радека: «Когда Вильгельм II понял, что локализовать войну (ограничившись конфликтом Австрии и Сербии. – С.К.) не удастся, он пытался дать контрпар в Вене, но было уже поздно».

Радек считал, что Вильгельм хотел лишь припугнуть царя и тем лишить сербов русской поддержки.

Ещё более ценным можно считать признание американки Барбары Такман, написавшей о Вильгельме так: «Когда Россия приступила к мобилизации, он (кайзер. – С.К.) разразился горячей тирадой со зловещими предсказаниями, обрушившись не на „предателей-славян“, а на своего хитроумного дядю (т. е. короля Англии Эдуарда VII. – С.К.)».

На полях «горячих» дипломатических телеграмм Вильгельм зло черкнул: «Мир захлестнет самая ужасная из войн, результатом которой будет разгром Германии. Окружение Германии стало, наконец, свершившимся фактом. Мы сунули голову в петлю… Мертвый Эдуард сильнее меня живого»…

Монарх Вильгельм, давно отождествивший себя с рейхом, не мог не придавать главенствующего значения личности другого монарха. Поэтому и роль Эдуарда он преувеличил. А вот наличие заговора против Германии увидеть сумел. И показательно то, что он винил в нем в первую очередь не русских, а европейскую Антанту.

К слову, даже Е. Тарле отмечал, что в июле 1914 года кайзера очень подзуживала крайне правая пресса Германии, упекая в излишнем миролюбии, уступчивости, нерешительности.

И кто знает, насколько такие «ультрапатриотические» призывы оплачивались долларами и фунтами?

Своё отношение к уже ведущейся войне на Востоке Вильгельм ясно высказал ответом на секретный запрос-меморандум командующего германскими войсками генерала Фалькенгайна в 1915 году. Фалькенгайн спрашивал: «Желательны ли переговоры с Россией о примирении?» Кайзер немедленно ответил безоговорочным: «Да!».

На Запад Германия была развёрнута всегда, и туда же её подтолкнула Англия. Но на Россию немцы вначале не наступали. Петербург-«Бердичев» сам отдал приказ на переход границы и поспешное вторжение в Восточную Пруссию исключительно в интересах поддержки французов.

Конечно, Германия годами готовила войну, как и остальные ее будущие участники. И все же только о Германии можно сказать, что во многом она оказалась жертвой обстоя тельств.

Сербия стала, несомненно, жертвой провокации.

А Россия пала жертвой бездарного руководства и внутреннего предательства ее интересов верхами, «сливками общества».

Военный теоретик Б. Шапошников, не раз нами упоминаемый, так оценивал начало войны: «Мобилизация на пороге мировой войны являлась фактическим ее объявлением и толь ко в таком смысле и могла быть понимаема… Если рассматривать ответственность за войну с этой точки зрения, то, безусловно, являются правыми те, кто возлагает вину за мировой пожар на Россию».

Непатриотичное рассуждение? Нет, всего лишь неполное. Потому что далее Шапошников говорит прямо: «Конечно, не русская мобилизация была причиной европейской войны» и ссылается на Ленина, хорошо сказавшего о начале войны ещё во время войны. Шапошников цитировал Ленина не только потому, что в 1920-е годы был уже командиром РККА, но и по тому, что Ленин бил, что называется, «в точку», констатируя: «Война есть продолжение политики. Нужно изучить политику перед войной, политику, ведущую и приведшую к войне… Обыватель ограничивается тем, что-де „неприятель нападает“, не разбирая, из-за чего ведется война, какими классами, ради какой политической цели. Важно, из-за чего ведётся данная война».

Шапошников же дал и образную, и, одновременно, профессионально точную обрисовку войны: «За немцами с берегов Шпрее остается честь установления термина „встречный бой“. Так вот, мировую войну в соответствии с её характером мы бы подвели под рубрику встречной войны. Может быть, на этом помирятся буржуазные дипломаты, политические деятели и историки в определении характера войны, а кстати, и раз делят пополам ответственность за войну».

