Свойства и происхождение менее совершенного языкового строения 5 глава

языкам, поскольку в отличие от них он умышленно при произно­шении разделяет слоги. В своей системе он более четок и последова­телен, чем эти языки, хотя благодаря этому он еще дальше отходит от всякой флективности, элементы которой в агглютинативных язы­ках, правда, также не имеют внутреннего источника, но представ­ляют собой всего лишь случайное явление.

Санскрит или происходящие от него диалекты в большей или меньшей степени контактировали с языками всех народов, живу­щих в окрестностях Индии, и заманчиво взглянуть на то, как со­прикасались различные языки в ходе этих контактов, в большей степени обусловленных духом религии и науки, чем политическими и экономическими соображениями. В Индокитае пали — флектив-

ный язык с многочисленными звуковыми различиями форм — столк­нулся с языками, существенным образом сходными с китайским. Таким образом, в контакт вошли именно такие языки, богатое грам­матическое выражение одного из которых максимально противопо­ставлено почти полному отсутствию такового в других. Я не могу согласиться с мнением, что пали оказал сколько-нибудь существен­ное влияние на бирманский язык в его чистом, выработанном самой нацией виде. Многосложные слова возникли здесь в результате его собственной склонности к словосложению, не нуждаясь для этого

в палийских образцах, и в равной мере исконным является употреб­ление частиц, приближающееся к грамматическим формам. Зна­токи пали лишь одели язык в его грамматические одежды. Это вид­но по многообразию падежных показателей и по классам сложных слов. Сложения, приравниваемые к санскритскому типу karmadha-raya, на самом деле не имеют с ним ничего общего, так как бирман­ское прилагательное в препозиции всегда требует соединительной частицы. К глаголу, судя по грамматике Кэри, они как будто бы да­же не осмелились приложить свою терминологию. Все же нельзя отрицать возможность того, что в результате продолжительного изучения пали стиль, а в какой-то мере также и характер языка могли меняться в сторону сближения с пали и быть подверженны-' ми еще большим изменениям. Собственно телесная, звуковая форма языка допускает такое воздействие лишь в очень ограниченных мас­штабах. Напротив, внутренняя устремленность формы весьма под­вержена внешним влияниям, и грамматические принципы, даже сама сила и живость языкового сознания могут исправляться и возвы­шаться в ходе общения с более совершенными языками. В резуль­тате язык изменяется в той мере, в какой он допускает распростра­нение господства новых навыков. В бирманском такое влияние Должно было бы ощущаться особенно сильно, поскольку основные компоненты его строения сами по себе уже приближаются к санскрит­ским, и им главным образом недостает правильного самоосознания; сам же язык не в состоянии до него дойти, ибо в основе его был за­ложен несовершенный принцип. И здесь на помощь могло бы прийти чужое языковое устройство. Для этой цели нужно бы было лишь постепенно приспособить многочисленные частицы, отбросив неко­торые определенные грамматические формы, начать чаще употреб-

2'>\

лять конструкции с уже имеющимся вспомогательным глаголом и т. д. И тем не менее даже при самых тщательных стараниях по­добного рода никогда не удастся затушевать тот факт, что этому язы­ку все же свойственна совершенно иная форма, и результаты по­добного опыта всегда будут звучать не по-бирмански, хотя бы по той причине, что несколько представленных в качестве аналогов одной и той же формы частиц используются не одинаково, но с тонкими различиями, обусловленными языковым употреблением. Следова­тельно, в любом случае можно было бы распознать, что языку было привито нечто чужеродное.

Согласно всем свидетельствам, историческое родство между бирманским и китайским языками отсутствует. Оба языка как будто бы имеют лишь очень немного общих слов. Однако я не знаю, не заслуживает ли это утверждение более тщательной проверки. Бро­сается в глаза звуковое сходство некоторых слов, относящихся имен­но к разряду грамматических. Я приведу их здесь для того, чтобы это сходство могли оценить более глубокие знатоки обоих языков. Бирманские показатели множественного числа имен и глаголов зву­чат to и кга (произносится куа), а китайские показатели множест­венного числа в старом и новом стилях — tou и kiai; thang (произ­носится thi H.) соответствует, как мы уже видели выше, китайско­му ti в новом стиле и tchi в старом; hri (произносится shi) означает 'быть'; в китайском же* согласно Ремюза, этот глагол звучит chi. Моррисон и Хоу в английской транскрипции пишут оба эти слова совершенно одинаково — как she. Китайское слово, правда, в то же время является местоимением и утвердительной частицей, так что глагольное его значение, по-видимому, является производным. Такая этимология, однако, ничуть не уменьшает вероятность родства обоих слов. Наконец, общее родовое выражение, используемое при обозначении считаемых предметов и сходное по значению с нашим словом „штука", звучит по-бирмански hku, а по-китайски ко ^г. Хотя количество этих слов невелико, они все же относятся к тем областям строения обоих языков, в которых обнаруживается самое большое сходство между ними; кроме того, хотя различия китайской и бир-манской грамматик весьма велики и глубоко затрагивают языковой| строй того и другого языка, все же они не столь существенны, как, к примеру, различия между бирманским и тагальским, полностью исключающие всякую возможность родства.

38. К результатам предложенного выше изыскания тесно примы-кает вопрос: является ли различие между односложными и много-сложными языками абсолютным или относительным и действитель-но ли та или иная форма слов существенным образом формирует языковой характер или же односложность представляет собой лишь переходное состояние, из которого впоследствии постепенно разви-лись многосложные языки?

В более ранний период развития языкознания китайский и мно-гие другие языки Юго-Восточной Азии однозначно считались одно-,

¹ См. мою работу о языке кави, кн. I, с. 253', прим. 3,

сложными. Позднее по этому поводу появились сомнения, и Абель-Ремюза открыто оспорил это утверждение относительно китайского языка ¹. Однако такая точка зрения вступала в слишком сильное противоречие с наблюдаемыми фактами, и есть все основания ут­верждать, что в настоящее время произошел справедливый поворот к более ранним выводам. В основе спора лежат лишь недоразумения, и потому необходимо сначала выработать надлежащее определение того, что называется односложной словоформой, а также того прин­ципа, исходя из которого различают односложные и многосложные языки. Все приводимые Ремюза примеры многосложности в китай­ском сводятся к сложениям, и можно, по-видимому, не сомневаться в том, что сложение есть нечто совершенно иное, чем исходная мно­госложность. В рамках сложения понятие, даже рассматриваемое как вполне простое, все же складывается из двух или нескольких взаимосвязанных понятий. Возникающее таким образом слово тем самым никогда не является простым, и поэтому язык не перестает быть односложным из-за наличия в нем сложных слов. Для этого, очевидно, необходимо наличие таких простых слов, в которых нельзя выделить отдельных элементарных понятий, образующих все понятие в целом, но в которых понятие обозначается звуками двух или более слогов, не имеющих самостоятельного значения. Даже если встречаются слова, казалось бы, удовлетворяющие этому требованию, все же необходимо еще точно установить, не обладал ли в них каждый отдельный слог собственным значением, впослед­ствии утерянным. Правильная аргументация против односложнос­ти какого-либо языка должна бы была содержать в себе доказатель­ство того, что все звуки слова значимы лишь сообща, в своей сово­купности, а не по отдельности. Что касается Абель-Ремюза, то он не вполне уяснил себе этот момент, а потому в вышеупомянутой рабо­те фактически недооценил оригинального устройства китайского языка ^а. С другой стороны, однако, мнение Ремюза все же основы-

¹ См. Abel-Remusat. Fundgruben des Orients [„Сокровищница Восто­
ка"], III, S.279.

² Г-н Ампер (Ampere. De la Chine et des travaux de M. Abel-Remusat.—
„Revue des deux mondes", T. 8, 1832, pp. 373—405) правильно обращает на это вни­
мание. В то же время он напоминает о том, что эта работа приходится на первые
годы занятий Абель-Ремюза китайским языком, хотя замечает при этом, что он
и позже не мог полностью отказаться от этой точки зрения. На самом деле Ре­
мюза, по-видимому, был слишком склонен считать китайский язык менее откло­
няющимся от других языков, чем это в действительности имеет место. К этому
его могли в первую очередь привести авантюристические идеи о китайском языке
и о трудностях его изучения, которые господствовали к моменту начала его заня­
тий. Но, кроме того, он не осознавал в достаточной мере, что отсутствие некоторых
тонких грамматических обозначений, может быть, в каких-то случаях и не нано­
сит ущерба передаче смысла как такового, но не может не повредить точности вы­
ражения нюансов мысли в целом. В остальном он, очевидно, впервые в правиль­
ном свете представил истинную сущность китайского языка, и огромная ценность
его грамматики по-настоящему осознается только теперь, после выхода из печати
китайской грамматики отца Премаре, также весьма ценной в своем роде (см.
„Notitia linguae Sinicae auctore Patre Premare". Malaccae, 1831). Сравнение обеих
работ неоспоримо показывает, какую большую услугу оказала грамматика Ре­
мюза китаистике. Каждая ее страница доносит до читателя своеобразие описывае-

валось на некоторых истинных и правильно воспринимаемых фак­тах. А именно — он остался приверженцем разделения языков на односложные и многосложные, и от его взора не ускользнуло то, что такое разделение нельзя понимать буквально, как это обычно принято. Выше я уже отмечал, что такое разделение не может'осно­вываться просто на факте преобладания односложных либо много­сложных слов, но что в основе его лежит нечто более существенное, а именно отсутствие аффиксов наряду со своеобразием произноше­ния, приводящее к тому, что слоги сохраняются раздельными даже там, где дух объединяет понятия. Причину отсутствия аффиксов надо искать глубже, а именно в духе. Ибо если последний живо воспринимает отношение зависимости аффикса от главного понятия, то язык не в состоянии предоставить аффиксу самостоятельное сло­весное звучание. Такого рода восприятие неизбежно и непосредст­венно влечет за собой слияние двух различных элементов в словес­ное единство. Поэтому ошибка Ремюза, как мне кажется, состоит лишь в том, что он, вместо того чтобы обвинять в односложности китайский язык, не попытался показать, что и остальные языки исходят из односложного строения корня. Они становятся много­сложными отчасти благодаря характерной для них аффиксации, отчасти благодаря не чуждому также и китайскому языку словосло­жению, но в отличие от китайского, на пути которого стояли назван­ные выше препятствия, они действительно достигают этой цели. Я хочу избрать здесь именно этот путь и пройти по нему, взяв за основу фактическое исследование некоторых языков, пригодных для рассмотрения лучше, чем другие.

Как бы ни было трудно, а иногда и невозможно проследить ис­торию слов вплоть до реального момента их возникновения, все же тщательно проводимый анализ в большинстве языков приводит нас к односложным корням, а отдельные случаи противного не могут служить доказательством исходной многосложности, так как при­чину этого явления с гораздо большей степенью вероятности можно видеть в незавершенности самого анализа. И даже если рассуждать лишь на уровне идей, то мы не зайдем слишком далеко, предполо­жив вообще, что всякое понятие первоначально обозначалось лишь одним слогом. При образовании языка понятие есть то впечатление, ' которое объект, внешний либо внутренний, производит на человека, а звук, вырывающийся из груди под действием этого впечатления, есть слово. В силу этого два звука с трудом могут соответствовать одному впечатлению. Если бы действительно могли возникнуть два.

мого языка, преподанное в легко доступной форме и с кристальной ясностью. Ра­бота его предшественника содержит исключительно ценный материал и по отдель­ности описывает, наверное, все особенности языка; но автор ее вряд ли имел столь же отчетливое представление о языке как о целом, и, во всяком случае, ему не удалось донести это представление до читателей. Глубокие знатоки этого языка, возможно, захотели бы заполнить некоторые лакуны в грамматике Ре­мюза; но за ним навсегда останется заслуга того, что он первым по-настоящему проник в средоточие правильного воззрения на этот язык, а кроме того, сделал изучение его общедоступным и тем самым заложил основы для изучения этого языка.

звука в непосредственном следовании друг за другом, то они обозна­чали, бы два впечатления, исходящих от одного и того же объекта, и представляли бы собой сложение уже в момент рождения слова, не причиняя тем самым ущерба главному принципу односложности. И так действительно обстоит дело в случае с удвоением, представлен­ным во всех языках, но прежде всего — в менее развитых. Каждый из повторяющихся звуков описывает весь объект; но в результате пов­торения выражение получает дополнительный нюанс — либо просто усиление, как указание на большую живость испытываемого впечат­ления, либо указание на повторяющийся характер объекта. В силу этого удвоение встречается преимущественно у прилагательных, так как отличительная черта свойства заключается в том, что оно выс­тупает не как отдельный предмет, но, подобно поверхности, покрыва­ет собой целый кусок пространства. На самом деле, во многих язы­ках, из которых здесь я упомяну лишь о языках островов Южных морей, удвоение встречается в основном в прилагательных и даже почти исключительно свойственно им и производным от них сущест­вительным, то есть таким, которые первоначально воспринимались адъективно. Конечно, если представлять себе первоначальный про­цесс языкового обозначения как сознательное распределение звуков между предметами, то все будет выглядеть совершенно иначе. Стрем­ление придать различным понятиям не вполне одинаковые обозна­чения могло бы в таком случае стать наиболее правдоподобной при­чиной совершенно независимого от нового значения добавления к одному слогу второго и третьего. Но такое представление, при кото­ром полностью забывают о том, что язык не есть мертвый часовой механизм, но живое творение, исходящее из себя самого, и что первые говорящие люди были гораздо более впечатлительны, чем мы, с на­шими чувствами, притупленными культурой и знаниями, основан­ными на чужом опыте, очевидно, является ложным. Все языки, види­мо, содержат слова, имеющие совершенно различное значение при полностью совпадающем звучании и тем самым эти слова могут быть поняты двусмысленно. Но тот факт, что это редкость и что, как правило, каждому понятию соответствует звучание с особыми нюан­сами, проистекает, очевидно, не из умышленного сравнения уже име­ющихся в языке слов, возникших задолго до говорящих на этом язы­ке в настоящий момент, но из того обстоятельства, что как впечатле­ние от объекта так и обусловленное им звучание было всегда инди­видуальным, а никакая индивидуальность не может полностью совпадать с другой. Правда, с другой стороны, увеличение словарно­го запаса достигалось также и за счет расширения отдельных, уже имеющихся обозначений. По мере того как человек знакомился с большим количеством предметов и точнее познавал отдельные из них, он во многих случаях сталкивался с особыми разли­чиями при общем сходстве, и это новое впечатление обусловли­вало, естественно, новый звук, который, будучи присоединен к предыдущему, образовывал многосложное слово. Но и здесь вза­имосвязанные понятия вместе со взаимосвязанными звуками вы­ступают как обозначения одного и того же объекта. В крайнем

S75

случае в том, что касается первоначального обозначения, можно бы было предположить, что голос добавлял к слову совершенно бессмысленные звуки просто в силу чувственного предрасположе­ния или что конечное выдыхание в процессе упорядочения произно­шения превращалось в настоящие слоги. Я не хотел бы оспаривать тот факт, что в языках имеются чисто чувственные звуки, лишенные какого бы то ни было значения; но это объясняется лишь тем, что их исходное значение утрачено. Первоначально из груди не мог быть исторгнут ни один членораздельный звук, не пробуждающий- каких-либо чувств.

С течением времени, однако, ситуация с многосложностью изме­нилась. Ее нельзя не признавать как факт, наличествующий в раз­витых языках; оспаривается лишь наличие ее у корней. Вне этой сферы она, как следует предполагать — в целом и как очень часто мож­но показать на конкретных примерах — восходит к сложениям и тем самым утрачивает свою специфическую природу. Ибо отдельные эле­менты слова предстают перед нами как лишенные значения не прос­то потому, что мы не можем догадаться об их смысле, но часто в ос­нове этого явления лежит также и нечто позитивное. Язык связы­вает между собой прежде всего действительно модифицирующие друг друга понятия. Затем он присоединяет к главному понятию другое, связанное с первым лишь метафорически или же относящееся лишь к части его значения. Так, например, китайский язык, чтобы в сис­теме родства обозначить различие между старшими и младшими, использует слово «сын» в сложных названиях родства там, где не подходит указание ни на прямое родство, ни на пол, но лишь на возрастные различия. И если некоторые из таких понятий, в силу возможности, предоставленной им их более общей природой, часто превращались в элементы слова, предназначенные для специфика­ции понятий, то язык привыкает и к применению их в тех случаях, где их связь с главным понятием весьма далека и с трудом просле­живается или даже, в чем нужно прямо признаться, реально вообще отсутствует, а потому их значение фактически сводится к нулю. Явление, подобное тому, как язык, следуя общей аналогии, перено­сит употребление звуков со случаев, для которых они действительно нужны, на те случаи, в которых они не нужны вовсе, встречается также и в других сферах действия языка. Так, бесспорно то, что во многих флексиях санскритского склонения скрыты местоименные основы, но при этом в некоторых из них на самом деле нельзя найти причину выбора именно данной, а не какой-либо другой основы для того или иного падежа и нельзя даже объяснить, как местоименная основа вообще оказалась пригодной для выражения данного кон­кретного падежного отношения. Конечно, даже в самых ярких из подобных случаев могут существовать еще совершенно индивидуаль­ные и тонкие связи между понятиями и звуком. Но они не мотивиро­ваны общей необходимостью, и даже если они не случайны, то рас­познаваемы лишь исторически, так что даже их наличие нами не осознается. Я намеренно не упоминаю здесь о заимствовании инос­транных многосложных слов из одного языка в другой, поскольку

если я прав в том, что здесь утверждалось, то многосложность таких слов никогда не является первоначальной и для языка, который их воспринимает, бессмысленность их отдельных элементов остается лишь относительной.

Однако в неодносложных языках, хотя и в весьма различной сте­пени, отмечается стремление, проистекающее из сочетания внутрен­них и внешних причин, к чистой многосложности, вне зависимости от еще осознаваемого или уже затемненного происхождения послед­ней из словосложения. Язык в таком случае нуждается в звуковой протяженности для выражения простых понятий и растворяет в этой протяженности связанные элементарные понятия. Таким дву­сторонним путем возникает обозначение одного понятия несколькими слогами. Так, если китайский язык противостоит многосложности, а его письмо, очевидным образом основанное на этом противостоя­нии, в этом ему способствует, то другие языки проявляют противо­положную склонность. В результате приверженности к благозвучию и стремления к ритмическим соотношениям они приходят к построе­нию более крупного словесного целого. Далее, руководствуясь внутренним чувством, они начинают проводить различие между простыми сложениями, возникающими исключительно в речи, и такими, которые уже приближаются к выражению простого поня­тия несколькими слогами, значение каждого из которых в отдель­ности уже неизвестно или не принимается во внимание. Но так как в языке все всегда внутренне взаимосвязано, то и это, сначала ка­жущееся чисто чувственным, стремление покоится на более широ­кой и прочной основе, ибо этому явно способствует нацеленность духа на объединение в рамках одного слова как понятия, так и пока­зателе его отношений. Язык же может, будучи истинно флектив­ным, в действительности достичь этой цели либо, будучи агглютини-рующим остановиться на полпути. Исходным фактором является здесь та творческая сила, благодаря которой язык, если воспользо­ваться фигуральным выражением, выжимает из корня все, что от­носится к внутреннему и внешнему построению словоформы. Чем дальше простирается это творчество, тем большей становится ин­тенсивность упомянутого стремления; чем раньше оно истощается, тем она становится меньшей. Однако в проистекающей из этого стремления звуковой протяженности слова необходимую границу определяет завершение этого стремления в соответствии с законами благозвучия. Как раз языки, наименее преуспевающие в сплоче­нии слогов в единство, неритмично нанизывают большое количество слогов друг на друга, тогда как языки с завершенным стремлением к единству объединяют меньшее количество слогов, и притом более гармонично. И здесь также успехи внутренних и внешних процессов четко и точно соответствуют друг другу. Но во многих случаях са­мими понятиями обусловливаются усилия, направленные на то, чтобы некоторые из них оказались соединенными всего лишь с целью придания какому-либо простому понятию подобающего ему обозначения и чтобы не сохранилось даже воспоминания о перво­начальном характере каждого из объединенных понятий. Возни-

кающая таким образом многосложность, естественно, является тем более истинной, чем с большей действенностью сложное понятие доказывает свою простоту.

Среди случаев, о которых идет здесь речь, можно вычленить главным образом два различных класса. В одном из них понятие, уже данное в звуке, через присоединение второго понятия лишь уточняется или эксплицируется, так, чтобы в целом избежать неоп­ределенности и нечеткости. Таким способом языки часто соединяют друг с другом понятия, совершенно одинаковые по смыслу или раз­личающиеся лишь в нюансах, а также общие понятия со специальны­ми, причем общие в этом случае часто в свою очередь являются про­изводными от специальных, как это имеет место в китайском языке, где понятие 'бить' в такого рода сложениях почти всегда переходит в понятие 'делать'. К другому классу относятся случаи, когда из двух различных понятий действительно образуется третье, как, на­пример, когда солнце называется 'глазом дня', молоко — 'водой груди' и т. д. У истоков первого класса сложений лежит сомнение в четкости используемого выражения или пылкое стремление к его удлинению. Сложения первого класса редко можно встретить в высо­коразвитых языках, но они очень часты в языках, осознающих неко­торую неопределенность своего строения. В случаях второго класса оба связываемые понятия представляют собой непосредственную пе­редачу воспринимаемого впечатления, то есть в своем специальном значении они являются собственно словами. По логике вещей они должны бы были оставаться раздельными. Но поскольку они обоз­начают только одну вещь, то разум требует их тесного объединения в языковой форме. И по мере того как растет его власть над языком, а последний утрачивает свое первоначальное восприятие, самые глу­бокомысленные и остроумные метафоры подобного рода теряют свою способность обратного воздействия и, какой бы ясной этимоло­гически ни представлялась их первоначальная природа, начинают ускользать от внимания говорящих. Оба класса встречаются также и в односложных языках, хотя в них внутренняя потребность к сое­динению понятий не может преодолеть приверженности к разделению слогов.

Я думаю, что именно таким образом нужно понимать и оценивать в языках явления односложности и многосложности. Сейчас на нес-кольких примерах я попытаюсь подтвердить это общее рассуждение, которое я не мог прервать из-за необходимости перечисления фактов.

Уже в новом стиле китайского языка встречается значительное: число слов, составленных из двух элементов таким образом, что сло-жение их преследует лишь цель образования третьего, простого поня-' тия. При рассмотрении некоторых из них становится ясно, что добав-ление второго элемента не несет в себе никакого нового смысла, но осуществляется лишь по аналогии с действительно значимыми слу­чаями. Расширение понятий и языков должно вести к тому, чтобы: новые предметы получали обозначение посредством сравнения с дру­гими, уже известными, и чтобы практика духа при образовании новых понятий воплощалась в языках. Этот метод должен постепенно за-

нимать место более раннего, сводящегося к символической передаче впечатления при помощи аналогии, заключенной в членораздельных звуках. Но даже и более поздний метод у народов, обладающих боль­шой живостью воображения и остротой чувственного восприятия, восходит к весьма глубокой старине, а потому языки, строй которых в основном свидетельствует об их юношеском возрасте, содержат большое количество слов, живописно передающих природу предметов. Новокитайский же язык даже обнаруживает здесь некоторые иска­жения, свойственные лишь более поздним культурам. Такие состоя­щие из двух элементов слова образуются здесь часто посредством в большей степени шутливо-остроумных, нежели истинно поэтических описаний предметов, в которых последние оказываются скрытыми, словно в загадках ¹. Другой класс подобных слов на первый взгляд представляется весьма удивительным; имеются в виду те случаи, когда два противопоставленных друг другу понятия в своем объе­динении выражают общее понятие, вбирающее в себя значение обоих компонентов, как, например, когда младшие и старшие братья, вы­сокие и низкие горы обозначают братьев и горы вообще. Универсаль­ность, выражаемая в таких случаях европейскими языками посред­ством определенного артикля, обозначается здесь более наглядно посредством противопоставленных друг другу крайностей и способом, не знающим исключений. Данный разряд слов, собственно, в боль­шей мере является фигурой речи, чем способом языкового словообра­зования. Но в языке, в котором чисто грамматическое выражение столь часто оказывается материально вложенным в содержание речи, этот способ сложения справедливо относится именно к словообразо­ванию. Впрочем, в ограниченном количестве подобные сложения встречаются во всех языках; в санскрите с ними сходен часто пред­ставленный в философской поэзии тип sthawarajangamam. В китай­ском к этому добавляется еще то обстоятельство, что в некоторых из таких случаев язык вообще не имеет слова для простого общего по­нятия и потому неизбежно должен прибегать к подобным парафра­зам. К примеру, возрастная характеристика неотделима от слова „брат", и можно сказать лишь „старшие и младшие братья", но не „братья " вообще. Эта особенность может восходить еще к более ран­нему, бескультурному состоянию. Стремление наглядно представить в слове предмет с его свойствами и недостаток абстракции заставляют пренебрегать общим выражением, включающим в себя многие раз­личия; индивидуальное чувственное восприятие опережает обобщен­ное восприятие рассудка. Это явление нередко и в американских языках. В китайском языке из совершенно противоположных сооб­ражений — как раз на основании искусной рассудочной практики — этот способ словосложений выдвигается на передний план еще и по­тому, что симметричное расположение понятий, в определенных отно­шениях противопоставленных друг другу, рассматривается как до-

¹ Си. Юлиан Парижский впервые обратил внимание на эту терминологию поэтического стиля, как ее можно было бы назвать, и на то, что она нуждается в особом детальном исследовании, без которого могут возникнуть величайшие не­доразумения.

стоинство и изящество стиля, на что оказывает влияние также и природа письма, заключающего каждое понятие в один знак. Поэ­тому в речи намеренно стремятся к переплетению подобных понятий, и китайская риторика создала особую отрасль, заключающуюся в перечислении контрастирующих понятий языка, ибо никакое отно­шение не является столь же определенным, как отношение чистого противопоставления ^х. Старый китайский стиль не использует слож­ных слов — либо потому, что в древние времена они еще не могли возникнуть, что для некоторых из классов сложений вполне понятно, либо же потому, что этот строгий стиль, вообще в какой-то мере пре­небрегавший всякой помощью рассудку со стороны языка, исключил их из своей сферы.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: