Сделай Сам Свою Работу на 5

Свойства и происхождение менее совершенного языкового строения 6 глава





На бирманском языке я могу здесь не останавливаться, так как выше, при общей характеристике его строя, я уже показал, как он посредством взаимного скрепления сходных по значению или моди­фицирующих друг друга основ образует из односложных многослож-ные.

В малайских языках после отделения аффиксов весьма часто,
можно даже сказать, по большей части, остается двусложная, в
грамматическом отношении далее не делимая основа. Даже тогда,
когда она односложна, она часто, а в тагальском 'даже обычно,
удваивается. Поэтому нередко можно встретить упоминания о дву­
сложном строении этих языков. Между тем анализ их основ, на­
сколько мне известно, до сих пор еще никогда не предпринимался.
Я попытался его проделать, и даже если я пока еще не в состоя­
нии дать полный отчет о природе элементов всех этих слов, то я
все же убедился в том, что в очень многих случаях каждый из двух
объединенных слогов может быть обнаружен в языке в самостоя­
тельном виде и что причину объединения их можно понять. Если
учитывать несовершенство имеющихся в нашем распоряжении
пособий и наши недостаточные знания, то можно предположить, что
рассматриваемый принцип распространяется еще шире, и сделать
вывод о первоначальной односложности и этих языков. Больше
трудностей связано со словами типа тагальских lisa и lisay, которые
отличаются от корня lis (см. ниже) чистыми гласными звуками;
но думается, что будущие исследования объяснят также и их.
Однако уже сейчас ясно, что в большинстве случаев последние-
слоги малайских двусложных основ не следует рассматривать как
суффиксы, присоединенные к значимым словам, но что в них можно
распознать настоящие корни, вполне сходные с образующими'
первые слоги. Ведь их можно также обнаружить в языке иногда в
качестве первых слогов таких сложений, а иногда в совершенно
самостоятельном виде. Односложные же корни чаще всего прихо­
дится извлекать из редупликаций.
_____________________________________________________



1 Такой же, но существенно увеличенный по сравнению с известными до того'] в Европе, список привел Клапрот в дополнениях к большому словарю Базиля. Он выгодно отличается от списка, приведенного в грамматике Премаре, наличием в высшей степени ценных замечаний, проливающих свет на китайские философские системы.




Из таких свойств двусложных слов, на первый взгляд кажу­щихся простыми и все же восходящих к односложным, проистекает стремление языка к многосложности, которая, как это видно по частоте удвоений, частично является также фонетической, а не исключительно интеллектуальной. Но сочетающиеся слоги скреп­ляются в более тесное словесное единство, чем в бирманском языке, поскольку их связывает друг с другом акцент. В бирманском каж­дое односложное слово имеет свой акцент, который оно привносит и в сложение. При произношении, которому свойственно отчет­ливое разделение слогов, абсолютно невозможно, чтобы возникаю­щее таким образом сложное слово обладало одним, скрепляющим его слоги акцентом. В тагальском многосложное слово всегда имеет единственный акцент, повышающий либо понижающий тон предпо­следнего слога. Однако и здесь сложение не приводит к изменениям букв.

В моих исследованиях, относящихся к данному вопросу, я ос­тановился , преимущественно на тагальском и новозеландском язы­ках. Первый, по моему мнению, в наибольшем объеме и с макси­мальной последовательностью отражает специфику малайского языкового строя. Языки Южного моря было важно включить в рас­смотрение, поскольку их строение представляется еще более арха­ичным или по меньшей мере содержащим еще больше подобных элементов. В нижеследующих примерах, взятых из тагальского языка, я ограничился теми случаями, когда односложная основа сама по себе встречается в языке, хотя бы в удвоенном виде. Гораздо больше,, естественно, число таких двусложных слов, односложные основы которых встречаются только в сложениях, но внутри по-следник распознаваемы в силу неизменности своего значения. Од­нако эти примеры не столь показательны, поскольку часто встре­чаются и такие слова, в которых это сходство кажется меньшим или вовсе отсутствующим, хотя такие кажущиеся исключения весьма легко могут объясняться только тем, что мы не в состоянии угадать более отдаленной связи идей. То, что я постоянно стремлюсь про­анализировать оба слога, понятно само собой, так как иная про­цедура позволила бы только гадать о природе этих словосложений. Естественно, необходимо обращать внимание и на такие слова, ис­ходная основа которых обнаруживается не в данном, а в другом языке; в тагальском так обстоит дело с некоторыми словами, заим­ствованными из санскрита или из языков Южного моря.



Примеры из тагальского языка

bag-sac 'с силой бросать что-л. на землю' или 'прижимать к чему-л.'; bag-bag 'быть выброшенным на берег; вспахивать поле' (т. е. используется в случаях, когда речь идет о сильных ударах или бросках); sac-sac 'что-л. плотно вкладывать, запихивать, за­совывать, бросать во что-л.'(apretar embutiendo algo, atestar, hin-


car); lab-sac 'бросать что-л. в грязь, в отхожее место' — от приве­денного выше слова и lab-lab 'болото, куча грязи, отхожее место'. Последнее слово и приводимое ниже as-as в сложении образуют lab-as 'semen suis ipsius manibus elicere'. Вероятно, сюда же отно­сится sac-al 'сжимать кому-л. шею, руку или ногу' (хотя значение второго элемента al-al 'стачивать зубы камешком' мало сюда под­ходит), а также sac-yor 'ловить кузнечиков', где, однако, я не могу объяснить второй элемент. Напротив, сюда нельзя причислять sacsi 'свидетель, свидетельствовать', поскольку это, несомненно, санскритское sakshin и могло проникнуть в тагальский язык вме­сте с индийской культурой в качестве судебного термина. То же слово в таком же значении обнаруживается и в собственно малай­ском языке.

bac-as 'следы ног; следы людей и животных; сохранившийся след физического воздействия слез, ударов и т. д.', bac-bac 'сди­рать или терять кору'; as-as 'сдирать с себя' (об одежде и других предметах).

bac-las 'рана', причем вызванная чесанием; здесь объединены приведенное выше слово bac-bac и слово las-las 'сдирать листья', 'сдирать черепицу с крыши', также употребляемое для обозначения повреждения ветвей и крыш ветром. В том же значении использу­ется и слово bac-lis, где второй компонент — lis-lis 'полоть, выры­вать траву' (см. ниже). •

as-al 'введенный обычай, принятое употребление' — от при­веденных выше as-as и al-al, то есть посредством объединения по­нятий изнашивания и спиливания, стачивания.

it-it 'всасывать' и im-im 'закрывать' (о рте). Из сложения этих двух слов, вероятно, произошло it-im 'черный' (малайское etam), так как этот цвет весьма хорошо подходит для обозначения чего-либо всосанного и закрытого.

tac-lis 'точить, заострять', а именно один нож при помощи дру­гого; tac обозначает 'опустошение желудка, отправление нужды', удвоение tac-tac — 'большая лопата, мотыга (azadon)', а в гла­гольной функции — 'выдалбливать', то есть работать упомяну­тым инструментом. Отсюда ясно, что последнее понятие, собственно, и представляет собой исходное значение нередуплицированного корня. О значении lis-lis мы еще будем говорить ниже; скажем лишь, что оно объединяет в себе понятия разрушения и малого уменьшения. И то и другое весьма хорошо подходит для обозначе-ния стирания в результате затачивания.

lis-pis с префиксом ра 'очищать зерно перед посевом' образовано;;
из упомянутого выше lis-lis и от pis-pis 'сметать, подметать' (в осо--
бенности хлебные крошки при помощи щетки). ,

la-bay 'моток шелка, ниток или хлопка (madeja)', а отсюда так­же глагольное значение 'мотать'; 1а-1а 'ткать ковры'; bay-ba^ 'идти' (вдоль морского берега, то есть в определенном направлении, что хорошо согласуется со значением движения при мотании пряжи).

tu-lis 'острие, заострять', используется конкретно для обозна­чения больших деревянных гвоздей (estacas), а в яванском и малай


ском языках применяется для обозначения понятия письма1. lis-lis 'вырывать, уничтожать сорные растения' уже упоминалось выше. Это слово значит 'уменьшать', а потому подходит также и для обозначения соскабливания с целью формирования острия; lisa означает 'маленькие гниды', а значение 'нечто маленькое, пы­линка' объясняет также использование этого слова при обозначе­нии выметания, подметания, как это имеет место в слове ua-lis, являющемся обычным обозначением этой работы. Первый элемент сложения tu-lis в тагальском языке я не могу обнаружить ни в простом, ни в удвоенном виде, но он, возможно, имеется в языках Южного моря; ср. тонгийское tu (в написании у Маринера: too) 'резать, подниматься, стоять вертикально'; в новозеландском язы­ке представлено последнее значение, а также значение 'бить'.

to-bo 'выступать наружу, прорастать (о растениях) (пасег)', bo-bo 'опоражнивать что-л.', to-to в тагальском языке имеет чисто метафорические значения: 'завязывать дружбу, быть единодушными, достигать своих целей речью или действием'. Но в новозеландском to означает 'жизнь, оживление', а отсюда toto — 'прилив'. В тон-гийском языке tubu (по Маринеру: tooboo), как и тагальское tobo, имеет значение 'прорастать', но значит также и 'вскакивать'. Ви в этом языке обнаруживается в слове bubula 'пухнуть', tu значит 'резать, разделять' и 'стоять'. Тонгийскому tubu как по значению, так и по структуре соответствует новозеландское tupu, ибо tu озна­чает 'стоять, вставать', а в ри заключено понятие об округлившем­ся в результате вспухания теле, поскольку это слово обозначает беременную женщину. Значения 'цилиндр, ружье, трубка', ко­торые Ли ставит на первое место, на самом деле являются произ­водными. То, что в ри заключено уже также понятие вскрытия, прорыва в результате распухания, показывает сложение ри-ао 'рассвет' (нем. Tagesanbruch).

Примеры из новозеландского языка

Тагальский словарь Де лос Сантоса, как и большинство мис­сионерских работ подобного рода, особенно старых, предназна­чен всего лишь для начинающих обучаться письму и чтению про­поведей на этом языке. Поэтому он всегда приводит самые конкрет­ные значения слов, закрепившиеся в языковом обиходе, и редко сообщает первоначальные, общие значения. Даже самые простые звуки, фактически представляющие собой корни данного языка, в силу этого трактуются как обозначающие определенные предметы.

1 См. мое письмо к г-ну Жаке в „Nouv. Journ. Asiat.", IX, 496. В таитян­ском языке слово 'писать' звучит papai (История апостолов, 15, 20), а на Сандви­чевых островах — palapala (Марк, 10, 4). В новозеландском языке tui означает 'писать, шить, обозначать'. В своей переписке Жаке высказал удачную мысль о том, что у этих народов понятия письма и татуировки находятся в тесной связи. Это подтверждается данными новозеландского языка, поскольку вместо tuinga 'акт письма' здесь говорят также tiwinga, a tiwana обозначает часть татуировоч-ного знакаг который тянется от глаза до боковой части головы,


Так, для pay-pay даются значения 'лопатка, веер, зонтик (от солн­ца)', при том, что для всех трех общим является понятие растя­гивания. Это видно по случаям типа sam-pay 'вешать (tender) белье или материю на канат, шест и т. д.', са-рау 'грести руками за не­имением весел, махать руками при призывании кого-л.' и другим. В новозеландском словаре, весьма разумно составленном в Кем­бридже профессором Ли по уже готовым материалам Томаса Кен-далла с привлечением информации, полученной от двух туземцев, все обстоит совершенно по-другому. Простейшие звуки имеют са­мые общие значения типа „движение", „пространство" и т. д., как видно уже из сравнения словарных статей, посвященных гласным звукам 1. Поэтому иногда оказывается затруднительным вывести отсюда случаи конкретного их использования и можно усомнить­ся в том, что подобная широта понятий на самом деле характерна для разговорного языка, а не просто искусственно выведена иссле­дователем. Но тем не менее Ли при этом, несомненно, основывался на показаниях туземцев, и неоспорим тот факт, что подобная трак­товка простейших элементов существенно облегчает этимологиза­цию новозеландских слов.

ога 'здоровье, процветание, достижение последнего': о 'дви­жение' (имеет и совсем иное значение, а именно: 'освежение, под­крепление'), га 'сила, здоровье', а также 'солнце'; ka-ha 'сила; поднимающееся пламя; гореть; оживление (как акт последнего и как энергичная деятельность')', ha 'выдыхание'.

mага 'место, согреваемое солнечным теплом', затем 'лицо, про­тивостоящее говорящему', что, вероятно, обусловлено значением лица как источника света; в связи с последним значением понятно использование данного' слова в качестве обращения: та 'ясный (как, например, белый цвет)', га — упомянутое выше слово со зна-чением 'солнце', marama означает 'свет' и 'луна'.

ропо 'верный, правда'; ро 'ночь, темная область', поа 'свобод­ный, несвязанный'. Если такая деривация действительно правиль­на, то сложение данных понятий замечательно глубокомысленно.

mutu 'конец, заканчивать': mu (используется в качестве ча­стицы) 'последнее, наконец', tu 'стоять'.

Тонгийский язык

fachi 'ломать, вывихнуть': fa 'способный быть чем-л. или де­лать что-л.', chi 'маленький'; ср. новозеландское iti.

loto означает 'середина, средоточие, нечто, заключенное внутри';
отсюда же, несомненно, в метафорическом употреблении 'нрав,
настроение, темперамент, мысль, мнение'. Это слово соответствует
новозеландскому roto, которое, однако, имеет только материальное,
____________________ . 3

1 Так, например, статья, посвященная а, начинается следующим образом: «А обозначает универсальное существование, оживление, действие, силу, свет, обладание и т. д., а также реальное существование, оживление, силу, свет и т. д. существа или предмета»,


но не фигуральное значение, то есть 'внутренность', а в качестве предлога означает 'в'. Мне кажется, что, основываясь на данных обоих языков, можно предложить правильную деривацию и того и другого слова. Я думаю, что первый элемент представлен в но­возеландском того 'мозг'. Неудвоенное го в словаре Ли переводится многозначным английским matter, которое здесь, скорее всего, следует понимать как 'гной, вещество, скапливающееся в нарыве' и которое, возможно, в более общем смысле обозначает любое за­ключенное в замкнутом пространстве клейкое вещество. О значении второго элемента to в новозеландском уже говорилось выше при обсуждении тагальского tobo, и здесь я замечу еще только, что оно используется также для обозначения беременности, то есть для описания живого существа, заключенного в замкнутом простран­стве. В тонгийском языке это слово пока известно мне только как название дерева, ягоды которого имеют клейкую мякоть, исполь­зуемую для склеивания различных предметов. И в этом значении, следовательно, заключено понятие приклеивания, приставания к чему-либо. Однако в тонгийском языке выражение значения 'мозг' лишь частично связано с рассматриваемым кругом слов. А именно: мозг называется uto (по Маринеру — ooto). В последней части этого слова я усматриваю только что разобранное to, так как понятие клейкости хорошо подходит для обозначения мозгового вещества. Первый слог не менее выразителен по отношению к описанию мозга, поскольку и обозначает связку (a bundle), пакет. Я думаю, что ' этому слову соответствуют тагальское otac и малайское utak, корни которых я поэтому не пытаюсь искать в самих этих языках. Ко­нечное k, как и в других малайских словах, вполне может быть не­корневым. Оба слова обозначают одновременно, очевидно, вслед­ствие сходства объектов, 'костный мозг' и 'головной мозг' и потому часто или даже обычно различаются посредством добавления слов 'голова' либо 'кость'. В малагасийском языке, согласно Флакуру, то же слово в значении 'костный мозг' звучит oteche, а в значении 'головной мозг' — otechendoha, букв, 'костный мозг головы', при том, что слово 1оhа 'голова' в результате вполне обычного чередо­вания букв приобретает вид doha и присоединяется к первому слову с помощью носового звука. Другим обозначением головного мозга, согласно Шальяну, является tso ondola, а костного мозга — tsoc, tsoco. Трудно решить, насколько необходима совместная сочетае-' мость ondola и tso. Однако вероятно, что это два самостоятельных слова, для которых Шальян просто не указал различительного признака, поскольку в малагасийско-французской части в качестве слова, обозначающего головной мозг, приводится только ondola, строение которого для меня, впрочем, до сих пор неясно. В ру­кописном перечне слов, изданном Жаке, слово 'мозг' переводится как tspkou loha, причем Жаке отмечает, что соответствующее слово в других диалектах ему неизвестно1. Но я считаю, что tso-кои и варианты, приведенные у Шальяна, представляют собой

1 „Nouv, Journ, Asiat,", XI, S. 108, № 13, S. 126, № 13,


просто искажение малайского utak в результате отбрасывания на­чального гласного и свистящего произношения t. Следовательно, это то же самое слово, что и oteche, приводимое Флакуром и чрез­вычайно сходное с тагальской формой otac. В рукописном словаре Шапелье, который мне любезно предоставил г-н Лессон, 'мозг' переведен как tsoudoa, где конечный элемент doa опять-таки- пред­ставляет собой слово 1оа 'голова'. Мне весьма жаль, что я не знаю современного звучания этого слова в записи английских миссионе­ров. Но в Библии слово 'мозг' встречается лишь в двух местах Кни­ги Судей в латинской вульгате, а в английской Библии, с текста которой миссионеры делают свои переводы, вместо 'мозга' стоит 'череп'.

Двусложность семитских основ (если отвлечься здесь от не­большого числа основ, содержащих больше или меньше слогов) — абсолютно иного рода, нежели рассмотренная выше, ибо она не­раздельно связана с лексическим и грамматическим строем. Она представляет собой существенную часть характера этих языков и не может быть оставлена вне рассмотрения при обсуждении во­просов об их происхождении, путях их развития и влиянии, ока­зываемом ими на народы, на них говорящие. Тем не менее можно совершенно определенно считать, что и эта многосложная система восходит к исконно односложной, следы которой отчетливо рас­познаются в современных языках. Это положение было принято многими исследователями семитских языков, в частности Михаэли-сом (хотя высказывалось и до него), и получило дальнейшее раз­витие и уточнение в трудах Гезениуса и Эвальда х. Существуют, говорит Гезениус, целые ряды глагольных основ, у которых сов­падают только два первых согласных (при совершенно несовпадаю­щих третьих согласных) и которые при этом совпадают по значению, по меньшей мере в том, что касается главного понятия, ими обо­значаемого. Он считает все же преувеличением точку зрения умер­шего в начале прошлого века в Бреслау Каспара Нейманна о том, что все двусложные корни можно возвести к односложным. В упо­минаемых им случаях, таким образом, современные двусложные ос­новы восходят к односложным корням, состоящим из двух соглас­ных, разделенных одним гласным, к которым при позднейшем раз­витии языка через посредство второго гласного был добавлен тре­тий согласный. Клапрот также признавал это и в одной из своих работ привел некоторое количество рядов, подобных описанным у Гезениуса ?. При этом он обращает внимание на тот примечатель-

1 „Gesenius hebraisches Handworterbuch", 1, S. 132. II. Vorrede, S. XIV (Ге­
зениус. Словарь древнееврейского языка, с. 132, II. Предисловие, с. XIV).
Gesenius. Geschichte der hebraischen Sprache und Schrift, S. 125 (Г е з е н и-
у с. История древнееврейского языка и письма, с. 125). Ср., однако, прежде все­
го его обстоятельный труд „Учебное пособие по древнееврейскому языку" („Lehr-
gebaude der hebraischen Sprache"), с. 183, а также работу Эвальда „Критическая
грамматика древнееврейского языка" („Ewald's kritische Grammatik der hebrai
schen Sprache"), с 166, 167. ,

2 „Observations sur les racines des langues Semitiques". Эта работа представляет
собой дополнение к труду Мериана „Principes de l'etude comparative des langues",


ный факт, что односложные корни, освобожденные от третьего согласного, очень часто полностью или существенным образом сов­падают с санскритскими. Эвальд замечает, что подобное сравнение корней, проведенное с должной осторожностью, могло бы привести к некоторым новым результатам, однако добавляет, что такие эти­мологии выходят за рамки собственно семитских языков и форм. В этом я полностью с ним согласен, ибо, по моему убеждению, каж­дая существенно новая форма, приобретаемая народной речью на протяжении какого-либо отрезка времени, фактически приводит к образованию нового языка.

При обсуждении вопроса о том, насколько всеобъемлющим был процесс образования двусложных корней из односложных, прежде всего необходимо было бы фактически точно установить, каковы здесь реальные пределы этимологического анализа. Нет никакого сомнения в том, что существуют случаи, не поддающиеся такому анализу; но это может объясняться отсутствием в совре­менном языке некоторых элементов, утраченных в ходе времени и когда-то завершавших ныне неполные ряды. Тем не менее, даже исходя из общих причин, мне кажется необходимым предположить, что всеобъемлющей системе двусложных корней непосредственно предшествовала не односложная система, но смешение односложных и двусложных основ. Нельзя даже теоретически представлять язы­ковые изменения столь мощными, чтобы новый формальный принцип, образцы которого ранее отсутствовали, мог бы оказаться навя­занным народу (а тем самым и языку). Должно существовать уже достаточное число случаев обобщения определенных звуковых ха­рактеристик посредством грамматических законов, которые вообще проявляют себя активней при искоренении уже существующих форм, нежели при введении новых. Я никоим образом не хотел бы оспаривать исконное существование двусложных корней просто ра­ди общей идеи о том, что корень всегда должен быть односложным. Выше я уже ясно высказал свою точку зрения по этому поводу. Если при этом я, однако, саму эту двусложность возвожу к сложе-нию, так, что два слога оказываются объединенным представле­нием двух впечатлений, то ведь такое сложение могло осуществить ся уже в сознании того, кто впервые произнес данное слово. Здесь это тем более возможно, поскольку речь идет о народе, одаренном чувством флексии. К тому же в семитских языках существует еще одно важное обстоятельство. Даже если, снимая закон двусложно* сти, мы переносимся в эпоху, предшествовавшую современному строению семитских языков, то все же и для этой эпохи остаются действительными два других характерных признака, а именно то, что корневой слог, обнаруживаемый в результате анализа совре-менных основ, всегда был закрыт согласным, и то, что гласный не играл никакой роли в передаче значения понятия. Ибо если бы

вышедшему сразу после смерти последнего (он умер 25 апреля 1828 г.). По не* счастной случайности работа Мериана вскоре после своего выхода в свет пере­стала продаваться. Поэтому и работа Клапрота оказалась доступной лишь не* многим читателям и нуждается в новом издании,


промежуточные гласные действительно обладали значимостью, то невозможно было бы у них вторично ее отнять. О соотношении гласных и согласных в односложных корнях я уже говорил выше. Однако, с другой стороны, уже раннее языкотворчество могло пере­давать двойное впечатление в двух взаимосвязанных слогах. Чув­ство флексии заставляет нас рассматривать слово как целое, вклю­чающее в себя различное, и стремление вкладывать грамматические показатели внутрь самого слова должно было привести к увеличе­нию протяженности последнего. На изложенных здесь основаниях, ни в коей мере не кажущихся мне притянутыми искусственно, можно было бы даже выступить в защиту первоначального двусложного характера большинства корней. Сходное значение первого слога нескольких корней в таком случае указывало бы лишь на сходство основных впечатлений, оказываемых различными объектами. Однако более естественно, как мне представляется, допускать существова­ние односложных корней, но при этом не исключать наличия на­ряду с ними двусложных. К сожалению, в известных мне работах отсутствует исследование значения третьего согласного, присоеди­няемого к тождественным парам согласных. Только такая, ко­нечно, чрезвычайно трудная, работа могла бы в достаточной мере способствовать решению этого вопроса. Однако, если рассматривать даже все двусложные семитские основы как сложные, уже с первого взгляда станет понятно, что сложение здесь имеет совершенно дру­гую природу, нежели в Языках, которые мы только что рассмотрели выше. В последних каждый член сложения представляет собой самостоятельное слово. Даже если, как это имеет место по мень­шей мере в бирманском и малайском языках, слова часто не встре­чаются самостоятельно, но лишь в таких сложениях, то это всего лишь следствие языкового употребления. В них не заключено ничего, что само по себе препятствовало бы их самостоятельности; они даже наверное были ранее самостоятельными словами и пере­стали быть таковыми лишь потому, что их значение было предпоч­тительно приспособлено для передачи модификаций в словосложе­ниях. Напротив, второй слог, присоединявшийся к семитским ос­новам, не мог существовать самостоятельно, так как, будучи обра­зован из гласного и последующего согласного, он совершенно не соответствует закономерной форме имен и глаголов. Отсюда ясно видно, что в основе процесса образования двусложных основ в се-митских языках лежал совершенно другой духовный акт, нежели в китайском и языках, сходных с последним в рассматриваемой сфе языкового строения. В семитских языках происходит не сложение двух слов, но расширительное образование единого целого в ре-зультате несомненного стремления к словесному единству. И в этом отношении семитская языковая семья сохраняет свою благородную! форму, лучше отвечающую требованиям языкового сознания, более надежно и свободно способствующую прогрессу мысли.


Немногие многосложные корни санскрита возводятся к одно­сложным, и из последних, согласно теории индийских граммати­стов, образуются все прочие слова языка. Поэтому санскрит не зна­ет никакой многосложности, кроме возникающей в результате грамматического соединения или очевидного словосложения. Од­нако выше (см. с. 115—116) уже говорилось, что грамматисты здесь, возможно, заходят слишком далеко, поскольку среди слов неясного происхождения, которые нельзя естественным образом возвести к известным корням, имеются также и двусложные слова, истоки которых пока" остаются сомнительными, поскольку их строение нельзя с уверенностью объяснить ни деривацией, ни словосложе­нием. Скорее всего, однако, они являются результатом послед­него, с тем только, что исходное значение отдельных элементов стерлось в народной памяти, а их звучание постепенно изменилось так, что они стали походить на простые суффиксы. И то и другое само по себе должно было произойти постепенно в результате дей­ствия постулированного грамматистами принципа сплошной де­ривации.

Тем не менее в некоторых случаях словосложение можно все же распознать. Так, уже Бопп объяснял sarad 'осень, дождливый сезон' как сложение из Sara 'вода' и da 'дающий' и аналогично трак­товал другие слова типа unadi г. Значение слов, образующих слово unadi, могло уже в момент введения данной формы измениться та­ким образом, что исходное значение становилось нераспознавае­мым. Такой же судьбе рассматриваемых слов мог способствовать общий, царящий в этом языке дух аффиксального словообразо­вания. В некоторых случаях суффиксы unadi полностью совпадают по форме с существительными, самостоятельно представленными в языке. К этому типу относятся anda и anga. Правда, существи­тельные по законам этого языка не могут присоединяться к корню в качестве конечных членов сложения, и тем самым природа рассма-риваемого образования остается все же загадочной. Только под­робное рассмотрение всех отдельных случаев, видимо, может в должной мере прояснить этот вопрос. Там, где слово не может пу­тем естественной трактовки быть соотнесено ни с каким существу­ющим корнем, трудности отпадают сами по себе, ибо в таком случае в слове и не содержится никакого корня. В других случаях можно предположить, что данный корень первоначален, а существительное образовано от него посредством суффикса а, принадлежащего к типу krit. Наконец, среди суффиксов unadi есть, как кажется, много та­ких, которые с большим правом следовало бы относить к суффик­сам krit. На самом деле, различие между обоими типами трудно определить; в качестве такого различия, которое к тому же в кон­кретных случаях часто весьма смутно выражено, я мог бы привести только то, что суффиксы krit в результате наличия у них отчетливого общего значения употребимы с целыми классами слов, тогда как

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.