Сказано отлично, но, всё-таки, может быть кому-то можно было отдать и «большую половину»? Ведь Шапошников сам писал, что «рука сербского Генерального штаба направляла револьвер Принципа, бросая тем самым вызов Австро-Венгрии на кровавую борьбу»… А кто направлял сербский Генштаб?

Нет, роль Германии была особенно неоднозначной, роль Австрии с самого начала была подчиненной.

Подлинными зачинщиками войны оказались Франция и Англия, послушные Золотому Интернационалу. Поэтому нам, читатель, остается бросить последний предвоенный взгляд еще на Англию и сэра Эдуарда Грея. Именно он завершил задуманное.

Эта «эдуардгреада» выглядела так. Накануне вручения австрийского ультиматума Сербии Грей отклонил предложение Сазонова о коллективном воздействии России, Англии и Франции на Вену. Ему нужно было, чтобы ультиматум был предъявлен. Содержание его для англичан не было секретом: кроме заблаговременной информации австрийского посла, основные положения ультиматума были изложены 22 июля в «Таймс» (контролируемой еврейскими кругами еще со времен Дизраэли-Биконсфилда). То есть тоже накануне.

В «день ультиматума», 23 июля, Грей принял австрийского посла Менсдорфа и стал рассусоливать о том-де ущербе, который нанесет война торговле четырех великих держав: России, Австрии, Франции и Германии. Англию он не упомянул, из чего австриец сделал благоприятный вывод: Англия воевать не будет. О Грее же Менсдорф доносил: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии к нам». А до вступления Англии в войну оставалось менее полумесяца.

Всю последующую неделю Грей, которого Сазонов даже в двадцатые годы аттестовывал «убеждённым пацифистом», неутомимо занимался одним: направлением Европы к войне. День после вручения ультиматума – 24 июля – он провёл в неустанных трудах.

Уже сам, лично, он сообщает русскому послу Бенкендор фу, что готов-де при посредничестве «незаинтересованных» держав (Англии, Франции, Германии и Италии) обсудить кри зис с Австро-Венгрией и Сербией.

Россия у Грея оставалась за скобками, но Сазонов – то ли по наивности, то ли затемняя истину – и этот лицемерный шаг Грея позже оценивал высоко (мол, Грей «согласился», на конец, с его предложением).

Грей, впрочем, сморщил при этом такую едва уловимую – не кислую, а лишь с джентльменской кислинкой, мину, что Бенкендорф назавтра доложил в Петербург: «Я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, указывающего на то, что Англия серьезно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определенному впечатлению обратного порядка». Неглупы были русские немцы Бенкендорфы во все их времена!

Потом Грей вновь принял Менсдорфа. Вчера он отказался обсуждать австрийскую ноту по существу, заявив, что ему, мол, нужно увидеть документ воочию. Теперь австриец привез официальную копию.

– Сэр, вот аутентичный текст.

Грей начал «тщательно» вчитываться в уже хорошо знакомый текст без каких-либо эмоций на идеально выбритом лице. Потом отложил бумагу и вздохнул:

– Вы дали сербам слишком мало времени и были чересчур категоричными. Но документ – поразительный, поразительный…

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Ах, господин посол, я имею в виду то, что Англия, к счастью, здесь лишь беспристрастный наблюдатель.

И, наконец, 24-го же числа наступает очередь посла Германии в Лондоне фон Лихновски. Тут Грей был просто-таки категоричен:

– Пока речь идёт о локализации столкновения между вами и сербами, это меня не касается…

– Понимаю вас, сэр, – согласился Лихновски.

– Но если бы общественное мнение России (!? – С.К.) заставило (Ха! – С.К.) русское правительство выступить против Австрии, то опасность европейской войны, по нашему мнению, надвинется вплотную, – вёл далее Грей.

– Европейской? – невольно поёжился Лихновски.

– Да… И всех последствий такой войны четырёх, – Грей слегка, но отчетливо повысил свой тихий размеренный голос, – великих держав совершенно нельзя предвидеть.

Лихновски чуть не спросил: «А Англия?», но и так всё было ясно. Четыре державы – это Россия, Австро-Венгрия, Германия и Франция… «Итак, Англия, слава Богу, ставит себя вне конфликта», – облегчённо подумал про себя Лихновски.

Через день, 26 июля, английская команда Золотого Интернационала пошла уже с королевского козыря. Георг V интимно беседовал с племянником – братом кайзера принцем Генрихом Прусским. Король говорил так, словно он со своим подданным сэром Греем читал с одного листа: войну-де нужно локализовать между Австрией и Сербией, а Англия будет ней тральной. Генрих передал брату, что эти слова явно «сказаны всерьёз».

Однако всерьёз говорилось другое. 27 июля на заседании кабинета Грей ультимативно потребовал участия Англии в войне и, в противном случае, пригрозил отставкой. Но это было уже просто кокетством – ВСЕРЬЁЗ возражать никто не собирался.

Уинстон Черчилль со свойственной ему выразительностью очень точно продемонстрировал врожденное двуличие и лицемерие образцового английского джентльмена – он сообщал жене, что энергичные военные приготовления обладают для него «отвратительным очарованием». Первое слово было попыткой самооправдания, второе – содержало истину.

Июльские маневры Королевских военно-морских сил по казали мощь Англии очень наглядно: для того, чтобы объединенные флоты проплыли мимо яхты Георга V на инспекторском смотре, понадобилось шесть часов. А в ночь на 29 июля уже без парадной помпы, с потушенными огнями британские дредноуты вышли из Портленда, прошли Английский канал (то есть Ла-Манш) и направились на боевую базу в Скапа-Флоу.

Теперь и для Британии наступал предвоенный финал. Каким же он был? Во всех трудах о Первой мировой войне заседание английского кабинета 27 июля, где Грей грозил отстав кой, выглядит прямо-таки шекспировским сюжетом. После доклада Грея, который якобы впервые обратил внимание кол лег на то, что на континенте вот-вот грянет война, воцарилось молчание. Его нарушил лорд Марли, которому в 1914 году исполнилось уже семьдесят шесть лет. Это был английский либерал старого закала. Он написал биографии Вольтера, Руссо, Кромвеля и собственного патрона – Гладстона. Написал Морли и двухтомную «Жизнь Кобдена». Фабрикант Ричард Кобден – убежденный сторонник фритредерства (свободы торговли), был своеобразным политическим деятелем середины XIX века. Он выступал против Крымской войны, против владения Гибралтаром. Морское владычество Англии считал узурпацией, а господство над Индией – авантюрой. В качестве первого шага к международному разоружению Кобден требовал одностороннего уменьшения британской армии и флота. Сам Морли, будучи статс-секретарем по делам Индии, взглядов своего героя не разделял и подавлял индийское освободительное движение жестоко. Но чего у него – как и у Кобдена – нельзя было отнять, так это любви к Англии как к державе, а не филиалу конторы Дяди Сэма и Ротшильдов. Морли числили в прогерманцах, но он был всего лишь пробританцем, который понимал, что хорошие отношения с немцами в интересах англичан.

Лорд Морли после доклада Грея высказался против войны с Рейхом. Его поддержали еще десять членов кабинета. Ллойд Джордж с несколькими министрами якобы колебались. С Греем были только премьер Асквит, Холден и Черчилль. Конфуз? Исторический момент? Нет, читатель, – спектакль. Хотя и без публики – друг перед другом.

Пару лет назад в 1912 году во время Агадирского кризиса в том же кабинете Асквита соотношение было обратным: на стороне мира с Германией оказались три человека, включая все того же Морли. И вдруг такая метаморфоза! А ведь и тот кризис был чреват для Англии войной. Более того, тогда имен но жесткая позиция Англии сдержала развитие конфликта.

На этот раз угроза выступить против Германии наверняка обеспечивала бы тот же эффект. То есть, не давая карт-бланш Грею на жесткую публичную антигерманскую позицию, несогласные с ним министры скорее приближали европейскую войну, чем отдаляли её. А то, что Англия вначале занимала нейтральную позицию, лишь оттянуло бы её выступление в поддержку франко-русской Антанты. Правда, Морли требовал мира с Германией.

Для большинства же в либеральном кабинете «колебания» и «пацифизм» были играми джентльменов. Лишний раз это невольно подтвердил сам Грей, ни в какую отставку не подавший. Развитие событий стало ясно до очевидности. Проявить свою позицию Англии нужно было тогда, когда не было бы обратного хода у России.

Кроме того, Германия, идя на войну, фактически шла против всей Европы (её союз с Австро-Венгрией общей картины не менял). Успех мог быть обеспечен лишь быстрым и эффективным ударом по Франции через Люксембург и угол Бельгии. Так что нарушение нейтралитета Бельгии было предрешено заранее. Про себя это понимали все, кроме разве что бельгийского короля Альберта.

Русский военный агент во Франции полковник В. Лазарев еще в 1906 году предлагал план действий французской армии против возможного наступления немцев по левому берегу Мааса, через Бельгию. Французский генштаб отнесся к идее пренебрежительно, но вышло так, как предугадывал Лазарев. Правда, для французов не было пророка и в своем отечестве, потому что возможность наступления немцев через Бельгию учитывалась и в отвергнутом ими плане француза Мишеля.

* * *

Как фактор Бельгии влиял на Англию? Простой взгляд на карту показывает, что обладание бельгийским побережьем вроде бы сразу давало Германии стратегические выгоды: от Бельгии (в отличие от Германии) до Англии через море рукой подать. Но через море. Гробить флот в попытках высадиться в Англии кайзер, конечно, не стал бы.

Впоследствии Ллойд Джордж бросил хлесткую фразу о том, что, мол, пока речь шла о Сербии, девяносто девять сотых английского народа были против войны, а когда речь зашла о Бельгии, девяносто девять сотых английского народа пожелали-де воевать. Язык у записного парламентского «льва» был подвешен, как нужно, но стоит ли принимать подобную болтовню всерьёз?

Во-первых, народ всегда и везде склонен в массе своей к миру, в чём глубоко прав. А, во-вторых, проход немцев через Бельгию безопасности Англии по существу не угрожал.

Зато как формальный повод для вступления Англии в вой ну – годился.

Сэр Эдуард спокойно выжидал неизбежного хода событий, тем временем ежедневно «уговаривая» упрямых «пацифистов» и князя Лихновски. Но 29 июля во время уже второй за этот день встречи с послом Германии Грей, наконец, заявил, что «британское правительство желает поддерживать прежнюю дружбу с Германией» только до тех пор, пока последняя не трогает Францию.

Заметим, что ко времени беседы Грея с Лихновски в Петербурге день завершился – сказывалась разница во времени. Грей имел свежие новости от Бьюкенена и знал, что Россия фактически уже мобилизуется, и ее конфликт с Германией предрешен. Поэтому он так резко и изменил тон, заявляя, что Англия примкнёт к Франции.

Лихновски смог лишь изумлённо спросить:

– То есть как?

– Если вы втянетесь в конфликт с Францией, мы будем вынуждены принять срочные решения и не сможем остаться в стороне.

Как видим, сэр Эдуард, в чью «государственную мудрость, внутреннюю честность и благородство» был прямо-таки влюблен русский кадет Милюков, сопротивление «пацифистов» внутри английского кабинета помехой не считал и гнул свою линию в полной уверенности, что все будет так, как нужно тем, кому это нужно…

Потрясённый Лихновски отбил экстренную депешу в Берлин. Вильгельм, прочтя ее, отреагировал на удивление прозорливо, надписав на лондонской телеграмме посла: «Англия открывает свои карты в момент, когда она сочла, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении! Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами. Грубым обманом являются адресованные мне слова короля в разговоре с Генрихом. Грей определенно знает, что стоит ему только произнести одно серьезное предостерегающее слово в Париже и в Петербурге и порекомендовать им нейтралитет, и оба тотчас притихнут. Но он остерегается вымолвить это слово и вместо этого угрожает нам. Мерзкий сукин сын!».

Это было написано ещё до петербургского ультиматума Пурталеса, так что даже за два дня до первого объявления военных действий кайзер действительно был склонен не начинать, как и в России Николай (лично он).

1 августа пока еще не стало рубежным днём. Но оборвать последние нити мира между Берлином и Петербургом было необходимо многим – в Париже, в Лондоне, за океаном. Уже паутинные, российско-германские связи все еще держали европейский мир, ненужный теперь в Европе никому, кроме ее народов. Да еще, пожалуй, Российской державе и Германскому рейху.

1 августа истончившиеся нити лопнули. Франция получила возможность сказать, что она начинает войну из-за союз ной России.

Германия пошла вперед на Францию, зацепив Бельгию.

Повод для Англии возник. Сэру Грею осталось на утреннем заседании кабинета 4 августа только развести руками – мол, обстоятельства диктуют… И кабинет уже дружно проголосовал за войну. Последовательными до конца остались двое: лорд Морли и единственный лейбористский министр Джон Берне. Они подали в отставку. Хотя позднее, в 1927 году – после смерти лорда, был опубликован его «Меморандум об отставке Морли». Из него стало ясно, что Морли ушёл больше из-за того, чтобы не мешать своим пацифистским прошлым военному кабинету. Выяснилось и другое – насколько плохо были осведомлены о контактах генштабов Антанты даже министры, если они получали лишь официальную информацию.

В тот же день Грей произнёс речь в палате общин: «Европейский мир не может быть сохранен, ибо некоторые страны стремились к войне. Франция вступила в войну, выполняя долг чести. Мы же ни перед кем ни обязаны, кроме Бога и собственных принципов. Мы свободны в выборе нашего курса. Однако французское побережье беззащитно. Нейтралитет Бельгии вот-вот будет попран. Можем ли мы стоять спокойно в стороне и наблюдать за совершением гнуснейшего преступления, навеки запятнавшего позором страницы истории, и превратиться таким образом в соучастника во грехе?».

Грей говорил медленно, напыщенно и фальшиво, но основной мотив все же невольно высказал: «Англия должна вы ступить против чрезмерного расширения какой бы то ни было державы». Вот в чем была суть.

Вечером Грей послал в германское посольство князю Лихновски письмо: «Правительство Его Величества считает, что между обеими странами с 11 часов вечера сего дня (т. е. 4 августа) существует состояние войны».

Барбара Такман в своих «Пушках августа» без тени иронии писала: «Минуты, когда отдельной личности удается повести за собой нацию, запоминаются навечно, и речь Грея стала одним из поворотных пунктов, по которым люди впоследствии отсчитывают ход истории». Если учесть, что правительство только видимым образом подстегивали со всех сторон: Остин Чемберлен, Бальфур, консервативная оппозиция, – то слова Такман выглядят просто насмешкой над трагедией миллионов людей, чьи жизни, отданные за годы войны, должны были принести миллионы долларов элите ее далекой от Европы страны.

Такман же была уверена, например, что лорда Китченера 4 августа чуть ли не сняли с парохода, отправляющегося в Египет, чтобы спешно назначить военным министром.

В сказках такое, конечно, бывает, но… Много ли стоит каюта первого класса от Лондона до Александрии? Золотой Интернационал не раз тратился и на более дорогостоящий театральный реквизит, а спектакль с «отъездом» Китченера (который, может быть, и не подозревал об участии в нем) явно был рассчитан на место в будущих монографиях. Ну можно либо лее выразительно показать, что леди Британия лишь уступила обстоятельствам, что ее «вынудили тевтоны, нарушившие нейтралитет несчастной Бельгии»? Вот, даже военного министра пришлось отыскивать наспех, экспромтом.

Это был один из тех отличных «экспромтов», которые потому так хорошо и удаются, что подготовлены весьма тщательно.

Впрочем, недалеко от Такман ушла и советская «История Первой мировой войны», сделав «глубокомысленный» вывод: «Британское правительство могло помешать начать войну в 1914 году, если бы недвусмысленно заявило о своей позиции…» и т. д.

Так-то так… Но как могло британское правительство по мешать начать войну, если подлинные властители Британии делали все для того, чтобы помешать Европе не начать ее и удержаться в пределах мира?!

«История Первой мировой…», правда, возложила-таки на Англию «значительную часть вины» за развязывание войны, в то время как на деле английская «часть» была решающей, подавляющей (прибавляя сюда же и вину США).

Возможно, позднейшие поколения советских историков находились под влиянием схемы Тарле. Оценивая предвоенную обстановку, он перебрал, казалось бы, все сложившиеся комбинации интересов – Сербии, Австрии, России, Германии, Англии и Франции, не забыл даже об Италии. И лишь об интересах Америки, как важнейшей виновницы войны, он не обмолвился при анализе тех дней ни пол-словечком.

Зато он раз за разом утверждал, что начать войну стремилась и Антанта, и австро-германский блок, но летом 1914 года ее выгодно было начать Германии.

Надеюсь, что мной сказано уже достаточно для того, чтобы сделать вывод обратный… Конечно, особенно Австро-Венгрия была не прочь решить свой конфликт с Сербией силой. Но только с Сербией! В войну с Россией Австрии ввязываться не хотелось.

Зато, скажем, Россия… Хотя при чем тут Россия Суворова и Ивана Безымянновеликого? Не Россия, а ее «национально мыслящая» «элита» тщательно заботилась о том, чтобы в нужный момент разгорающегося военного пожара идейного «керосина» в нужном месте хватило.

Вот лишь три предвоенных эпизода…

27 декабря 1912 года… Сазонов в Петербурге заявляет сербскому послу: «Сербы победят Австрию (Ого! – С.К.) и будущее принадлежит им». Сазонов передавал коллеге совместное франко-русское мнение. И оно к лету 1914 года дезавуировано не было. Морис Палеолог уверял начальника канцелярии Сазонова барона Шиллинга: «Никогда Россия и Франция не были в лучшем положении, чем теперь»…

Апрель 1913 года… Тот же Сазонов подстрекает очередных сербских гостей: «Вы, сербы, должны работать для будущего времени, так как вы получите от Австрии много земель».

А вот уже февраль 1914 года… Теперь уже сам Николай II обнадеживает сербского премьера Пашича: «Для Сербии мы все сделаем». Читаешь такое, и на языке вертится вопрос: «А для России»?

И у Тарле, и у многих других «зеркало» анализа оказывалось, увы, кривым. Реальные грехи Германии в нем неимоверно выпячивались. Грехи же Антанты – съеживались, выглядели мелкими. А бородка Дяди Сэма вообще терялась.

Германия в таком «зеркале» воинственно надувала щеки, а Антанта испуганно таращила глаза. Но не так было оно на деле…

Показательно, что местами вполне проницательная американка Такман вдруг «простодушно» доверилась свидетельству Ллойд Джорджа, который позже утверждал, что банкиры и бизнесмены приходили в ужас при мысли о войне, а управляющий Английским банком, посетив сэра Дэвида в субботу 1 августа, информировал-де его: «Сити решительно выступает против нашего вступления в войну».

Конечно, среди английской финансово-промышленной элиты были и здравомыслящие люди, понимавшие, что война скорее всего ослабит Англию и усилит США. Пока что центр кредитной системы мира был в Лондоне, а вот как будет после войны – оставалось лишь гадать. И если бы неблагополучного будущего для Британии никто в ней самой не видел, то там не было бы и влиятельных (но не решающих) сил, выступающих за англо-германскую дружбу. Однако если бы деловой Сити был действительно «против» (да еще и «решительно»), то войны бы и не случилось.

Что же касается Ллойд Джорджа, то он так прочно и добровольно увяз в оружейных махинациях крупнейшего между народного торговца оружием сэра Бузила Захарова, что уж сэр-то Дэви к войне был готов в любую минуту, как и его за кулисновсесильный партнер.

Личность Бэзила Захарова – мультимиллионера и финансового дельца – в нашей стране сейчас практически неизвестна. На Западе он тоже менее популярен, чем Ротшильды и Рокфеллеры. Оно и неудивительно: как писала о нем в 1933 году первая (во 2-м и 3-м изданиях о Захарове нет ни строчки!) Большая советская энциклопедия, он «избегал гласности, предпочитал работать за кулисой». Родом из Константинополя (отец – русский, мать – гречанка), он, по авторитетному свидетельству все той же первой БСЭ, «достиг богатства неизвестными путями».

То, как он был богат, явствует даже из нескольких дета лей его обнародованного «послужного списка»: поставка пулеметов России во время русско-японской войны; одалживание денег английскому королю Эдуарду VII; руководство (совместно с другим супербогачом – Детердингом) нефтяной англо-голландской компанией «Ройял Датч Шелл»… Был сэр Бэзил и фактическим хозяином английской оружейной фирмы «Виккерс». Обделывал общие дела и с германским «Круппом», и с французской «Шнейдер-Крезо», и с австрийской «Шкодой»…

Жил он долго. Родился в 1850 году, умер в 1930. И в 1914 году пребывал в относительной молодости – ему исполнилось шестьдесят четыре. После войны получил от «своего» правительства (Захаров числился французским подданным) орден Почетного легиона, от англичан – орден Бани, а от Оксфорда – степень доктора гражданского права (хотя знал он одну науку – право вооруженного насильника и гешефтмахера). Слыл до не приличного скупым и жадным…

Для Захарова было все равно, как это звучит – бизнес, профит, прибыль, гешефт, «навар»… Лишь бы этот навар был погуще… Подданство он имел французское, заправлял в английской «Виккерс», но вот одним из эффективных прототипов германских подводных лодок стала подлодка «Норденфельд», которую Захаров поставлял в Грецию и Турцию, а уж оттуда чертежи «как-то» попали в Германию…

Впрочем, один ли Бэзил был таковым!

Не раз уже упоминавшийся будущий генерал-лейтенант Красной Армии, а во время Первой мировой войны русский военный агент во Франции граф Игнатьев волею судеб оказался в центре деятельности, связанной с русскими военными заказами. Он оставил описание интереснейшего эпизода. Во круг Игнатьева (человека честнейшего, позднее отдавшего Советской власти двести двадцать пять казенных миллионов франков, которые мог без труда прикарманить с ведома французского правительства) крутились посланцы американского Моргана. Но граф понимал: предоставление монополии Моргану равносильно сдаче себя ему в плен.

Махинации Моргана беспокоили, как оказалось, и маршала Китченера. Китченер вызвал Игнатьева в Лондон, и там они втроем с русским военным агентом в Англии генерал-лейтенантом Ермоловым провели переговоры. Аудиенция уже была закончена, русские шли по коридору, но вдруг их догнал великан унтер-офицер и попросил Игнатьева вернуться.

Игнатьев вспоминал: «Китченер стоял посреди кабинета. Он вплотную подошёл ко мне и, глядя в упор, негромко, с большим внутренним волнением спросил:

– Подтвердите, полковник, что вы не сторонник соглашения с Морганом!»…

Игнатьев был всего лишь честным солдатом, а не царским министром или нью-бердичевским комбинатором. Как он мог гарантировать принципиальность российских «верхов», продажных почти поголовно? Ответив уклончиво, он поинтересовался:

– Позвольте узнать, почему вас так может интересовать этот вопрос?

«И без того красное, – писал Игнатьев, – обветренное лицо генерала стало пунцовым. Он нервно взял меня за пугови цу кителя и процедил сквозь зубы:

– Хотя бы потому, что этого как раз желает Ллойд Джордж»…

* * *

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: