Карты века сданы, карта мира раскрашена 9 глава

Горящие макеты Кремля еще аукнутся немцам на большом историческом отдалении. О них упомянет неугомонный Пи куль. Но как! Подправить в нужном направлении исторический факт легко. Для этого нужно его вырвать из живой жизни ТОЙ эпохи. Пикуль так и сделал: рассказал о рушащемся в немецкий огонь русском соборе Василия Блаженного – бутафорском, а рядом упомянул Бисмарка, и… И фактомонтаж готов: немцы-де в своих мечтаниях жгли русские кремли уже в бисмарковские времена.

А после этого как-то забывается, что не макетный, а на стоящий Кремль сожгли (было такое в нашей истории) «милые, обаятельные» французы. В 1812 году.

Но до «монтажей» Пикуля в 1914 году было еще далеко. Пока что воинственные спектакли на германских площадях позволяли франко-русской Антанте уверять, что войну вот-вот начнет Берлин.

Академик Хвостов в «Истории дипломатии» как убедительнейшее доказательство того, что «именно Германия начала войну в августе 1914 года», цитирует письмо германского статс-секретаря Г. Ягова послу в Лондоне: «В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа слабеет (имелось в виду одряхление Австро-Венгрии. – С.К.). В России это хорошо знают и поэтому безусловно хотят еще на несколько лет покоя». Высказывания фон Ягова стали классически известными, их цитируют многие, однако…

Однако фон Ягов писал приведенные слова князю К. Лихновски – убежденному англоману и англофилу! Позже Ягов даже обвинит Лихновски в излишнем потворстве Англии. Но и сам Ягов во время войны был сторонником замирения с Англией, заключения сепаратного мира с нами. Он сетовал: «Жаль, что в России нет авторитетной власти и мужик должен истекать кровью»…

Если агрессивно (по отношению к России) были настроены исключительно немцы, то как тогда нужно понимать то, что не кайзер, а славянские «Млада Босна», «Народна одбрана», сербская офицерская тайная организация «Союз или смерть» (известная и как «Чёрная рука») создали ситуацию, при которой пришлось вывести в окопы Россию? 28 июня 1914 года в Боснии, в Сараево был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, приехавший ту да на маневры австрийской армии.

* * *

К покушению были причастны сербская контразведка и ее начальник полковник Драгутин Дмитриевич – он же вождь «Чёрной руки» по кличке «Апис» («пчела», лат.).

Аписом звали и священного быка древнеегипетского бога Осириса. Быка связывали с культом мертвых: он способствовал увеличению количества приносимых жертв. (Интересно, что Пикуль, явно не зная точного смысла слова «apis», приписал ему как раз «бычью генеалогию»),

И именно вторая символика полностью себя оправдала. Культу мертвых Дмитриевич-Апис послужил, правда, не в одиночку: еще в мае он получил провоцирующую телеграмму из… русского генерального штаба, извещавшего сербский ген штаб о предстоящем нападении Австро-Венгрии на Сербию. Ложно сообщалось, что это решено на совещании (действительно прошедшем) Вильгельма и эрцгерцога в богемском замке Конопище под Прагой. А маневры – только ширма для сосредоточения войск на сербской границе.

Русский военный агент (атташе) граф Игнатьев писал позже: «Много таинственного и необъяснимого, в особенности в русских делах, оставила после себя мировая война». Вспоминая предвоенные впечатления от своего генштаба, граф размышлял и так: «Чем, например, можно объяснить, что во главе самого ответственного секретного дела – разведки – оказались офицеры с такими нерусскими именами, как Монкевиц, по отчеству Августович, и Энкель, по имени Оскар?». Советский же историк Михаил Покровский прямо считал, что убийство Франца-Фердинанда было спровоцировано русским генштабом. Что ж, очень может быть, но с одной поправкой – определенными кругами в русском генштабе, связанными с определенными круга ми в России и вне ее. Знал, похоже, о подготовке покушения и сербский премьер Пашич.

Но не менее весомы и мнения о том, что убийство было организовано в Вене. Если проследить за последними часами жизни обреченного эрцгерцога, то становится похоже на то, что и это – правда.

Принятые «меры безопасности» гарантировали одно: опасность. Медленная езда по кривым улочкам, толпы народа и… специально расчищенное от людей место для бомбиста. Первое в тот день покушение было неудачным. Бомба перелетела под колеса заднего автомобиля и ранила адъютанта.

Вместо того, чтобы прекратить разъезды, ответственный за безопасность фельдцехмейстер Потиорек вновь везет Франца-Фердинанда по улицам и даже не прикрывает его телохранителями на подножках. С левой стороны наследника с женой добровольно страхует граф Гаррах, но Таврило Принцип всаживает в них серию пуль с правой подножки. Как раз, когда Потиорек приказывает шоферу затормозить.

Франц-Фердинанд был женат на славянке (чешке) – графине Хотек (Принцип застрелил и её) – и имел планы создания западного славянского государства в рамках единой империи. Гитлер в «Mein Kampf» даже назвал его «великим другом славян». Будущий фюрер тут, конечно, выдал эрцгерцогу чересчур определенную характеристику.

Уж не знаю, почему потянуло на откровенность бывшего английского дипломата Эдуарда Грея, но в своих «Воспоминаниях» он признавался: «Миру, вероятно, никогда не будет рассказа на вся подноготная убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда. Возможно, в мире нет и даже не было человека, знающего все, что требовалось, об этом убийстве». Откуда, спрашивается, знал Эдуард Грей, что о покушении «никому» «ничего» «не известно»?

Так пишут обычно люди, не только хорошо осведомленные, но и причастные. Слова Грея дают основания предполагать в событиях такую параллельность действий самых различных сил, когда все нити действительно ускользают из рук любого от дельно взятого человека…

За сутки до Сараевского убийства у себя на родине, в си бирском селе Покровском, тяжело ранили знаменитого Григо рия Распутина. Бывшая его приверженка (а, может, и любов ница) Феония (Хиония) Гусева ударила его в живот ножом, потом убегала от гонявшихся за ней мужиков с криком «Всё равно убью антихриста!», а позднее пыталась зарезать себя.

При аресте у Гусевой изъяли номер газеты «Свет» со стать ей о Распутине крупного масона Амфитеатрова, с 1905 года жившего в Париже. А на другой день в Сараево Гавриле Принципу повезло больше: он убил эрцгерцога.

Перекрестное сопоставление данных не позволяет сомневаться, что:

а) Распутин действительно врачевал царевича-гемофилитика, и это несколько извиняет мать Алексея как мать, но нисколько не обеляет ее как императрицу;

б) Распутин был, что называется, «шармером» и умел людей – особенно с неустойчивой психикой (как и было у императорской фамилии), очаровывать;

в) Распутин был очевидной и весьма гнусной куклой в руках «темных сил», навязших в зубах «левых», «правых» и «центра».

Но…

Также не приходится сомневаться в том, что Распутин в вопросе о войне мыслил верно и ненужной для России войны с Германией не хотел. Не хотел сам, помимо чьих-то влияний. В здравом смысле ему, малограмотному, но сметливому мужику, отказать нельзя. Он рассуждал просто: «Германия – страна царская. Россия – тоже… Драться им друг с дружкой – это накликать революцию. Революция, значить – царям „по шапке“. А куды ж тады Грегорий?».

Точно так же (дословно так же, с поправкой лишь на различие словарей мужика и монарха) с вершин образования и трона рассуждал Вильгельм II в своих письмах к «Ники». Там он настойчиво отговаривал Николая от дружбы с «республиканской» Францией, срубившей голову Людовику XVI.

Дело было, конечно, не в республиканизме, но «Вилли», очевидно, не без оснований считал, что такие аргументы дойдут до «Ники» быстрее. Для нас же тут существенно одно – кайзер толковал о мире. Пусть даже как гарантии от революций, но мире!

Царь реагировал кисло. Однако влиянием на Николая Распутин обладал явно поболее, чем на Вильгельма. В царском дневнике имя «старца» попадается не очень уж часто: Распутин для царя был так же свят, как и Бог, имя которого всуе упоминать не рекомендуется. И «святой черт» мог оказаться частным фактором, влияющим на общее изменение политики, то есть отказ Николая в решительный момент от войны, несмотря на внешнее давление окружения. Ведь «Грегорий» был элементом внутренней жизни упрямого и своевольного императора, и по этому «распутин»-фактор стоил многого!

По свидетельствам знающих участников эпохи, Распутин решающим образом сорвал участие России в первой Балканской войне, сыграв здесь положительную роль как политик. Логика была той же: «куды, мол, нам соваться, кады здеся, дома не все в порядке», хотя и в этом факте извращенность, бесцельность русского самодержавия проявились очень убедительно.

Есть такой «король русского боевика» Александр Бушков. С историей он обращается, как любитель пива с икрястой воблой: раз-два и разделано в лучшем виде – пей-гуляй душа… Но глаз у Бушкова порой бывает не только острым, но и верным. В своей через край залихватской книге «Россия, которой не было», он задаётся вопросом, существовала ли для Российской империи возможность избежать русско-германской войны, и считает, что вероятность такая была, а ключ – в Гришке Распутине.

Вообще-то, «ключи» от войны – всегда «золотые», а не личностные, но Бушков не ошибается в том, что война не была неизбежной. Хотя Россию добрый десяток лет готовили к войне именно с Германией, «германская» война даже ранним летом 1914 года и даже после Сараево была отнюдь не очевидной для огромного большинства русского общества (включая широкую армейскую массу).

Война свалилась на русскую голову так же неожиданно, как в августе свалился бы на неё снег. И при определенных обстоятельствах Гришка, возможно, смог бы стать «соломин кой», которая сломала бы спину «верблюду» войны.

Находятся желающие рассматривать Распутина как исключительно нравственную фигуру, вождя неких «духовных христиан» и радетеля-де за землю русскую. Все это, конечно, глупости. А вот очень может быть не глупости то, что Гришку действительно могли пырнуть ножом накануне выстрелов Принципа по согласованному плану. И, может, недаром сов падение двух событий давно привлекало внимание исследователей на Западе. Особенно – в Германии, где порой заявляют, что в войне двойным образом виновен Петербург.

Автор интереснейшей книги «23 ступени вниз» Марк Константинович Касвинов над подобными версиями потешается, но и сам пишет неубедительно: история, мол, «движется под час слишком алогичными, иррациональными ходами».

Мысль странная! История движется иногда действительно так, но лишь для тех, кто не видит того, как ее движут. И кто… И зачем…

А покушение на Распутина очень уж удачно совпало по времени с сараевскими выстрелами. Позднее он говорил, что не будь случая с «окаянной» Феонией, не было бы и войны.

И если есть основания усматривать руку определенных русских кругов в действиях Аписа, то уж тем более логично до пустить их участие в покровских событиях. Касвинов считал, что больше исторического смысла было бы при перемене результатов: если бы Фердинанд уцелел, а Распутина зарезали. Похоже, Распутина просто недорезали по расейской привычке к халтуре. Ведь еще декабристов вешали так, что те срывались и сетовали: «Эх, Россия! И повесить-то толком не умеют». За сто лет ничего не изменилось: толком не сумели зарезать.

Так или иначе, но в общей схеме событий такие детали лишь драматизировали фон и придавали ему пикантность. Сутью же было то, что военный взрыв был потребностью но ной империалистической эпохи.

Англия утрачивала первенство и желала поправить свои дела, физически уничтожив военную мощь главного европейского конкурента – Германии.

Франция стремилась к реваншу за Седан и возврату утраченных земель.

США… Ну, США уже почти вышли на первую мировую позицию, а теперь за счет войны рассчитывали прибрать Европу к рукам.

И каждый из этой троицы достигал своих целей только войной! Только война могла уничтожить германский флот и подорвать колониальные требования Германии. Только военный реванш возвращал Франции Эльзас и Лотарингию. И только война, причем, длительная, делала Штаты господином Европы и мира.

Кстати, Бенито Муссолини – тогда ещё социалист, пацифист и редактор органа социалистов «Аванти», понимал расстановку сил лучше статского советника Петряева. В день Сараевского убийства он сразу сказал коллеге-журналисту Мишелю Кампана: «Ситуация ясна. Центральные державы, атакуя Сербию, нападают, таким образом, на Англию и Францию. Всеобщий конфликт неизбежен». Как видим, умный перспективный политик Россию даже не упомянул.

Нет, войну задумывали в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лон доне и Париже. А в Петербурге? Что ж, техническую реализацию чужих руководящих идей действительно могли взять на себя чиновный Санкт-Петербург с биржевым «Нью-Бердичевым» на пару.

Что касается Берлина, он, пожалуй, желал не войны как таковой, а «места под солнцем». Если бы старые колониальные державы потеснились, если бы Россия, вместо подготовки к войне с Германией, активно с ней сотрудничала в налаживании экономического сосуществования, то Вильгельм и Капитал Германии вполне могли предпочесть войне такое мирное развитие ситуации, когда роль Германии в мире обоснованно возрастала бы.

* * *

Однако для нас, читатель, важно сейчас не то, кто и как организовал убийство эрцгерцога и что этому сопутствовало. Интереснее понять, почему его совершили именно на Балканах? Хотя и без того ясно: чтобы непременно втянуть в войну Россию, для которой Балканы (и только Балканы) стали единственной «болевой» точкой в Европе.

Можно, конечно, сказать, что Сербия таким образом хотела подключить нас к своим проблемам, однако объяснить произошедший «сараевский» разворот событий просто расчетом сербов на помощь России в конфликте с Австрией не получается.

И уж тем более во втягивании России в войну нельзя обвинить кайзера и Германию.

Да, начальник австро-венгерского Генерального штаба Конради считал, что немцы призваны насаждать культуру среди славян (Мольтке-младший говорил, впрочем, о будущей борьбе германизма и славянства как о борьбе двух культур).

Но даже компетентные в военном деле генералы далеко не всегда разбираются в политике, и уж тем более в экономике. А экономика объективно обеспечивала дружественные русско-германские отношения…

Основополагающий германский план начальника германского генштаба А. Шлиффена (умершего в 1913 году) предполагал ударить по Франции лишь в первую очередь, а после ее разгрома перейти к России.

Однако основой плана стали обходные движения – своего рода «стратегические Канны». В Европе так реально и получилось: немцы вошли в сердце Франции через Бельгию. А вот в России того времени немцам «ход конем» делать оказалось просто негде, тем более что до собственно России немцам нужно было бы пройти русскую Польшу.

Поэтому Шлиффен отнюдь не намеревался наносить России решительный удар. Он был уверен, что поражение Франции образумит царизм, и все ограничится военной демонстрацией. Короче, более реальным оказывался германский меморандум с названием: «Война против Франции». Вот для того, чтобы сама обстановка вынудила немцев дописать его, вставив крупные буквы «… и РОССИИ», прозвучали сараевские выстрелы. Только придав противостоянию с австро-германским блоком «общеславянский» смысл, можно было рассчитывать на широкое одобрение в России войны с Германией.

Думаю, читателю будет интересно узнать, что почти за год до сараевской провокации, в разгар первой Балканской войны Ленин писал в «Правде» 23 мая 1913 года: «Германский канцлер пугает славянской опасностью. Изволите видеть, балканские победы усилили „славянство“, которое враждебно всему „немецкому миру“. Панславизм, идея объединения всех славян против немцев – вот опасность, уверяет канцлер и ссылается на шумные манифестации панславистов в Петербурге. Прекрасный довод! Фабриканты орудий, брони, пушек, пороха и прочих „культурных“ потребностей желают обогащаться и в Германии, и в России, а чтобы дурачить публику, они ссылаются друг на друга. Немцев пугают русскими шовинистами, русских – немецкими»…

Сказано великолепно, но Ленин смотрел с позиций истин но русского человека, с выдающимся государственным разумом к тому же. Он прекрасно понимал, насколько война вообще, и тем более война с Германией, России не нужна – Россия была не готова даже к полноценной оборонительной войне.

И поэтому Ленин свою мысль о русских и немецких шовинистах закончил так: «И те, и другие играют жалкую роль в руках капиталистов, которые прекрасно знают, что о войне России против Германии смешно и думать». Ленин же считал: «Война Австрии (не Германии. – С.К.) с Россией была бы очень полез ной для революции штукой, но мало вероятно, чтобы Франц-Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие».

Увы, у последнего Романова отсутствовали и чуткий политический разум, и чувство Родины. Что уж говорить о Рябушинских, Гучковых, Коновалове, Терещенко, Бродском, вели ком князе Николае Николаевиче? Нет, эти желали скорейшей войны не менее германцев, а судя по всему, даже гораздо более.

Уже упоминавшийся русский монархист Марков-второй громил и со страниц своей «Земщины», и с думской трибуны «прогрессивный» блок, но видел далеко не все его связи, наивно считая, что «пока был франко-русский (имелось в виду – без Англии. – С.К.) союз, войны не было, войной и не пахло».

Марков не знал, что уже через несколько дней после 17 января 1913 года, когда Пуанкаре был избран президентом Французской республики, он заявил русскому послу в Париже Извольскому: «Для французского правительства весьма важно иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к участию Франции в войне, могущей возникнуть на почве балканских дел».

Можно ли более кратко и более разоблачительно показать, что скорая война и сама географическая точка ее возникновения были предрешены не политикой Берлина, а политикой тех сил, к которым примыкала и французская элита, просто душно зачисленная Марковым в миротворцы?

Первым актом президента Пуанкаре стало отозвание из Петербурга посла Жоржа Луи и назначение на его место Теофиля Делькассе – одного из «отцов» Антанты с репутацией главного врага Германии.

Тарле осуждающе сообщает, что в Германии это восприняли «как обиду, угрозу, враждебную демонстрацию». Собствен но, так оно и было!

Назначение Делькассе было, как обычно, предварительно согласовано с Петербургом. И от этого выходка Пуанкаре приобретала особенно провокационный и зловещий характер.

А тут ещё Николай II с подачи Извольского и министра иностранных дел Сазонова, отступив от обычая награждать глав иностранных государств высшей в империи наградой лишь по особым случаям, тут же одарил Пуанкаре лентой Анд рея Первозванного.

Всё выглядело так, что на передний край антигерманского фронта выдвигалась Франция, а Россия составляла его второй эшелон…

* * *

И это было ещё не всё. В конце концов непосредственная европейская ситуация зависела от позиции Англии. Очень многие историки даже после войны так и не смогли избавиться от поверхностной уверенности в том, что все определялось неизбежностью «пробы сил» между Германией и Англией, поскольку именно эти две страны были индустриализованы в наибольшей мере. В 1907 году процент рабочих и служащих в торговле, транспорте и промышленности по отношению ко всему самодеятельному населению составил для Англии 45,8 %, для Германии – 40 %, а для США – всего 24,1 %. Фактор США, таким образом, считал второстепенным даже такой историк-энциклопедист, как Евгений Викторович Тарле.

А ведь растущее соперничество Англии и Германии было не столько причиной, сколько удобным «приводным рем нем» для механизма раскрутки войны в интересах США. И, собственно, даже не США, как государства американской нации, а США как новой и окончательной резиденции Золотого Капитала.

Именно Капитал заказывал теперь сценарии, расписывал роли и подбирал исполнителей и режиссеров.

Что же касается Англии, то английская сторона провела свою предвоенную партию блестяще. Она сумела незаметно полностью подчинить себе французскую и русскую внешнюю политику, хотя внешне возникало впечатление, что Англия в любой момент может и готова договориться с Германией.

Даже за год до войны, во время Балканских войн, Англия поддержала Австро-Венгрию и Германию против России, с которой уже была связана «сердечным согласием» Антанты. И внутри Антанты это вполне сошло ей с рук. Более того, сама Антанта до самого сентября 1914 года держалась только на «сердечном согласии», потому что документально, специальным договором до начала Первой мировой войны оформлена не была. Трюк со стороны Альбиона более чем ловкий.

Не менее ловко при посредстве Англии были своевременно устранены «японские опасения» России. Россия могла реально ожидать выступления Японии против нее, если русская армия будет связана войной в Европе.

Сомнения России устранил союз, заключенный с Японией одной из стран Антанты – Англией. И, конечно, англо-японский союз был одним из дополнительных факторов, гарантировавших участие России в будущей европейской войне.

А как умело была поставлена Англией «дымовая завеса» чуть ли не германофильства! Видя только ее, Германия была уверена, что Англия в ее конфликт с Францией и повязанной Францией Россией не ввяжется. Кайзер был воякой бравым, но обвели его англичане вокруг пальца, как безусого юнца…

Впрочем, «англичане» – понятие собирательное. В жизни это были конкретные люди. И нам, читатель, очень не мешает присмотреться к тому, кто, в отличие от германского Гольштейна, вполне официально руководил внешней политикой Англии с 1905 по 1916 годы…

Сэр Эдуард Грей (позднее – виконт Фаллодон) стал министром иностранных дел в сорок три года. Прекрасно воспитанный, старинного вигского (то есть либерального) аристократического рода, сдержанные черты худощавого и даже изможденного лица, тонкие, плотно сжатые губы, тихий (по определению Черчилля – «замогильный») голос. Убежденный антисоветчик, умер он как раз в год прихода Гитлера к власти – в 1933 году. По мнению хорошо знавших его людей, Грей был классическим, изощренным лицемером и имел лишь одну искреннюю страсть – изучение английских пев чих птиц, которым даже посвятил специальный труд. Вот очень живая его характеристика: «Сэр Эдуард не любил говорить много; то же немногое, что он говорил, он частенько предпочитал выражать неясно. Собеседник Грея часто не знал, как, собственно, нужно понимать речи британского министра: усматривать ли в них многозначительный намек либо же полную бессодержательность, то есть желание уклониться от выражения собственных мыслей». Бездетный вдовец, чаще всего необщительный, не знавший иностранных языков, он, по утверждению некоторых, «не любил внешнюю политику». Казалось бы, не лучший кандидат на пост главы внешнеполитического ведомства. Но в своем кресле он сидел долго, прочно, и в годы, что называется, «роковые». А внешнеполитические дела держал в руках крепко.

Короче, виконт Фаллодон выглядел личностью хотя и не такой эксцентричной, как барон Гольштейн, но тоже достаточно своеобразной. И с теми же «родовыми» признаками поверенного могучих сил, которые, однако, предпочитали властвовать через посредников типа сэра Эдуарда. Лидер «либералов-империалистов», он был близок лорду Розбери – тому самому, родне Ротшильдов. Соответственно и основными задачами «английского Гольштейна» были:

1) пристёгивание к Англии (то есть в перспективе и к Америке) Франции и России;

2) проведение по отношению к Германии такой видимой линии, когда немцы не опасались бы в случае войны с Европейским континентом получить одновременно и войну с Англией.

Последнее иногда ещё называют «усыпить бдительность». То есть именно Грей прежде всего и подготовил Первую мировую войну с англосаксонской стороны. Позднее он утверждал, что «десять дней подряд» делал все, чтобы сохранить мир в июле 1914 года. И Грею на такое заявление резонно отвечали: «Да, вы десять дней подряд делали все, чтобы сохранить мир, но перед этим вы десять лет подряд делали все, чтобы вызвать войну».

Между прочим, и бывший Генерального штаба полковник русской армии, будущий маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников писал о «свойственных ханжам мазках Грея в обрисовке характера будущей мировой войны». Вот уж сказано, как припечатано.

Обманывал Грей (точнее – обманывали Греем) Германию и действительно с ханжеским размахом. В предвоенные годы Англия якобы шла на заключение конвенции с рейхом по со трудничеству на Ближнем Востоке… Шла и на соглашение о разделе португальских колониальных владений в пользу рейха.

«Иракскую» конвенцию должны были подписать 15 июня 1914 года, но потом акт подписания… «несколько отложили». «Португальское» соглашение было готово уже в мае 1913 года, потом в августе парафировано. Грей затягивал и затягивал его обнародование, а подписание назначил на… конец июля 1914 года. Именно неоправданное согласие посла Лихновски отложить опубликование договора по португальским колониям статс-секретарь фон Ягов ставил потом ему в вину как главный лондонский просчет германской дипломатии.

Хотя мог ли англофил Лихновски отказать «лучшему другу немцев» в его просьбе о «небольшой» (всего лишь до начала мировой войны!) отсрочке?

Война подоспела так вовремя и так «удачно» избавила будущего виконта Фаллодона от необходимости подписывать усиливающие Германию документы, что есть все основания утверждать, что далеко не кайзер горел желанием начать вой ну летом 1914 года.

Коллега Грея, первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль (которого у нас будет повод еще не раз помянуть недобрым словом), с присущей ему энергией бодро заявлял: «Ни разу в течение трех последних лет мы не были так хорошо подготовлены». Состояние английских вооруженных сил и промышленности Черчилль представлял, наверное, получше фон Ягова. И уверенность немецкого статс-секретаря в неготовности Англии доказывает одно: то, что англичане действительно обманывали и обманули немцев.

В дополнение к моральному портрету английского министра иностранных дел интересен такой факт. Когда творец Шерлока Холмса – Артур Конан-Дойль – в 1900-е годы выступил с гневным протестом против конголезской политики бельгийского короля Леопольда, заливавшего Конго кровью и слезами, сэр Эдуард считал, что шумиха вокруг Конго угрожает европейскому миру.

Хотя по здравом размышлении понимаешь, что не в мора ли здесь, пожалуй, дело… Оттолкнешь от Антанты Бельгию, а что если та – не дай Бог! – разрешит Германии транзит войск через свою территорию для удара по Франции?

И как же тогда с удобным поводом для Англии «вступиться» за «поруганную» Бельгию и вступить в войну? Ведь сэр Ар тур смотрел далеко вперёд…

Сразу после Сараевских выстрелов Грей в очередной раз демонстративно подчеркнул незаинтересованность Англии в развитии напряженности и сумел создать у немцев полную иллюзию того, что Англия в войне против Германии участвовать не будет. Подстрекательство было не столько тонкое, сколько совсем уж бесчестное. Потом историки будут объяснять поведение Англии ее тревогами по поводу растущей-де германской морской мощи, но вот как соотносились военно-морские силы на основном морском театре в Северном море. Англия имела в «Гранд-Флит» («Большом флоте») и «Флоте Канала» 20 дредноутов, 38 додредноутов (линкоров), 5 линейных крейсеров, 67 крейсеров, 192 эсминца и 68 подводных лодок.

Флот открытого моря Германии включал в себя 15 дредноутов, 22 додредноута, 3 линейных крейсера, 25 крейсеров, 137 эсминцев и 24 подлодки.

Общее же число наиболее тяжёлых кораблей сверхдредноутного, дредноутного и додредноутного типа у Англии выглядело еще внушительнее – 66 против 37 немецких. То есть за англичанами оказывалось явное преимущество – особенно с учетом французского флота (правда, слабого), отличной береговой обороны и хорошо защищенных морских баз.

Англичане более интенсивно наращивали флотскую мощь.

На Балтийском море русский Балтийский флот подавляюще превосходил немецкие силы, и поэтому немцы оказывались перед необходимостью перебрасывать часть кораблей из Северного моря на Балтику через Кильский канал (что они потом и делали).

Нет, дело было не во флоте. Во-первых, Англия желала войны лишь чуть менее, чем США. Янки война сулила только и исключительно многочисленные выгоды: подъем производства, снижение безработицы и социальной напряженности, финансовое закабаление Европы, усиление своего политического влияния и создание массовой армии. И все это – без малейшего риска для своей территории, без риска проиграть войну.

Но и Англия рассчитывала отбояриться лишь экспедицией на континент без ущерба для своей страны. А одновременно она предполагала разбить опасного германского конкурента, чьи товары все больше вытесняли английские на мировом рынке. Однако подобные соображения могли заботить и заботили элиту. Что касается рядового англичанина, то он воевать на суше с себе подобными (с европейцами) не умел и не любил. Недаром Бисмарк в свое время похохатывал: «Если бы Англия высадила на берега Германии десант, то я просто приказал бы полиции его арестовать».

Так что двинуть массы англичан «на континент» оказалось так же трудно, как подвигнуть на войну заокеанских «янки». О том, как справилась элита США с навешиванием «бубенцов воинственности» на рядового американца, мы в свое время уз наем. Но технология была применена та же, что и в Англии. Ее хорошо описал генерал В. Федоров, посетивший «Остров» в 1915 году с миссией адмирала Русина: «Газеты и журналы, плакаты и листовки, публичные доклады, патриотические манифестации, кино, театр»…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: