Сделай Сам Свою Работу на 5

Резня на Сэнд-Крик 29 ноября 1864 г. 4 глава





В то время Кастер несколько месяцев отсутствовал. Никогда доподлинно не было выяснено, чем он тогда занимался, но в начале 1872 года его назначили проводником или же сопровождающим молодого Великого Князя Алексея, который был послан в Соединенные Штаты с визитом доброй воли своим отцом, Царем Александром II. Путешествие - на личном поезде - включало в себя охоту на бизонов в Небраске (во время которой, судя по всему, тренировкой Великого Князя занимался сам Кастер) и поездку по Старому Югу, вдохновившую почитателей Мамонтовой пещеры отрекомендовать её.

Кастер отвечал по телеграфу:

 

Его Императорское Высочество Великий Князь Алексей со свитой прибудет в Луисвилль в 2 часа пополудни, во вторник. Группа Князя желает посетить Мамонтову пещеру...

 

Великому Князю понравились Кастер и Либби, и он пригласил их сопровождать его в Новый Орлеан, как они и поступили. Элизабет замечает, что девятнадцатилетний аристократ проявил больше интереса к музыке и девушкам, нежели к пейзажам. Когда они прибыли в Новый Орлеан, Князь удостоил их покоями, прилегающими к его собственным. Но очень скоро Алексей отправился своим путем.



Кастеры совершили короткую поездку в Мичиган, где младшая сестра генерала Мэгги выходила замуж за лейтенанта Джеймса Колхауна. Затем они вернулись в Элизабеттаун и в душное южное лето.

Он играл в игры с соседскими ребятишками и в карты с судьей Куинси Джонсоном. Кастер служил в военной комиссии по закупке кавалерийских лошадей - приятное назначение, забросившее его в синетравные края Лексингтона[173] - и уделял внимание всевозможным общественным событиям. Не отмечено, что думал о нем бесправный люд, но у местной аристократии, похоже, он был популярен.

Куда бы ни шел Кастер, его неизменно сопровождала свора собак. Ординарец Джон Буркман говорит о восьмидесяти гончих, что, должно быть, является преувеличением. Буркман выгуливал их, связанными попарно, и рассказывал, что вели они себя великолепно, если только им на глаза не попадалась кентуккийская собака, после чего никто не мог их сдержать. Они загрызли нескольких лучших псов в Элизабеттауне, включая великолепную охотничью собаку, наряду, по крайней мере, с одной кошкой и свиньей. Согласно одному биографу результатом этих нападений стала петиция, в которой местные жители просили удалить Кастера. Коли так, жалоба была уничтожена или утеряна. Историческое общество округа Хардин в Элизабеттауне не имеет записей об этом.



Кастер продолжал писать для “Turf, Field and Farm” и начал работу над выходившим выпусками отчетом о кампании Хэнкока для “Galaxy”, но сердце его пребывало в каком-то ином месте.

Приблизительно тридцатью годами ранее фронтирный торговец и историк Джосия Грегг опубликовал раздумчивое эссе, начинающееся так: “Я прилагал тщетные усилия, чтобы смириться с монотонным укладом цивилизованной жизни в Соединенных Штатах, и пытался в ее развлечениях и в ее обществе найти замену тем высоким эмоциям, которые так сильно привязали меня к прерийной жизни...”. Это могло выйти и из-под пера Кочевника.

Период его ссылки закончился весной 1872-го, когда разбросанной Седьмой было приказано воссоединиться в Мемфисе, проследовать на пароходе в Каир, Иллинойс, поездом до Янктона, Территория Дакота, а оттуда - уже как конный кавалерийский полк - в Форт Райс. Полк должен был защитить топографов Северной тихоокеанской железной дороги и демонстрацией силы убедить Сиу в том, что - нравится им это или нет - но вскоре железный конь, пыхтя и свистя, пересечет эти земли.

Первыми белыми исследователями этих северных равнин были трапперы, и индейцы-Кроу, наблюдавшие их плывущими на каноэ, прозвали пришельцев Бита-аука-уахча - Сидят на Воде - хотя позднее Кроу, как и Шайены, стали называть их Вехо или Мастачуда, что означает Желтые Глаза. ЛеФорж указывает на то, что Ма-иш-та-шии-да (так он пишет это слово) дословно следует переводить как Глаза Желтые, поскольку первые три слога означают “глаза”, а последние два - указывают на их цвет. Он предполагает, что ранние трапперы могли страдать желтухой, отсюда общее название. Или же глаза любого цвета за исключением темно-карего или черного казались индейцам желтыми.



Хотя Сиу обычно называли этих чужестранцев со странными глазами “вашичу” или “васичун”, их могли называть и Собачьими Лицами - из-за омерзительных бакенбард. Или же Кривоногими, потому что носки их ног были вывернуты наружу[174]. Или же Битыми Ушами, поскольку эмигранты-мормоны обычно драли за уши своих непослушных детей. Как бы их не именовали, они воняли, словно два дикобраза.

В 1867 году, когда Кастер гонялся по Канзасу за неуловимыми Шайенами, экстраординарный французский дворянин - барон Филипп Регис де Тробриан - был назначен командующим Центрального района округа Дакоты. Дневник, который он вел на протяжении двух с половиной лет в Форте Стивенсон, рассказывает многое о воинской жизни в том регионе. Дневники барона де Тробриана и рядового Колмана отличались друг от друга меньше, чем того можно было ожидать, хотя в одном Запад рассматривался глазами эрудированного европейца, обладавшего серьезным познанием человеческой истории, в то время как Колман, естественно, был более обеспокоен насущными моментами своего бытия – такими, как вопрос собственного выживания. Тем не менее, они в равной степени поучительны.

Де Тробриан прибыл в Америку в 1841 году как привилегированный турист, посетил ряд городов, писал статьи для “Le Courrier des Etats Unis” и вернулся в Европу, где в 1843-ем женился на нью-йоркской девушке Мэри Мэйсон Джонс. Из Парижа он отправился в Венецию и провел там три года, изучая музыку, живопись и историю с членами изгнанной из Франции семьи Бурбонов.

Снова приехав в Нью-Йорк, он начал издавать литературный журнал “La Revue du Nouveau Monde”, представляющий таких знаменитых авторов как Ламартин, Де Виньи и Готье[175]. Однако “Revue”, как и большинство других рискованных литературных проектов, свернулся в течение года.

Обратно во Францию, затем еще раз в Америку - теперь в качестве редактора “Le Courrier”, для которого он вел колонку слухов до тех пор, пока не разразилась Гражданская война. 18 апреля он наблюдал, как Шестой Массачусетский полк маршировал по Нью-Йорку - зрелище, напомнившее ему детство, “когда французские батальоны дефилировали перед звездными эполетами моего отца ...”. Итак, Тробриан стал американским гражданином и вступил в Гвардию Лафайета. Он сражался при Фредериксбурге, Чанселлорсвилле и Геттисберге, и ему было присвоено звание генерал-майора.

После войны он снова вернулся во Францию, где писал “Quatre Ans de Campagne a l’Armee du Potomac”[176], но посередине этой работы узнал, что назначен на должность полковника регулярной армии и должен явиться на службу. Он запросил отпуск, чтобы завершить работу над мемуарами о Гражданской войне, и его просьба была удовлетворена. Затем полковник де Тробриан присоединился к своему полку - Тридцать Первой Пехоте - в Форте Стивенсон.

Люсиль Кейн, переводившая его дневник, говорит, что он приехал на Американский Запад не только как солдат, но и как художник и писатель, который мог ощутить и понять величие этой страны, ее необъятность, ее уединенность, и поэтому его дневник - и мемуары о влиянии края на восприимчивого человека, и рассказ о воинской жизни. Он пишет об обжигающем ветре, о сухих летних бурях, о снеге, “и неизменно - о великих равнинах, катящихся в никуда”.

Десять лет Тробриан прослужил на фронтире. С Территории Дакоты его направили в Монтану, Юту, Вайоминг и, наконец, в Луизиану. В 1879-ом Тробриан вышел в отставку, живя с того времени так, как и следовало ожидать от человека со столь разнообразными жизненными влечениями: летом в Париже или на Лонг-Айленде, зимой в Новом Орлеане, где он и умер в 1897 году. Мадам Кейн замечает, что Тробриан был человеком, внесшим неоценимый вклад в ту многоликую культуру, которой так гордится эта нация.

За два часа до полуночи, в последний день уходящего 1867-го, он размышляет. Очень скоро этот год завершится:

 

... и сгинет в бездне прошедших нескольких миллионов лет, лишь несколько тысяч из которых наложили на нас свой характерный отпечаток, и

всего сорок - ничто - заняли свое место в моей памяти. Около меня нет ни семьи, ни друзей, чтобы вместе попрощаться с ним. Часы не пробьют для меня в полночь двенадцать ударов, провожая его. Ни знакомые звуки, ни семейный праздник не отметят тот удивительный момент, когда 1868-ой заменит 1867-ой.

Прощаясь с уходящим годом и приветствуя следующий, я, один в бревенчатом доме в самом сердце пустынь Американского континента, думаю о тех, кто мне дорог и кого нет рядом, и смотрю назад на минувшие дни. И какие новые места и переживания ждут меня в череде первых нескольких дней грядущего года!

 

Он помнит 1 января 1840 года в Туре, у постели больного отца, умершего через десять дней. В 1841-ом он - молодой человек, наслаждающийся Парижем. 1842 - Нью-Йорк. Вперед и назад, один мир сменяется другим, годы золота и шелка, музыки, живописи, общества.

1853: Шате де ла Фуржере, сельский джентльмен.

1855: Нью-йоркский журналист. Подрастают дети.

1862: В палатке возле Вашингтона он поджидает противника.

1863: Фредериксбург.

1865: Питерсберг.

1866: Нью-Йорк.

1867: Брест.

1868: Дакота.

“Но что я знаю?”, - спрашивает он: “В сравнении с тем, что я еще мог бы узнать, если бы жизнь не была столь коротка, и если не забывать с годами половину того, что уже познал... Я бы забыл итальянский, изучая испанский, если бы вовремя не сказал себе ‘стоп’. А сейчас я учу Сиу...”.

Пролетают последние моменты 1867-ого, тогда как он сидит за грубым письменным столом в этом диком краю:

 

Где находится самое чувствительное место в сердце, в душе, в дарованиях? В страсти или в рассудке? Все логично в этом мире. Сначала возраст страстей, затем - рассудка. Тот, кто не прошел через эти стадии, жил лишь наполовину. Субъект, живший только страстями, знает лишь одну сторону жизни; тот, кто руководствуется только рассудком - не лучше первого; а тот, кто нарушает естественный порядок этих двух периодов - всего лишь дурак с начала и до конца.

По крайней мере, мне не следует корить себя на этот счет, и я никогда ничего не делал не вовремя...

И я вновь вижу тебя такой, как и прежде, и я вновь люблю тебя, как любил. Тебя, о ком я тщетно пытался ничего не сказать здесь, хотя все мои мысли полны тобой - тобой, озаряющей мое прошлое, когда я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Прошлое, которое сверкает благодаря тебе, и которое было бы тьмой без тебя - тебя, предстающей передо мной все еще молодой, и прекрасной, и пленяющей, как и в минувшие дни...

 

Следующим утром он замечает, что небо Дакоты “нерадушно”, хотя солнце сделало робкую попытку появиться на небосклоне. ”Словно прекрасный принц оно показалось на несколько минут...”.

День завершился уныло.

5 января погода была ужасна, ветер тоскливо завывал в печной трубе. Непогода усиливалась. На побудке его слуга ворвался внутрь. Снег облепил его так, что он был похож на белую статую.

“Где, черт возьми, тебя носило?”, - спросил барон.

“Я шел из своей комнаты”, - ответил ординарец, чья комната находилась не более чем в тридцати футах отсюда: “И я думал, что никогда не найду входную дверь. Дом наполовину занесло...”.

Де Тробриан заглянул на кухню, которая напомнила ему оперные декорации - грот с сосульками, свисающими с потолка.

На следующий день он сообщает, что хотя выглянуло солнце, а воздух оставался спокойным, термометр зарегистрировал пять градусов ниже ноля[177]. Солнце пыталось показать себя с лучшей стороны, но выглядело бледно, как выздоравливающий больной. Очень поздно оно появилось на юго-востоке, с вялой покорностью описало по небу короткую дугу и рано исчезло на юго-западе. Барон удивляется отсутствию белых медведей.

Кроме столь негостеприимной погоды там были еще и дикари. Новости, пришедшие 11 апреля из Форта Бертольд, сообщали о том, что Хункпапы Сидящего Быка убедили Черноногих-Сиу и Миниконжу образовать союз. Это были дурные известия. Де Тробриан упоминает, что за несколько лет до этого - он, должно быть, намекает на начало 60-х - Сидящий Бык был ранен в перестрелке с армейцами, после чего Кровавый Нож соскочил с лошади и чуть не перерезал Сидящему Быку горло, но старший офицер запретил ему сделать это. Результатом было то, говорит де Тробриан, что Сидящий Бык скрылся, оправился “ и с тех пор, сосредоточась на мщении, всегда наносит нам столько вреда, сколько только может, и является вдохновителем или орудием всех ударов, затевавшихся или осуществлявшихся против нас. Это он в особенности вдохновляет остальных своей ненавистью...”.

Как и все остальные белые, сталкивавшиеся с шаманом Хункпапов, этот в высшей степени искушенный европеец был очарован. Тробриан отмечает, что Сидящему Быку около сорока лет, и тот склонен к полноте. “Его неистовость скрывалась за дружелюбным поведением, а беседа была изрядно приправлена хорошим юмором. Если судить по его внешнему виду, можно поверить в то, что это самый безобидный из всех краснокожих. В действительности - он лютый зверь, который кажется улыбающимся, когда оскаливает зубы”.

 

_______________________________________________________________________________________

 

 

_______________________________________________________________________________________

 

 

Сидящий Бык. Сидящий Бык.

По-английски это имя звучит немного странно, а для белых девятнадцатого века оно было еще чуднее.

Точный перевод с Сиу невозможен[178], но его имя можно лучше понять, если уяснить, насколько степные индейцы уважали и почитали самца бизона. Белые считали это животное чрезвычайно тупым. Полковник Додж без экивоков утверждает, что бизон - глупейшее создание, какое он только видел. Стадо бизонов могло благодушно пастись, пока их отстреливали одного за другим. Сам Додж застрелил двух коров и тринадцать телят, а уцелевшие паслись и глазели на это. Полковнику и людям из его отряда пришлось кричать и махать шляпами, отгоняя бизонов, чтобы освежевать убитых животных.

Индейцы, однако, относились к бизону, как к мудрейшему и могущественнейшему из творений - самому близкому к вездесущему Духу. Далее, если сказать по-английски о ком-то, что он сидит, это будет означать именно непосредственное сидение на траве, стуле и любой другой горизонтальной поверхности; но выражение Сиу имеет дополнительный смысл, не эквивалентный, но почти соответствующий английским словам “располагаться”, “находиться”, “пребывать”.

Таким образом, с индейской точки зрения имя “Сидящий Бык” означает мудрость и могущество того, кто поселился среди них.

Мальчиком его звали Медлительный – Хункешни - из-за его нерасторопности, и утверждалось, что родители считали его посредственным, возможно даже туповатым на голову. Во многих биографиях утверждается, что его называли также Прыгающий Барсук. Однако Стенли Вестал, побеседовав со многими индейцами, знавшими вождя, говорил, что никто из них, как и никто из семьи Сидящего Быка, не мог припомнить, чтобы его звали Прыгающим Барсуком. В любом случае, его звали Медлительным, и это имя удовлетворяло его, пока он не отличился.

Когда ему было четырнадцать, он коснулся убитого Кроу жезлом для ку. В наши дни подобный подвиг вряд ли произведет на кого-либо впечатление, но Сиу девятнадцатого века считали иначе - в честь его подвига отец устроил пир и даровал мальчику собственное имя.

Таково одно из объяснений, каким образом Сидящий Бык получил свое имя, хотя некоторые исследователи считают, что он сам выбрал его из-за мудрости и силы бизона. Другие полагают, что он увидел облако, напоминавшее сидящего бизона.

Если Сидящий Бык обрел отцовское имя, что кажется вероятным, следует задаться вопросом, а как старший Сидящий Бык снискал его.

Говорят, что старший Сидящий Бык иногда понимал язык зверей и однажды, во время охотничьей вылазки, смог понять мычанье бизона. Этот бизон говорил о четырех этапах человеческой жизни: детстве, юношестве, зрелости и старости. Эти этапы были переданы в виде метафоры, переведенной с Дакота на английский как Сидящий Бык, Прыгающий Бык, Бык Стоящий С Коровой, Одинокий Бык. Охотник понял, что бизон предлагает эти имена ему, поэтому он выбрал одно из них. Он предпочел первое имя, как наиболее значимое, поскольку оно было произнесено первым. Годами позже, когда его сын коснулся врага, он понял, что пришло время передать это имя мальчику, и с той поры отец называл себя менее значительным именем - Прыгающий Бизон

Наследуемые имена не были чем-то необычным, хоть белые и предпочитают считать, что индейцы получают свои имена из снов и видений. Маленький Большой Человек, к примеру, звался так, чтобы отличаться от своего отца - Большого Человека. На языке Сиу Большой Человек звучит Чаша (сокращение от Вичаша - Человек) Танка. Буквально: Человек Большой. Чикала, что означает Маленький, добавлялось, чтобы указать на сына.

Таким образом: Старик Боящийся Своих Лошадей, Юноша Боящийся Своих Лошадей и т.д.

Патриархом этой семьи, носящей имя Человек Боящийся Своих Лошадей, был вождь Оглалов, родившийся приблизительно в 1815 году. Его потомки, подобно отпрыскам других прославленных племенных вождей, решили подшлифовать это имя. Вождь носил его не потому, говорили они, что боялся своих лошадей, а поскольку был таким грозным воином, что враги дрожали от одного вида его лошади. Другими словами, более точный перевод - Они Боятся Его Лошадей. Чушь, согласно тому раздражительному ученому Хайду. Этот вымысел, на который, словно на золотую рыбку, ловятся легковерные историки. В действительности, это имя восходит корнями к 1760 году, когда Сиу впервые получили лошадей и с трудом управлялись с ними. Индейцы с легкостью давали забавные прозвища и гораздо более склонны давать их, нежели наделять кого-то величественным титулом. Так что нетрудно предположить, каким образом возникло это знаменитое имя. Данн, однако, предлагает другую версию. Имя великого вождя на самом деле означало, что он боялся потерять своих лошадей. Он ценил их настолько, что во время нападения Шошонов бросил свою семью, пытаясь спасти табун.

Касаясь Красного Облака - он мог получить свое имя благодаря метеориту, пронесшемуся над землями Сиу 20 сентября 1822 года и захватывающе окрасившему небо - феномен, отмеченный в пиктографическом календаре Сиу и наблюдавшийся белыми в Форте Снеллинг у устья Миннесоты. Или же Красное Облако принял наследственное имя, передаваемое поколениями.

Если даже Оглалы двадцатого века и знали происхождение этого прославленного имени, то забыли его, говорит Хайд, поскольку они предлагали, по меньшей мере, дюжину историй на эту тему. По одной заманчивой легенде тысячи Оглалов расселись на холмах, завернувшись в алые одеяла, так что на расстоянии они напоминали красное облако. Хайд называет это вздором, указывая на то, что Красное Облако получил свое имя юношей, когда у него еще не было последователей, а к 1866 году, когда он приобрел тысячи сторонников, Оглалы какое-то время не торговали с белыми и имели лишь несколько одеял. Более того, продолжает мистер Хайд, словно получая удовольствие от глотка уксуса, множество индейских детишек получили имена благодаря тому метеориту: “Слово “махпийя” можно перевести и как облако, и как небо; то есть, когда Сиу говорят голубое облако, они подразумевают голубое небо. В этом случае, слово может относиться к самому метеориту. Инкпадута имел сыновей-двойняшек, родившихся в то время и, очевидно, назвал их в честь того события. Одного назвали Грохочущим Облаком, другого - Огненным Облаком”.

Все это оставляет происхождение индейских имен под большим вопросом. Лишь изредка встречаются имена, происхождение которых не вызывает сомнений. Например, совершенно ясно, что Шайенский чудотворец Ходит Над Землей стал известен как Безумный Мул, потому что, подобно христианским аскетам безразличный к земной суетности, ездил на муле, а не на лошади и однажды, когда он въехал в селение Сиу, кто-то сказал: “Сюда приехал этот безумный Шайен на своем муле”. Тотчас же он стал Безумным Шайеном На Муле, и очень скоро - Безумным Мулом.

Деревянная Нога знал этого чародея. Однажды он видел, как Безумный Мул встал спиной к дереву и попросил четырех Шайенов выстрелить в него. Хорошо, сказали они. Один за другим индейцы подходили вплотную к нему, и каждый всаживал пулю в его тело. Затем Безумный Мул снял мокасины и вытряхнул из них четыре пули. Деревянная Нога сказал об этом так: “Его знали как человека, чьи мысли всегда были направлены на одухотворенные вещи, и который мало уделял внимания земным делам”.

Что было истинно для Безумного Мула, нельзя сказать о Сидящем Быке, известном среди Хункпапов как человек двух миров - земного и духовного. В отличие от знаменитого чудотворца, Сидящий Бык сформировался не как уединившийся от всего мистик, а как активный участник деревенской жизни. Были те, кто негодовал по поводу его безграничной власти, тогда как другие не любили его по причинам личного характера, но говорят, что большинство Хункпапов считали его заботливым и внимательным человеком. Он обладал сильным резонирующим голосом и стал известен как певец, часто сочинявший собственные песни, вместо того чтобы перепевать знакомые гимны.

Сидящий Бык стал прославленным воином. Он был среди храбрых, вернувшихся из земель Кроу с урожаем ушей, скальпов, гениталий, пальцев и с рукой воина, подвешенной к палке за большой палец. Фрэнк Гроард, проживший несколько лет среди Сиу, утверждал, что во время Пляски Солнца он слышал, как Сидящий Бык насчитал шестьдесят три боевых подвига.

Он стал одним из всего лишь двух носителей кушака военного общества Храбрых Сердец[179] - отличие, давшее ему право носить головной убор с рогами бизона, покрытый вороньими перьями. Его знаком отличия была суконная полоса, достаточно длинная, чтобы волочиться по земле. Этот длинный кушак являлся не просто украшением - когда его обладатель занимал позицию в бою, он пригвождал копьем кушак к земле, показывая тем самым, что никогда не отступит.

Воинственные Шайены поступали так же. Их кушаком была полоса бизоньей кожи около восьми футов в длину, декорированная ярко окрашенными иглами дикобраза. С ее конца свисал сторожевой колышек, привязанный к собачьему поводку. После того как воин втыкал этот колышек в землю, он должен был сразить всех врагов или умереть на месте, если только товарищ не выдергивал колышек, церемониально хлестнув плетью его обладателя. Так сказать, воин был настолько храбр, что не мог отступить, не будучи высечен как собака.

Этот символический акт - пригвоздить себя к земле – должно быть возник несколько столетий назад, в те времена, когда степные индейцы воевали пешими, еще ничего не зная о лошадях, поскольку лишить себя возможности передвигаться было бы самоубийством для воина (неважно, насколько храброго), стоящего перед лицом конного противника.

Сидящий Бык вынужден был неоднократно исполнять этот танец с кушаком и так или иначе, но благополучно перенес эту претенциозную демонстрацию храбрости. Подобно Неистовой Лошади и Кастеру, он редко бывал задет. Единственное, ослабившее его ранение случилось в 1865 году во время похода за лошадьми в страну Кроу, когда ему прострелили ступню. Это было причудливое ранение - пуля просто проутюжила ему подошву. Его ногу обработали какой-то разновидностью бальзама, полученного от соседей-Ри, но снадобье не заживило её должным образом. Подошва усохла, и с тех пор он прихрамывал.

Где-то в 1870 году в Форте Бафорд объявился некий Янктон-Сиу со старой тетрадью - расписанием нарядов Тридцать Первой Пехоты. На чистой стороне каждой страницы была картинка, нарисованная каким-то индейцем. Всего там было тридцать семь рисунков, выполненных в основном черными и коричневыми чернилами. Они изображали дела могучего воина, а в уголке каждой страницы, подобно японскому иероглифу, сидел тотемный бык. На двадцати трех рисунках воин был изображен убивающим мужчин, женщин, детей, солдат, возниц, скаутов, индейцев, почтальонов - всех, кто попадался ему на пути. Он был неумолим как сама смерть, комментирует историк Данн. На следующих двенадцати страницах он угоняет лошадей, “занятие, в котором он преуспел... Он, безусловно, может считаться одним из способнейших конокрадов, каких только рождала эта страна”. На последних двух он возглавляет свое военное общество, Храбрые Сердца, в походе против двух селений Кроу.

Янктон, принесший этот пиктографический рассказ в Форт Бафорд, стащил его у Сидящего Быка и хотел продать. В конце концов, ему это удалось. Он получил припасы на сумму в полтора доллара. Что произошло с ним далее, неизвестно. Быть может, он прожил долго и счастливо и хвастался своим внукам, что украл у прославленного шамана книжку с картинками, хотя, конечно, никто не может побиться об этом об заклад.

Медвежий Мундир Майлс[180] повстречался со старым вождем через несколько месяцев после Литтл Бигхорна. У них произошел короткий совет. Майлс приказал вести Хункпапов в резервацию; Сидящий Бык хотел, чтобы все Желтоглазые убрались прочь из земель Сиу. Этот совет, или очная ставка, ничего не решил. Они еще раз встретились на следующий день, но опять не смогли договориться, поэтому начались боевые действия. Хункпапы подожгли прерию, что они частенько делали, когда им докучали. Майлс ответил артиллерией.

Через два дня, на протяжении сорока миль преследуемые Майлсом, Сиу опять говорили с Медвежьим Мундиром, и многие согласились уступить его требованиям. Сидящий Бык, Желчь, Красивый Медведь и другие отказались. Майлс довольно долго гонялся за этими неисправимыми, но, в конце концов, уступил, сказав, что индейцы отброшены слишком далеко на север и больше не представляют собой угрозу. Он добился почти всего, чего хотел, и, судя по всему, невозможно было достичь большего. Итак, два этих упрямых лидера расстались, но Майлсу довелось вблизи поглядеть на этого Хункпапу с дурной репутацией. Он увидел крепко сложенного человека почти шести футов роста, с крупной головой и большим носом, светло-коричневая кожа которого была испещрена оспинами; человека, чьи жесты были обдуманы и осторожны, который не говорил, не подумав. “Поначалу он был вежлив, но очевидно лишен какого-либо искреннего уважения к белой расе. Хотя чувства были скрыты, манеры выдавали его враждебность”.

Майлс разъярил Сидящего Быка, продемонстрировав, что знает, где Сиу намеревались устроить охоту на бизонов - крупица информации, полученная им от индейцев в агентстве. Для племенного вождя Хункпапов это было предательством. Он больше не скрывал свою ярость: “Весь его лик более походил на образ дикого зверя, чем на человеческий. Его лицо приобрело свирепое выражение; его челюсти плотно сомкнулись; его губы были сжаты, и вы могли видеть его глаза, полыхавшие огнем дикой ненависти”. Сидящий Бык сказал Майлсу, что на свете никогда не было белого человека, который бы относился к индейцам без ненависти, и никогда не было индейца, не испытывавшего такие же чувства по отношению к белым. Что до него самого, Боже Всемогущий сотворил его индейцем - нет, не индейцем из агентства и не одним из тех вождей-сластоежек, и он не намерен таковым становиться.

Сидящий Бык был настолько последователен и непреклонен, насколько может быть человек. Его ненависть к белым возникла задолго до той эпической встречи с Кастером. Девятью годами ранее, в Форте Юнион, он сказал, что убил и ограбил такое множество белых, что не может рассчитывать на мир. Сидящий Бык не хотел иметь ничего общего с теми, кто носит на своих плечах воду и таскает навоз. Он спросил, считают ли белые его нищим, но сам же и ответил на этот вопрос: “Вы глупцы, сделавшие себя рабами куска жирного бекона, пары галет, щепотки кофе и сахара”.

Через несколько месяцев после столкновения с Медвежьим Мундиром Майлсом он увел своих пообносившихся, осаждаемых сторонников через межгосударственную границу в Канаду и встал там лагерем, намереваясь посмотреть, как далее развернутся события. Канадское правительство желало, чтобы Сидящий Бык отправился домой, но отказалось выдать его, и правительство Соединенных Штатов пыталось различными способами выманить вождя из заграницы. Он был, помимо всего прочего, духовным лидером Сиу. Если бы его удалось заключить в тюрьму, индейская проблема была бы решена.

Корреспондент Файнерти встретил его в Канаде: “... верховой индеец, сидевший на кремовой лошадке с орлиным крылом в руке, которое служило опахалом... не отрываясь, пристально смотрел на меня с минуту или около. Его волосы, разделенные по обычной среди Сиу манере, не увенчивались плюмажем из перьев. Его широкое лицо с рельефным, изогнутым носом и широкими скулами не было раскрашено. Его неистовые, наполовину налитые кровью глаза сверкали из-под бровей… Так он сидел на лошади, удостаивая меня своим взглядом, в котором, казалось, были смешаны любопытство и высокомерие, и мне не надо было объяснять, что это был Сидящий Бык”.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.